Дело шло к тому, что племя рева угрожало Мбау расправой и опустошением. И тут как ангел-спаситель появился Калле. Правда, в первый момент Науливоу был склонен подать рыжеволосого шведа на обед в честь своих гостей, но, когда Калле показал ему, на что можно употребить ружья, он быстро передумал. Узнав об угрозах племени рева, плотник с "Элизы" предложил Науливоу предпринять небольшой поход против деревни Касаву в дельте реки Ревы.
      Позднее старейшины Касаву рассказывали миссионеру Каргиллю, как проходила встреча с первым белым человеком, которого им довелось увидеть. Все воины деревни заняли позицию в густых зарослях бамбука, где они считали себя в полной безопасности. Каноэ, в котором находился Калле, остановилось посреди реки. Он стоял в лодке с развевающейся на ветру светло-рыжей бородой, брал в руки ружье, прицеливался и стрелял. Один за другим защитники деревни падали на землю, бессильные против огнестрельного оружия. Они слышали, как белый богатырь поет - эти дикие звуки долго преследовали их. Под конец воины обратились в бегство, оставив поселение и неубранные поля жителям Мбау.
      После этого власть Мбау, а тем самым и власть самого Калле стала быстро расти. Имя его произносилось с благоговением, людям он казался непобедимой военной машиной, с которой никто не в состоянии справиться. Никто более не желал воевать с Мбау, напротив, все этого боялись. В последующие пять лет Науливоу и Калле, ставший фактическим властителем острова, подчинили себе бульшую часть архипелага Фиджи. Со временем к нему на службу поступили человек десять моряков из числа потерпевших кораблекрушение, так как местные жители еще не осмеливались стрелять из ружья. Правда, через несколько лет и они научились этому занятию.
      На Мбау Калле - впоследствии король Карл Свирепый - обосновался как восточный султан. Его правнучка Кула может немало рассказать о том, как протекали его будни, когда он отдыхал от многочисленных походов. Жил он в роскошном доме вождя, в котором было восемь кухонных очагов, а вокруг этого буре [21] приказал построить ряд небольших хижин, где разместились его жены. Всякий раз, когда воины захватывали новую деревню, в качестве военных трофеев ему доставляли самых красивых женщин, и, если среди них попадались девицы знатного рода, он брал их себе в жены. За несколько лет пребывания на острове в его гареме собралось 44 женщины, которых, однако, он часто менял. Около десятка молодых девушек гордились прозвищем "любимая жена большой рыжей бороды". Калле призывал их к себе корабельным свистком. Каждая из жен имела свой номер. Горе было той жене, которая, замешкавшись, не сразу отзывалась на свисток; она рисковала быть переданной вождю меньшего ранга.
      Калле любил играть в карты и в кости с другими белыми моряками, и ставкой в крупной игре обычно были молодые обитательницы гарема.
      У Калле было более 120 детей, и ко всем детям он относился с большой нежностью. Жестокий и бесчеловечный в бою, он был веселым и внимательным с детьми. По рассказам правнучки, он обучал их каким-то удивительным хороводам. Они ходили по кругу и внезапно начинали подпрыгивать, напевая нечто вроде "пооке... пооке". Конечно, никто не понимал слов, но все знали, что король Калле очень радуется песням ребятишек. Быть может, Кула имела в виду шведский хоровод "А рождество протянется до пасхи", который таким путем нашел путь к островитянам Южных морей?
      Про Калле Свенссона можно сказать много нелестного, но, к чести его, следует заметить, что он не терпел людоедства или захоронения живьем обычаев, весьма распространенных в те времена на островах Фиджи. Где бы он ни нападал на следы каннибальства, он приказывал на месте расправляться с теми, кто осмелился лишить жизни другого человека. И все же судьбе было угодно, чтобы сам он закончил свой путь в земляной печи.
