Археологи: от Синташты до Дубны. 1987-2012

В этом слое присутствует множество костей домашних животных – следы приготовления мясной пищи; разнообразные осколки керамических сосудов, часто покрытых интересными геометрическими орнаментами; существенно реже встречаются каменные, костяные и бронзовые орудия, забытые или потерянные в древности, – ножи, шилья, молотки, наконечники стрел; изредка – различные украшения.

Фрагмент керамического сосуда в культурном слое поселения эпохи бронзы (Аркаим, 2009, с. 10)

Вообще основные находки в культурном слое поселений – это древний мусор, то, что было выброшено или случайно потерялось; гораздо реже – вещи, оказавшиеся в земле в результате пожаров, под развалинами домов – или специально спрятанные предметы, так называемыми «клады» – это может быть несколько бронзовых серпов, или литейные формы, или какое-нибудь оружие. Никаких драгоценностей в современном понимании этого слова культурный слой поселений эпохи бронзы не содержит, но многие находки обладают большой научной ценностью и позволяют узнать о различных сторонах жизни людей многие тысячи лет назад.

Поселение Устье, зачистка по материку

Ирина Кочи на раскопках

Впрочем, в наших экспедициях часто повторяли присказку: «Находки в археологии – это побочное явление». Действительно, главное в археологических исследованиях древних поселений – это правильно раскопать и зафиксировать слои земли, содержащие остатки древних домов и других сооружений. Особое значение имеет изучение так называемого «материка» – песчаного, каменистого или глинистого грунта, подстилающего культурный слой. Материковый грунт сохраняет в себе следы всех сколько-нибудь существенных строительных работ древности. Рвы и колодцы, погреба и углубленные основания домов, даже ямки от установленных в древности столбов – все углубления, выкопанные человеком в глине или песке и заплывшие позднее темными слоями грунта, можно обнаружить и расчистить в материке.

Раскопки кургана у поселка Черноречье, 1991 год. Дмитрий Нелин, Максим Грейлих, Виктор Лысенко, Евгений Давыдов и другие

Другим типом археологических памятников, на раскопках которых мы работали, были курганные могильники разных эпох. Они представляли собой погребения, сделанные в древности в специально вырытых могильных ямах, поверх которых были сооружены так называемые курганы – специальные насыпи из земли или из земли и камня, в ряде случаев содержавшие в себе еще и деревянные конструкции. На современной степной поверхности курганы выделяются как бугорки или всхолмления разных размеров. Самые маленькие из них имеют диаметр всего несколько метров и высоту 10-15 сантиметров, а самые большие достигают ста и более метров в диаметре и шести-восьми метров в высоту – это уже огромные искусственные холмы.

Иногда курганы находятся в одиночестве, но чаще они образуют более или менее обширные могильники, в состав которых могут входить как две-три насыпи, так и десятки и даже сотни курганов, расположенных, как правило, более или менее ровными рядами. Эти могильники – остатки древних кладбищ, функционировавших зачастую на протяжении сотен лет. Иногда поверх древних насыпей или рядом с ними располагаются и современные погребения.

Под насыпями курганов, в могильных ямах, а иногда и в самих насыпях находятся захоронения людей. Под одним курганом может быть всего одна могильная яма, а могут быть и десятки этих ям. Впрочем, встречаются курганы и вовсе без могил – это развалины поминальных и каких-то еще, не всегда понятных, сооружений.

Наш кружок на вскрытии могильной ямы в кургане у поселка Черноречье

В могиле могут быть остатки одного погребенного, а может быть захоронено и десять-двадцать человек – так называемые коллективные погребения, «братские могилы» древности или склепы, в которые с течением времени подхоранивали все новых умерших. Бывают, впрочем, и вовсе пустые могильные ямы – ими могут быть так называемые «кенотафы», условные погребения людей, погибших вдали от родной земли.

Нина Сонина в раскопе

В древних погребениях языческих времен вместе с умершими, как правило, клали разнообразный погребальный инвентарь. Это были керамические сосуды с питьем или жертвенной пищей, орудия труда, оружие, украшения, конская упряжь. Самих умерших одевали в праздничную или специальную погребальную одежду, которая зачастую расшивалась бусами, украшалась различными бляшками и т.д. Все эти предметы можно найти в могильной яме вместе со скелетами погребенных в них людей – конечно, если яма не была ограблена, грабители курганов встречаются в степи с давних времен; и если в данное погребение древние люди вообще хоть что-то положили – а они могли, по каким-то своим соображениям, не положить ничего.

