Отвори, сестра моя

Филип Жозе Фармер

Отвори, сестра моя

От автора

Из всех моих коротких повестей этой (после «Оседлавших пурпурных») я отдаю предпочтение. Странная повесть, она имеет любопытную историю. Вначале она была послана Джону Кэмпбелу, бывшему тогда редактором «Эстоудинга» (сейчас «Аналог»). Он отклонил её — с сообщением, что она вызвала у него тошноту — не потому, что это плохая история, а в связи с яркими биологическими деталями и предположениями. Он полагал, что читатели «Эстоудинга» будут реагировать так же, как и он.

Опечаленный, так как мне нравились редакторы «Эстоудинга», я разослал повесть, заранее оплатив ответ, по всем возможным пунктам сбыта. Я миновал Горация Голда, редактора «Гэлакси» и очень хорошего покупателя, так как знал, что издательский живот Горация был не крепче, чем у Джона. Это было мне известно из опыта. Джон считался ярым реакционером, а Гораций — ярым либералом. Конечно, оба были индивидуальностями, увиливающими от хватки любого, кто старался удержать их, пока к ним пришпиливают ярлык. В этом случае общей причиной отказа был страх перед реакцией их читателей.

Боб Миллис, редактор «Журнала фантазии и научной фантастики», тоже отбросил повесть. Она ему понравилась, но была слишком крепкой для его читателей. В это время Лео Маргулис планировал издание нового научно-фантастического журнала «Сателлит» и, услышав о «Брате моей сестры» — тогдашнее заглавие было «Открой мне, сестра», — сказал Бобу, что должен прочитать её. Он купил её, и повесть, переименованная в «Странное рождение», была уже а гранках и проиллюстрирована для первого выпуска. Но планы Лео провалились: «Сателлит» был аннулирован.

Боб Миллс, пока все это происходило, изменил свои намерения. Он вынужден был сделать это. Выплатив разницу между ценой, уплаченной Лео и им самим, он опубликовал повесть под первоначальным названием. Большинство читателей было шокровано меньше, чем предполагали редакторы. Это было в тысяча девятьсот шестидесятом году, когда многие запреты были сняты. Склад ума читательской массы изменился, появилось больше гибко мыслящих людей.

Не хочу сказать, что реакция редакторов, отвергших эту повесть, была просто реакцией на две главные проблемы в ней: странное общество планеты Марс и ещё более странный посетитель Марса — Марсия. Эта повесть имеет твердую научно-фантастическую основу, но повествует она об инертности землян, внеземных экзосистемах, сесксобиологических системах, структурах и религии.

Итак, когда эта история была написана, Гавайи ещё не были пятидесятым штатом, но это казалось вероятным.

Итак, воспроизводящая фаллическая система людей Марсии — это оригинальная концепция, так же как и оригинальна Джанеттая Растигнак в «Любовниках».

В то время, когда я писал две эти повести, я был в своей сексобиологической фазе. И она может наступить вновь — без шуток.

Подумайте только, фаза эта снизошла на меня на короткое время в шестидесятых, когда я писал романы «Образ зверя» и «Дувший».

Шестая ночь на Марсе.

Лейн плакал. Он громко всхлипывал, слезы сами бежали по щекам. Стукнув кулаком правой руки по ладони левой, так что кожу обожгло, он завыл от одиночества. Изрыгнув самые непристойные и богохульные ругательства из всех известных ему, он немного успокоился, вытер глаза, сделал большой глоток шотландского виски и почувствовал себя чуть лучше.

Он не стыдился того, что рыдает, как женщина. После всею, что случилось, слезы были благотворны. Он должен был растворить слезами царапающие душу камни; он был тростинкой на ветру, а не дубом, что, валясь, выворачивает свои корни.

