Филип Хосе Фармер
      ПЕРВОКУРСНИК
      Впервые я прочел "Мифы Кфулху" Лавкрафта еще в детстве. Тогда его попытки заглянуть в жуткий мир Мертвецов и древнего, вызывающего мороз по коже ужаса совершенно меня очаровали. Став взрослым, я с неменьшим удовольствием неоднократно их перечитывал, однако уже без детского восторженного интереса. Тем более что у меня никогда не было и мысли написать что-либо подобное.
      Но однажды, несколько лет назад, мне приснился сон в котором я, шестидесятилетний мужчина, поступил на первый курс в очень странный колледж и был сразу же приглашен на вечеринку в еще более странном студенческом братстве. Очень странную вечеринку: любой намек был полон зловещего смысла, и меня не покидало чувство растущей опасности... Вдруг лицо одного из братьев начало таять, расплываться, он захохотал надо мной кудахтающим смехом, и я понял, что вот сейчас со мной произойдет что-то непоправимо кошмарное и... проснулся.
      Я помню большинство своих снов и этот-то уж точно никогда не забуду. Он и послужил толчком для написания рассказа "Первокурсник", который, в свою очередь, может привести к "Второкурснику", "Выпускнику", "Кандидату в магистры", "Доктору философии" -- да мало ли к каким еще степеням и званиям!
      **********************
      В очереди перед Десмондом стоял длинноволосый юнец в сандалиях на босу ногу, потертых джинсах и уродливой футболке. Из его заднего кармана торчала брошюрка "Избранные труды Роберта Блейка". Обернувшись, он продемонстрировал написанные на груди футболки большие буквы "М.У." В его жидких усишках застряли хлебные крошки.
      Он выпучил на Десмонда желтые (очевидно, от желтухи) глаза и фыркнул: "Папашка, ты ошибся, эта очередь не в приют для престарелых!" -- и, показав в презрительной ухмылке ненормально длинные клыки, отвернулся к доске объявлений.
      Десмонд почувствовал, что его лицо наливается краской. С той самой минуты, как он встал в очередь к столу с надписью "ОНИИФ, первый курс, А-D", он был мишенью для ухмылок, косых взглядов и перешептываний. Среди всего этого молодняка он был так же уместен, как старая афиша в цветнике или труп на банкетном столе.
      Очередь передвинулась на одного. Хотя абитуриенты и разговаривали между собой, они все же понижали голоса. И для молодежи вели себя достаточно сдержанно (за исключением хлыща, который стоял впереди).
      Возможно, их подавляла обстановка. Спортивный зал, в котором они находились, похоже не ремонтировался с момента постройки здания (а это было в конце прошлого века). Когда-то он был выкрашен зеленой краской, которая теперь почти везде облупилась. Большинство окон, находящихся высоко под потолком, были разбиты и заколочены досками, в широкие щели между которыми проглядывало небо. Пол прогибался под ногами и скрипел, а баскетбольные кольца совсем заржавели. Однако колледж в течение многих лет удерживал первенство по всем видам спорта, даже несмотря на то, что набор новых студентов здесь был очень ограничен. Его команды совершенно непонятным образом ухитрялись выигрывать и частенько с большим разрывом в счете.
      Десмонд застегнул пиджак. Хотя стоял теплый осенний день, в помещении было довольно холодно. Если бы он не знал наверняка, что это невозможно, он подумал бы, что стены здесь из айсбергов. Высоко вверху большие лампы боролись с мраком, нависавшим, словно брюхо дохлого кита, дрейфующего в глубинах океана.
      Он обернулся. Девушка, стоящая за ним, прыснула. Она была закутана в нечто ниспадающе-эстравагантное и расписанное астрологическими символами. Темные волосы торчали мальчишеским "ежиком", а черты лица были мелкими и слишком правильными, чтобы ее можно было назвать обаятельной.
      Конечно, среди всей этой молодежи должно было найтись несколько прелестных девушек и привлекательных парней. Он достаточно проучился на своем веку, чтобы составить представление о проценте красавцев среди студентов. Но здесь... Чуть дальше от него стояла девушка, которая с успехом могла бы стать моделью. Чего-то здесь явно не хватало.