В школьные годы мне приходилось участвовать в раскопках на трех микрорайонах, в которых было сосредоточено по нескольку курганных могильников: это микрорайоны Каменный Амбар (в 1988 и 1992 годах), Система (в 1989-м) и Солнце (в 1991-м), последний располагался в окрестностях поселка Солнце Варненского района Челябинской области, и с этим названием у нас была связана пара забавных историй, о которых расскажу позже. Вообще я неоднократно обращал внимание – самые яркие, красочные и светлые названия имеют в Зауральской степи наиболее «убитые», не выдержавшие течения времени и очередного слома сельской жизни, населенные пункты: поселок Заря, хутор Свет, поселок Новый мир, то же Солнце…

Погребение эпохи бронзы (Аркаим, 2009, с. 150)

На этих могильниках мы принимали участие в раскопках курганов самого разного времени – от бронзового века до средневековья. Среди них были большие, с десятками могильных ям, «курганы» синташтинской культуры эпохи средней бронзы на Каменном Амбаре; здесь в погребениях встречались удивительно красивые керамические сосуды ручной лепки, бронзовые ножи и даже наконечники копий; многочисленные кремневые наконечники стрел из древних колчанов; костяные псалии – детали конской упряжи, и доспешные пластины, нашивавшиеся на воинские куртки; сделанные из рога окончания деревянных луков; а один раз – даже крохотное, весящее всего несколько граммов, древнее золотое украшение.

В небольших курганах Системы мы раскапывали так называемые «срубно-алакульские» погребения позднего бронзового века. Здесь в неглубоких могильных ямах в древности были сооружены своеобразные каменные гробницы из гранитных плит, внутри которых находились сожженные человеческие кости – остатки кремированных погребений, а также керамические сосуды очень интересной формы, крайне немногочисленные бронзовые украшения и каменные наконечники стрел. Рядом располагались курганы средневековых кочевников, в которых вместе с погребенными были положены железные ножи и детали конской упряжи. А на могильнике Солнце мне посчастливилось участвовать в расчистке очень интересного и достаточно богатого кочевнического погребения мужчины-воина, в ногах у которого лежали железные удила, его одежда и кожаные ремни были украшены в древности бронзовыми и серебряными бляшками, а под рукой лежал длинный железный меч с халцедоновым навершием – это было незабываемое зрелище.

Владимир Петрович Костюков, Надежда Викторовна и их сын Алексей

Вообще раскопки курганов, в отличие от исследования поселений, – это всегда игра со случаем. На каждом поселении неизбежно будут находки, и они появятся сразу же, как только начнется вскрытие культурного слоя. Даже не очень удачные работы все равно не будут здесь вовсе неинтересны и бесполезны. А вот на курганах основное время уходит на изучение и снятие курганной насыпи, а под ней, в древних погребениях, могут ждать яркие и интересные предметы, а может не оказаться ничего. Полевой отряд может работать неделями или даже месяцами – и не получить практически никакого видимого результата, или же может найти удивительные, прекрасно сохранившиеся вещи, которые составят гордость музейной экспозиции крупного областного музея или даже одного из крупнейших музеев страны. Уверенно предсказать результаты курганных раскопок заранее невозможно, в них всегда есть большой элемент неожиданности.

Мы с братом на рекультивации раскопа

Конечно, с научной точки зрения имеют большое значение не только древние предметы музейной сохранности, но и такие вовсе незрелищные вещи, как тонкие слои грунта в бровке раскопа, отражающие особенности архитектурной конструкции древних курганных насыпей, или хитиновые панцири древних насекомых и семена растений в пробах земли со дна могильных ям – и многое, многое другое. Но для нас, школьников, конечно, интереснее всего были яркие и красивые древние предметы, которые иногда находили в ходе раскопок курганных могильников. Сахемы очень аккуратно извлекали их из земли, очищали от грунта и помещали в хорошие коробочки или иные упаковки, а потом, в палаточном лагере, сидели у разложенных находок с археологическими книгами, просматривали разделы, посвященные таким типам предметов, датировали их, определяли, подбирали аналогии. Это была настоящая научная работа, происходившая прямо у нас на глазах, и было в этом что-то настолько завораживающее, что некоторых из нас так и приворожило на всю жизнь…

