– Вот блин, на фиг.

В земной жизни у Джима было три самых больших огорчения. Из разряда «безумных мечт», которым не суждено сбыться именно в силу своего безумства. Джим не видел живого концерта молодого Элвиса Пресли, не мог летать, как Супермен, и никогда не был в открытом космосе. И вот теперь одно из этих безумных мечтаний сбылось. Осталось, стало быть, ещё два. Если бы Джим уже не был мёртвым, теперь он мог бы умереть счастливым. Захваченный этой сияющей бесконечностью, Джим не заметил, как дверь в стене тихо открылась.

– Привет, Джим. – Первый голос был светлый, блондинистый, если так можно сказать о голосе, с придыханием, и как бы испуганный своей собственной силой.

– Добрый вечер, Джим, – Второй голос был равнодушный, прохладный, с намёком на ленивое презрение.

Джим обернулся. Зрелище, представшее его изумлённому взору, само по себе было не менее великолепным, чем вид из смотровой панели.

– Я Эпифания.

– А я Девора.

– Любовался на звёзды, Джим?

– А теперь полюбуйся на нас.

Джим сразу понял, что это – искусно сработанная иллюзия, но ему было уже всё равно. Живая картина в стиле научной фантастики пятидесятых теперь была полностью завершена. Эти две женщины, явившиеся нарушить его уединение, словно сошли с обложки космических комиксов Уолли Вуда. Статные и высокие, почти одного роста с Джимом, они были одеты в облегающие костюмы звёздных воительниц и в прозрачные круглые шлемы. Эпифания была роскошной блондинкой – в полном соответствии с голосом, и костюм на ней был серебряный с голубым отливом – того же оттенка, что стены в комнате. Девора была жгучей брюнеткой с кожей цвета густого мёда, и её костюм очень подходил к волосам – чёрный металлик в тонкую красную полоску. Джим так и не понял, из чего сделаны эти костюмы. То ли из мягкого пластика, то ли из стекловолокна. В общем, мечта фетишиста. Тем более что костюмы сидели на девушках как влитые – словно вторая кожа, – повторяя все изгибы их великолепных фигур, вплоть до тщательной имитации сосков и пупков. Добавьте к этому высокие, до середины бедра, сапоги на высоченных шпильках и перчатки выше локтя. В тон костюмам. Бедра и плечи девушек оставались голыми, то есть можно было с уверенностью предположить, что их костюмы – это не настоящие космические скафандры, а лишь впечатляющая бутафория. В открытом космосе в таком костюмчике не продержишься и секунды. Впрочем, Джим хорошо понимал, что этим роскошным девицам никогда не придётся выходить в открытый космос. Этих девочек сделали исключительно для него, для Джима.

Для его обольщения. И ещё он понимал, что эти красотки, Эпифания с Деворой, эти равнопротивоположные Королевы Галактики – милая и высокомерная, добрая и злая, хорошая и плохая, – всего лишь красивая упаковка. Пришельцы явно хотят от него чего-то, но при этом не без основания опасаются, что Джим снова начнёт возражать и брыкаться, если ему предъявить это «что-то» без всяких прикрас, в его подлинном виде. Вот они и пошли на хитрость. Но с другой стороны, девочки получились весьма аппетитными, и если они таковыми останутся до конца, то почему бы не доставить себе удовольствия? В конце концов, терять ему нечего. Ну, или почти нечего. Так что когда Эпифания шагнула к нему с застенчивой, но всё-таки сладострастной улыбкой – и надменная Девора тоже соизволила улыбнуться, – Джим улыбнулся а ответ. И только когда они подняли руки к застёжкам шлемов, Джим заметил, что хотя Эпифания и была безоружной, но на поясе у Деворы, низко на бёдрах, висело необычное лучевое ружьё, выполненное в виде мужского члена в стиле арт-деко.

– А им обязательно здесь оставаться, служанкам?

Анубис резко поднял голову, оторвавшись от серебряного подноса с солёным печеньем и кусочками сушёной рыбы. Похоже, он ел постоянно. Возможно, всё дело в его собачьих повадках, или, может, когда он был смертным ребёнком, родители всячески измывались над ним, давили на слабую детскую психику – например, запирали в чулане, оставляя без завтрака, ужина или обеда. Даже здесь, в спальне, две почти голые прислужницы с подносами, уставленными едой, ходили за богом-царём по пятам, пока он расхаживал из угла в угол, а ещё две с такими же подносами стояли в изголовье огромной божественно-царской кровати, застеленной шёлком. Анубис взглянул на Сэмпл с презрительным высокомерием:

– Служанки всегда остаются. Они в любой момент могут понадобиться.

