Алексей ЕВТУШЕНКО

ОТРЯД

Моему другу Сергею Ситнику, командиру разведроты, посвящяется

Храброе войско убеждает нас в пользе дела, за которое оно борется.

Ф. Ницше

Часть I. ПЕЩЕРЫ ПЕЙАНЫ

ГЛАВА 1

Обер-лейтенант сухопутных войск вермахта Хельмут Дитц, долговязый белобрысый саксонец, привычно пригнувшись, возвращался по ходу сообщения в расположение своей роты из штаба батальона, куда был срочно вызван час назад командиром батальона майором Шлауфенбергом.

Двадцатичетырехлетний Дитц последние два года практически не вылезал из окопов на Восточном фронте, за исключением краткосрочных отпусков, которые начальство (следует отдать ему должное) щедро предоставляло тем, кто умудрялся выжить и уцелеть на переднем крае в течение двух недель боев или полутора-двух месяцев относительного затишья. Поначалу эти несколько дней, на которые удавалось вырваться в родной Дрезден, воспринимались Хельмутом как великое счастье и дар небес. Еще бы, герой приехал с фронта, тот самый бесстрашный красавец-ариец, который огнем и мечом расчищает великому немецкому народу путь на восток, сокрушая орды русских варваров во славу фюрера и тысячелетнего рейха! И как тут устоять простой немецкой девушке, единственная слабая защита которой – наказ матери о девичьей чести, давно, впрочем, забытый и похороненный в глубинах любвеобильного сердца. Да и, кроме того – ведь Германии нужны солдаты, а Германия превыше всего! И лился рекой добрый шнапс и мозельвейн. И отлетали под нетерпеливыми солдатскими руками пуговицы с шелковых блузок.

И похмельный рассвет, как партизанская засада в: русском лесу, заставал Хельмута Дитца врасплох на чужой кровати рядом с очередной полногрудой красоткой в комнате, пропахшей табачным дымом, вчерашним алкоголем и дешевыми духами.

Да, поначалу все было просто отлично. Боевой азарт кружил голову и горячил кровь на фронте, а женщины и шнапс – в тылу, но после Сталинграда что-то как будто сдвинулось в саксонской душе Дитца, и свои кратковременные отпуска он теперь предпочитал проводить в оккупированном западноукраинском городе Львове, где, с одной стороны, хватало европейских развлечений, а с другой – это была не Германия.

Дитц, как истинный солдат славного вермахта, не слишком любил копаться в себе, слушая чаще не голос рассудка, а природный инстинкт, который говорил, что ехать Хельмуту в Германию уже не хотелось совершенно. Конечно, подобному его поведению при желании легко можно было подыскать вполне приемлемое для холодного немецкого ума объяснение: во-первых, разумеется, то, что Хельмут вот уже полгода как остался один (с отцом произошел несчастный случай на заводе, а мать Дитца умерла еще до войны); во-вторых, немецкие девушки в последнее время несколько подрастеряли энтузиазм и теперь предпочитали отпускников из Европы, которые хотя бы могли подарить своей подружке пару чулок и флакон французских духов; в-третьих, война уже настолько въелась в плоть и кровь Хельмута, что он неоднократно с изумлением замечал, что мысли о ДОМЕ ассоциируются у него с родным взводом и грязным окопом, поспешно вырытым в русской земле, а отнюдь не с уютной квартиркой на окраине Дрездена. Да, все это обстояло именно так, но, пожалуй, в самом главном обер-лейтенант Хельмут Дитц не решился бы признаться даже самому себе: он больше НЕ ЧУВСТВОВАЛ себя героем и уже НЕ ВЕРИЛ в священную миссию Германии на этих трижды проклятых бескрайних русских полях.

Обер-лейтенант сухопутных сил вермахта, командир разведвзвода Хельмут Дитц возвращался в расположение своей роты, и за его длинной, обтянутой серо-зеленым мундиром спиной на западе красиво остывал летний закат, окрашивая редкие облака в нежный розовый цвет. Тянуло густым травяным духом пополам с кисловатым запахом опасного железа, сгоревшего пороха и человеческих испражнений. Уходящее солнце горело последними своими лучами на золоченом кресте чудом сохранившейся церквушки в разбитой снарядами и авиабомбами деревне на холме, километрах в двух отсюда, сразу за полем и речкой с поросшими редким лесом берегами.

