Хотя Джим ни за что бы в этом не признался, пришелец-доктор был абсолютно нрав. Он уже прикидывал свои шансы. Вряд ли эти худосочные эмбрионы окажут достойное сопротивление, если дело дойдёт до драки. Катастрофа НЛО в Росуэлле показала, что пришельцы – отнюдь не бессмертные боги. Там по всему чайному полю валялись исковерканные тела, в большинстве своём – мёртвые, правильно? Значит, их можно ранить, можно убить. Но у них наверняка есть какие-то хитрые штуки, типа как в научно-фантастических книжках. Невидимые силовые поля, скрытое смертоносное излучение. Против такого простая атака «в лоб» не сработает. Тем более что Джим уже видел, на что способна эта глазастая мелкота – достопамятный трюк с бутыльком, когда пришелец сначала поставил его на воздух, а потом заставил исчезнуть одной силой воли. Надо думать, они умеют не только бутылки телепортировать. Джим рассудил, что не стоит пока изображать из себя разъярённого Джона Уэйна[20], скорого на расправу, и попробовал продолжить мирные переговоры, взывая к инопланетному разуму:

– Если строго придерживаться выбранной терминологии, то я никакая не форма жизни. Скорее метафизическая сущность. Поскольку я уже умер.

– Ты здесь, следовательно, ты существуешь. А если ты существуешь, ты должен пройти обязательный медосмотр.

Джиму очень хотелось, чтобы эти чёртовы пришельцы хотя бы глазами моргали, пусть даже изредка. Но они просто таращились на него, да ещё и Декарта перефразировали, уроды. Вообще-то такая манера была у Дока Холлидея, и Джим подумал, что они, возможно, позаимствовали эту идею именно у него. У него было стойкое ощущение, что эта двое при всей своей внешней невозмутимости активно общаются между собой с помощью телепатии и при этом смеются над ним по-своему, по-инопланетному.

– Да, все правильно, я здесь, но это ещё не даёт вам права проводить надо мной всякие эксперименты. Я это к тому, что ведь всякое может случиться.

– Так тем интереснее. Мы проводим эксперименты и смотрим, что будет. Собственно, в этом и смысл всякого эксперимента, правильно?

– Да, наверное, за одним исключением…

– За каким исключением?

Джим вдруг задумался: а что они, собственно, собой представляют, эти пришельцы? Тут есть два варианта: либо они «законные» обитатели загробного мира, либо они вторглись в это пространство так же бесцеремонно, как и на Землю. Джим решил не гадать, а спросить прямо:

– Насколько я понимаю, вы тоже мёртвые, да?

По лицам пришельцев было никак невозможно понять, как они отнеслись к данному заявлению, но что-то подсказывало Джиму, что его проницательное замечание не произвело на них ни малейшего впечатления.

– Нет, мы не мёртвые.

Пришелец, который Богарт, добавил:

– Уж поверь нам на слово, Джим. Мы очень даже живые. И сейчас мы тебя осмотрим. Причём очень тщательно. Даже в задний проход залезем.

Джим мог бы поклясться, что пришелец, который медик, чуток скривился.

– Образно выражаясь.

– Тогда что вы делаете в нашем, в смысле – для людей, загробном мире?

– Наша миссия: поиск новых форм жизни и новых цивилизаций. По всей Вселенной.

– Вот только не надо мне парить. Ещё и «Star Trek» приплели.

– Ты узнал?

– Я же не идиот.

Пришелец-медик развёл руками, как бы давая понять, что он давно разуверился в людях. В смысле – в землянах.

– Вас не поймёшь. Иногда такие чертовски умные – это что-то, а иногда проявляете поразительный идиотизм. Причём заранее никогда не знаешь.

Джим нахмурился:

– Так вы поэтому не приземляетесь на лужайке у Белого дома и не говорите: «Отведите нас к вашему президенту»?