Впрочем, каждый курган или участок древнего поселения не только нужно раскопать, но и закопать сделанные раскопы обратно. В земле нельзя надолго оставлять сделанные археологами ямы. Если раскопки были на поселении, то прилегающий к раскопам еще нетронутый культурный слой начнет обрушаться в яму, размываемый дождями и талым снегом. В раскопанных колодцах или могильных ямах могут сломать себе ноги деревенские лошади или коровы, даже человек может случайно упасть в них и получить тяжелые травмы. Поэтому раскопы всегда надо закапывать, однако делать это совершенно неинтересно.

Одно дело – вскрывать насыпь еще нетронутого кургана, когда под каждой лопатой может оказаться нежданная находка, а внизу, в могильной яме, могут ждать какие-то удивительные древние предметы. И совсем другое дело – закапывать курган, это довольно тяжелая работа, в ходе которой, скорее всего, ничего не будет найдено, а результат порадует только начальника экспедиции, которому в любом случае все эти раскопанные курганы надо закопать. А нам-то что радоваться, мы школьники – ответственности за раскопы не несем, нам этот закопанный курган низачем не нужен.

Естественно, работать на закопках никто не хочет, от этого пытаются отвертеться, а если уж приходится – то работают, бывает, «спустя рукава». Кроме того, сердца школьников всегда снедает жажда справедливости, и им представляется совершенно несправедливым, если они будут закапывать какую-то «никому не нужную» яму, а тем временем их товарищи будут раскапывать удивительный древний курган и, возможно, найдут в нем что-нибудь такое, необыкновенное… А грубо нарушать представление школьников о справедливости не стоит даже самым авторитетным сахемам, иначе они рискуют быстро растерять свой авторитет.

Поэтому закопки (или, говоря археологическим языком, рекультивация) раскопанных курганов, как правило, носили в наших экспедициях характер штрафных работ. На них ставили тех школьников, кто грубым нарушением норм поведения на раскопе или распорядка полевого лагеря заслужил достаточно суровое наказание. Такая ситуация вполне соответствовала школьному чувству справедливости – во всяком случае, было ясно, почему именно ты, а не кто-то другой, должен закапывать эти старые ямы. Впрочем, и из штрафных закопок мы иногда ухитрялись устроить себе приключение.

Николай Борисович Виноградов на раскопках поселения Устье

Как-то раз на Системе наша палатка долго не могла достичь приемлемой для сахемов тишины после отбоя. Я, Марик, Виктор, Жека, Сергей и Саша громко разговаривали, смеялись и упорно не хотели успокаиваться. Ловко изображающий свирепость Леонид Вячеславович уже объявил своё коронное: «Считаю до сорока: тридцать восемь, тридцать девять, сорок!» – и выдернул несколько колышков у палатки, однако и эти крайние меры не привели к желаемому результату. В этот момент рядом с палаткой появился не менее ловко изображающий спокойствие Сергей Владимирович и предложил, чтобы не желающие спать школьники незамедлительно отправились на штрафные работы – закапывать один из раскопанных ранее курганов. Мы вылезли из палатки, обулись, разобрали лопаты и вшестером двинулись в ночную степь по знакомому маршруту.

Сергей Владимирович Марков на раскопе

Невозможно забыть, какой была степь ночью в детские годы. Она была огромная и сияющая тысячами звезд. Она была страшная и восхитительная. Идти по ней – это было какое-то чудо, как будто идешь не по земле, а прямо по лежащим вокруг тебя звездам. Где-то в этой степи, наверное, бродили волки; неслись на мотоциклах или разбитых машинах пьяные деревенские молодчики. В траве кто-то шуршал. В реликтовом сосновом бору кто-то кричал или стонал, не то зверь, не то птица. В общем – это были очень сильные впечатления, запоминающиеся на всю жизнь.