Но Дитцу было не до красот русской природы, которой он по горло нахлебался за два года (какая, к черту, природа, если в ней обычно прячутся или партизаны, или регулярные войска?!). Предстояло выполнить боевую задачу, и обер-лейтенант привычно прикидывал на ходу план действий.

А задача ставилась такая: силами его разведвзвода, пользуясь ночной темнотой, скрытно подойти опушкой леса к этой самой деревеньке на холме и занять ее. В случае, если упомянутые остатки населенного пункта будут заняты противником, провести разведку боем и вернуться. Если же деревня окажется брошенной, следовало оборудовать на церковной колокольне пункт корректировки артиллерийского огня и держаться до прихода подкреплений.

По данным утренней воздушной разведки, движения людей и техники в деревне не наблюдалось. Но один день на войне – это очень долго, и все уже могло измениться.

Обер-лейтенант гордился своим взводом, не без оснований полагая, что его разведчики – лучшие во всей 48-й пехотной дивизии. За полтора года, которые он командовал взводом, тот потерял убитыми только девять человек, так что больше половины состава являлись ветеранами, прошедшими сотни и сотни длинных и смертельных верст России: от болот Белоруссии до гиблых подмосковных снегов; от сталинградского ада – сюда, под Курск, в лето сорок третьего года.

Да, Дитц гордился своими солдатами. Это были храбрые парни и верные товарищи, на которых можно было положиться в любой, казалось бы, самой безнадежной ситуации и которые честно исполняли свой солдатский долг на этой проклятой войне. Они с презрительной усмешкой поглядывали на карателей из СС, норовящих "повоевать" с мирным населением и редко появляющихся на передовой. Правда, надо признать, что мирное население в России сильно отличалось от того же мирного населения, скажем, во Франции.

Дитцу тут же отчего-то вспомнился июнь сорокового года и целехонький, умытый весенними дождями, прямо-таки на тарелочке поданный Париж.

Ах, какая это была война!

Просто загляденье.

За каких-то сорок два дня вермахт поставил на колени пол-Европы. Тогда казалось, что будущее предопределено и прекрасно, казалось, что через год – ну, от силы два – и весь остальной мир склонит голову перед непобедимой мощью Германии… М-мда, все вышло несколько иначе, и все же Дитц улыбнулся, вспомнив.

Париж с его пышными каштанами и неповторимой, чудесной атмосферой улиц, площадей, переулков и скверов – атмосферой, которую не смогли испортить ни бензиновая гарь бронетранспортеров и танков, ни кисловатый запах пота и табака, исходящий от бравых сол-дат непобедимого вермахта, ни… Впрочем, все солдаты всех армий мира пахнут, как известно, одинаково. Да, Париж был прекрасен!

Но чертова память тут же услужливо подкинула картинку сначала из декабря сорок первого, а потом, в довесок, и того хуже – Сталинград.

О господи!

Обер-лейтенант тряхнул головой.

Нет, к черту воспоминания. Будем заботиться о дне сегодняшнем, а вчерашний и завтрашний пусть позаботятся о себе сами.

А сегодняшний день, вернее – ночь, потребует от его взвода и от него самого привычной тяжелой работенки.

Впрочем, Хельмут Дитц не боялся. Точнее, не тру-сил. Он был твердо убежден в том, что хороший солдат, который хочет выполнить приказ и при этом остаться в живых (а только такой солдат и может считаться хорошим), просто обязан бояться. Но он же обязан и преодолевать свой страх. Сам Дитц неизменно следовал этому правилу. Дважды представленный к Железному кресту и один раз к Рыцарскому Железному кресту, он получил в свое время лишь один – Железный крест II степени, но тем не менее с гордостью носил солдатский "Знак отличия участника пехотных штурмовых атак", заслуженный им еще летом 41-го под Ельней. Тогда же, в 41-м, в ноябре месяце, после краткосрочных офицерских курсов в Дюссельдорфе, он получил чин обер-лейтенанта и вернулся в родной взвод уже не унтер-офицером, а командиром – случай в вермахте редкий, но возможный. На войне и не такое бывает.

Хельмут Дитц был очень хорошим офицером, но только для своих солдат.