      А точнее, чего-то слишком много. Внезапно он осознал, чего... хотя это... слишком противоречиво, что ли? Нет, понимание ушло. Нет, снова вернулось. Оно уходило и возвращалось, словно летучая мышь, снующая в темноте и на секунду вылетающая на свет.
      Сопляк перед ним снова обернулся и оскалился в радушной улыбке лисицы, увидевшей цыпленка.
      --Что, папашка, зацепило? Ей нравятся старикашки. Может, вам на пару попердеть -- вот будет музыка!
      Запахи немытого тела и нестиранной одежды роились вокруг него, как мухи вокруг дохлой крысы.
      --Меня не интересуют девицы с эдиповым коплексом,-- с ледяным достоинством ответил Десмонд.
      --В твоем возрасте не привередничают, дедуля,-- покачал головой юнец и опять отвернулся.
      Десмонд снова покраснел и мысленно дал наглецу в челюсть. Но это его слабо утешило.
      Очередь подвинулась еще на одного. Он взглянул на часы. Через полчаса нужно позвонить матери. Надо было прийти сюда раньше. И все же он проспал, невзирая на надрывающийся будильник, прилагавший все силы для того, чтобы разогнать его сон. Да-да, он уже не раз замечал, что вещи к нему неравнодушны и питают ярко выраженные симпатии и антипатии. Это звучало иррационально, но если бы он предпочитал "рацио-", разве пришел бы сюда? Как, впрочем, и остальные абитуриенты?
      Вдруг очередь резко двинулась вперед, словно застоявшаяся многоножка, проверяющая, не украли ли у нее одну из ног. И вот, наконец, Десмонд оказался перед заветным столом (к тому моменту он уже на десять минут опаздывал со звонком матери). За столом сидел мужчина много старше Десмонда. Его лицо представляла собой морщинистую массу: словно серое тесто долго мяли, а потом наспех слепили что-то человекоподобное, воткнув посередине клюв каракатицы. Но в глазах, сверкавших под седыми лохматыми бровями, было жизни не меньше, чем в фонтане крови, бьющей из открытой раны.
      И рука, которой он взял у Десмонда документы, была не похожа на старческую: большая, словно вздутая, с холеной белой кожей. А под ногтями грязь.
      --Родерик Десмонд, я полагаю?
      И голос у него был звучным, вовсе не похожим на старческий.
      --Так вы меня знаете?
      --Знаю о вас. Я читал несколько ваших романов на оккультную тему. Кстати, лет десять тому назад именно я забраковал вашу заявку на размножение отдельных частей вашей книги.
      Именная табличка на лацкане поношенного твидового пиджака гласила: "Р. Лайамон ПКОНИИФ". Он и был председателем комитета оккультных наук и исторического факультета.
      --Я признаю вашу работу по определению источника происхождения имени аль-Хазреда и доказательство того, что оно не арабское, блестящим образцом научного исследования. Я знаю, что это имя происходит не от арабских или семитских корней, но, признаюсь, не могу определить века, когда оно попало в арабский язык. Ваше объяснение того, что оно оказалось связано с йеменским аль-Хазредом и толкование его значения не как "сумасшедший", а как "тот, кто видит невидимое" было полностью верным.-- Он помолчал, а затем, посмеиваясь, добавил: -- Ваша матушка, должно быть, возражала, когда ее заставили прокатиться в Йемен?
      --Н-н-никто ее не заставлял,-- опешил Десмонд.-- Но откуда вы знаете, что она...
      --Я читал кое-что из вашей биографии.-- И Лайамон довольно закудахтал. Его смех гвоздем впивался в барабанную перепонку.-- Ваша работа об аль-Хазреде и знания, продемонстрированные в ваших оккультных романах,-- и есть главная причина, по которой вы были допущены к поступлению на наш факультет, несмотря на ваши шестьдесят.
      Он подписал анкету и вернул ее Десмонду.
