Первокурсник

      --Должно быть, у него было много бородавок.
      --Верно. Смотрите дальше. Вот здесь. Досадно, что вы не можете это прочесть.
      Титульный лист был желтым, что неудивительно для бумаги четырехсотлетней давности. Книга была не отпечатана, а написана от руки. В середине листа крупными буквами значилось:
      "_Малые ритуаллы чародея тамсикуэггов Ахероннона_,-- прочел Десмонд.-- _Зписаны с картиннаго письма на кожи, оставшейся опосля сожження невернаго. Писано рукой Симона Конанта, год 1641. Да будет тот, кто прачтет сии слава-картины вслух, прежде слухать_".
      --Он не страдал излишней грамотностью,-- захихикал над ухом Трепан.
      --Симон был сводным братом Роджера Конанта,-- заметил Десмонд.-- И первым из белых, кто встретился с тамсикуэгами и кому не запихнули в задницу отрубленный палец. Он также бывал и в соседних племенах, враждующих с тамсикуэгами. И никто не знал, кому из них он отдает предпочтение. Однажды он удалился с израненным Атехиронноном в пустыню. И лишь двадцать лет спустя появился в Виргинии с этой книгой.
      Он медленно перевернул первые пять страниц, с фотографической точностью запечатлевая в памяти каждую из пиктограмм. Среди них была одна, на которую ему очень не хотелось смотреть.
      --Только Лайамон умеет это читать,-- прошептал Трепан.
      Десмонд не сказал ему, что он был хорошо знаком с маленьким словарем грамматики и языка тамсикуэгов, составленным Уильямом Кор-Даннесом в 1624-м и опубликованным в 1654 году. К нему прилагался небольшой раздел, содержавший перевод пиктограмм. Он заплатил за это знание двадцатью годами упорного труда и тысячью долларов за ксерокопию. Его мать была в ярости из-за того, что такая сумма выброшена на ветер, но единственный раз в жизни он настоял на своем. Даже в колледже не было такой копии.
      Трепан взглянул на часы:
      --Осталась минута.-- Он отобрал у Десмонда книгу и поторопил: -- Давайте, разворачивайтесь и затыкайте уши.
      Почему-то он вдруг разнервничался. Десмонд отвернулся, и минуту спустя Трепан сам опустил его руки, зажимавшие уши.
      --Извините, что я так, но крепь уже начала распадаться. Не могу понять, в чем дело. Она должна была продержаться десять минут. А тут...
      Десмонд ничего не ощутил, но, очевидно, чувства Трепана были натренированы на восприятие тончайших флюидов.
      --Пойдемте отсюда,-- все еще нервничая, сказал Трепан.-- Ей нужно остыть.
      По дороге вниз он снова поинтересовался:
      --Так вы правда не умеете это читать?
      --А где я мог научиться? -- ответил вопросом на вопрос Десмонд.
      Они вновь окунулись в море голосов и запахов центральной залы, но оставались там недолго, так как Трепан горел желанием показать остальную часть дома. За исключением подвала.
      --На этой неделе вы там побываете. Но сейчас туда нельзя.
      Десмонд не стал спрашивать почему.
      Демонстрируя ему крохотную комнатушку на втором этаже, Трепан сказал:
      --Обычно мы не выделяем первокурсникам отдельных комнат, но для вас... Как только вы захотите, она станет вашей.
      Десмонду это польстило. Ему не хотелось бы делить ее с кем-то, чьи привычки утомляли бы, а болтовня приводила бы в ярость.
      Они вернулись на первый этаж. В зале людей стало уже значительно меньше. Лайамон, только что поднявшийся со стула, поманил их к себе. Десмонд медленно направился к нему. У него было необъяснимое предчувствие, что ему вряд ли понравится то, что ему скажет ему этот старец. Точнее, ему казалось, что это почему-то будет для него опасным, невзирая на то, понравится ему это или нет.
      --Трепан показал вам самые драгоценные книги братства,-спокойно начал председатель.-- В частности, книгу Конанта.