Именно поэтому он вот уже полтора года таскал одни и те же погоны обер-лейтенанта, не рассчитывая на повышение по службе. Да и не особенно, честно говоря, к этому повышению стремясь. Три года войны (он ушел в армию весной сорокового года рядовым), из которых два – на русском фронте и которые, собственно, только и можно было считать настоящей войной, окончательно сковырнули с него романтическую скорлупу геббельсовской пропаганды, и, будучи от природы человеком здравомыслящим, но честным, он, с одной стороны, уже начинал понимать, что война проиграна, но, с другой, продолжал драться, стараясь, по возможности, сохранить жизни своих солдат и свою собственную.

Дитц дошел по ходу сообщения до родного окопа и свернул направо. И тут же увидел торчащие из ближайшей стрелковой ячейки чьи-то ноги в коротких пыльных сапогах. Судя по тому, как эти ноги небрежно и даже как-то независимо лежали одна на другой, их обладатель был жив и жизнью на данный момент вполне доволен, что также доказывала тоненькая струйка сигаретного дыма, поднимающаяся строго вверх к вечернему небу.

– Кх-м! – сказал Хельмут Дитц и, наблюдая за этой тоненькой белесой струйкой дыма, некстати подумал о том, что погода завтра, вероятно, будет хорошая.

Ноги немедленно исчезли, и в проход высунулась круглая голова без каски, принадлежащая пулеметчику Рудольфу Майеру.

Левую руку с сигаретой солдат предусмотрительно держал за спиной.

– Господин обер-лейтенант! – радостно воскликнул он хриплым голосом. – А я тут слегка…

– Вижу, – усмехнулся Хельмут. – Да хватит тебе сигарету прятать. Кури уж, раз начал.

– Спасибо, – солдат глубоко затянулся и, помедлив, спросил: – Какие новости, господин обер-лейтенант?

– Угадай.

– Я так понимаю, что хреновые. Как всегда, впро-чем.

– Правильно понимаешь, Руди. – Дитц поднял голову и оглядел быстро темнеющий небосвод, на котором уже замерцали первые звезды. – Вот что, рядовой Майер, – вздохнув, сказал он, – собери-ка ты мне немедленно в блиндаже всех командиров отделений.

– А чего их собирать… – пожал широкими плечами коренастый пулеметчик. – Они там все сейчас и сидят. В карты режутся.

– Ясно, – глубокомысленно изрек Дитц и, решительно выпятив бритый подбородок, направился к блиндажу.

– Саша, видишь вон ту высотку с церквушкой?

– Ага. Я ее еще днем разглядывал. Сейчас плохо видно – солнце мешает. Зря ты бинокль достаешь, спрячь – не дай бог снайпер блик заметит, он сегодня тут постреливал, зараза.

– Значит, разглядывал, говоришь… – Ротный повернул голову и внимательно глянул на горбоносый профиль командира разведвзвода лейтенанта Александра Велги.

Лейтенант, щуря свои зеленоватые, с нахалинкой, глаза, из-под руки всматривался в заинтересовавшую ротного высотку.

– И как ты думаешь, немцы эту высотку видят?

– Даже еще лучше, чем мы. Им солнце не мешает.

– Представь себе, – медленно сказал ротный, – что ты завтра наступаешь. Что бы ты сделал сегодня, имея впереди себя пустую деревню с целехонькой колокольней?

– Идеальное место для размещения пункта корректировки огня, – сплюнул изжеванную травинку Велга и остро взглянул на ротного. – А почему ты думаешь, что деревня пустая? Я, конечно, движения там не замечал, но…

– Не думаю. Знаю. Во всяком случае, днем она была пустой.

– Погоди… ты думаешь, что немцы…

– Вот именно. Ночью они могут попытаться занять деревню. Попробуй выбей их потом оттуда… Да и сколько они наших позиций накроют артогнем, пока мы их… представляешь?

– А что, завтра у немцев разве наступление? – с наигранным простодушием осведомился Александр и тут же, посерьезнев лицом, добавил: – Комбату докладывал?

– Докладывал, – хмуро проворчал ротный и матерно выругался.

– И?

– Велел принимать решение под мою ответственность.

– Поня-атно, – протянул лейтенант.