И вот мы дошли до кургана, поднялись на отвал, разошлись по нему цепочкой и начали бросать землю лопатами в раскопанную могильную яму. Луны в ту ночь не было, звезды сияли ярко-преярко, но ничего на земле не освещали. Каменистый грунт скрипел под лопатами, наугад втыкаемыми в темный отвал. Земля, бросаемая вниз, шуршала, в ней иногда щелкали камешки, налетевшие друг на друга. Внезапно в забрасываемой нами могильной яме кто-то громко засвистел. Мы спустились с отвала и собрались вокруг ямы. Свист не прекращался, в нём даже слышались какие-то переливы. Всем стало жутко, мы не могли понять – кто это свистит в земле? Суслик? Но для чего суслику сидеть там, куда мы бросаем лопаты грунта, да ещё и свистеть ночью, а не днем? Саша несколько раз наотмашь ударил в могильную яму лопатой. Свист моментально оборвался. От этого стало гораздо страшнее. Кто же свистел в яме и что с ним стало? Как-то очень быстро мы выбрались из кургана, сразу решили, что «ну его нафиг», и быстро зашагали в наш полевой лагерь, а там составили лопаты в стойку и сразу же завалились спать без всякого шума. Сахемы могли быть довольны.

Впрочем, на следующую ночь мы снова, уже сознательно, устроили шум и гам, и Сергей Владимирович «по проторенной дорожке» отправил нас на закопки – на этот раз мы, правда, пошли уже на другой курган, и там никто не свистел. Впрочем, мы недолго закапывали его и вскоре разожгли рядом с отвалом костер и сидели вокруг него, разговаривали и жарили на палочках над огнем заранее запасенные ломти хлеба. Когда и на третью ночь мы попытались спровоцировать сахемов на такое же наказание, они сообразили, что их, грубо говоря, «разводят», и утихомирили нас как-то иначе, без отправления в понравившийся нам ночной поход. Позднее мы иногда ходили в такие походы тайком от сахемов по собственной инициативе. Как-то ночью на Устье мы с Мариком и Витей ушли почти до самого поселка Солнце, за шесть или семь километров от лагеря, и только услышав громкий лай деревенских собак прямо перед собой, повернули обратно.

В завершение этого рассказа я всё же скажу пару слов о своем нынешнем отношении к раскопкам древних могильников. В школьные годы я воспринимал это как должное: конечно, немного страшно первый раз расчищать скелеты, но раз всем этим занимаются наши сахемы, значит, вся эта работа, несомненно, правильная и нужная. Ребята постарше иногда фотографировались в каких-нибудь живописных позах рядом со скелетами или изображали какие-нибудь сценки с черепами, впрочем, сахемы все эти художества не жаловали, и расчищенные костяки достаточно быстро разбирались и запаковывались, исчезая в ящиках и коробках. Помню, как-то слышал от одного из очень уважаемых мною руководителей такое шуточное рассуждение: мол, говорят, что за раскопки древних могил мы все попадем в ад – зато оцените, какая там будет хорошая компания…

Позднее, в студенческие годы, я решил для себя, что древние погребения раскапывать все же неправильно, что это нехорошо по отношению к тем людям, которые в них лежат. Мы, собственно, не имеем никакого права тревожить их прах, разрушать их посмертные «дома», растаскивать их кости. После этого я старался больше не участвовать в раскопках могильников, но делал это как-то не очень последовательно. Один раз, уже после принятого решения, работал на раскопках кладбища первостроителей Челябинска – но там были аварийные работы, по этому месту должны были провести трубопровод, и если бы мы не раскопали могилы – их просто уничтожил бы экскаватор. В тот год из земли достали кости более чем ста человек, похороненных больше двухсот лет назад по православному обряду – насколько я слышал, позднее руководитель той экспедиции организовал их перезахоронение на старом кладбище, и даже позвал православного священника, который служил, вероятно, поминальную литию…

В другой раз мне, уже руководителю раскопок, под одиночным камнем – древним менгиром совершенно случайно встретилось погребение женщины с двумя новорожденными детьми. Этой могиле было около трех с половиной тысяч лет, и я совершенно не ожидал, что она может оказаться в этом раскопе. Мы докопали погребение, сдали кости и находки в фонды археологической лаборатории – наверное, я еще расскажу об этом подробнее… А потом мне еще раз довелось участвовать в раскопках древнего могильника – я, правда, не был там руководителем, просто работал на лопате и вскрывал только верхние слои грунта, не раскапывая самих могильных ям… Конечно, мне вовсе не надо было туда ехать, но работала там одна девушка, от мыслей о которой я в то время сходил с ума…

Во всяком случае, я твердо рассчитываю больше никогда не участвовать в раскопках древних погребений и уж тем более не организовывать такие раскопки. На мой век вполне хватит поселенческой археологии.