      --Отнесите это в бухгалтерию. Вы из семьи долгожителей, не так ли? Ваш отец погиб при несчастном случае, но зато его отец дожил до ста двух лет. Вашей матушке восемьдесят, но она вполне может протянуть до ста. А вы... Вы имеете в запасе еще лет сорок _и вы это знаете_.
      Десмонд был взбешен, хотя и не настолько, чтобы осмелиться это показать. И вдруг сумрачный воздух сгустился до мрака, в котором единственным светлым, даже люминесцентно светящимся пятном было лицо этого жуткого старикашки. Оно росло, распухало, наплывало... и внезапно Десмонд оказался внутри его и заблудился в серых морщинах. Никогда еще ему не было так плохо.
      На тускло мерцающем горизонте плясали крошечные фигурки, затем они растворились в тумане и Десмонд провалился в удушающую черноту. Потом мрак рассеялся, и он обнаружил, что стоит, цепляясь за край стола, чтобы не упасть.
      --Мистер Десмонд, и часто у вас такие приступы?
      Десмонд окончательно пришел в себя и выпрямился.
      --Очевидно, я слишком переволновался. Со мной такое впервые.
      --Да-да, эмоциональный стресс,-- прокудахтал старик.-- Думаю, здесь вы найдете способы освободиться от подобных неприятных явлений.
      Десмонд развернулся и вышел. Перед глазами все плыло, и он видел лишь смутные очертания фигур и предметов. Этот древний ящер... Откуда он может знать его самые тайные мысли? Или это просто объясняется тем, что старик читал его биографию, навел кое-какие справки и составил общую картину? Или было еще что-то, сверх?...
      За то время, пока он торчал в очереди, небо успело затянуться такими мрачными грозовыми тучами, что на его свинцовом фоне горы Тамсикуэг почти растворились. По легендам давно вымерших индейцев, некогда здесь шла великая битва между злыми великанами и героем Микатунисом, которому помогал его друг Чегаспат, появившийся на свет магическим способом. Великаны убили Чегаспата, но и их самих Микатунис с помощью волшебной дубинки превратил в камень.
      Но раз в несколько столетий главный великан Пконииф мог освобождаться от заклятия -- а точнее, если находился маг, достаточно сильный, чтобы вызвать его. И тогда Пконииф, прежде чем снова заснуть тяжелым каменным сном, мог немного погулять по окрестностям. В 1724 году в одну грозовую ночь домишко на окраине города и несколько росших неподалеку деревьев необъяснимым образом были раздавлены в лепешку, словно на них опустилась громадная ступня. А поваленные деревья образовали просеку, ведущую к горе, носившей имя Пкониифа.
      Не было никаких сомнений, что индейцы и суеверные белые восемнадцатого столетия создали эту легенду на основе вполне реального события. Но было ли простым совпадением то, что аббревиатура комитета, возглавляемого Лайамоном, полностью совпадала с именем великана?
      Только сейчас Десмонд осознал, что машинально ищет телефонную будку. Он взглянул на часы и занервничал. Очевидно, телефон в его комнате уже надрывается от звонков. Поэтому лучше самому позвонить из будки и таким образом сэкономить минуты три.
      Но он тут же отмел эту идею по причине ее очевидной глупости: если он позвонит из будки, то услышит лишь сигнал "занято".
      "Вы имеете в запасе еще лет сорок, _и вы это знаете_",-сказал председатель.
      Десмонд повернул назад. Но дорогу ему преградила весьма внушительная фигура молодого человека. Он был на голову выше Десмонда (хотя в том было шесть футов) и так толст, что походил на уменьшенный шар Санта Клауса на рождественском шествии. Одет он был в поношенный спортивный свитер, на груди которого красовались обязательные "М.У.", неглаженные брюки и продранные теннисные туфли. Бананоподобными пальцами он держал сандвич с салями, который удовлетворил бы аппетиты и Гаргантюа.
      Глядя на него, Десмонд внезапно осознал, что большинство студентов здесь были либо толстыми, либо слишком тощими.
      --Мистер Десмонд?