Пришелец, который Богарт, тоже вставил своё веское слово:

– Слушай, друг, это была ваша идея. Ложь и обман – это от вас всё идёт, не от нас. Думаешь, нам приятно, что само наше существование отрицают, обзывая нас то скоплением болотного газа, то птичьей стаей, то неуправляемыми аэростатами? Мы были готовы выступить на шоу у Эда Салливана или в «Лицом к стране» и открыто явить себя миру. У нас даже был свой человек у Уильяма Морриса, но Гувер поднял такой кипеж, что Трумен наложил вето на весь проект. Это была их идея – привлечь нас к своим секретным операциям в Зоне 51. Что-то вроде межпланетной пятой колонны. Дабы мы поставляли местному населению лучевое оружие. Прямиком в Пентагон, с чёрного хода. Они говорили: пока нам надо скрываться; если земляне получат неопровержимое доказательство, что где-то ещё во вселенной существует разумная жизнь, тут такое начнётся… типа все встанут на уши, арабы, евреи-хасиды, Библейский Пояс… да и Папа бы не одобрил, пока не нашёл бы очень уважительную причину, почему Господь Бог не поставил его в известность о нас. Кеннеди, кстати, отнёсся к нам с пониманием, и что с ним стало?! Знаешь, кое-кто даже пытался навесить это убийство на нас.

Джим поднял руку:

– Погоди-ка минуточку. Ты это серьёзно… ну, что в Агентстве Уильяма Морриса про вас знали[21]?

Пришелец кивнул:

– На месяц как минимум раньше, чем в ФБР.

– И вы собирались выступить на шоу Эда Салливана?

– Ну, Элвиса с «Битлами» они раскрутили, а мы чем хуже?

Джим уныло покачал головой:

– А вот у меня с ними как-то не сложилось.

Пришелец, который медик, небрежно махнул рукой:

– Это всё потому, что тебе надо было изображать из себя вздорного, наглого бунтаря, к тому же крепко подсевшего на наркоту. Я в том смысле, тебя же предупреждали, верно?

Джим понял, что он ничего не добился.

– Но я не из тех, кого вы похищаете в чистом поле для своих экспериментов.

– Мы уже в курсе. Ты поднялся на борт без приглашения и по собственной доброй воле.

– Ну так высадите меня в ближайшем удобном месте, и мы тихо-мирно расстанемся.

Пришелец, который медик, покачал головой:

– Боюсь, уже поздно высаживаться.

– Я, кстати, легко могу отрубить эктоплазмой ваш плазменный двигатель.

Хотя у пришельца, который медик, не было рта, Джим мог бы поклясться, что тот усмехнулся.

– У нас нет плазменных двигателей. Это тоже «Star Trek».Ну и кто кому парит?

Поскольку в глазах пришельцев не было ни зрачков, ни радужной оболочки, было никак невозможно понять, куда именно они смотрят, но Джима не покидало стойкое ощущение, что они оторвали взгляд от его лица и смотрят теперь мимо него, в темноту. А через пару секунд, как бы в подтверждение своей догадки, Джим услышал топот маленьких ножек. Как минимум дюжины маленьких ножек. И они приближались.

Сэмпл не могла припомнить ни единого случая, когда ей было так страшно. Её усадили в кресло, мало чем отличавшееся от зубоврачебного, разве что специальными приспособлениями для «фиксации пациента», обтянутыми простёганной тканью, чтобы нигде ничего, не дай бог, не натёрло. Ни один зубной врач не стал бы прикручивать руки Сэмпл к подлокотникам кресла, причём и в локтях, и в запястьях. Ни один зубной врач не привязал бы её к верхней части кресла тугим ремнём поперёк живота и двумя дополнительными ремнями, которые перекрещивались на груди и не давали ей пошевелиться. Ни один зубной врач не стал бы крепить её ноги к специальной подставке при помощи стальных браслетов – чтобы она не брыкалась в процессе, и ни один зубной врач не надел бы ей на голову стальной зажим и не сунул бы в рот резиновый кляп. Сэмпл никогда в жизни не чувствовала себя такой беспомощной. В этой маленькой комнате всё было устроено, как о самом обыкновенном медицинском кабинете: яркий свет, идеальная чистота, вся мебель – белый пластик и сияющая нержавеющая сталь, шкафы со стеклянными дверцами. И к дядьке, который здесь всем заправлял, обращались «доктор». Только вот операцию, которую этот так называемый доктор собирался сейчас сотворить над Сэмпл, нельзя было определить иначе чем изуверскую пытку.