Боль и тяжесть в груди ушли, и он, чувствуя себя почти утешенным, по расписанию включил передатчик и послал донесение на корабль, летящий по круговой орбите в пятистах восьми милях над Марсом. Лейн всегда был уверен, что люди должны занять достойное место во Вселенной. Он лег на койку и раскрыл единственную личную книгу, которую ему было разрешено взять с собой, — антологию шедевров земной поэзии. Он листал ее, перечитывая полюбившиеся стихи, смаковал их, как божественный нектар, снова и снова повторял знакомые строки.

Это голос моего возлюбленного, что звучит, говоря:

Отвори сестра моя, моя голубка, моя невинная...

У нас маленькая сестра,

И у нее еще нет грудей;

Что мы сделаем для нашей сестры

В день, когда она заговорит?..

«Да», — подумал я, проходя долиной смерти, -

Не убоюсь я зла — лишь бы ты была со мною...

Иди со мной и будь моей любовью.

И мы познаем все наслаждения...

Не в наших силах любить или ненавидеть,

Желаниями в нас управляет рок.

Беседуя с тобой, я забью о времени,

Все времена года и их смену, все нравилось равно...

Он так долго читал о любви, что почти забыл о своих проблемах. Наконец дремота сморила его, книга выпала из рук. Усилием воли он заставил себя подняться с кровати, опустился на колени и молился о том, чтобы его богохульства и отчаяние были поняты и прощены, а четверо его пропавших товарищей обрели покой и безопасность.

Проснулся он на рассвете от звона будильника, неохотно поднялся, наполнил водой чашку и опустил в нее нагревательную таблетку. Покончив с кофе, он услышал из динамика голос капитана Стронски и повернулся к передатчику.

— Кардиган Лейн? — Стронски говорил с едва заметным славянским акцентом. — Вы проснулись?

— Более или менее. Как у вас дела?

— Все было бы прекрасно, если бы не беспокойство обо всех вас, кто внизу.

— Понимаю вас. Какие будут распоряжения?

— Распоряжение одно, Лейн: вы должны отправиться на поиски. Иначе вы не сможете вернуться назад, к нам. Чтобы пилотировать взлетный модуль, нужны, как минимум, двое.

— Теоретически это сможет сделать и один человек, — заметил Лейн. — Но, как бы то ни было, приказ не подлежит обсуждению. Я отправляюсь сегодня же. Кстати, я отправился бы и без приказа.

Стронски хмыкнул и взревел, словно тюлень.

— Успех экспедиции важнее судьбы четырех человек! Теоретически, конечно. Но на вашем месте я поступил бы точно так же, хотя я и рад, что нахожусь на своем. Что ж, удачи вам, Лейн!

— Спасибо, — ответил Лейн. — Мне нужно нечто большее, нем просто удача. Мне нужна помощь Бога. Я надеюсь, что Он не оставит меня, хотя эта планета и выглядит позабытой Им.

Лейн посмотрел сквозь прозрачные двойные стены дома.

— Ветер здесь дует со скоростью примерно двадцати пяти миль в час. Пыль уже заносит следы вездеходов, и я должен успеть до того, как они исчезнут совсем. Чтобы пройти тридцать миль до того места, где обрываются следы, потребуется около двух дней. Еще два дня на то, чтобы осмотреть окрестности, и два дня на возвращение.

— Вы обязаны вернуться через пять дней! — взвился Стронски. — Это приказ! Даю вам только один день на осмотр, и чтобы никакого своеволия! Пять дней! — Затем он добавил уже тише: — Счастливо. И если есть бог, да поможет он вам!

Лейн попытался что-то сказать, но вымолвил лишь:

— Пока!

Он упаковал свои припасы в дорогу: воздух, вода и пища на шесть дней, веревка, нож, крюки, ракетница с полудюжиной ракет и карманная рация. Багаж выглядел внушительно — баллоны с воздухом и спальная палатка были весьма громоздкими. На Земле все это весило бы добрую сотню фунтов, но здесь — не больше двадцати.