      Из года в года власть Калле росла, и в 1813 году он решил подчинить себе племена, жившие в центральных районах Вити-Леву, в деревнях Намбутаутау и Нандрау. Но прежде надо было распространить власть Мбау на прибрежные районы в северной части острова. Такой случай представился, когда капитан Робсон на судне "Хантер" из Калькутты высадился на берегу, чтобы загрузить судно сандаловыми деревьями. Робсон обратился к Калле за помощью в борьбе против племени, жившего в глубине острова и нападавшего на моряков, когда те пытались рубить деревья.
      Это были воины ваилеа, с которыми Калле давно хотел разделаться. Вместе с королем Науливоу и частью команды "Хантера" он предпринял марш в глубь острова к главной деревне племени. Потомки сохранили описание событий этой драматичной экспедиции в глубинные районы Вити-Леву, ибо один из ее участников, ирландец Питер Диллон, позднее написал книгу о своих приключениях, где подробно рассказал о печальном конце короля Карла Свирепого.
      Километрах в двадцати от побережья Калле и его воины попали в засаду. Они находились на пересеченной местности, покрытой высокой травой в человеческий рост, где трудно пользоваться ружьем, и в этот момент сотни вооруженных дубинками воинов ваилеа с оглушительными воплями выскочили из кустов и врезались в строй воинской дружины шведа. Король Науливоу, который, как рассказывают, завидовал Калле, тут же обратился в бегство. Его примеру последовали воины Лебау, и белые моряки остались одни. Какое-то время они сдерживали атаку, но вскоре один за другим погибли. Тем, кто еще уцелел, не оставалось иного выхода, как искать убежища на высоком камне, откуда они могли следить за противником. Поскольку у нападающих не было огнестрельного оружия, положение еще было терпимо, но патронов слишком мало - бульшую часть унесли с собой воины Мбау. Один из помощников Калле, англичанин Теренс Данн, прыгнул с камня и попытался огнем проложить путь сквозь боевые порядки островитян, чтобы привести подкрепление со стоящего на якоре корабля. Но не успел он преодолеть и ста метров, как дубинка размозжила ему голову. Воины ваилеа набросились на убитого и принялись натирать свои голые тела его кровью.
      Просидев на возвышении несколько часов и вдоволь наслушавшись восторженных криков противника о том, как они приготовят белых людей себе на ужин, Калле потерял терпение и крикнул вождю, что, если тот обещает ему безопасность, он, Калле, спустится для переговоров.
      - Я обещаю только, что кровь Карла Свирепого не прольется, пока он жив, - ответил вождь.
      Едва Калле оказался в стане врага, как его схватили и отнесли к реке, где окунули головой в воду и держали так до тех пор, пока он не захлебнулся. Вот так вождь сдержал свое слово относительно кровопролития.
      Оставшиеся в живых с ужасом наблюдали за тем, как великого белого вождя из Мбау делят на части и жарят в яме.
      Питер Диллон и остальные моряки понимали, что вскоре наступит их черед, и решились на отчаянный шаг. Когда шаман-островитянин подошел слишком близко к их укрытию, двое из осажденных прыгнули в траву, приставили к его груди ружейные стволы и закричали, что убьют его, если им не позволят пройти к берегу. Преследуемые ревущей ордой, они все-таки достигли лагуны, бросились в воду и изо всех сил поплыли к судну, которое, к счастью, стояло на месте. Но Калле Свенссона с ними уже не было.
      Позднее король Науливоу приказал убить всех сыновей Калле, но дочерей пощадил. Их потомками являются рату Кама и Мереони Кула.
      5
      Как и любое другое место на нашей планете, острова Фиджи имеют свой особый аромат, и тот, кто думает, будто селения среди мерно качающихся кокосовых пальм, где белый песок омывается волнами прибоя, пахнут только соленой водой и цветами, тот ошибается. Над деревнями стоит сладковатый, приторный, временами удушливо тяжелый, отдающий рыбьим жиром запах. Это первое, что встречает вас, когда вы сходите на берег, и последнее, что преследует обоняние, когда вы снова оказываетесь в море, если только назойливый аромат не следует за вами от острова к острову - на большинстве шхун также пахнет копрой, которая и служит источником зловония.