Это не значит, что я как-то плохо отношусь к своим друзьям или коллегам, которые копают могильники, или считаю себя «выше их» и пытаюсь «остаться чистеньким», как мне как-то, в припадке вызванной выпивкой откровенности весьма недовольно внушал один знакомый… Нет, ни в коем случае. Самая светлая, самая прекрасная моя юность прошла, в значительной мере, на раскопках курганов; многие очень дорогие мне люди копают их до пор. Но, как поется в одной часто звучавшей у наших костров песне, «каждый выбирает для себя». Я выбрал поселения и, надеюсь, у меня хватит сил и последовательности для того, чтобы никогда больше не изменять этому выбору.

Спасите наши плавки

В 1988 году вышел русский перевод замечательной чешской книги Ярослава и Ренаты Малины «Прыжок в прошлое». Этот прекрасно иллюстрированный том в твердом переплете, написанный живым и доступным языком, целиком был посвящен истории и достижениям современной экспериментальной археологии – особой археологической дисциплины, которая занимается экспериментальным повторением древних бытовых и технологических процессов: изучает, как обработать каменное орудие, как слепить и обжечь глиняный горшок, как выплавить металл, как охотиться, как пахать землю и пасти скот, строить дома и корабли и многое, многое другое. В итоге книга подводила к опыту целостных реконструкций древней жизни – созданию специальных экспериментальных археологических поселков, в которых восстанавливалась повседневная жизнь разных эпох.

Эта удивительная книга моментально распространилась по археологическим кружкам – и пропало поколение. Начался массовый исход школьников, а даже и студентов, из классической археологии в экспериментальную. Зрелищность и наглядность восстанавливаемых древних технологических приемов завораживали. В короткий период времени я попробовал дома и в саду: обрабатывать кремень и яшму (малоуспешно), ткать ткань на небольшой простой раме (относительно успешно), лепить и обжигать керамику (относительно успешно) и ковать железные ножи – ножи получались мягкие и кривобокие, но сам по себе процесс был неимоверно привлекательным. Сахемы пединститутской экспедиции поддерживали охватившую нас «экспериментальную лихорадку», но ввести ее всю в организованное русло не могли – среди них практически не было людей, основательно занимавшихся экспериментальной археологией или стремившихся ей заняться. Исключение составил Сергей Владимирович Марков, который проводил широкомасштабные эксперименты по изготовлению керамической посуды ручной лепки эпохи бронзы. Все остальные заинтересовавшие нас экспериментальные направления первоначально разрабатывались школьниками практически самостоятельно.

Одной из первых таких самостоятельных учебно-научных групп, самозародившейся в среде челябинского научного общества учащихся, стала наша с Витей Лысенко и Мариком Вербовецкий группа по экспериментальной реконструкции металлургического процесса эпохи бронзы на примере поселения Устье. Это случилось в марте 1989-го. Мы шли втроем по холодному, частично заснеженному проспекту Ленина и, достигнув площади Революции, завернули в единственное в городе молочное кафе, в котором из мороженого посредством миксера изготавливали необыкновенно вкусные молочные коктейли – естественно, безалкогольные. Именно здесь, за стаканом коктейля, в нашем общении и сложилось окончательное решение: хватит фантазировать и экспериментировать поодиночке, мы образуем группу, которая займется этим сообща.

Когда мы сообщили о своем решении Николаю Борисовичу Виноградову, руководителю пединститутской экспедиции и лаборатории, он весьма поддержал наше начинание и немедленно вручил нам материалы по раскопанному на Устье в 1987 году сооружению на участке Ч/27, которое сам Николай Борисович интерпретировал как остатки металлургической печи шахтного типа. На этом материале мы и приступили к работе, немедленно закопавшись в разнообразные книги по древней и современной металлургии меди, в том числе – в Челябинской областной универсальной научной библиотеке, широко известной как «публичка», в которой к тому времени уже имели некоторый опыт работы. До сих пор у меня дома лежат тетрадки конспектов библиотечных книг и статей, заполненные то Витиным, то Марика, то моим почерком; схемы и дневники экспериментов, разнообразные фотоматериалы, образцы шлаков и фрагментов руды из шихты, оплавленные керамические сопла и многое другое.