      --Но откуда вы...-- удивился Трепан, но тут же ухмыльнулся: -А-а, ну да, вы же...
      --Конечно,-- прозвучало в ответ, словно железом по стеклу.-Ну так как, Десмонд, может, подошло время ответить на тот звонок?
      Трепан ошарашенно выпучился на обоих. Десмонд почувствовал слабость, и кожа снова покрылась мурашками.
      Лайамон каким-то образом успел подобраться поближе и теперь стоял почти нос к носу с Десмондом. Морщины на его серой пористой коже были похожи на иероглифы.
      --Вы уже приняли решение, но не отважились пока себе в нем признаться,-- продолжал тот.-- Слушайте. Не таков ли был совет Конанта? Слушайте. Уже в тот момент, когда вы в Бостоне садились на самолет, вы были готовы свершить это. Да-да, это самое. Вы же могли отказаться лететь, но вы этого не сделали, даже -- могу себе это хорошо представить -- невзирая на то, что ваша матушка устроила вам сцену прямо в аэропорту. Вы не вернулись. Значит, нет никакого резона откладывать.-- Он хихикнул.-- Поэтому я, в знак глубокого к вам уважения, позволю себе дать вам совет. Мне думается, вы далеко пойдете и довольно быстро к тому же. Но только в том случае, если сумеете расстаться с некоторыми чертами вашего характера. Для того чтобы здесь получить хотя бы бакалавра, требуются огромная сила, строжайшая самодисциплина и обширнейшие познания.
      Очень многие, поступая сюда, думают, что возьмут все с налета. Им кажется, что задействовать мощные силы и общаться запанибрата с явлениями, о которых вслух не должно даже упоминать, не труднее, мягко выражаясь, чем катить бревно. Однако они очень быстро обнаруживают, что наша область науки требует знаний намного больших, чем, скажем, инженерный факультет. Не говоря о том, что гораздо более опасных.
      Вот тут и начинаются сомнения: признание в том, что ты переоценил себя влечет за собой отчисление. Но у многих ли хватит воли уйти самим? Сколько из них понимает, что пошли не по той дороге? И они уходят, не зная, что уже поздно, что лишь малая часть их способна перейти на другую сторону. Они пытаются уйти, объявляют об этом... и исчезают. Навсегда.
      Он сделал паузу, чтобы закурить длинную тонкую коричневую сигару. Дым клубами окутал Десмонда, однако, вопреки его ожиданиям, его запах ни в малейшей степени не напоминал запах дохлой летучей мыши, которую он как-то использовал для опытов.
      --Каждый человек сам определяет свою судьбу. Но на вашем месте я бы не медлил с принятием решения. Я стану присматривать за вами, и ваше продвижение здесь будет зависеть только от моей оценки ваших качеств и вашего потенциала. Всего доброго, Десмонд.-- И старец быстро вышел из залы.
      --О чем это он? -- обалдело спросил Трепан.
      Десмонд не ответил. Он постоял с минуту рядом с не находившем себе места от любопытства толстяком, потом попрощался с ним и медленно пошел прочь. Какое-то время он просто бесцельно бродил по кампусу -- домой не хотелось. Впереди мелькнула красная мигалка, и он решил подойти и посмотреть, что случилось. Перед входом в двухэтажный дом стояли две машины с отличительными знаками полиции кампуса и скорой помощи колледжа. Судя по облезлым надписям на грязных зеркальных стеклах, на первом этаже некогда была бакалейная лавка. На стенах, давно потерявших первозданный цвет, там и сям торчала из-под обвалившейся штукатурки дранка. На деревянном полу лежали три тела. Одно из них принадлежало тому юнцу, что утром стоял перед ним в очереди. Он лежал на спине с широко открытым ртом, отчего его жидкие усишки казались еще более жалкими.
      Десмонд спросил у одного из толпившихся у раскрытого окна, что случилось. Седобородый старик, очевидно, профессор, ответил:
      --Да у нас такое каждый год случается в это время. Кое-кого из молодняка заносит, и они лезут в такие дела, о которых, прежде чем получат магистра, даже думать не должны. Это строго запрещено, но что может остановить этих молодых идиотов!