Двадцатью минутами позже он закрыл за собой внешнюю дверь шлюза, влез в лямки огромного тюка и двинулся в путь, но, отойдя от базы ярдов на десять, почувствовал непреодолимое желание повернуться и бросить взгляд на то, что оставлял, быть может, навсегда. На желто-красной равнине стоял приплюснутый пузырь, который должен был служить домом для пятерых землян на протяжении года. Поблизости был укрыт глайдер, который доставил их на планету. Его гигантские распластанные крылья и посадочными полозья были покрыты слоем пыли, принесенной издалека.

Прямо перед Лейном стояла на своих опорах ракета, целясь носом в темно-синий зенит. Она сверкала в свете марсианского солнца, обещая возможность бегства с Марса и благополучное возвращение на орбитальный корабль. Ракета была доставлена сюда на горбу глайдера, совершившего посадку на поверхность планеты со скоростью сто двадцать миль в час. После посадки два шеститонных трактора на гусеничном ходу позаботились о ней — своими лебедками стащили с глайдера и поставили вертикально. Сейчас эта ракета ждала его и еще четверых.

— Я вернусь, — прошептал он ей. — Если даже никого не найду, я подниму тебя сам.

Он двинулся в путь, следуя по широкой двойной колее, оставленной вездеходом. Колея была неглубокой — она была оставлена два дня назад, и кремниевая пыль, нанесенная ветром, почти заполнила ее. А та, что была проложена три дня назад, уже исчезла полностью.

След вел на северо-запад. Он пересекал широкую равнину, раскинувшуюся между двумя холмами, усеянными голыми камнями, и дальше, в четверти мили отсюда, уходил в коридор меж двух рядов растительности, тянущийся от горизонта до горизонта. Местами виднелись какие-то развалины.

В свое время Лейн нашел здесь нечто интереснее: основанием для растений служила труба, выступающая из грунта фута на три, причем большая часть ее была скрыта, как у айсберга. Ее стенки были облеплены зелено-голубым лишайником, который покрывал здесь каждую скалу, каждый каменный выступ. На трубе на равном расстоянии друг от друга имелись выступы, и из каждого тянулись стволы растений — блестящие, гладкие, зелено-голубые колонны толщиной в два фута и высотой в шесть. От их вершин во все стороны расходились многочисленные ветви толщиной в карандаш, похожие на пальцы летучих мышей. Между «пальцами» была натянута зелено-голубая перепонка — единственный гигантский лист дерева цимбреллы.

Когда Лейн впервые увидел эти деревья из глайдера, ему показалось, что они похожи на ряды гигантских рук, пытающиеся схватить солнце. Они были огромными — каждая опорная прожилка тянулась футов на пятьдесят. И они действительно были руками — руками, протянутыми, чтобы схватить бедные золотые лучи крошечного солнца. В течение дня прожилки на стороне, обращенной к движущемуся солнцу, опускались до земли, а на противоположной — поднимались вверх, чтобы подставить свету всю поверхность перепонок, не оставив в тени ни дюйма.

Еще до экспедиции ученые допускали, что она обнаружит растительность, но найти здесь организмы считалось нереальным, и в частности потому, что растения здесь слишком велики и покрывают восьмую часть планеты.

Но ведь трубы, из которых поднимались стволы цимбрелл, были продуктом жизнедеятельности местных организмов! Несколько дней назад Лейн попытался просверлить такую трубу; с виду она походила на пластмассовую поверхность трубы, но была настолько тверда, что одно сверло сломалось, а другое вконец затупилось, прежде чем удалось отломить от нее хоть маленький кусочек. На время удовлетворенный этим, он захватил его в лагерь, чтобы исследовать под микроскопом. Взглянув на него, Лейн даже присвистнул. В цементообразную массу были впрессованы кусочки растений, частью разъеденные, частью целые.

Дальнейшие исследования показали, что этот состав представлял из себя смесь целлюлозы, лигниноподобного вещества, различных нуклеиновых кислот и еще каких-то неизвестных материалов.

Лейн доложил на орбитальный корабль о своих открытиях и предположениях. На Земле были известны живые организмы, частично переваривающие древесину и использующие полученную массу в качестве цемента. Из такой вот массы и состояли трубы.