– И стражники тоже?

– И стражники тоже. Мы же не знаем, а вдруг ты планируешь покушение на нашу жизнь. Что, кстати, вполне вероятно.

Сэмпл отметила про себя, что даже в спальне – можно сказать, почти в уединении – Анубис продолжает использовать это царственное «мы». Да, у мальчика явно было трудное детство. Робкий, забитый ребёнок… изуверы родители… куча комплексов, низкая самооценка. А теперь, стало быть, он отрывается. Тешит своё самолюбие всеми возможными способами. В общем, тяжёлый случай.

– Это у нас первый раз, и, наверное, было бы лучше без посторонних. А то так у меня не получится полностью раскрепоститься, и удовольствие будет не то. Я не могу заниматься любовью при посторонних.

Анубис замер, не донеся до рта очередного печенья.

– В наши намерения не входит заняться любовью, глупая женщина. В наши намерения входит просто поебаться на сон грядущий! И ты доставишь нам все удовольствие, которое мы намереваемся получить, иначе тебе будет плохо и больно. Тем более что, может быть, нам захочется, чтобы в процессе к нам присоединилась кто-нибудь из прислужниц. Там видно будет.

Сэмпл заметила, что две прислужницы, стоявшие в изголовье кровати, выразительно переглянулись за спиной у Анубиса. Типа, как же нас это достало. Было приятно увидеть хотя бы какой-то намёк на возмущение в этом царстве патологического абсолютизма с уклоном в психопатическую тиранию. Сэмпл хотелось бы как-то выразить им свою сестринскую солидарность, но Анубис смотрел прямо на неё, так что она ничего не могла сделать. Решение Анубиса, что ему делать с Сэмпл, оказалось вполне предсказуемым. После весьма неприятных для Сэмпл раздумий вслух с пространными и омерзительными отступлениями откровенно садистского толка Анубис вдруг объявил, что ему все это наскучило и он собирается уединиться в своих покоях. Он резко поднялся с трона, весь из себя такой раздражённый и даже как будто обиженный, и двое стражей-нубийцев бесшумно встали у него за спиной. Анубис направился к потайной двери за правой ногой гигантской статуи, сделав Сэмпл знак, чтобы она шла за ним. Хранитель снов шагнул было следом, но Анубис развернулся в дверях и покачал головой:

– Сейчас ты нам не нужен. Мы предлагаем тебе прямо сейчас и заняться тем делом, которое мы обсуждали раньше.

Хранитель снов, кажется, собрался возразить, но по знаку Анубиса стражи-нубийцы закрыли дверь у него перед носом. Анубис взглянул на Сэмпл и улыбнулся гаденькой улыбкой:

– Хранитель снов очень расстроился. Мы почти обещали тебя ему, но потом передумали и решили пока придержать тебя для нас. Кстати, это большая честь. Наши капризы и прихоти далеко не всегда столь милостивы.

– Я очень ценю оказанную мне честь, мой господин.

Глаза Анубиса вспыхнули изумлением.

– Учишься послушанию и покорности, Сэмпл Макферсон?

«Нет, мой пёсик, я просто пытаюсь выжить в критической ситуации, мало пригодной для выживания».

– Мне хочется вам угодить, мой господин.

– Или ты предпочла бы хранителя снов?

Сэмпл изобразила ослепительную улыбку:

– Как можно, мой господин?! Удостоиться вашего царственного внимания – о чём ещё можно желать?!

Анубис, словно капризный ребёнок, тут же принялся противоречить сам себе:

– А чем тебе, интересно, не нравится наш хранитель снов? Или ты хочешь сказать, что ты для него слишком хороша?

Сэмпл тяжко вздохнула – разумеется, про себя. И когда ты уймёшься, Бенджи[27]?

– Откуда мне знать, мой господин? Я его даже не видела. Видела только фигуру в плаще.

– И уж поверь нам на слово, лучше тебе и не видеть, что там под плащом. Зрелище отвратительное.

Про себя Сэмпл возмутилась и даже изобразила обиду – то есть игриво надула губки, не рискуя как-то иначе выказывать своё недовольство.

– И вы собирались отдать меня этому человеку, мой господин?

– Но не отдали же, верно? И ни твоём месте мы бы уже задумались, как нам выразить свою безмерную благодарность.