Будь Сэмпл другим человеком, сохранись у неё хоть чуть-чуть чувство вины, которое при разделении сестёр полностью отошло Эйми, она могла бы использовать время, проведённое в мучительном ожидании самого худшего, с некоторой даже пользой для себя. Например, посвятить его душеспасительным размышлениям и раскаяться в том, что она причинила другим столько боли – только ради забавы, чтобы развеять скуку, что не имеет вообще никаких оправданий. В Некрополисе хоть были законы, пусть даже и созданные патологическими извращенцами; а Толстый Ари просто делал свой бизнес. И её сейчас будут мучить вовсе не потому, что кому-то хочется поразвлечься её мучениями, как она сама развлекалась, подвергая изощрённым пыткам несчастных Эйминых ангелочков и херувимов, а также бродячих духов, имевших неосторожность попасться ей в лапы. Выходит, Сэмпл ничем не лучше – а то и хуже – этого доктора Менгеле.

Но Сэмпл была женщиной жёсткой, безжалостной и к покаянию отнюдь не склонной. Даже если бы у неё не было кляпа во рту, она всё равно бы не стала стенать и клясться, что она осознала, готова искупить и больше так делать не будет. Если бы у неё не было кляпа во рту, она бы истошно орала и крыла всех матом: этого «доброго доктора» и его ассистента, Толстого Ари, копов, арестовавших её у бара, и всех остальных, так или иначе причастных к тому, что она оказалась здесь, в этом мудацком Некрополисе, где царит полное вырождение, а ей грозит боль. При всей безнадёжности своего положения, Сэмпл не сдавалась: дёргаться не получалось, но она напрягала мышцы и сердито вгрызалась зубами в жёсткий резиновый кляп. Когда настанет самый страшный момент, она не дрогнет. Она ни за что не доставит своим мучителям этого удовольствия. Обломитесь, ребята.

Однако страшный момент все откладывался и откладывался. Добрый доктор уже проявлял признаки раздражения. Он то и дело сердито поглядывал на своего ассистента, который скрючился над гудящим компьютером. Из компьютера били струйки пара – надо думать, крепления на стыках его микротруб были хлипкие.

– Какого чёрта ты там копаешься? Это же самая обыкновенная маркировка. А ты уже полчаса возишься.

– Да эти придурки из Городского архива… всего-то и нужно, что выписать номерной бланк, а они целое представление устроили.

– Она нужна Толстому Ари ещё до начала эфира.

Ассистент принялся лихорадочно тюкать по клавиатуре:

– А то я не знаю.

– А через двадцать минут у меня пациент по записи.

– Я знаю, доктор.

– Вот и давай пошевеливайся.

Сэмпл скосила глаза и попыталась повернуть голову, но стальной зажим с пластинами на висках держал крепко. Осуждённый в ожидании исполнения приговора всегда надеется на чудо. Вот и у Сэмпл забрезжила слабенькая надежда, что, если будет большая задержка, Толстый Ари решит, что она, Сэмпл, ему уже не нужна, и маркировку отменят. Впрочем, она была реалисткой и в глубине души знала, что этого никогда не будет. Если она не «успеет» на шоу, её все равно отмаркируют – просто так, чтобы жизнь мёдом не казалась, – и придержат до следующего эфира. Когда Сэмпл сюда привели, она успела как следует рассмотреть этого дядьку, которого все называют доктором, и поняла, что он не просто садист, а садист скрупулёзный. Садист-педант. Стремящийся к совершенству в своём садизме, который он культивировал и оттачивал, надо думать, не один жизненный срок.