На следующий день он собирался вернуться к трубе и все-таки проделать в ней дырку, но двое его товарищей отправились на вездеходе в полевую разведку, а поскольку Лейн дежурил в тот день на связи, ему пришлось остаться на базе, чтобы каждые пятнадцать минут связываться с разведчиками.

Когда связь прервалась, вездеход находился в пути два часа и должен был пройти около тридцати миль. Двумя часами позже другой вездеход отправился по следам первого и прошел тоже около тридцати миль, поддерживая непрерывную связь с Лейном.

— Впереди небольшое препятствие, — докладывал Гринберг. — Вправо от трубы, вдаль которой мы движемся, идет еще одна труба, но на ней растения мертвые. Если мы осторожно приподнимемся, то легко сможем опуститься с той стороны.

Затем он пронзительно завопил. И все...

И вот теперь Лейн двигался по их едва заметному следу. Позади остался базовый лагерь, расположенный невдалеке от пересечения каналов Авенус и Тартарус. Он шел на северо-запад, направляясь к Маре Сиренус меж двух рядов растительности, которые формировали Тартарус. Лейн представлял себе Маре Сиренус в виде широко раскинувшейся группы труб, из которых растут деревья.

Он шел ровным шагом, пока солнце не поднялось выше и воздух не согрелся. Было лето, база располагалась недалеко от экватора, и поэтому Лейн уже давно отключил обогрев скафандра. В полдень температура поднималась до шестидесяти градусов по Фаренгейту [около +16 по Цельсию], но в сумерках, когда температура сухого воздуха падала до нуля [около -18 по Цельсию], Лейну приходилось прятаться в спальный мешок. Эластичный мешок размером чуть больше Лейна, напоминающий кокон или, скорее, колбасу, надувался воздухом, а необходимая температура поддерживалась батарейным нагревателем, так что внутри можно было дышать без шлема, есть и пить.

Правда, днем Лейн мог обходиться и без мешка. Конструкция скафандра позволяла, отстегнув нужную его часть, отправлять естественные потребности, не нарушая герметичности других частей костюма. Но он не хотел ощутить на себе зубы марсианской ночи, когда шестидесяти секунд вполне достаточно, чтобы отморозить место, на котором обычно сидишь.

Лейн проснулся через полчаса после рассвета. Поднявшись, он выпустил воздух из мешка, выбросил пластиковый пакет, упаковал батареи, нагреватель, мешок, контейнер с пищей и складной стул в большой тюк и, взвалив его на плечи, продолжил путь.

К полудню следы пропали полностью, но это его не обеспокоило, ведь вездеход мог пройти только по коридору между трубами и деревьями.

Наконец он увидел то, о чем сообщали экипажи обоих вездеходов. Деревья с правой стороны выглядели мертвыми — стволы и листья высохли, прожилки поникли.

Ом пошел быстрее, сердце застучало сильнее. Прошел еще час, но линия мертвых деревьев по-прежнему уходила вдаль, и конца ей не было видно.

Но вот впереди появилось препятствие, и он остановился. Это была труба, о которой сообщал Гринберг, она соединяла две других под прямым углом.

— Это где-то здесь, — сказал он вслух и, глядя на трубу, подумал, что может вновь услышать отчаянный крик Гринберга. Эта мысль словно открыла в нем какой-то клапан, и чувство бесконечного одиночества снова накатило на него. На темно-голубое небо опустилась тьма, и Лейн почувствовал себя ничтожной капелькой плоти в бесконечности космоса, крошечным и беспомощным, словно малое дитя, знающим об окружающем мире не больше новорожденного.

— Нет, — прошептал он, — не дитя. Крошечный — да, но не беспомощный, нет. Не дитя. Я человек, человек, землянин...