С командиром батальона им не повезло – подполковник Иволгин, назначенный недавно им в комбаты из штаба дивизии за какую-то провинность (что-то он там сильно напутал с бумагами), катастрофически не умел принимать самостоятельные решения, и стрелковый батальон вот уже месяц, можно сказать, воевал без командира.

"Хорошо еще начальник штаба и ротные подобрались что надо", – подумал Велга, а вслух сказал:

– Предлагаю силами моего взвода прощупать сегодня ночью эту деревеньку. Как думаешь, Коля?

– Мысли читаешь, – усмехнулся ротный и, достав из кармана галифе трофейный портсигар, протянул его Александру: – Угощайся, взводный, настоящий "Казбек".

Велга с уважением вытащил папиросу, осторожно дунул в гильзу, смял ее одним движением зубов и пальцев и, присев у стены окопа, с наслаждением закурил.

ГЛАВА 2

В громадном крытом амфитеатре древнего Дворца Владык четвертый день подряд шли переговоры. И шли они, судя по всему, прямым ходом к провалу.

Командующие объединенными флотами вместе со своими высшими офицерами хмуро поглядывали на дипломатов и друг на друга. Втайне каждый из них еще вчера отдал приказ скрытно готовиться к большой драке, и теперь они только и ждали момента, когда дипломаты признают безвыходность ситуации.

А ситуация действительно казалась безвыходной.

Около двух тысяч лет назад гуманоидная раса сварогов вышла в космос и принялась завоевывать жизненное пространство.

Поначалу дело шло туго – планет, пригодных для немедленной колонизации, в родной звездной системе не оказалось. Время, однако, поджимало, так как ресурсы планеты-матери неудержимо таяли, а население, наоборот, росло. Свароги совсем уж было собрались колонизировать ближайшие планеты системы (несмотря на громадные расходы, с этим связанные), но тут очень кстати учеными был обнаружен сравнительно дешевый способ гиперперехода, позволяющий быстро преодолевать межзвездные расстояния, – и раса сварогов ринулась на просторы Галактики.

К тому времени, когда было открыто несколько вполне пригодных для жизни звездных систем с кислородными планетами, родная планета сварогов уже совсем поистрепалась.

Полезные ископаемые были выработаны, леса практически сведены на нет, вода и воздух загрязнены – банальный экологический кризис, вернее, экологическая катастрофа, свойственная любой техногенной цивилизации, ставящей во главу угла принцип безудержного потребления.

Впрочем, при тех технологиях, которыми к тому времени обладали свароги, они вполне могли бы привести родную планету в порядок. Однако был выбран иной путь – путь колонизации космоса. Сварогам повезло.

Они почти сразу наткнулись на несколько систем с кислородными планетами, заселили их и уж было решили, что все их трудности позади, но… Что ж, природа разумной расы, которая умеет и желает лишь бесконтрольно потреблять, видя в этом главное свое предназначение, всегда в конечном счете этой самой расе жестоко мстит. И природа отомстила – свароги опять "наступили на грабли".

Какая-то планета оказалась не такой уж и удобной, как думалось вначале. На другой хоть и был замечательный климат, но явно недоставало полезных ископае-мых. На третьей – слишком большая гравитация, на четвертой – ужасный животный и растительный мир, на пятой – холодно… И так далее.

Сварогам бы, конечно, объединиться перед лицом обстоятельств, но в космос они уходили разъединенной расой и в космосе разъединенными же остались.

Между колониями начались войны, которые, разумеется, быстро истощили их силы и отбросили на много лет назад по пути эволюции. Пришлось временно плюнуть на все амбиции и заняться просто выживанием и вживанием – каждой колонии самостоятельно.

Кому-то это оказалось не под силу, но кто-то смог не только выжить, но и вернуться в космос. Постепенно колонии росли, как бы заново начинали знакомиться друг с другом и даже заселять новые кислородные планеты.

Наиболее развитые колонии стали объединяться в коалиции, чтобы с учетом печального прежнего опыта успешнее противостоять соседям. Началась борьба за зоны влияния, и в результате в течение нескольких сотен лет сложились и окрепли две мощные космические Империи сварогов, контролирующие каждая до сорока звездных систем.