      Вокруг головы усатого сопляка виднелось большое черное, похоже, обгорелое, пятно. Десмонд хотел разглядеть его поближе, но медбратья уже накрыли тела простынями и унесли.
      --Теперь ими займутся наши врачи и полиция колледжа,-продолжал седобородый и коротко хохотнул.-- Городская полиция сюда даже носа не осмеливается сунуть. А родственникам сообщат, что ребята переусердствовали с героином.
      --А с этим не будет неприятностей?
      --Иногда бывает. Появляются частные детективы, но надолго они здесь не задерживаются.
      Десмонд развернулся и почти побежал прочь. Его решение окончательно сформулировалось. Вид трупов его потряс. Он вернется домой, помирится с мамочкой, продаст все книги, на которые потратил столько лет и денег, и больше никогда в жизни не напишет ни одного оккультного романа! Он только что заглянул смерти в лицо, и теперь, если он реализует свои пустые идиотские фантазии, которым давал волю только в порядке психотерапии, он увидит ее лицо. Мертвое. На это он не способен.
      Когда он вернулся в свою комнату, телефон все еще звонил. Он подошел к нему, протянул руку к трубке, подержал какое-то время и снова убрал. Подходя к кровати, он заметил, что бутылка из-под кока-колы снова валяется на полу рядом с дыркой в плинтусе, которую затыкала. Он присел и прочно втиснул ее обратно. Бутылка тихонько задрожала в его руке, словно кто-то там, внутри, сопротивлялся.
      Он уселся на продавленную койку и, достав из кармана пиджака блокнот, принялся по памяти зарисовывать пиктограммы из книги. Это заняло у него около получаса, так как память о них была еще свежа. А телефон все звонил.
      Кто-то забарабанил в дверь кулаками и завопил:
      --Я видел, как ты зашел! Подними эту проклятую трубку! Ответь или дай отбой! Или я тебе такое устрою!..
      Он не ответил и даже не встал с кровати.
      Одно из изображений, составлявших предложение, он пропустил. И сейчас нацеливался карандашом на тот пустой промежуток, где должен был изобразить очень толстую старуху. Да, сейчас она была уродливой глыбой жира, но когда-то именно она подарила ему жизнь и многие годы еще после этого была молодой и прекрасной. Когда умер отец, ей пришлось устроиться на работу, чтобы содержать дом и сына в том порядке, каковой она считала единственно правильным. Ей пришлось очень много работать, чтобы оплатить его учебу в колледже. И работу она оставила только после того, как он удачно продал два романа. После этого она стала болеть, но, как только он приводил в дом очередную кандидатку в жены, тут же выздоравливала.
      Она любила его, но не способна была дать ему волю, а значит, ее любовь не была истинной. И он не мог от нее вырваться, а это означало, что, несмотря на все обиды, что-то внутри него любило цепь, на которую она его посадила. И вот однажды он все-таки решился сделать огромный шаг к своей свободе. Все делалось быстро и тайно. Он презирал себя за страх перед ней -- но что поделаешь, таков уж он был. Выносить это было выше его сил. И все же придется вернуться домой.
      Он посмотрел на телефон, встал и снова опустился на кровать.
      Что же делать? Покончить с собой? Он наконец освободится, а она наконец узнает, как он ненавидел ее. Он снова привстал, и тут телефон замолчал. Что ж, она дала ему короткую передышку. Но очень скоро примется названивать по-новой.
      Он бросил взгляд на бутылку: та подрагивала, постепенно выползая из дыры. Кто-то там, за стеной, упорно пробивался наружу. Сколько раз уже он начинал искать выход и обнаруживал, что он перекрыт? Слишком, чрезмерно много раз -- могло подумать _это_ -- если у него только было чем думать. И все же оно отказывалось смириться, и, возможно, настанет день, когда оно раз и навсегда решит покончить с этой проблемой, убив того, кто был ее причиной.