      Недалеко от домика рату Камы свалены горы копры - это, если так можно выразиться, сберегательная касса жителей Мбау. Их нужду в деньгах сразу можно определить по запасам копры - ее в таких случаях остается немного. Но стоит им выручить определенную сумму за сахарный тростник и табак, как остров пропитывается специфическим запахом, а горы копры растут, ибо никто из островитян не помышляет о продаже орехов.
      Когда на Мбау родится ребенок, то, согласно обычаю, отец должен посадить одну-две кокосовые пальмы. Этим деревьям присваивают имя ребенка, но ему они не принадлежат, а являются частью коллективной плантации. Примерно лет через девять они обычно начинают плодоносить, первое время не обильно, по прошествии же 15-16 лет с момента посадки пальмы достигают высоты 10-15 метров и плодоносят на протяжении 40 с лишним лет. На Мбау до сих пор растут и продолжают давать орехи пальмы времен Калле Свенссона.
      Собирать кокосовые орехи - дело немудреное. Жителям Мбау принадлежат вереницы пальм на берегу соседнего островка, и обычно они попросту ждут, пока орехи созреют и сами упадут с деревьев. На одной пальме растут как зеленые, так и уже созревшие плоды. Но когда орех созревает настолько, что сам падает на землю, молоко его не имеет никакой ценности - молоко следует пить из незрелых плодов, тогда оно обладает совсем иным вкусом, чем кокосовое молоко, которое известно нам по ввозимым в Европу орехам.
      * * *
      Мы разожгли костер, чтобы поджарить пару цыплят, а тем временем одного из местных жителей послали в глубь острова за кокосовыми орехами. Вата, старший сын Камы, взобрался на дерево в поисках питья. Прежде чем отсечь верхушку плода таким образом, чтобы скорлупу можно было затем использовать вместо чаши, он поиграл орехом, как мячиком, но не тряс его, а лишь вертел в разные стороны. После этого он протянул орех мне. Молоко кокосового ореха по вкусу напоминает охлажденное шампанское, это изумительный напиток, утоляющий и жажду и голод.
      Обгладывая цыпленка, Кама рассказывает:
      - Ореховое молоко находит у нас разное применение. Можно, например, дать ему забродить, и тогда получается вино, очень крепкое. Но вино на Мбау готовят редко. Обычно же ореховое молоко получают младенцы, если у матери не хватает грудного молока.
      В одном месте жители повалили кокосовую пальму. Это отняло у них более полугода, однако сказанное не означает, что все это время люди ежедневно занимались рубкой. Они выкопали вокруг дерева канаву и тем самым лишили корни источника питания, а природа довершила остальное. Сейчас огромное дерево распласталось на берегу, погрузив крону в ил лагуны.
      - Мы используем каждый листик, каждый стебелек пальмы, - с гордостью говорит Кама. - Ствол идет на топливо, из него также делают небольшие столы без ножек. Часть длинных веток мы освобождаем от листьев, ставим из них изгородь и вплетаем между ними листья. Из бахромы, в которой висят орехи, делаем веревки и вяжем из них коврики на стены или на пол - их кладут, когда в доме бывает холодно. Ветками, сплетенными с листьями пандануса, кроют крыши. Из недозрелых орехов вынимают сердцевину и делают черпаки и лампы, а сердцевина идет на изготовление масла для ламп. Листья молодой пальмы, мягкие и шелковистые, наши дочери и жены вплетают в волосы как украшения. Со временем листья вырастают, но еще несколько лет сохраняют гибкость, и тогда рыбаки могут делать из них сети и корзины.