      --Верно.
      Они пожали руки. Хотя ладонь парня была влажной и холодной, пожатие оказалось мощным и властным.
      --Я -- Венделл Трепан. С вашими познаниями вы наверняка слыхали о моих предках. Самой большой славой, точнее -- дурной славой, пользовалась Рашель Трепан, ведьма из Корнуолла.
      --А-а, Рашель из деревушки Треданник Уоллас, что подле Полдху-Бей.
      --Я так и думал, что вы знаете. Я изучаю наследие моих предков (конечно же, очень осторожно). Я старшекурсник и глава спорткомитета Лам Кха Алиф. Это наше студенческое братство.-Он откусил от сандвича и, обдавая Десмонда запахом майонеза, салями и сыра, продолжил: -- Вы приглашены на вечеринку, которая состоится сегодня в здании колледжа.-- Свободной рукой он залез в карман и вытащил визитную карточку.
      Десмонд бросил на нее короткий взгляд:
      --Вы приглашаете меня стать кандидатом в члены вашего братства? Но я слишком стар для таких вещей. И буду чувствовать себя не в своей тарелке...
      --Ерунда, мистер Десмонд. У нас очень серьезная компания. Такого вы нигде не найдете. И вам бы это следовало знать. Мы не берем кого попало, но вы придадите нам веса и, я надеюсь, престижа. Вы -- знаменитость, как вы сами знаете. Кстати, Лайамон тоже состоит в Лам Кха Алифе. И он склонен поощрять студентов, которые состоят в его братстве. Сам он, конечно, это отрицает, и я тоже буду отрицать, если вы повторите ему мои слова. Но это так.
      --Н-ну, я не знаю. Я, наверное, должен буду дать обет... ну да, конечно, если вы меня приглашаете -- и буду вынужден жить в общине?
      --Да. Мы не делаем исключений. Конечно, если вы принесете обет. Но когда вы активизируетесь, то сможете жить где захотите.-- Трепан осклабился, демонстрируя недожеванный кусок.-- Вы не женаты, значит, и проблем нет.
      --Что вы этим хотите сказать?
      --Ничего, мистер Десмонд. Мы не принимаем обета женатых, пока они не разведутся. Женатый мужчина -- сами знаете -- теряет часть своей силы. Нет, мы ни в коей мере не исповедуем целибата: у нас есть и чудесные пары. Раз в месяц мы устраиваем большой кутеж в рощице у подножия Пкониифа. Большинство из приглашенных туда женщин принадлежат к обществу Ба Гхай Син. И некоторые из них уже достигли зрелости (если вы понимаете, о чем я).-- Трепан шагнул вперед, и его лицо приблизилось.-- Не подумайте -- никакого пива, алкоголя, гашиша и доступных девочек: у нас другие развлечения. Вы знаете ориентацию наших братьев. Мы развлекаемся по рецептам самого Маркуса Мануэля де Демброна. Конечно, по большей части -- это детский сад. Там даже будет козел.
      --Козел? _Черный_ козел?
      Трепан закивал так, что его тройной подбородок заколыхался:
      --Ага. И старина Лайамон будет всем верховодить, в маске, конечно. Когда он заправляет ритуалами, все идет путем. На прошлом Хэллоуине...-- он запнулся,-- ...ну, в общем, там было на что посмотреть.
      Десмонд облизал пересохшие губы. Его сердце колотилось в груди, как тамтам на колдовском ритуале, о которых он только читал, но столько раз представлял в мыслях.
      Десмонд положил карточку в карман и спросил:
      --Приходить в час?
      --Так вы придете? Отлично! До встречи, мистер Десмонд. Вы не пожалеете.
      Десмонд пересек квадратный дворик, окруженный зданиями колледжа, наиболее впечатляющим из которых был музей -- одно из старейших строений кампуса. Если время обтесало и раскололо камни и кирпичи других домов, то музей выглядел так, словно впитывал в себя время и медленно отдавал его -- как цемент, камень и кирпич поглощают солнечный жар и затем отдают его ночному мраку. К тому же, если другие строения были покрыты диким виноградом, даже почти скрывались под ним, музея растения избегали. Те немногочисленные побеги, что осмелились вскарабкаться на его камни цвета истлевшей кости, были иссохшими и вялыми.