      Но если огромные размеры того, что ему мешает, его смутят, и оно потеряет мужество, то ему всю жизнь только и останется, что выпихивать бутылку, закрывающую выход. И...
      Десмонд посмотрел на блокнот, и его охватила дрожь. Пробел в рисунке был заполнен. Там нарисован был Пконииф, и только сейчас, приглядевшись, он заметил, что великан имеет отдаленное сходство с его матерью.
      Может, находясь в глубокой задумчивости, он нарисовал это машинально?
      Или фигура на бумаге возникла сама собой?
      Пока глаза его скользили по рисунку и он старательно произносил вслух слова этого давно умершего языка, что-то зашевелилось в его груди и стало расползаться по животу, ногам, заползло в горло, а потом в мозг. А в тот момент, когда он произнес имя Пкониифа, рисованная фигурка словно на секунду ожила, и великан взглянул с листа прямо ему в глаза.
      Комната окуталась мраком, и финальные слова были произнесены. Десмонд встал, включил настольную лампу и пошел в крохотную запущенную ванную. Но зеркало отразило лицо не убийцы, а шестидесятилетнего мужчины, прошедшего суровые испытания и вовсе не уверенного в том, что они уже закончились.
      Выходя из комнаты, он обнаружил бутылку из-под колы снова на полу, а дыра была открыта. Но то, что ее выпихнуло, очевидно, еще не было готово к тому, чтобы выйти.
      Он вернулся много часов спустя, сильно пошатываясь, так как провел их в местном кабачке. Телефон звонил снова. Но, как он и ожидал, звонок был не от мамочки, хотя и из его родного города.
      --Мистер Десмонд, это сержант Рурк из окружного полицейского участка Бусириса. Боюсь, у меня для вас плохие новости. Э-э... ваша мать несколько часов тому назад умерла от сердечного приступа.
      Нет, от этого известия Десмонд не окаменел, он и так уже был весь из камня, даже рука, державшая трубку, и та тверже гранита. Однако где-то на бессознательном уровне он отметил, что голос сержанта звучит как-то странно.
      --Сердечный приступ? Сердечный? Вы уверены?
      Он тихо застонал. Его мамочка умерла своей смертью. Не надо было произносить никаких древних слов. Теперь, произнеся их впустую, он навеки загнал себя в ловушку. Однажды воспользовавшись ими, он отрезал себе все пути назад.
      Но... если все же это только слова -- мертвые, как их язык; как истаявший звук после того, как они были произнесены -если они никоим образом не затронули подпространства, был ли он в таком случае связан с ними неведомой мыслью?
      Может ли он теперь с чистой совестью обрести свободу? Сможет ли спокойно уйти отсюда, не опасаясь возмездия?
      --Это было ужасно, мистер Десмонд. Совершенно невообразимая катастрофа. Ваша мать умерла во время разговора с своей соседкой миссис Самминз. Она-то и вызвала полицию и скорую. В дом зашло еще несколько соседей и вот тогда-то... Вдруг...-Казалось, у Рурка перехватило горло.-- Я тоже собирался туда войти, я уже поднялся на крыльцо, как вдруг это... это... -Он откашлялся и наконец выдавил из себя: -- Мой брат тоже был там, внутри. Трое соседей, два полицейских и двое санитаров со скорой были раздавлены насмерть, когда дом совершенно неожиданно рухнул.
      Это выглядело так, словно на него опустиась гигантская ступня. Он развалился в шесть секунд. Меня тоже задело.
      Десмонд поблагодарил его и сказал, что первым же самолетом вылетит в Бусирис.
      Он рванулся к окну и распахнул его настежь, чтобы вдохнуть холодного ночного воздуха. Внизу, в свете уличного фонаря появилась тяжело опирающаяся на трость фигура Лайамона. Он поднял голову, и на его сером лице ярко сверкнули белые клыки.
      Десмонд зарыдал. Но оплакивал он исключительно самого себя.