      К перечислению Камы я мог бы добавить еще целый список. Из пальмовых листьев делают сандалии, шляпы, веера и сумки, из ореховой бахромы изоляционные плиты, дверные циновки, ершики для мытья бутылок, из сердцевины готовят блюдо, которое подают повсюду на Востоке, а в последнее время оно завоевывает популярность и в Скандинавии. Но все это меркнет по сравнению с тем значением, какое имеет копра.
      Копра - это высушенная сердцевина спелого ореха. Кама и другие сборщики подбирают упавшие орехи и сносят их под навес, где разрезают каждый орех на четыре части и оставляют в тени. Позднее из этих четвертушек вынимают сердцевину и сушат ее на солнце. Эта дурно пахнущая масса, которая остается после сушки, и есть копра. Когда набирается 60-70 килограммов копры, ее грузят на каноэ и доставляют в торговый центр - при условии, что жители деревни нуждаются в деньгах. Цены сильно колеблются, сейчас, например, они резко упали: так, если в январе 1960 года одна тонна копры стоила 201 датскую крону, то в декабре ее цена составляла всего 124 кроны.
      Из Сувы копру вывозят в те европейские страны, где она находит применение при производстве маргарина и в мыловарении. Высокие цены на копру привлекали многих европейцев и американцев; некоторые даже изъявляли желание купить отдельные острова или целые архипелаги, чтобы разводить там плантации кокосовых пальм и поставить производство копры на широкую ногу. Сейчас лишь два острова находятся в частных руках. 76-летняя американка Эллен Фуллард-Лео по-прежнему правит атоллом Пальмира, состоящим примерно из 50 крошечных островков, окруженных рифом, в глубине океанской пустыни, между Гавайями и Таити. Весь этот рай насчитывает всего лишь 12 километров в длину и едва ли километр в ширину, но здесь имеется 40 тысяч дикорастущих кокосовых пальм, что даже при нынешних низких ценах на орехи могло бы принести их владелице 150 тысяч крон годового дохода. Однако берег атолла Пальмира почти неприступен, а потому найти рабочую силу для сбора орехов невозможно. Капитан одной шхуны, которой все же удалось причалить к острову, рассказывал мне, что запах гниющей копры доносится раньше, чем видишь с моря острова.
      Вплоть до 1953 года остров Палмерстон в архипелаге Кука также был частным владением: здесь находилось небольшое самоуправляемое поселение заготовителей копры. В 1862 году на этот остров, прежде необитаемый, приехал англичанин Уильям Марстер, а также его жена, свояченица и еще одна женщина - все трое с острова Пенрин. Если не считать редких заходов шхун, Палмерстон был отрезан от остального мира. Марстер и женщины занимались насаждением кокосовых пальм и сбором трепангов - разновидностью "морских огурцов" (голотурии [22]), любимого лакомства китайцев. С годами семья разрослась, и к концу столетия удивительная колония насчитывала сто человек - все они были потомками Марстера и его трех женщин. В 1923 году ураган полностью уничтожил пальмы, и жители Палмерстона потеряли источник существования. В довершение бед их дома были снесены бурей. Островитян подобрала проходившая мимо шхуна и доставила на Раратонгу - самый большой остров в архипелаге Кука. Но тоска по родному острову оказалась слишком велика, и они вернулись домой, посадили тысячи новых деревьев, которых уничтожил новый ураган, на сей раз в 1934 году. Самая высокая точка острова возвышается над поверхностью океана всего на девять метров. Во время урагана все жители зарылись здесь в песок, а высокие пальмы трещали и ломались, как спички. Двое людей погибло, многие были ранены. Но новое несчастье не сломило палмерстонцев - они остались на острове и посадили новые деревья. И все же в 1953 году им пришлось отступить. Сегодня Палмерстон, входящий в состав архипелага Кука, находится в административном подчинении Новой Зеландии; на всем острове не осталось ни единой пальмы!