Следует заметить, что во время всех этих перипетий связь с планетой-матерью все больше и больше ослабевала, пока не оборвалась окончательно.

Поначалу отдельные корабли сварогов еще садились на ее заброшенные космодромы, но это случалось все реже, а затем и вовсе постоянные военные стычки уже не позволяли ни одной из колоний тратить энергию на удовлетворение ностальгических чувств своих граждан.

Итак, сначала связь, а потом и память.

Время – самый страшный противник. Ему может противостоять лишь вечно возрождающаяся жизнь, но живые очень часто забывают о мертвых, а Пейана, родная планета сварогов, была практически мертва для них.

И они забыли ее.

Так продолжалось очень долго.

Постоянные конфликты на границах двух Империй трижды чуть было не привели к глобальной войне, которая наверняка погубила бы цивилизацию сварогов, так как обе Империи обладали мощными, но практически равными по силе вооруженными силами.

И только полное осознание сего факта удерживало до сих пор обе стороны от тотальной войны на уничтожение.

Но теперь в игру вступил новый фактор – была наконец заново "найдена" Пейана – планета-праматерь.

С самого начала своей истории свароги враждовали и, как положено настоящим гуманоидам, активно уничтожали друг дружку в стычках, конфликтах, а также малых и больших войнах. Сварог шел на сварога, село на село, город на город и страна на страну. Но потом якобы какие-то божьи посланники даровали им некий артефакт, который получил в летописях название Милосердие Бога.

Никто из современных историков сварогов не мог в точности сказать, что именно представлял из себя сей артефакт, да и существовал ли он на самом деле. Но легенда гласила, что Милосердие Бога было вначале подарено самому воинственному в то время владыке Северного континента, молодому и честолюбивому Свейну Отважному.

Как только Милосердие Бога попало к Свейну, тот сразу же отказался от расширения своих и без того обширнейших владений и вплотную занялся устройством лучшей жизни для своего народа.

Чем тут же воспользовались восточные соседи.

Не такой молодой, как Свейн, но не менее честолюбивый и воинственный правитель Восточных колоний Чарджу Толстый собрал остатки недавно разгромленного Свейном войска, наложил на своих подданных жесткую воинскую подать, призвал в армию голодных и безработных, пообещав им хлеб и золото, и в открытую напал на Свейна.

Свейн поступил неожиданно – приказал крепостям и городам не оказывать сопротивления, кормить и снабжать всем необходимым армию восставшего вассала и беспрепятственно пропускать ее к столице.

Окрыленный легким успехом, Чарджу Толстый скорым маршем прошел почти сквозь весь Запад, накладывая направо и налево контрибуции, но предусмотрительно не подвергая ограблению и разрушению "захваченные" города и села (зачем, если ему же их потом и придется восстанавливать?).

Сытое и порядком обленившееся за время похода войско Чарджу торжественно вошло в столицу Свейна, где правители и встретились за столом переговоров. На этот, в изобилии уставленный всевозможными яствами и винами, стол Свейн водрузил Милосердие Бога, и через час между бывшими врагами не осталось никаких разногласий. В течение какого-то десятка лет на всем Северном континенте наступил мир и покой. Наиболее ретивых вождей быстренько допускали к Милосердию Бога, и те, после соприкосновения с ним, становились прямо-таки другими людьми, напрочь отказываясь от своих недавних агрессивных притязаний.

По легенде, Милосердие Бога вершило над обреченным властью смертным (впрочем, и над любым другим) Страшный Суд при жизни и прощало его, хотя многие после этого кончали жизнь самоубийством, не выдерживая столкновения с полной правдой о себе самом. Те же, кто выдерживал, становились в большинстве своем мудрыми и справедливыми вождями и правителями.

Постепенно сложилась незыблемая традиция, и теперь всякий Владыка, будь он выбранный, назначенный или получивший власть по наследству, обязан был пройти через ритуал соприкосновения с Милосердием Бога.

И все бы хорошо, но обитатели Южного континента Пейаны развивались своим путем и не очень варили слухам о Милосердии Бога. Они видели одно: северяне процветают. Их амбары полны зерна, луга – тучного скота, а города – золота и драгоценностей. И у них практически нет армии! Те три-четыре десятка тысяч вооруженных сварогов, которых Северный континент держал на всякий случай, уже давно забыли, с какой стороны берутся за меч, и боеспособным войском их назвать было никак нельзя.