Покои Анубиса представляли собой роскошные апартаменты комнат, наверное, из двадцати, причём каждая была укомплектована собственным полным набором прислужниц и стражей. Анубис, однако, не выказал царственного желания осчастливить Сэмпл экскурсией по своим личным покоям. Он провёл её прямо в хозяйскую спальню, хотя слово «спальня», наверное, не совсем подходило для этого огромного помещения размером с небольшой бальный зал, с соответствующей же кроватью, на которой легко поместились бы человек десять-двенадцать, и, должно быть, не раз помещались. Комната была отделана в лиловых тонах с пурпурно-бордовым отливом. Должно быть, Анубис считал эти цвета изысканно-декадентскими и эротичными, но у Сэмпл они ассоциировались исключительно с цветами ядовитых растений семейства паслёновых. По стенам были развешены зеркала, причём они располагались под таким углом, что почти из любой точки комнаты ты видел свои многочисленные отражения, уходящие в бесконечность. Мерцающий свет создавал почти психоделическую атмосферу, рисуя в отражённом зеркальном пространстве узоры из движущихся теней и преломлённых лучей. Громадные жаровни с курящимися благовониями извергали клубы ароматного дыма почти промышленной мощи. Когда Сэмпл только вошла в эту комнату, она даже слегка растерялась. Все эти зеркала… Она, разумеется, предполагала, что Анубис страдает клиническим нарциссизмом, но не в такой же степени. Впрочем, наверное, так и должно было быть. Будуар бога-пса состоял сплошь из зеркал и дыма, тьмы и обмана – чего, собственно, и следовало ожидать от хозяина этого места, предполагаемого господина и хозяина Сэмпл.

Помимо огромной кровати, в спальне стоял телевизор в форме пирамиды. Едва Анубис вошёл, он первым делом его включил. Сэмпл подошла поближе и встала так, чтобы видеть треугольный экран. На экране обнажённые женщины с застывшими улыбками проходили одна за другой по узкому подиуму, с трудом удерживая равновесие на явно для них непривычных высоких каблуках. Это и был, надо думать, «Невольничий телерынок Толстого Ари» – если не какая-нибудь другая конкурирующая программа. Но прежде чем Сэмпл успела хоть что-нибудь рассмотреть, Анубис переключил канал. Теперь на экране появился сам бог-царь, собственной, так сказать, персоной, пялящий сзади блондинку, каковая стонала не переставая; рядом с ними лежала ещё одна женщина, рыженькая, с веснушчатой спиной, и ублажала обоих всеми возможными способами. Неужели с Анубисом так все плохо, что он занимается сексом в сопровождении видеозаписи своих предыдущих побед?

Анубис взмахнул рукой в сторону Сэмпл:

– Раздевайся.

«Ага, сукин сын, и виноградик ещё мне почисти. Мог бы хоть притвориться, что тебе интересно». С трудом скрывая презрение, Сэмпл изобразила улыбку:

– Как скажет мой господин.

Раздеться догола в городе, где все тётки и так щеголяют голыми сиськами, было, как говорится, раз плюнуть. Она вовсе не собиралась развлекать Анубиса соблазнительным стриптизом, тем более что он и не ждал от неё ничего подобного – судя по всему, его больше интересовало это кустарное порно. Блондинка на треугольном экране либо испытывала феерический оргазм из тех, который бывает раз в жизни, либо притворялась, но столь гениально, что это тянуло на Оскара. За лучшую женскую роль. Она выводила такие рулады, что им позавидовали бы оперные примадонны. Сэмпл сдержанно вздохнула, чтобы привлечь внимание бога-пса, и элегантным жестом сбросила с плеч накидку. Следом за накидкой на пол упала и юбка.

– Мой господин?

Анубис смерил её пристальным взглядом и нехотя кивнул, вроде бы с одобрением. Во всяком случае, Сэмпл приняла этот кивок за выражение царственной благосклонности. При этом он сбросил с себя свою золочёную юбку-килт – и Сэмпл замерла, не веря СВОИМ глазам. Размером и формой божественный причиндал напоминал руку ребёнка, сжимающего и кулаке яблоко, только цветом под красное дерево, весь какой-то искривлённый и шишковатый, словно ствол виноградной лозы, в оплётке из выступающих вен. Поначалу Сэмпл решила, что это, наверное, какое-то декоративное приспособление – то ли для красоты, то ли для устрашения. И только когда это декоративное приспособление зашевелилось, она поняла, что её дело плохо. Анубис опустил взгляд на свой устрашающий причиндал и улыбнулся, как гордый доберман:

– Страшно тебе?