      * * *
      Однако, для коренных жителей островов Южных морей кокосовые пальмы до появления белого человека были всего лишь одним из многочисленных средств к добыванию хлеба насущного. Признаком же благосостояния прежде всего считались свиньи.
      На Новых Гебридах это животное и по сей день служит единственным мерилом социального положения жителей деревень центральных районов Эспириту-Санту и острова Малекула. Верхние коренные зубы у кабанов удаляют в молодом возрасте, так что клыки растут кругообразно. Кабаны с такими клыками особенно ценятся племенем намба. Человек, собирающийся жениться, должен заплатить свиньей; если кого-то привлекают к суду, то участь свою он может облегчить также при помощи свиньи. За одну трехлетнюю свинью с круглыми клыками отдают трех красивых девушек из племени намба, а за двенадцать хороших свиней можно нанять всех воинов-мужчин деревни для недельной охоты. Молодые матери вынуждены бросать на произвол судьбы своих младенцев и кормить грудью поросят.
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      1
      Мы покинули капитана Блая и верных ему людей в тот момент, когда их баркас проплывал между островами Фиджи севернее архипелага Ясава. Они снова очутились в открытом море. В конце мая 1789 года люди находились на грани смерти от голода и изнеможения. Блай записывает в своем дневнике: "Вид у нас ужасный, и, куда бы я ни бросил взгляд, всюду передо мной страдальцы".
      Пять дней спустя им удается поймать небольшую птицу величиной с голубя. Ее делят на восемнадцать неравных частей и съедают со всеми потрохами, костями и перьями. В тот же вечер они ловят птицу чуть покрупнее, и, прежде чем разделить ее, трем самым обессиленным членам команды дают выпить теплую кровь.
      28 мая ночь выдалась темная, океан неспокоен. Штурман Фраер, стоящий на вахте, через час после полуночи будит людей. Ему кажется, что он слышал звук, напоминающий приглушенный гром. Поддерживаемый соседями по баркасу, он поднимается во весь рост и долго стоит, вглядываясь в ночную мглу. Наконец он громко восклицает: "Прямо по курсу прибой!"
      Среди несущихся по небу облаков на мгновение показывается луна, и все находящиеся в баркасе видят волны прибоя, светящиеся слабым зеленоватым фосфоресцирующим блеском. Гребни высоких волн вздымаются зеленовато-белой пеной, прежде чем исчезнуть в прибое. Неодолимая стена воды препятствует дальнейшему движению на запад, а так как ветер дует с северо-северо-востока, то баркас неизбежно вынесет в воды кипящего прибоя.
      И вновь находчивость и мужество капитана Блая спасают людей в этой критической ситуации. Он говорит морякам, что они достигли Большого Барьерного рифа, который простирается вдоль берегов Новой Голландии. Им надо любым путем исхитриться и проскочить с прибоем через риф, за которым спокойные воды и, вероятно, немало островов, где они смогут отдохнуть.
      - А посему... весла за борт!
      Собрав последние силы, моряки спускают весла на воду и пытаются противостоять ветру и течению. Но они слишком слабы, а волны высоки и течение так стремительно, что суденышко несет к рифу. Когда занимается день, баркас уже настолько приблизился к волнам прибоя, что сидящих обдает пеной. И все же Блаю удается приметить место, где волны прибоя образуют не высоченные каскады, а лишь белопенные завихрения. Его голос перекрывает шум волн:
      - Курс прямо на запад!
      Несколькими секундами позже, при надутом парусе и энергичной работе весел, баркас устремляется в узкий проход среди рифов. Перескочив на гребне гигантской волны кораллы и подводные камни, он оказывается в тихой, небесно-голубой воде по другую сторону Большого Барьерного рифа.
      Обезумевшие от радости люди два часа спустя, пошатываясь, ступают на землю островка, которому Блай дает имя острова Реставрации, в память о возвращении на трон английского короля Карла II, совершившемся в тот же день, за 129 лет до описываемых событий. Но слово "реставрация" по-английски означает также и "возрождение", и это название вполне подходит для данного случая, ибо спасенные моряки находят у берега столько устриц, что приготовленная из них пища, приправленная сухарями, придает им новые силы. Впервые за долгое время люди едят досыта.