* * *

Кардиган Лейн. Землянин. Гражданин США, рожденный на Гавайях, в пятидесятом штате. Смешение предков: немцы, датчане, китайцы, японцы, негры, индейцы чероки, полинезийцы, португальцы, русские, евреи, ирландцы, шотландцы, норвежцы, финны, чехи, англичане и валлийцы.

Возраст — тридцать один год. Рост — пять футов шесть дюймов. Вес — сто шестьдесят фунтов. Голубоглазый шатен. Ястребиные черты лица. Доктор медицины и доктор философии. Женат, детей нет. Методист. Общительный мезоморфический тип характера. Скверный радист. Любит свою собаку. Охотится на оленей. Первоклассный автор, но далекий от большой поэзии. Все это, плюс любовь к нему окружающих, а также отвага и пытливое любопытство, умещалось в его шкуре и скафандре и составляло основу его жизни. Но в этот момент он очень боялся утратить что-либо, разве что одиночество.

Какое-то время Лейн неподвижно стоял перед трубой, затем тряхнул головой, как мокрая собака, словно избавляясь так от своего ужаса, и легко, несмотря на громоздкий мешок на спине, вспрыгнул на трубу, но и по другую сторону не увидел почти ничего, чего не было видно снизу.

Вид перед ним отличался одним — здесь грунт покрывали молодые растения. Прежде ему встречались только крупные растения, эти же были копиями гигантской цимбреллы, растущей из труб, но высотой не больше фута. Но здесь они не были разбросаны случайным образом, как если бы семена разнес ветер. Они стояли ровными рядами, примерно в двух футах друг от друга.

Сердце Лейна забилось быстрее. Такое расположение растений означало, что они были высажены разумными существами. Однако, учитывая суровые условия Марса, существование разумной жизни здесь казалось невероятным. Должно быть, такая упорядоченность объяснялась какими-то природными факторами. Лейн решил исследовать это явление, но соблюдая крайнюю предосторожность — ставка была слишком высока: жизнь четырех человек, успех экспедиции... Если она провалится, то может оказаться последней. Многие на Земле шумно сетовали на затраты, связанные с космическими исследованиями, и если экспедиция не принесет удовлетворительных результатов, они будут возмущаться еще сильнее.

«Сад» тянулся примерно три сотни ярдов и оканчивался другой такой же трубой, соединяющей две параллельных. Там, на дальнем конце, цимбреллы вновь приобретали свой первоначальный сверкающий зелено-голубой цвет. Внимательно осмотрев «сад», Лейн убедился, что высокие стенки труб задерживают ветер и основную массу фальзитных хлопьев, сохраняя тепло внутри прямоугольника.

Он тщательно осмотрел поверхность трубы в поисках мест, где металлические гусеницы вездеходов ободрали лишайники. Но лишайники, обогреваемые летним солнцем, росли феноменально быстро, поэтому Лейн даже не удивился, ничего не обнаружив.

Он исследовал грунт возле стенок трубы: маленькие цимбреллы росли всего в двух футах от нее и не были повреждены. Пройдя по всей трубе до соединения с перпендикулярной, он так и не заметил никаких следов вездеходов.

Остановившись подумать, что же делать дальше, Лейн с удивлением обнаружил, что дышать стало труднее. Быстро взглянув на манометр, он убедился, что воздуха еще достаточно. Причиной был страх, ощущение чего-то сверхъестественного — чувство, которое заставляло сердце биться быстрее и требовать больше кислорода.

Куда же могли подеваться два вездехода? И почему? Нападение каких-то разумных существ? Но тогда выходит, что эти создания утащили куда-то шеститонные вездеходы, или увели их, или заставили людей сделать это. Кто? Куда? Как?

Волосы у Лейна встали дыбом.

— Это случилось именно здесь, — прошептал он. — С первого вездехода доложили, что видят трубу, преграждающую путь, и обещали выйти на связь через десять минут. Это был их последний доклад. Второй вездеход замолчал, когда был на трубе. Что же случилось? На поверхности Марса нет городов, нет и никаких признаков подземной цивилизации. Орбитальный корабль, оснащенный мощным телескопом, непременно обнаружил бы их.