Она также заметила, что добрый доктор, как и Толстый Ари, одевался отнюдь не в стиле всеобщего карнавального действа под названием «Ночь на Великом Ниле». На нём был белый врачебный халат, а под халатом – весьма элегантный, в тонкую полоску, ультраконсервативные костюм-тройка в стиле тридцатых годов. Волосы он зачёсывал назад и густо смазывал бриолином, ногти содержал в идеальном порядке – явно ходил к маникюрше не реже раза в неделю. Его чёрные полуботинки были начищены до зеркального блеска, а накрахмаленный воротничок сверкал ослепительной белизной. Элегантная внешность доктора и его почти патологическая аккуратность повергли Сэмпл в тихий ужас. Ей почему-то казалось, что при подобном раскладе её положение из категории «хуже уже не бывает» автоматически перемешается в категорию «полный пиздец», хотя ей было бы затруднительно объяснить, почему у неё вдруг возникло такое чувство. Прошло ещё минут пять, и ассистент с победным видом оторвался от своего компьютера:

– Все, номер нам дали, доктор.

– Не прошло и полугода. Матрица разогрелась?

Ассистент кивнул:

– Уже давно.

– Тогда устанавливай код, и давай уже приступать.

Сэмпл почувствовала запах раскалённого металла, и внутри у неё всё оборвалось. Несмотря на свою решимость держаться стойко, она почувствовала, что её сейчас вырвет.

– Маркировка готова, доктор. Уже вынимаю из нагревателя.

Доктор вступил в ограниченное поле зрение Сэмпл и наклонился над ней, обдай её запахом дорогого одеколона и мятного освежителя дыхания. Он слегка ущипнул кожу у неё на лбу своими бледными пальцами, обработанными антисептиком, и проговорил, обращаясь к ассистенту:

– Должно получиться, как надо: чёткий, хороший оттиск. Проблем вроде бы не предвидится.

Но не успел он закончить фразу, как вдруг компьютер, из-за которого только что встал ассистент, зашипел, испустил струю пара и издал пронзительный гудок. Сэмпл не видела ассистента, но в его голосе явственно слышался благоговейный страх.

– Вызов от самого господина Анубиса.

Доктор лишь раздражённо скривился:

– Давненько Фюрер не прерывал меня за работой. Чем, интересно, обязаны такой чести?

Благоговейный страх в голосе ассистента сменился страхом обыкновенным, иначе говоря, судя по голосу, ассистент был напуган до полусмерти.

– Умоляю вас, доктор, у нас могут быть неприятности, если кто-то услышит, как вы его называете.

Но доктор только небрежно махнул рукой:

– Не волнуйся. Здесь нет подслушивающих устройств. В этом смысле я все проверил, когда наш песьеголовый простак пригласил меня поселиться в этом нелепом городе. Кстати, я здесь периодически все проверяю на наличие всяких «жучков». И дело не только в нём. Мне вообще следует быть осторожным, а то тут много желающих украсть мои изобретения. – Доктор подошёл к компьютеру, нажал на какую-то клавишу и проговорил с уважением в голосе, но всё же несколько панибратским тоном: – Мой господин Анубис. Приятно вас слышать. Давненько мы с вами не общались.

Голос Анубиса был неестественным и огромным, если так можно сказать о голосе. Он заполнял собой все пространство и, казалось, вбирал и себя самый воздух, так что у тех, кому «посчастливилось» его слышать, нередко случался приступ клаустрофобии вкупе с лёгким удушьем.

– Чужестранку уже отмаркировали?

Сэмпл тяжело сглотнула. Теперь и сам Анубис решил поучаствовать в её унижении. Доктор быстро проговорил:

– Ещё нет, мой господин. Там была задержка с бумагами. Но мы сейчас быстро все сделаем.

Голос Анубиса снова сотряс пространство:

– Не надо ничего делать.

Доктор моргнул:

– Не надо?

– Да, я сказал: не надо. У нас что, связь плохая? Или я недостаточно ясно выражаюсь?