      2
      Остров Реставрации и другие острова по эту сторону Большого Барьерного рифа не претерпели изменений с тех пор, как капитан Блай и его спутники ступили здесь на землю 175 лет назад. Я лечу над этими местами с юга на небольшом арендованном самолете с австралийцем Беркли, жителем Кейп-Йорка. Внутри Барьерного рифа мы должны встретить шхуну "Сонгтон" и пройти на ней по маршруту баркаса до Арафурского моря. Надо сказать, что вообще-то интересы у нас совершенно различные: команда "Сонгтона" занимается ловом устриц, трепангов и охотой на крокодилов, а Беркли зарабатывает на жизнь ловлей ядовитых змей - тайпанов [23] - и сбором яда. Он, по-видимому, никак не может понять мое желание провести неделю-другую на борту, по его выражению, "самой поганой шхуны Южных морей" лишь для того, чтобы иметь возможность повторить маршрут баркаса с "Баунти".
      - Все эти острова похожи один на другой, - говорит он, - там нет питьевой воды, ни одного жителя, зато множество зловонных болот и мириады малярийных комаров.
      Вот такими оптимистичными рассказами он развлекает меня в маленьком одномоторном самолете, пока я наблюдаю с воздуха за величайшим в мире рифом и дивлюсь его грандиозности. На всем своем почти 3000-километровом протяжении от субтропического острова Фрейзер на юге до тропических островов в Торресовом проливе на севере (расстояние как от Копенгагена до Гибралтара) Большой Барьерный риф изгибается как змея. То тут, то там, как, например, у мыса Мелвилл на полуострове Кейп-Йорк, он совсем близко подходит к побережью, в других же местах, например у мыса Таунсхенд, расстояние до крайней точки рифа составляет 400 километров. А далее скопления других рифов, давших этим водам название "Кладбище кораблей".
      Наш маленький спортивный самолет снижается над двумя рифами, пролетая на высоте нескольких метров. Сейчас время отлива, над поверхностью воды высовывают головки зеленые и красные голотурии, бесконечными лентами стелются кружевные скатерти подводных растений. Кажется, будто под вами разостлан гигантский персидский ковер, почему-то опущенный в воду.
      - Но провести на нем послеобеденный отдых вряд ли было бы приятно, смеется Беркли, указывая на все это разноцветье.
      Теперь и я замечаю тысячи жадных, временами почти бесцветных существ, выглядывающих между голотуриями, водорослями и морскими звездами. Это живые кораллы в окружении бесчисленного множества мертвых сородичей. Одни не больше наконечника стрелы, другие с акулий зуб, третьи, подобно сталактитам, миниатюрными минаретами возвышаются среди водорослей [24].
      Наш самолет вновь взмывает ввысь, в голубую бескрайность неба и света. Внизу под нами простирается риф, где баркас капитана Блая проскочил в спокойные воды. Сверху риф похож на гигантское жемчужное ожерелье; протяженность его на этом участке свыше полусотни километров, и с высоты внешний край его кажется состоящим из тысяч белых точек - это волны прибоя разбиваются о выступающие из-под воды коралловые острия. Нитка жемчуга, разбросанная по голубому ковру океана... Но вот самолет снова ныряет вниз, и жемчужное ожерелье мгновенно превращается в лунный кратер, а далеко внизу, над мириадами мертвых окаменелых существ, из полосы прибоя поднимаются облака пара и, точно жертвенный дымок индийского храма, стелются над белым песком, который виднеется со стороны лагуны.