И вот "южане" построили громадный боевой флот, и семисоттысячное войско в один прекрасный день высадилось на пологих пляжах Северного континента.

"Южане", зная и памятуя о судьбе предыдущих завоевателей и агрессоров, применили тактику "выжженной земли".

Солдатам под страхом смертной казни были запрещены любые контакты с "северянами", кроме, разумеется, контактов боевых. В плен не брали никого. Тех, кто не спасался бегством, просто убивали – всех без разбора, включая женщин, стариков и детей. Города и поселения безжалостно грабили и сжигали, а богатую добычу грузили на корабли и отправляли домой.

И никаких переговоров.

Тут бы "северянам" и конец, но в это время Милосердие Бога самым таинственным образом исчезло, а вместе с ним исчезли и его чары.

Как водится, мгновенно нашлись вожди, возглавившие вооруженное сопротивление, и мечи северных сварогов вновь отведали вражеской крови…

Чуть позже оказалось, что Милосердие Бога объявилось на Южном континенте, где вся история повторилась, но, так сказать, в более быстром темпе.

Рассвирепевшие от жутких потерь и обезумевшие от крови "северяне" за четыре года непрерывных боев практически уничтожили армию вторжения "южан" и сами, преследуя отступавшего противника, нанесли "дружественный визит" на Южный континент.

Теперь уже запылали города и села "южан", толпы беженцев ринулись в глубь материка, а облагороженные Милосердием Бога правители "южан" не знали, что делать, до тех пор, пока, в свою очередь, артефакт не пропал и у них. На этот раз окончательно. "Северяне" были благополучно сброшены в океан, и все вернулось на круги своя.

Куда пропало Милосердие Бога, было неизвестно. Если существование сего артефакта подтверждалось не только легендами, но и вполне достоверными свидетельствами, то его окончательное исчезновение было одной сплошной легендой.

Наиболее распространенная среди ученых Пейаны версия гласила, что некая обособленная и глубоко законспирированная группа жрецов, с самого начала считавшая Милосердие даром не Бога, но Дьявола, выкрала артефакт и спрятала его в горах. Предварительно эти жрецы, многие из которых были выдающимися алхимиками, якобы открыли и произвели некое вещество, при употреблении которого можно было успешно сопротивляться воздействию Милосердия Бога в течение нескольких часов. Но все это, повторимся, было лишь легендой, никакими фактами не подтверждалось, а многочисленные попытки энтузиастов отыскать Милосердие Бога ни к чему не привели, так что в конце концов и само существование артефакта приобрело более мифический, нежели реальный смысл.

А потом, как уже говорилось, свароги вышли в космос и…

Факт обретения прародины буквально потряс обе Космические Империи.

Каждая из них совершенно справедливо считала найденную материнскую планету своей собственностью; грандиозные здания культур обеих цивилизаций были построены на общем фундаменте культуры Пейаны, и никто теперь не смог бы отказаться от нее в пользу противника.

Мысль же пользоваться планетой сообща, разумеется, приходила в голову многим, но она означала первый и очень крупный шаг к воссоединению враждующих сторон и поэтому не пользовалась популярностью у обеих правящих династий. К тому же планета-мать оказалась населена! Пусть в небольшом количестве, но на ней до сих пор продолжали жить свароги, которые, судя по всему, давно остановились в своем развитии и не выходили в космос, но тем не менее с ними приходилось считаться. Вернее, не столько с ними, сколько с общественным мнением, которое вряд ли одобрило бы любую попытку геноцида по отношению к вновь обретенным родственникам.

Первый министр двора "северных" сварогов обедал в компании ведущих дипломатов, высших офицеров и личных секретарей.

Он был не в духе и чувствовал себя предельно утомленным.

Обед проходил в обширной зале восточного крыла Дворца Владык, который был полностью восстановлен и отреставрирован к началу переговоров. Но ни великолепное убранство обеденного зала, ни изысканность блюд и тонкость вин не в силах были развеять мрачное настроение Первого министра. Не прекращающийся ни на минуту настойчивый поиск выхода из сложившейся ситуации вконец истощил его мозг, и теперь господин министр вяло пережевывал пищу, глядя на стол перед собой глазами, в которых уже погасла надежда.