      Дом, в котором жил Лайамон, был узким трехэтажным кирпичным зданием с двускатной крышей. Он настолько густо зарос виноградом, что казалось удивительным, как он не рухнул до сих пор под его весом. Но цвет листьев несколько отличался от цвета растений, покрывавших другие здания. Если смотреть под одним углом, он казался ядовито-желтым. Под другим -- он в точности был цвета зеленых глаз змеи с острова Суматра, которую Десмонд видел на цветном вкладыше в книге по герпетологии.
      Эту ядовитую рептилию колдуны племен рода Ян использовали для передачи посланий и убийств. Автор не объяснял, что он имеет в виду под "посланиями". Десмонд раскопал значение этого слова в другой книге, хотя для этого пришлось выучить малайский, записанный арабскими буквами.
      Но так как здесь он был не туристом, а студентом, он поспешил домой. Здание дормитория было пристроено в 1888 году к стене другого, и в 1938-м подверглось полной реконструкции. Серая краска на нем облупилась. Несколько окон были разбиты и заклеены картоном. Доски крыльца скрипели и прогибались под ногами. Входная дверь была сделана из массивного дуба, с которого давно сошла вся краска. Роль звонка на ней исполняла бронзовая кошачья голова, державшая в пасти массивное кольцо.
      Десмонд вошел и пересек по потертому ковру холл, а затем поднялся по лестнице из некрашенных досок на второй этаж. На грязно-белой стене первого пролета кто-то давным-давно написал: "Юг-Сотот, заколебал!" Эту надпись не раз пытались смыть, но оказалось, что только краска может скрыть это оскорбительное и опасное высказыванме. Вчера один из старшекурсников рассказал ему, что никто не знает, кем она была сделана, но на следующее же утро, как она появилась, один из первокурсников был найден повешенным в туалете.
      --Этот парень, прежде чем покончить с собой, изрезал себя так, что живого места не осталось,-- рассказывал старшекурсник.-- Я его не видел, но так понял, что он превратил себя в кровавое месиво. И проделал это бритвой и раскаленным железом. Вся комната была залита кровью. Его отрезанный нос и глазные яблоки лежали на столе, составленные в форме Т-креста (вы знаете, чей это символ), и он, ногтями содрав со стены штукатурку, оставил на ней множество кровавых отпечатков. Невозможно было поверить, что человек способен на такое.
      --Удивляет, что он прожил так долго, чтобы еще и повеситься,-заметил Десмонд,-- тем более при такой потере крови.
      --Вы, конечно, шутите! -- загоготал старшекурсник.
      Десмонду понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что тот имеет в виду. И тогда он побледнел. Лишь много позже ему пришло в голову, что зто мог быть всего лишь традиционный розыгрыш зеленого новичка. Он решил никого не спрашивать об этом. Если из него хотят сделать дурака, то больше одного раза им это не удастся.
      В конце длинного коридора зазвонил телефон. Десмонд, вздохнув, зашагал к нему мимо ряда запертых дверей. Из-за одной из них раздалось тихое хихиканье. Он вошел в свою комнату и прикрыл за собой дверь. Какое-то время он просто стоял, глядя на надрывающийся телефон и, сам не зная почему, вспоминал стихотворение об австралийском грабителе, нырнувшем в омут, где баниип -- загадочное и кровожадное исчадие вод (из языческого фольклора) тихо и заботливо обеспечило ему вечный покой. А его чайник, поставленный на огонь, свистел и свистел. Но никто его не слышал.
      А телефон все звонил и звонил.
      На другом конце провода ждал баниип.
      Десмонда затопило чувство вины и стыда.
      Он пересек комнату, краем глаза заметив нечто маленькое и темное, метнувшееся под его продавленную, пахнущую сыростью и плесенью кровать, остановился у маленького столика, на котором стоял телефон, коснулся трубки и, ощутив кончиками пальцев ее механическую пульсацию, отдернул руку. Каким бы глупым это ни казалось, но он почувствовал, что _она_ ощутила его прикосновение и поняла, что он уже здесь.