      Пилот готовится посадить машину на твердый песчаный берег вблизи острова Реставрации. Мы проносимся над отмелью на метровой высоте, снова взмываем вверх, делаем разворот и возвращаемся обратно. Пилот высовывается из кабины и кивает нам; значит, песок достаточно крепок и позволит нам взлететь. Он в третий раз заходит на песчаный островок, но вот самолет касается земли, пробегает метров пятьдесят и останавливается. Пилот выключает мотор, но в ту секунду, когда пропеллер совершает последний оборот, на наши барабанные перепонки обрушивается другой, не менее мощный шум - со стороны рифа, от которого нас отделяют несколько сотен метров, доносится оглушительный грохот. В этом месте риф состоит из двух высоких, похожих на гнилые зубы скал. Неподалеку, в окружении белопенных гребней прибоя, виднеются обрубки гигантского, самой природой возведенного клыка, а за ним, насколько хватает глаз, тянется низкий край кораллового рифа. На резиновой лодке мы осторожно плывем к острову Реставрации.
      На острове по-прежнему много устриц, и, если не считать жителей полуострова Кейп-Йорк, время от времени приплывающих сюда на своих выдолбленных из стволов деревьев каноэ, колонии устриц никто не тревожит. По мнению Беркли, до очередного визита человека на остров Реставрации порой проходит не менее двух десятков лет.
      - А что им тут делать? - спрашивает он. - Если бы я был военным преступником и хотел где-нибудь спрятаться, то выбрал бы этот остров или один из соседних. Отсюда до Земли Арнхема их свыше четырехсот, и, хотя принадлежат они Австралии, вряд ли кто-либо из австралийской администрации когда-нибудь побывал хотя бы на пятой части островов.
      - Чем бы ты здесь питался, Беркли? Блай и его люди обнаружили только устриц, а ведь такая пища может осточертеть, если питаться ею из месяца в месяц.
      - У них не было огнестрельного оружия. Тот, у кого есть ружье, всегда в состоянии раздобыть себе дичь и мясо крокодила, а если иметь леску и крючок, то здесь можно и рыбачить.
      С подветренной стороны острова Реставрации стоит на якоре шхуна "Сонгтон", и свой дальнейший путь на север, маршрутом баркаса Блая по эту сторону Барьерного рифа, мы продолжаем на ее борту. Уильям Блай был аккуратным картографом и дал имена целому ряду островов. Острова Среды, Четверга и Пятницы получили свои названия потому, что их заметили именно в эти дни. На выборе того или иного имени острова в Тор-ресовом проливе и в водах по эту сторону Большого Барьерного рифа вообще сказались случайности. Рассказывают, будто одному корабельному коку пообещали назвать его именем остров, если он приготовит для капитана отменный обед. Кок постарался, и капитан пришел в такой восторг, что тотчас же призвал кока к себе в каюту.
      - Как тебя зовут? - спросил он.
      - Адольф, - ответил кок.
      - Посмотри в иллюминатор. Видишь красивый остров, мимо которого мы проходим? Я записываю в вахтенный журнал, что отныне он будет называться островом Адольфа. Ты заслужил свой остров вкусным обедом.
      Кок взглянул на гористый, покрытый густой растительностью остров.
      - Благодарю вас, сэр, - сказал он. - Но вы еще не пробовали десерта.
      Последний наверняка пришелся капитану по вкусу, потому что соседнему островку он дал имя Малый остров Адольфа, и так оба острова обозначены на морских картах и по сей день.
      В один из воскресных дней Блай причалил к острову южнее упомянутых островов Адольфа; новую землю он назвал островом Воскресения. Сегодня он, все такой же пустынный и покинутый, нежится в лучах тропического солнца. Его окружает белая кайма прибоя, а дно лагуны, украшенное кораллами, похоже на подводную горную страну. Я ищу дерево, в тени которого Блай изучал свой молитвенник, внося изменения в утреннюю и вечернюю молитвы, соответствующие их путешествию. Чтобы увидеть старый прудик, где матросы набирали пресную воду, мне приходится вырубить кустарник.