У экспериментальной металлургической печи, 1989 год

Демонтаж экспериментальной печи

Удивительно, что наша группа продолжала достаточно интенсивно работать на протяжении шести лет, вплоть до 1993 года включительно, и явилась одним из самых устойчивых учебно-научных самообразований в школьной археологии, которые мне известны. К концу этого периода Виктор уехал учиться в Москву и увлекся там вещами, далекими от археологии, но мы с Мариком в 1994-96 годах образовали еще одну группу – на этот раз в рамках археологической лаборатории Челябинского университета. Мы занялись формализацией и компьютерной обработкой керамики эпохи бронзы и на протяжении трех лет сделали несколько научных работ по форме и орнаменту керамического комплекса поселения Аркаим – это была наша договорная тема, мы сдавали отчеты и даже получили за работу какие-то небольшие деньги. Впрочем, это уже другая история.

Итак, летом 1989 года в заречной части полевого археологического лагеря Устье впервые появилась наша экспериментальная металлургическая площадка, возобновлявшаяся потом на протяжении нескольких лет. На площадке возводилась металлургическая печь шахтного типа, сооружался небольшой наземный горн, устанавливались изготовленные нами меха и другое разнообразное оборудование. В окрестностях площадки мы закладывали ямы, в которых выжигали древесный уголь; за старичным руслом ручья Кисенет на склонах холмов добывали глину для сооружения наших печей, рубили в тальниковых зарослях ивовые прутья для их каркасов, таскали с реки воду в алюминиевых флягах для замешивания раствора.

Мы с Марианом Вербовецким на руднике Ташказган

За первой порцией медной рудой мы с Мариком, в сопровождении его отца, Эдуарда Эфроимовича, ездили на древний рудник Таш-Казган, расположенный на границе с Учалинским районом Зауральской Башкирии. Обследовали площадку меднорудных проявлений в районе самого Устья, но места древних выработок и полноценной руды не нашли, сейчас его более успешно ищет прекрасно оснащенная российско-американская экспедиция. Впоследствии мы еще ездили за рудой на Таш-Казган, один раз я отправился туда с нашим старшим товарищем Игорем Русановым, занимавшимся аналогичными экспериментами в рамках археологической лаборатории Челябинского университета совместно со Станиславом Аркадьевичем Григорьевым. В тот раз мы, порассчитывав на известный нам источник, умудрились остаться на водоразделе без капли воды – и тогда я имел возможность сполна оценить, насколько же это плохо. Вообще призраки той жажды, что иногда случалась в наших экспедициях, потом неоднократно посещали меня в городе. Бывает, пьёшь воду из-под крана и думаешь: какая же ты вкусная, и как же тебя много, вот бы напиться тобой впрок. Конечно, у нас не было опыта той смертельной жажды, что случается в пустынях, но и степной опыт дал достаточно для того, чтобы видеть большой смысл в замечательных словах Антуана де Сент-Экзюпери: «Вода! У тебя нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха, тебя не опишешь, тобой наслаждаешься, не понимая, что ты такое. Ты не просто необходима для жизни, ты и есть жизнь. С тобой во всем существе разливается блаженство, которое не объяснить только нашими пятью чувствами… Твоим милосердием отворяются иссякшие родники сердца». Лишь позднее, повзрослев и изрядно отягчив свою душу и тело, я начал понимать, что и в этом вопросе, как и во многих других, «самого главного глазами не увидишь»…