Даже если бы Сэмпл испугалась до полусмерти, она всё равно бы в этом не призналась. Поскольку он определённо настроился всунуть в неё эту штуку, её действительно беспокоил вопрос, сможет ли она принять её в себя, не прибегая к физической модификации собственных органов, однако она быстро отказалась от этой мысли и решила подойти к предстоящему опыту с долей здорового академического любопытства. В конце концов, это всегда интересно – узнать что-то новое. Показать себя искушённым и опытным знатоком, привыкшим к работе в экстремальных условиях, всяко приятнее, чем рвать на себе волосы и закатывать глаза, словно униженная рабыня.

Она выразительно приподняла бровь:

– Ваше… мужское достоинство воистину великолепно, мой господин. Я в жизни не видела ничего подобного.

Анубис самодовольно улыбнулся:

– Мы и не сомневаемся.

Он поманил Сэмпл к себе. «Ладно, прорвёмся, – сказала она себе. – Держись, Фидо. Придёт и твой день, Сэмпл Макферсон». Теперь у неё два вопроса на повестке дня: не только выбраться из Некрополиса, но ещё и «опустить» этого пёсье-голового мудака. Не важно, как именно она его опустит – морально, физически или материально. Но она обязательно найдёт способ. И мало ему не покажется, это точно. Он поманил её пальцем:

– Подойди ближе и встань на колени.

Вот ведь гадство, подумала Сэмпл. Она-то решила, что он просто всунет в неё свою штуку и на том успокоится. А она, типа, отделается лёгким испугом. И вот теперь выясняется, что ей ещё предстоит ублажать этого психа орально. Да, похоже, что здесь, в Некрополисе, ничто не даётся легко.

Джим застонал и закрыл глаза. Он хотел, чтобы это не прекращалось. Чтобы длилось и длилось – всегда. Ему было уже всё равно, что это только иллюзия, созданная пришельцами для прикрытия чего-то другого. Зато эта иллюзия в тысячу раз лучше любой реальности. Запертый в этой фантазии, он ощущал в себе силы вырваться в бесконечность – чего никогда не случалось на самом деле. Эпифания сжимала бедра, обвивая его ногами, и задавала ритм, в то время как сотни рук, тысячи ловких умелых пальцев как будто ласкали его всего, проникая до самых нервов.

– Эпифания, не останавливайся.

Её голос откликался у него в сознании:

– Не бойся, малыш. Я-то не остановлюсь. Пока ты сам не попросишь.

А ведь не прошло ещё и пяти минут с тех пор, как Эпифания, обольстительно перебирая пальцами, расстегнула серебряные застёжки-колечки, удерживающие её шлем, – и вот теперь эти пальцы ласкают Джима, доводят его до безумия.

– Мы с тобой замечательно развлечёмся, Джим Моррисон.

Одно движение руки – и шлем снят. Второе движение – и костюм просто исчез. Джим не успел даже удивиться. Она не дала ему на это времени. Она стояла перед ним в высоких сапогах на шпильках и длинных перчатках – больше на ней не было ничего. Потом медленно сняла перчатки, и в её каждом движении сквозила влекущая непристойность.

– Да, мы с тобой замечательно развлечёмся, Джим Моррисон. Я из тебя выжму всё, что можно. Как ты считаешь, выдержишь?

Джим заметил, что Девора что-то не торопится раздеваться, но это его ничуть не встревожило. Ему было уже всё равно, что происходит вокруг. Девора хочет смотреть, как они с Эпифанией будут… того? Ну и пусть смотрит. Разве не обещала ему Эпифания небо в сияющих звёздах?

– Таких звёзд ты в жизни не вплёл, малыш.

Они опустились на голубую кровать, и Джима тут же накрыло волной сладострастного исступления. В какой-то момент, пока он ещё не утратил способности к восприятию окружающей обстановки, он заметил, что Девора сняла с пояса своё фаллическое лучевое ружьё в стиле арт-деко и теперь сосредоточенно смазывает его каким-то прозрачным гелем. Джима это насторожило, но было уже поздно что-либо предпринимать.