– Нет, мой господин. Вы выражаетесь ясно.

Сэмпл не верила своим ушам. Случилось чудо. Она избежала кошмарной участи. Её отчаянная надежда сбылась. Отныне и впредь она никогда не позволит холодному разуму заглушить голос надежды.

– Пусть её приведут ко мне.

В голосе доктора слышалось чуть ли не разочарование.

– Без маркировки?

– Без маркировки и без клейма.

– Сейчас все сделаем.

– Да уж, давайте быстрее.

– Было приятно с вами пообщаться, мой господин. Обязательно загляните ко мне при случае, хочу показать вам свою работу.

Но Анубис уже отключился. Стало быть, он велел, чтобы Сэмпл привели к нему. Интересно, что это значит: спасение или просто отсрочка? Да, маркировки она избежала, но кто знает, что ждёт её в будущем – может, что и похуже? Даже задуматься страшно. Вот и не надо задумываться, сказала себе Сэмпл. Не забивай себе голову всякими домыслами, а то накрутишь себя до полуобморочного состояния. Просто скажи спасибо, что не прижгли лоб калёным железом. В принципе, это был очень правильный подход, вот только недумать про песьеголового бога – вернее, про этого клинического маньяка, взявшего себе облик древнеегипетского божества с головой шакала, – было никак невозможно, поскольку его многочисленные изображении были повсюду. На изображения Сэмпл уже насмотрелась до тошноты, а теперь ещё и услышала голос. Интересно, он всегда так разговаривает? Даже когда вы с ним находитесь в одной комнате? Оставалось только надеяться, что голос был смоделирован на специальной аудиоаппаратуре, как рёв Тарзана в старых фильмах с Джонни Вейсмюллером. Сэмпл где-то читала, что крик Тарзана получили простым наложением голоса ревущего самца африканского слона, рычащего льва и поющего йодлем ковбоя. Так и голос Анубиса вполне мог быть смикширован в равных долях из голосов Бенито Муссолини, Джеймса Эрла Джонса[22] и позднего Элвиса Пресли на пике крещендо в «Мосте над бурными водами».

Ассистент уже отвязывал Сэмпл от кресла. Когда Анубис отключился, доктор вышел из кабинета, весь из себя раздражённый и злой: мало того, что Анубис выговорил ему при посторонних, так его ещё и лишили возможности причинить боль ближнему. Отстёгивая ремни, что держали Сэмпл, ассистент подозрительно оглядел комнату, словно не верил категорическим заявлениям доктора, что здесь нет никаких подслушивающих устройств. Он вытащил кляп изо рта Сэмпл и улыбнулся ей откровенно фальшивой улыбкой:

– Это большая честь, если тебя призывает Анубис.

Сэмпл принялась растирать затёкшую щеку. У неё не было желания вести светские беседы.

– Хочешь, местами с тобой поменяемся? Лично выразишь своё восхищение Большому Боссу.

Ассистент посмотрел на неё этак печально:

– Ты осторожнее. Они все слышат.

Сэмпл была совершенно не в настроении.

– А не пошёл бы ты в жопу, любезный. Ты же только что собирался меня прижечь раскалённым железом.

– У меня просто такая работа. Лично против тебя я ничего не имею.

– Все вы так говорите. И не надо рассказывать мне о своей тяжкой жизни, ладно? В данный конкретный момент мне вообще до пизды, слышат меня или нет. А если слышат, пусть слушают. Мне едва не прижгли лоб калёным железом. Чего мне ещё-то бояться? Какого хрена они со мной сделают?

Несмотря на всю свою браваду, про себя Сэмпл задавалась тем же вопросом. Какого хрена они с ней сделают? Пока что это её приключение представляло собой малоприятный коктейль из Вольтера и маркиза Де Сада. Она знала, как выглядит Анубис и какой у него голос. Она видела созданный им город, причём самые что ни на есть неприглядные его стороны. Вся исходная информация однозначно указывала на то, что и в дальнейшем ничего хорошего не предвидится.