Мариан Вербовецкий и Виктор Лысенко, 1990 год

В 1990 году мы работали на Устье в составе большого советско-американского лагеря, в который приехали специалисты, студенты и школьники из многих городов страны и из-за рубежа. Здесь реализовывалась масса самых интересных направлений экспериментальной археологии. На высоком насыпном холме обосновались специалисты по изготовлению каменных орудий, здесь студенты и школьники сбивали пальцы в кровь, пытаясь получить ровный скол или постигнуть тайны ретуши. Под широкими навесами замешивали глину, рядом теснились ряды уже готовых и украшенных орнаментом глиняных сосудов, сушащихся перед обжигом. Американские студенты строили из прутьев и связок камыша индейское жилище. В кузне стучали молотки и молоты, здесь под руководством опытного кузнеца наши и американцы осваивали первичные навыки профессии. В ходе означенного освоения кузница произвела такое количество разнообразного холодного оружия – от кинжалов и клевцов до мечей и сабель, что крайне озабоченный последствиями этого свердловский начальник экспедиции начал устраивать налеты на вооружившихся студентов и школьников. Нашего Виктора он заставил перековать в «спираль» лезвие изготовленного им меча. Впоследствии Витя с Мариком ходили в деревенскую кузницу и там выпрямляли меч, но прежней красоты и стройности клинка достичь уже не удалось.

Виктор Лысенко, 1990 год

В том году на металлургической площадке мы работали вместе с двумя самарскими студентами, занимавшими реконструкцией меднолитейного производства – Борисом Максимовым и Денисом Вальковым. Построенный ими горн, хотя и не без некоторых сложностей, дал возможность отлить целый ряд бронзовых предметов. А вот наши с Витей и Мариком эксперименты были несколько менее удачны. В ходе нескольких металлургических плавок нам удалось добиться процесса восстановления меди из руды, однако так и не получилось сделать этот процесс устойчивым и сколько-нибудь масштабным. Позднее мы поняли, что основная причина неудач крылась в том, что первоначальный объект реконструкции был выбран неверно: судя по всему, яма метрового диаметра, выкопанная в древности на дне рва, которую Николай Борисович представил нам как остатки подземной медеплавильной печи шахтного типа, в действительности не имела никакого отношения к металлургии.

С осознанием этого мы перешли к экспериментам с небольшими наземными купольными печами, они оказались несколько более удачными. Увеличили техническую и естественно-научную оснащенность работ: по договоренности наших сахемов, в первую очередь – Николая Борисовича, в лабораториях Челябинского пединститута нам делали спектральный анализ древних и экспериментальных металлургических шлаков, образцов руды и сплесков меди. Нам даже выделили несколько термопар – специальных биметаллических проводов, которые мы сваривали вместе и потом помещали в разные части металлургической печи, а по изменению напряжения, фиксируемому милливольтметром, определяли изменение температуры в печи. Таким образом удалось построить несколько очень интересных графиков роста и падения температуры при разных режимах металлургической плавки.

Записываю показания термопары, 1991 год

Самодельные термопары имели свойство распаиваться, и тогда их надо было сваривать заново. Способ применялся нами совершенно зверский – и ведь не сами придумали, кто-то из старших товарищей научил. Оба провода термопары плотно скручивались друг с другом, после чего к ним крепился один из проводов, отходящий от вилки на 220 вольт. Второй провод от вилки крепился к графитовой пластинке, после чего вилка включалась в сеть, скрученная термопара бралась плоскогубцами и ее кончик приближался к графиту. Между металлом и графитом вспыхивала электрическая дуга, и окончания двух скрученных проводов постепенно сплавлялись в ней в один шарик, что и было нужно. Что происходило при этом варварском действии с бытовой электросетью – можно легко себе представить.

Впрочем, мы занимались возвышенной наукой, и всякие бытовые мелочи не могли нас волновать. Когда все термопары перегорели, мы выпросили у Николая Борисовича машину и отправились на ней в ближайшей поселок Солнце, а там просто заявились в контору отделения совхоза и объяснили, что нам в целях науки нужен доступ к электрической розетке. Деревенские бухгалтерши предложили наглым парням из экспедиции выбирать себе любую розетку, после чего мы спокойно расположились с нашим хозяйством на подоконнике, слегка сдвинув какие-то пачки картонных скоросшивателей, и вскоре перед взглядом онемевших бухгалтерш на графите вспыхнуло сверкающее, огненное зернышко, раздался звонкий гул работающей электрической дуги, а потолочные и настенные лампы начали то потухать, то разгораться в такт этому гулу, демонстрируя, что сеть работает с крайним перенапряжением.