      Он развернулся на каблуках и, бурча себе под нос, заходил кругами по комнате. И тут заметил, что в плинтусе снова зияет дыра: бутылка из-под колы, которой он ее затыкал, валяется рядом. Он остановился, присел, впихнул ее назад и выпрямился.
      Спускаясь по лестнице, он все еще слышал непрекращавшиеся телефонные звонки. Хотя и не был уверен в том, что теперь они не раздаются только у него в голове.
      Заплатив за обучение и поужинав в кафетерии (кстати, меню здесь оказалось приличнее, чем он ожидал), он направился в здание СПОР(*). Оно было в лучшем состоянии, чем все остальные,-- возможно, потому, что находилось в ведении военных. И все же ни один ревизор не одобрил бы его состояния. Как и все эти стоявшие у входа пушки и ящики с боеприпасами. Здесь что, обучали студентов воевать оружием времен Американо-испанской войны? И с каких это пор сталь нужно красить ярью-медянкой?
      (*) СПОР -- служба подготовки офицеров резерва.
      Дежурный офицер крайне удивился, когда Десмонд сообщил ему, что явился за формой и учебниками.
      --Не знаю, что и сказать. Вы в курсе, что перво- и второкурсникам больше не нужно посещать СПОР?
      Но Десмонд настаивал, чтобы его поставили на учет. Офицер задумчиво поскреб щетину и, глубокомысленно затянувшись длинной тонкой "Тихуана Голд", выпустил клуб дыма.
      --Хм-м-м... Ладно, посмотрим.-- И он заглянул в справочник, который выглядел так, словно его обгрызли крысы.-- Кто б подумал!? Здесь нет никаких возрастных ограничений! Правда, тут половины листов не хватает. Или просто -- не додумались. Никогда не слышал, чтобы призывали в вашем возрасте. Ну... если в уставе ничего об этом нет, тогда... чем черт не шутит! Не хотелось бы вас огорчать, но знайте: наши ребята не бегают через полосу препятствий и все в таком роде... Но, Иисусе! Вам же шестьдесят! На черта вам призываться?
      Десмонд не стал ему говорить о том, что во время второй мировой войны у него была броня, как у единственного кормильца больной матери. Даже сейчас он испытывал жгучий стыд, вспоминая об этом. Потому-то он и хотел искупить свой долг перед родиной, послужив ей хотя бы пару минут.
      Офицер встал, слегка пошатываясь, и кивнул:
      --О'кей. Я прослежу, чтобы вам выдали все, что нужно. Но должен вас честно предупредить, что эти типы выеживаются на довольно опасный лад. Еще увидите, _чем_ они палят из этих пушек.
      Пятнадцать минут спустя Десмонд вышел из здания, неся под мышкой объемистый тюк с формой. Но не желая только из-за нее возвращаться домой, он оставил ее на хранение в книжной лавке колледжа. Девушка положила ее на полку рядом с другими временно оставленными вещами, назначение большинства из которых было определить невозможно. В стороне стоял маленький ящичек, завернутый в черную ткань.
      Десмонд направился к ряду домов, занятых братствами. Все здания здесь носили арабские имена, за исключением одного: дома Астора. Как и все здания колледжа, они имели крайне неухоженный вид, но никого это, как видно, не волновало. Он свернул на цементную дорожку, сквозь многочисленные трещины которой росли чахлые одуванчики. Слева от нее торчал пятиметровый покосившийся деревянный столб. Он был весь покрыт вырезанными лицами и символами и, очевидно, когда-то служил тотемом племени, ныне вымершего. Он, да еще парень в местном музее были единственными раритетами, сохранившимися от культуры многочисленного народа, некогда здесь обитавшего.