Сэмпл застонала и закрыла глаза. Ей хотелось лишь одного: чтобы это немедленно прекратилось. Всё происходило в окружении множащихся отражений её самой – её, распростёртой под песьеголовым богом. Ей это всё остопиздело уже давно, а Анубис все долбил и долбил её своим членом явно завышенных габаритов. Ей надоело, что он лижет ей грудь своим шершавым собачьим языком, но больше всего надоело выдавать сладкие стоны и одобряющие банальности, чтобы этот придурок ощущал себя половым гигантом:

– О, мой господин, он такой большой, мне больно, мне так больно, пожалуйста, сейчас он меня разорвёт. О, мой господин! Мне больно, но не останавливайтесь, только не останавливайтесь…

Поначалу ей ещё удавалось сдерживать отвращение, волевым усилием отрешившись от происходящего, – сперва оттого, что она делала Анубису, а потом оттого, что он делал с ней. Она как бы вышла из своего физического тела и заняла позицию стороннего наблюдателя. С такой точки зрения вся эта сине – лиловая спальня в клубах ароматного дыма и могучее, жадное и неуёмное существо с собачьей головой, склонившееся над распростёртым покорным телом, которое стонет под ним, задыхаясь, пока он вертит его, как хочет, – была исполнена определённого порнографического очарования с налётом эстетики прерафаэлитов. Абзац наступил, когда Сэмпл вдруг поняла, что в этой своей отстраненности она испытывает некое извращённое удовольствие – что ей это нравится. И тут она вспомнила, какой он на самом деле мудак, этот Анубис, а как только вспомнила, блаженная отрешённость развеялась, и Сэмпл охватило гадливое отвращение.

А потом, когда её терпение было уже на пределе, случилось что-то совсем уж непонятное.

А потом, когда Джим подумал, что он сейчас просто сойдёт с ума, случилось что-то совсем уж непонятное. Хотя он и так перестал понимать, что происходит. Эпифания, казалось, была одновременно повсюду, под ним, над ним, впереди, сзади, она обвивала его живой лентой Мёбиуса, взвихрённой галактикой плоти, бьющейся в ритме вселенского пульса. Голубая комната то исчезала совсем, то вновь появлялась. Вперёд-назад, вперёд-назад. Два тела – синхронно. В эротическом ритме сфер. В одно мгновение – комната, а уже в следующее – свободное падение сквозь атмосферу Сатурна, сквозь аммиак и метан. Кольца Сатурна вздымались над ними гигантскими дугами, и они задыхались в безвоздушном пространстве, свободные от капризов своенравной реальности. Всё расплывалось, теряло плотность. Единственной постоянной величиной оставалась Девора в её чёрном, с металлическим отливом костюме. Всегда – у Джима за спиной. Всегда – на периферии его искажённого зрения. В какой-то момент он почувствовал, как в него проникает какое-то инородное тело. Но ему не было больно или неприятно. Наоборот. Это проникновение только усилило то пронзительное, сводящее с ума наслаждение, которое он уже получал с Эпифанией. Если подружке его неожиданной любовницы захотелось трахнуть его своим хромированным лучевым ружьём, кто он такой, чтобы ещё выражать недовольство?

Потом была вспышка света, почти ослепившая Джима. Он испугался, что это Девора в какой-то момент своего холодного инопланетного возбуждения непроизвольно – а может быть, даже нарочно (маленький богомол сидит в каждом) – нажала на спусковой крючок лучевого ружья. Да, Эпифания довела его до исступления, но он всё-таки был в сознании и понимал, что если не ошибся насчёт лучевого ружья, то это чревато серьёзными неприятностями. Ощущение было такое, что позвоночник сейчас переломится пополам, а мозги вскипят и потекут из ушей. Он уже не различал, где наслаждение, а где боль. А затем он вдруг оказался в каком-то совсем другом месте.

Сэмпл не на шутку перепугалась. Ощущение было такое, что позвоночник сейчас переломится пополам, а мозги вскипят и потекут из ушей. Она уже не различала, где наслаждение, а где боль. А затем она вдруг оказалась в каком-то совсем другом месте, с другим человеком – она не сумела его разглядеть как следует, но это определённо был человек. Молодой парень с тёмными волосами до плеч. Его лицо расплывалось словно в ускользающем сне. И они были вместе и любили друг друга с неистовой страстью, и сила перетекала из тела в тело, хотя ни он, ни она не знали, почему так.

Джим оказался в объятиях Царицы Нила, её чёрные кудри обрушились на него мягкой лавиной; она заглянула ему в глаза и как будто вцепилась в него взглядом. Она прижалась к нему всем телом, она держала его крепко-крепко, как будто знала, что они встретились в зыбком и мимолётном пространстве, которое могло появиться лишь в результате случайного отклонения космического потока. Он знал, что уже через долю секунды она исчезнет. Она прильнула губами к его губам: здравствуй и прощай. А потом Джим начал падать. Множественные оргазмы рвали его тело на части. Никогда и жизни он не испытывал ничего подобного. И он падал. Все падал и падал куда-то вниз.

Сэмпл кричала. Множественные оргазмы рвали её тело на части. И она кричала. Кричала, кричала.