Когда Сэмпл встала с кресла, в кабинет вернулся доктор Менгеле. Он злобно взглянул на неё. Выходит, он тоже был из той породы людей, кто совсем не умеет проигрывать.

– Ну что, всё-таки ты от меня ушла?

Сэмпл одарила его лучезарной улыбкой:

– Ну, ничего, док. Может быть, в следующий раз вам повезёт больше.

Доктор тоже улыбнулся. Но его взгляд оставался холодным и жёстким. Как арктический лёд.

– В следующий раз – обязательно. Мы ещё встретимся. Можешь не сомневаться.

Свет померк до приглушённого голубого сияния, и Джим обнаружил, что его окружают двенадцать – пятнадцать мелких пришельцев – мелких даже по сравнению с медиком и тем, первым, который Богарт, – росточком не выше двух с половиной футов. Они льнули к его ногам, словно стайка пытливых и дружелюбных детишек, а сознание захлестнуло приятное чувство, даже какое-то приторное в своей приятности. Словно ему в мозги залили сладкий тягучий сироп. Кое-кто из этой мелкоты пытался взять Джима за руку; другие щупали его хлопчатобумажную рубаху и кожаные штаны. Джим попытался их отогнать, просто шикнув на них, типа, брысь, мелочь пузатая. Руки прочь.

– Эй, со штанами, пожалуйста, поосторожнее. Мы с ними столько всего пережили вместе, и теперь они стали вроде символа меня.

Но маленькие пришельцы его не слушали. То есть не отгонялись. Похоже, им не было дела до символов Джима. Они продолжали хвататься и радостно щебетать, издавая какие-то странные звуки – нечто среднее между повизгиванием разыгравшегося щенка и писком только что вылупившегося птенца, – а приятное чувство стало совсем уже сахарным. Всё, что Джим делал и говорил, они принимали как весёлую детскую игру. Джим, однако, заметил, что при этом они медленно, но верно увлекают его в нужном направлении. И ещё он заметил – вернее, почувствовал, – что он здесь не один с этими маленькими и глазастыми. Рядом присутствовал кто-то ещё, кто-то невидимый, кто наблюдал, но сам не показывался – кто-то древний, недобрый, холодный и очень опасный. Каждый раз, как Джим пытался его разглядеть, мелкие пришельцы разворачивали его в другую сторону, и этот таинственный «кто-то ещё» оказывался за пределами поля зрения, умело пользуясь зыбким, неверным, галлюциногенным свечением, ловко скрывая себя. Джим так и не смог разглядеть, кто это был или что это было. Осталось лишь смутное впечатление чего-то совсем уже нечеловеческого: продолговатая голова, вроде лошадиной, длинные угловатые руки и зловещие паучьи движения. В голове почему-то вертелось слово «богомол», и это слово наполняло его непонятной тревогой. Правое полушарие мозга разнервничалось не на шутку.

– Не доверяй этим тварям. Говорю тебе. Им нельзя доверять. Представь ситуацию. Если бы был беспринципным, бессовестным и донельзя уродливым существом из другой галактики, с осьминожьими щупальцами и прозрачным мозгом, и тебе надо было вселить в представителей космической расы, которую ты собираешься злобно завоевать, ложное ощущение безопасности, что бы ты сделал?

Левое полушарие на секунду задумалось.

– Я бы замаскировался.

– И как бы ты замаскировался?

Левое полушарие снова задумалось.

– Я бы замаскировался в детёныша той космической расы, которую собираюсь злобно завоевать.

Правое полушарие поздравило левое за проявленную сообразительность.

– Вот именно. Большие глаза, хрупкое телосложение, огромная голова. Такие вроде бы безобидные существа, беззащитные, слабые – так и хочется их пожалеть, обогреть, защитить. Такая эмбриональная приманка. А приманки, как всем известно, бывают в ловушках.

У левого полушария созрел вопрос:

– Кто же тогда этот «богомол»?