      Проходя мимо него, Десмонд приложил кончик большого пальца левой руки к носу и указательный палец правой ко лбу и пробормотал древнюю формулу выражения почтения: "Шеш-пконииф-тинг-ононва-сенк". Он знал, изучив множество документов, связанных с этой местностью, что этот ритуал был обязателен для каждого тамсикуэга, проходившего мимо тотема в этой фазе луны. Сами индейцы не понимали смысла этой фразы, так как она то ли пришла к ним из другого племени, то ли вынырнула из первобытных глубин их древнего языка. Но главное они знали: эти слова выражают почтение, и нередко те, кто пренебрегали его выразить, попадали в беду.
      Сам Десмонд, исполняя ритуал, чувствовал себя довольно глупо, но подумал, что от этого, уж во всяком случае, вреда не будет.
      Он поднялся по некрашенной деревянной лестнице, доски которой на все лады скрипели под его шагами, и оказался на огромной веранде. Ее окна были затянуты сеткой от москитов, от которой давно уже не было никакой пользы, так как дыр в ней было больше, чем целых фрагментов. Входная дверь была открыта нараспашку, и из нее доносились громкая рок-музыка, гул оживленной болтовни и едкий запах пота.
      Десмонд чуть было не повернул назад: он всегда страдал, оказавшись в большой толпе, а сознание своего возраста еще и делало его болезненно подозрительным. Но дверной проем уже заслонила массивная фигура Трепана, и его огромная лапища сжала локоть Десмонда.
      --Заходите! -- проревел гигант,-- Я представлю вас братьям.
      И он буквально затащил Десмонда в большую залу, набитую молодежью обоих полов. Трепан шел сквозь нее напролом, мимоходом дружески хлопая кого-нибудь по спине или отвечая на приветствия, а раз не удержался от соблазна шлепнуть по задику хорошенькую девушку. Так они дошли до угла, где в окружении мужчин много старше по возрасту большинства из присутствующих восседал профессор Лайомон. Десмонд предположил, что, очевидно, это бывшие выпускники колледжа. Он пожал большую, словно вздутую, руку профессора и сказал: "Рад вас снова видеть", однако так и не понял, были ли расслышаны в этом шуме его слова.
      Лайамон поманил его к себе и спросил:
      --Вы уже изменили свое мнение?
      От его дыхания исходил странный, правда, вовсе не неприятный запах, словно он выпил что-то неизвестное Десмонду. Его красные глаза странно мерцали, словно в глубине их зрачков горели две свечки.
      --О чем?
      --Сами знаете! -- ухмыльнулся старик.
      Десмонд выдернул руку и выпрямился. Внезапно, несмотря на то что еще минуту назад он потел от жары, стоявшей здесь, его охватил пронизывающий холод. На что он намекает? Он не может этого знать! Или знает?
      Трепан быстро представил его сидящим и увлек за собой в водоворот толпы. Из многочисленных представлений Десмонд понял, что большинство находившихся здесь принадлежали либо к братству Лам Кха Алиф, либо к тому, что находилось в здании напротив. Единственным, кто еще не принял обета, был негр из Габона. Когда они отошли от него, Трепан объяснил:
      --Бакаваи потомственный колдун. Если он примет наше предложение, то станет одной из жемчужин братства. Дом Астора и Каф Даль Ва уже чуть из-за него не передрались. Наша кафедра слабовата в науках Центральной Африки. Раньше ею заправляла великий учитель Джанис Момайа, но она уже десять лет как исчезла во время отпуска в Сьерра-Леоне. Поэтому, если Бакаваи, будучи первокурсником, вдруг займет должность ассистента на кафедре, это никого не удивит. Слушайте, прошлой ночью он показал мне часть такого ритуала... вы не поверите! Я... ладно, пока не будем об этом. Как-нибудь в другой раз. Но так как Бакаваи испытывает огромное уважение к Лайамону, а старый пердун руководит нашим братством, то будем считать, негр нам обеспечен!
      Внезапно его губы побелели и раздвинулись, обнажая клацающие зубы; он так побледнел, что даже грязь этого не могла скрыть, и согнулся вдвое, схватившись за свой огромный живот.
      --Что с вами? -- встревожился Десмонд.