Вдруг он завопил так громко, что едва не оглох от собственного крика, отразившегося от внутренней поверхности шлема, а когда замолчал, стал наблюдать за голубыми шарами размером с баскетбольный мяч, которые выросли из почвы в дальнем конце сада и теперь легко поднимались в небо. Они отрывались от грунта и взлетали, постепенно разбухая до сотен футов в диаметре. Внезапно самый верхний шар лопнул, как мыльный пузырь. Следующий, достигнув размеров первого, тоже лопнул. То же произошло и с остальными.

Несмотря на испуг, Лейн продолжал сосредоточенно наблюдать за вереницей полупрозрачных шаров. Он насчитал сорок девять штук, потом их поток иссяк. Он отметил, что шары поднимались строго вертикально и не сносились ветром. Подождав еще минут пятнадцать, Лейн решил исследовать почву в том месте, из которого поднимались шары. Сделав глубокий вдох и подогнув колени, он спрыгнул с трубы и легко опустился футах в двенадцати от ее края меж двух рядов растений.

Секунду он не мог понять, в чем дело, хотя и сообразил, что происходит нечто странное, затем повернулся, вернее, попытался повернуться. При этом одна нога поднялась, но другая погрузилась еще глубже. Он шагнул вперед, и поднятая нога тоже исчезла в топи, присыпанной красно-желтой пылью. Другая уже увязла слишком глубоко, чтобы ее можно было вытащить.

Погрузившись выше колен, Лейн ухватился за стволы стоящих рядом цимбрелл, но легко вырвал их с корнем — растения так и остались у него в руках. Отбросив их, он рванулся назад, в надежде вытащить ноги, и, вытянувшись, лег на зыбкую почву, надеясь, что, заняв достаточную площадь, тело избежит дальнейшего погружения и тогда можно будет добраться до трубы.

Его отчаянные усилия увенчались успехом — ноги вынырнули из топкой поверхности. Он лежал, распластавшись, как подстреленный орел, глядя сквозь прозрачное стекло шлема на скользящее по небу солнце. Оно опускалось к горизонту чуть медленнее, чем на Земле — марсианский день на сорок минут длиннее. Лейну оставалось надеяться, что вечером трясина будет подмерзать и затвердеет настолько, что можно будет выбраться из нее, если, конечно, он раньше не умрет от холода. А пока, оказавшись в подвешенном состоянии, он решил воспользоваться испытанным методом спасения из зыбучих песков.

Для этого следовало быстро перевернуться, затем вновь распластаться. Повторяя это раз за разом, можно достичь твердой полоски почвы у самой трубы. Мешок на спине поможет перевернуться, но лямки на плечах придется отстегнуть.

Проделав такой маневр, Лейн сразу же почувствовал, что ноги вновь стали погружаться. Вес тянул их вниз, но баллон с воздухом, пристегнутый на груди, и баллоны, находящиеся в мешке, да и пузырь шлема придавали плавучесть верхней части тела.

Он перевернулся на бок и устроился на крошечном островке мешка, который, конечно, ушел вниз, но зато освободились ноги — все в густом желе из грязи и пыли. Лейн видел два возможных выхода.

Он мог погружаться и дальше, надеясь, что мешок вскоре уткнется в слой вечной мерзлоты, который должен здесь быть. Но на какой глубине? Он уже погружался выше колен и не почувствовал под ногами никакого твердого дна. И... он застонал, представив, как, начали погружаться вездеходы, перевалив через трубу, как закричал в ужасе Гринберг, как замолчал передатчик, когда трясина сомкнулась над антенной. Нет, такой вариант не годился. Оставался второй — постараться выбраться на узкую полоску твердой почвы у трубы. Но это также может ничего не дать. Почва там может оказаться такой же вязкой, как и в других частях «сада» — ведь вездеходы вначале опустились именно на нее.