Ответ правого полушария не понравился и ему самому: – Боюсь, это как раз и есть тот самый беспринципный, бессовестный и уродливый.

Полушария благополучно воссоединились, придя к соглашению, что теперь Джим не купится на уловки пришельцев. К несчастью, вся проделанная умственная работа пошла насмарку, едва Джим увидел стол. Этот стол был совсем не похож на привычный операционный, но его назначение было вполне очевидным. Стол был белым и круглым, с откидными вспомогательными столиками с разложенными на них инструментами и какими-то непонятными консолями и кронштейнами, которые, видимо, использовались в качестве миниатюрных подъёмных кранов. Все инструменты пришельцев были сделаны из блестящего, синего, как сапфир, металла. Своими странными обтекаемыми очертаниями они напоминали видения из пластических кошмаров Генри Мора, но их назначение, опять же, было более чем очевидным. Все они предназначались для зондирования, проникновения и вживления в плоть несчастных землян, коварно похищенных инопланетными существами, беспринципными, бессовестными и так далее. В общем, Джим понял, что его здесь держат за идиота. Он замер на месте.

– Ладно, ребята, спасибо большое, но мне пора выходить.

Он огляделся в поисках первого пришельца, который Богарт, но того нигде не было. Кто-то из мелкоты взял его за руку, но Джим резко её выдернул.

– В общем, так, дорогие мои. Меня зовут Джеймс Дуглас Моррисон, и вот что я вам скажу: поигрались – и хватит. На этот ваш стол я не лягу. Ни разу. Я, видите ли, не люблю медицину вообще и врачей в частности, кроме тех, кто выписывает рецепты на наркоту. Честное слово, ребята. Мистер Как-его-там восходит[23].

Мелкие пришельцы попятились. Выходит, с ними надо пожестче. Стоило рявкнуть – и они сразу же стушевались, что, собственно, Джиму и требовалось. Но тут он заметил одного из пришельцев повыше, и этот пришелец никуда не пятился и пятиться явно не собирался. Наоборот. Он пошёл прямо на Джима, целясь в него из какой-то штуковины, подозрительно похожей на оружие. Когда пришелец заговорил, Джим понял, что это был Богарт.

– На самом деле мне очень не хочется этого делать, друг мой, но ты сам напросился. Раз по-хорошему не хочешь, придётся применить силу.

Вскоре после того, как Сэмпл отделилась от Эйми, у неё развилась подсознательная и где-то даже маниакальная привычка подражать во всём героиням старых фильмов Джоан Коллинз. Очевидно, причиной тому было желание Сэмпл противопоставить себя бесхарактерной блондинистой непорочности Эйми. Всё началось ещё до разделения, когда Сэмпл трудилась над разработкой своего нового физического облика. Она тщательно изучила все фильмы Коллинз, начав с «Династии» и продвигаясь назад, к самым первым её ролям в низкобюджетных британских фильмах о трудных подростках типа «Только хорошие парни умирают молодыми». А сразу после разделения, когда Сэмпл в первый раз оказалась сама по себе и поэтому растерялась и даже слегка испугалась, она вдруг поймала себя на том, что фильмы Коллинз помогают ей преодолевать страх и неуверенность. Она строила свою новую жизнь, ориентируясь исключительно на героинь Коллинз, как будто актриса была ей «приёмной» сестрой или невидимой подругой, всегда готовой помочь добрым советом. Разумеется, Сэмпл, как человеку самостоятельному и строптивому, такой расклад очень не нравился; в конце концов, она всё же избавилась от этой дурацкой привычки – ценой немалых усилий, кстати, – и никогда никому не признавалась в своей маленькой слабости. Но теперь, когда Сэмпл привели в Тронный Зал Анубиса, былое стремление искать совета у Джоан Коллинз вновь заявило о себе со страшной силой; должно быть, вследствие затяжного стресса, появившегося в связи с её пребыванием в Некрополисе. Но как бы там ни было, едва Сэмпл вошла в Тронный Зал, она, сама того не желая, прониклась мыслью, что попала на съёмки «Земли фараонов».