      Трепан потряс головой, глубоко вздохнул и разогнулся.
      --Ох, как больно засадил!
      --Кто?
      --Я не должен был называть его "старым пердуном". Я не думал, что он меня услышит, но ведь он может слышать не только звуки. Черт, да никто во всем мире не испытывает к нему такого огромного уважения, как я! Ну, бывает, ну, заговариваюсь... все! Больше никогда!
      --О ком вы?
      --Именно о нем -- о ком еще! Ладно, ничего. Пойдемте подальше от этого гвалта, туда, где можно слышать свои мысли.
      Он пригласил Десмонда в небольшую комнатку, сплошь заставленную полками, на которых рядами стояли учебники вперемежку с романами и даже попадались старинные фолианты в кожаных переплетах.
      --У нас здесь до черта всякой литературы. Мы гордимся нашей библиотекой перед другими домами. Она -- одно из наших главных достижений. Но это только отдел открытого доступа.
      Они вошли в низенькую дверь, миновали небольшой коридор и остановились перед запертой дверью. Трепан достал ключ и открыл ее. За ней оказалась узкая винтообразная лестница со ступенями, покрытыми густым слоем пыли. Где-то высоко наверху было окно, но сквозь грязные стекла просачивалось очень мало света. Трепан включил лампу, и они начали подниматься. Наверху оказалась еще одна дверь, и толстяк открыл ее другим ключом. Они оказались в маленькой комнатке, все стены которой были до потолка заставлены книжными полками. Трепан включил свет. В углу оказался раскладной стул и небольшой столик, на котором стояли лампа и каменный бюст Маркуса де Демброна.
      Трепан, мучаясь одышкой после крутого подъема, сказал:
      --Сюда допускают только выпускников и студентов последнего курса. Но для вас я делаю исключение. Я хочу показать вам то, что составляет нашу огромную гордость -- таких книг вы в других братствах не найдете, только в Лам Кха Алифе.-- Он прищурился.-- Любуйтесь, сколько влезет, вот только прикасаться к ним нельзя. Они, знаете, ну... абсорбируются... Если вы понимаете, о чем я.
      Десмонд медленно двинулся вдоль полок, читая названия на корешках. Закончив, он признался:
      --Я просто потрясен! Думаю, что часть из этого можно найти только в библиотеке колледжа. И то -- в закрытых отделах.
      --Все так и думают. Послушайте, если вы вступите в наше братство, то получите сюда доступ. Только не говорите другим студентам -- обзавидуются.
      Трепан сощурился, словно решал для себя какую-то трудную задачу, помолчал и вдруг сказал:
      --Вам нетрудно повернуться лицом к стене и на минуту заткнуть уши пальцами?
      --Что?
      --Конечно, когда вы к нам присоединитесь, вас научат, как пользоваться здешними книгами. Но до той поры вам нельзя видеть, как я это делаю.
      Смущенно улыбнувшись и в то же время чувствуя, как внутри растет непонятное возбуждение, Десмонд послушно развернулся и зажал уши. Он вдруг вспомнил, что с тех пор как они здесь, в этой комнате, снаружи не донеслось ни звука. Возможно, она покрыта звукоизоляцией, или ее оберегает что-то еще?.. Он начал считать секунды. Тысяча одна, тысяча две...
      Прошло чуть больше минуты. Наконец он почувствовал на плече руку Трепана и обернулся. Толстяк протянул ему большой, но довольно тонкий том, переплетенный в кожу, всю в темных разводах. Десмонд удивился: ему показалось, что этой книги он на полках не встречал.
      --Я его деактивизировал,-- сказал Трепан.-- Можете брать.-- Он взглянул на часы.-- Она будет держаться десять минут.
      На обложке не было названия. И подержав книгу в руках и разглядев ее, Десмонд понял, что кожа, в которую она была переплетена,-- не кожа животного.
      --Это шкура самого Ахероннона,-- объяснил Трепан.
      Десмонд вскрикнул от неожиданности, и по спине у него побежали мурашки. Но он взял себя в руки.