Вспомнив о вездеходах, Лейн подумал, что они должны были сильно повредить посадки цимбрелл возле трубы, но ничего такого не было заметно. Следовательно, что-то должно было спасти растения или возродить их вновь. А это значит, что кто-то может еще появиться и спасти его.

Или убить. В любом случае проблемы его будут решены.

Он рассудил, что прыгать с мешка на полоску грунта у трубы не имеет смысла. Единственный шанс — оставаться на мешке и надеяться, что тот погрузится не слишком глубоко.

Но мешок неумолимо тонул. Трясина поднялась до колен, затем погружение начало замедляться. Он молился, чтобы плавучесть мешка и баллона на груди помешала ему увязнуть с головой. И погружение действительно прекратилось: липкая грязь поднялась до уровня груди, но руки оставались свободными. Прекратив молиться, он облегченно вздохнул, хотя и не чувствовал особой радости — через четыре без малого часа воздух в баллоне кончится, и тогда он погибнет, не имея возможности достать из мешка другой баллон.

Лейн с силой оттолкнулся от мешка и взмахнул руками, надеясь, что ноги вырвутся из трясины и ему снова удастся распластаться в позе орла, а мешок, освобожденный от веса тела, всплывет на поверхность, и тогда можно будет извлечь из него баллон. Но ноги, удерживаемые вязкой грязью, поднялись недостаточно высоко, а мешок подался чуть в сторону. Этого было достаточно — когда его ноги начали погружаться вновь, они не нашли опоры. Оставалось полагаться только на плавучесть баллона с воздухом, который был у него на груди. Но она была слишком мала, чтобы удержать его на прежнем уровне — на этот раз он погрузился по грудь. Плечи тоже готовы были погрузиться, и только шлем еще оставался на поверхности.

Лейн был беспомощен.

Спустя много лет другая экспедиция или еще кто-нибудь увидит блик, отраженный от шлема, и обнаружит его тело, увязшее, словно муха в патоке.

«Если меня найдут, — подумал он, — в моей смерти будет хоть какой-то смысл. Она предостережет других от этой ловушки. Но раньше, наверное, кто-то извлечет меня отсюда и спрячет».

Снова накатило отчаяние. Лейн закрыл глаза и прошептал пару строк из того, что читал прошлой ночью на базе:

Да, — подумал я, проходя долиной Смерти, -

Не убоюсь я зла — лишь бы ты была со мною...

Но от этого не полегчало. Он чувствовал себя абсолютно одиноким, покинутым всеми, даже Создателем. Но, снова открыв глаза, он увидел, что больше не одинок.

В стенке трубы слева от него появилось отверстие — круглая дыра футов четырех в диаметре. Стенка в этом месте провалилась внутрь, как если бы была пробкой, которую протолкнули в трубу, когда появилась необходимость.

Немногим позже из дыры показалась голова размером с арбуз из Джорджии, очертаниями напоминающая футбольный мяч и розовая, как детская попка. Два глаза марсианина величиной с кофейные чашки имели по два вертикальных века. Марсианин открыл один из двух своих клювов, похожих на клювы попугаев, облизнулся очень длинным трубчатым языком и выскочил из отверстия. Розоватое тело существа тоже напоминало футбольный мяч, но было раза в три больше головы.

Существо опиралось на десять веретенообразных паучьих ножек, по пять с каждой стороны. Ножки оканчивались широкими округлыми подушечками, поэтому марсианин легко бежал по топкой поверхности, лишь слегка погружаясь в нее. За ним высыпало еще особей пятьдесят.

Они подобрали маленькие растения, вырванные Лейном во время неудачных попыток вырваться из трясины, и начисто вылизали их узкими трубчатыми языками, которые высовывались, самое малое, на два фута. Лейн подумал, что общаются они тоже языками, как это делают земные насекомые при помощи своих усиков-антенн.

В этой своей суете марсиане не уделили никакого внимания Лейну, скрытому за двумя рядами цимбрелл, лишь некоторые из них равнодушно пробежали языками по его плечу. Лейн перестал опасаться, что марсиане заклюют его своими крепкими на вид клювами, но ужаснулся при мысли, что те могут совершенно проигнорировать его.