      Здесь 175 лет назад разыгрались драматические события. Свыше недели команда баркаса утром, днем и вечером питалась одними устрицами - боялись сходить на берег, где на них могли напасть аборигены. В одном месте были замечены десятка два вооруженных копьями австралийских аборигенов, которых Блай в своем дневнике называет "индейцами". Громкими криками островитяне пытались заманить моряков. Опасаясь новых встреч, путешественники решались разводить лишь небольшие костры на берегу. Однообразная пища и постоянное нервное напряжение, видимо, сильно сказались на психике Блая и других членов команды. На берегу они обнаруживали покинутые пальмовые хижины, скорлупу от кокосовых орехов, а это означало, что в зарослях или за любым камнем могли прятаться люди (в те времена никто еще не встречался с коренными жителями Австралии). В условиях такого нервного напряжения на острове Воскресения между Блаем и плотником Перселлом произошла стычка. Блай назвал Перселла "проклятым негодяем":
      - Не будь меня в лодке, вы все давно отправились бы на дно! - в ярости кричал он.
      Это, конечно, бесспорно, но в создавшейся обстановке вряд ли Блаю стоило так говорить.
      - Это правда, сэр. Но если бы не вы, мы бы здесь сейчас не находились!
      - Подлец! Что ты хочешь этим сказать?
      - Я не подлец, сэр. Я такой же хороший человек, как и вы.
      Блай хватает кортик и кричит Перселлу, чтобы тот взял нож и защищался. Тем самым он вызывает плотника на дуэль. Но такой поворот событий Перселлу не нравится. В ссору вмешивается штурман Фраер, и плотник приносит свои извинения. Блай тотчас же принимает их:
      - Прекрасно, если ты не имел в виду ничего дурного, я тоже прошу простить мою горячность.
      Уильям Блай и на сей раз проявил мужество и оказался достаточно дальновидным.
      3
      У Беркли много дел на острове Воскресения, его излюбленном "тайпановом острове". Неподалеку от местечка Кэрнс на полуострове Кейп-Йорк у Беркли змеиная ферма. Каждые две недели он "выдаивает" змеиный яд, необходимый для производства вакцины против змеиных укусов. Но так как тайпаны плохо размножаются в неволе, время от времени Беркли объезжает на шхуне "Сонгтон" или каком-нибудь другом суденышке соседние островки, чтобы отлавливать новые экземпляры. Стоит нам бросить якорь у необитаемого острова, как он отправляется в заросли со своими палками и пузырьками для яда. Я же тем временем вместе с местным жителем из Торресова пролива Кенаи Уорриором объезжаю остров в надежде найти какие-нибудь свидетельства пребывания здесь капитана Блая и его людей. Вечером мы вновь встречаемся на борту шхуны и разыгрываем партию в шахматы, которую, правда, то и дело приходится прерывать, ибо Беркли должен присматривать за своими питомцами, проявляющими признаки беспокойства. Он держит их на носу в завязанных мешках; за тонкой перегородкой находится наша общая с ним каюта, и он решительно уверяет меня, что тайпан и не додумается выползти из мешка и пролезть к нам через одну из многочисленных щелей.
      - Откуда у тебя такая уверенность?
      - Как только змея оказывается за пределами кустарника или высокой травы, - говорит Беркли, - она лежит совершенно неподвижно, чтобы в случае самообороны предпринять неожиданный наступательный бросок.
      Я хочу надеяться, что так оно и есть, и прошу только внимательно пересчитать, все ли змеи помещены в мешок после того, как Беркли вынимал их для кормежки. В нашей маленькой каюте достаточно хлопот с тараканами, и если придется еще опасаться ядовитых змей, то вряд ли можно будет рассчитывать на сон.
      - Я говорю совершенную правду, - заверяет меня обиженный Беркли. Можешь сойти со мной на берег на острове Воскресения и посмотреть, как я ловлю тай-панов.