Если Некрополис производил впечатление города обветшалого, замызганного и запушенного, то дворец Анубиса поражал царственным до нелепого великолепием. В цветовом оформлении Тронного Зала преобладали золото и бирюза, а размер помещения поражал своими эпическими пропорциями. Насколько Сэмпл поняла, Тронный Зал использовался Анубисом для приёма гостей и просителей из его же подданных, и понятно, что в присутствии царя и бога всякий, кто не царь и не бог, должен чувствовать себя подавленным и сокрушённым величием своего господина, но этот зал был размером с две баскетбольных площадки, его разделяли два ряда массивных колонн, а высота потолка достигала как минимум сорока футов. Стены были украшены фресками с изображением богов и демонов, причём сюжеты всех фресок однозначно подчёркивали главенствующее положение Анубиса в местном пантеоне: он, разумеется, был самый умный, самый красивый и самый сексуальный.

Непосредственно перед входом в Тронный Зал с Сэмпл провели небольшой инструктаж. Ей сказали, что в зал она пойдёт через золочёные двойные двери, прямо напротив трона. Как вновь прибывшей, ей надо будет спуститься по широкой лестнице, что начинается прямо от двери и ведёт вниз, непосредственно к трону – то есть до трона ещё остаётся ярдов пятьдесят, не меньше. Её строго-настрого предупредили, что начинать спускаться можно только тогда, когда Анубис так или иначе даст ей понять, что подзывает к себе. Может быть, все это и произвело бы на Сэмпл глубокое впечатление и даже внушило бы ей благоговейный страх, но она давно убедила себя в собственной исключительности, так что любые потуги на проявление чужой исключительности на неё не действовали.

Подготовка к встрече с Анубисом была ещё более тщательной и усердной, чем в студии Толстого Ари. Конечно, приятно, когда столько народу занимается твоим внешним видом – скачут вокруг тебя, только что не облизывают, – но не дважды же в день! Впрочем, «конечный продукт» получился и вправду роскошным. Глядя на себя в зеркало. Сэмпл подумала, что ради такого можно было и пострадать. Она примерно представляла, что уготовил ей этот маньяк с головой шакала, но какие бы мерзости он для неё ни припас, по крайней мере оные мерзости будут твориться в роскоши. Сэмпл рассудила, что, похоже, ей всё-таки повезло. Может быть, здесь, на своём участке загробного мира, Анубис и представляется богом, сокрушающим всех и вся своей мощью, как взбесившийся паровой каток, но Сэмпл уже поняла, что в глубине души это был робкий, закомплексованный и не уверенный в себе человек, который таким вот образом пытался поднять самооценку и отплатить за все унижения и обиды досмертной жизни. В общем, типичный мужик из породы затюканных неудачников. А уж как управлять мужиками, Сэмпл знала прекрасно. Дайте время, и этот Анубис сделает всё, что она ему скажет.

Первым делом с Сэмпл смыли всю студийную краску-замазку и стёрли с лица макияж. Очевидно, что было нормально для телешоу Толстого Ари, никак не годилось для дворцовых покоев самого бога-правителя. Сказать, что здешние визажисты были искуснее, чем гримёры на студии Толстого Ари, – это вообще ничего не сказать. Всё равно что сравнить бельгийских кружевниц с нью-йоркскими портнихами. Прислужницы во дворце Анубиса работали в благоговейном молчании, словно ткали гобелен из Байё [24] или трудились над миниатюрами в священных книгах. Если бы Сэмпл могла выбирать, она предпочла бы фривольную и язвительную болтовню студийной гримёрной, но её мнения никто не спрашивал, так что ей приходилось мириться с этой суровой тишиной. Впрочем, она не могла бы пожаловаться на результаты работы дворцовых прислужниц. Если на студии Толстого Ари её превратили в распутницу, доступную любому, кто платит деньги, то здесь, во дворце Анубиса, из неё творили настоящий шедевр – образчик изысканности и вкуса.