А дело шло к тому. Погрузив тонкие корешки растений в топкую поверхность, они наперегонки бросились к отверстию в трубе.

Лейн в отчаянии закричал им вслед, хотя и знал, что даже если у них и есть органы слуха, они не услышат его сквозь герметичный шлем и разреженный воздух:

— Не оставляйте меня умирать здесь!

Но именно это они и сделали. Последний марсианин проскочил в отверстие, которое уставилось на него, как круглый черный глаз самой Смерти.

Лейн неистово забился, пытаясь вырваться из трясины и уже не думая о том, что только зря расходует свои силы.

Внезапно из отверстия выползла фигура в защитном костюме. Лейн прекратил борьбу и завопил от радости — был это марсианин или нет, но сложением он походил на Homo Sapiens. Несомненно, это было разумное существо, а значит, и любопытное.

И Лейн не был разочарован. Существо встало на две блестящие полусферы и скользящей походкой направилось к нему. Приблизившись, оно протянуло Лейну конец пластиковой веревки. Скафандр спасителя был прозрачным, и Лейн испугался, увидев тело этого существа, а зрелище двух голов под шлемом заставило его побледнеть. С испугу он чуть не отбросил веревку. Марсианин приблизился к трубе, затем, оттолкнувшись от двух полушарий, легко запрыгнул на нее и начал вытягивать Лейна из трясины. Медленно, но верно Лейн вылезал, и наконец, достигнув основания трубы, поставил ноги на блестящие полушария. Оттолкнуться от них и опуститься рядом с двухголовым было уже легко.

Марсианин снял со спины еще два полушария, протянул их Лейну, а сам опустился на два оставшихся внизу и направился через трясину к отверстию в трубе. Лейн последовал за ним. За отверстием располагалась камера; потолок ее оказался настолько низким, что Лейну пришлось наклониться. Но она явно создавалась и не для его спутника — тот тоже был вынужден пригнуть колени и головы.

Они подняли толстую крышку люка, сделанную из того же серого материала, что и труба, и закрыли ею отверстие. Затем шарообразные марсиане стали вытягивать из своих клювов серые нити и залеплять ими стык.

Двухголовый и двуногий марсианин снял с пояса фонарь и, жестом приказав Лейну следовать за ним, скользнул в туннель, уходящий вниз под углом сорок пять градусов. Вскоре они добрались до большой камеры, где уже скопилось около пятидесяти шарообразных, и остановились в ожидании. Двухголовый, словно ощутив любопытство человека, снял перчатку и поднес руку к маленьким отверстиям в стене. Сделав то же самое, Лейн почувствовал дуновение теплого воздуха.

Несомненно, это была шлюзовая камера, построенная десятиногими существами. Но такое разумное строительство само по себе еще не означало, что существа эти обладают разумом, подобным человеческому. Это мог быть коллективный разум, как у некоторых земных насекомых.

Когда камера наполнилась воздухом, был открыт следующий люк. Лейн и его спаситель покинули шлюз, нырнув в другой туннель, идущий вверх под углом сорок пять градусов. Лейн подумал, что они вновь окажутся внутри трубы, из которой пришел двуногий, и оказался прав.

Внезапно Лейн услышал, как клацнули клювы, и почувствовал удар в шлем. Он автоматически оттолкнул существо, и от толчка оно покатилось по полу клубком неистово бьющих ног. Весило оно немного, и тело было достаточно крепким, раз без ущерба выдерживало переход от плотного воздуха внутри трубы к почти безвоздушному пространству снаружи, поэтому Лейн знал, что не причинил существу особого вреда, и на всякий случай схватился за нож на поясе. Заметив это, Двуногий тронул его рукой и покачал одной из голов. Впоследствии этот пустяк обернулся неприятностью — все без исключения многоножки стали шарахаться от него.