Обед проходил в полном молчании. Устали все. Это да еще многолетняя привычка к жесткой субординации создавали за столом отнюдь не дружескую атмосферу. Пожалуй, лишь военные в предчувствии надвигающейся войны были несколько возбуждены и поэтому выглядели неестественно радостными на всеобщем унылом фоне.

Резкий звон разбившейся посуды произвел эффект выстрела из старинного пулевого оружия – это старший советник Первого министра, глубоко задумавшись, выронил из пальцев бокал, и тот весело разбился о полированные каменные плиты пола. Однако, не замечая ни разбитого бокала, ни устремившихся на него со всех сторон любопытных и хмурых взглядов, он смотрел остановившимися глазами в какую-то невидимую остальным точку прямо перед собой.

– Что с вами, Карсс?! – раздосадованно прошипел первый секретарь министра. – Эй, вы меня слышите?

– Что?.. Ох, простите… я… я… мне, кажется, пришла в голову мысль…

– Ему кажется! Вы бы лучше следили за своим поведением во время…

– Мне кажется, я нашел решение нашей проблемы! – твердо и громко перебив секретаря Карсс, нерешительность которого мгновенно сменилась полной уверенностью в себе. – Только что. Господин Первый министр, разрешите изложить мою мысль?

Первый министр, выведенный из мрачного ступора звоном разбившегося бокала и шумом голосов, тяжелым взглядом посмотрел на раскрасневшегося от возбуждения старшего советника.

"А вдруг? – думал он. – В конце концов, я бы никогда не стал Первым, если бы не умел в нужный момент принять хороший совет от самого последнего члена моей команды. А здесь… Говорит (и ведь смело говорит, шельмец!), что у него есть идея. Черт возьми, у меня не то что идеи, а даже просто элементарных соображений уже нет по этому поводу".

Советник Карсс не отводил глаз, и в его взгляде Первый министр читал отчаянную решимость и молодой задор.

– Что ж, идемте в мой кабинет, – промолвил наконец Первый министр. – Если ваша идея стоящая, то о ней так или иначе узнают все по результатам, которые она принесет. Если же вы придумали глупость, то о ней; узнаю только я. – И, чуть усмехнувшись краем стариковского рта, добавил: – В конце концов, я как ваш непосредственный начальник обязан заботиться о вашей служебной репутации, верно?

Присутствующие заулыбались фальшивыми улыбками, почти в каждой из которых таилась черная зависть к советнику Карссу.

В своем кабинете Первый министр усадил Карсса в кресло для посетителей, сам устроился в своем за рабочим столом и, сцепив пальцы на объемистом животе, сказал:

– Ну-с, молодой человек, я вас внимательнейшим образом слушаю.

И советник Карсс, очень стараясь не частить и не заикаться (он отлично знал, что Первый этого не любит), принялся излагать свою мысль.

– Господин Первый министр, – начал он, – вам хорошо должно быть известно, что не так давно мы наткнулись на интереснейшую планету в четвертом секторе Галактики. Планету, населенную разумными существами. Причем обитатели ее не просто очень похожи на нас, сварогов, но практически нам идентичны. Случай, прямо скажем, уникальный в нашей практике космических исследований.

– А, вы о Бейте? Третья, кажется, в системе желтого карлика…

– Да, господин Первый министр, я именно о ней. Примечательно то, что там сейчас идет крупная война. Люди – так они себя называют – считают эту войну мировой, то есть глобальной. По их понятиям, разумеется. – Карсс позволил себе чуть снисходительно усмехнуться.

– Так, – не принял усмешки секретаря Первый ми-нистр. – Ну и что?

– Э-э… собственно, я предлагаю вспомнить и возродить забытые традиции древних "южан" и "северян". На Бейте – война, случай удобный…

– Что конкретно вы имеете в виду? – приподнял седую бровь Первый министр. – О каких традициях речь?

– В некоторых наших легендах, – заторопился Карсс, – говорится, что древние Владыки сварогов иногда, в особо затруднительных случаях, нанимали неких горцев…

– Да, – перебил Первый министр. – Припоминаю. Всегда нейтральные племена горцев. По-видимому, кстати, их отдаленные потомки и живут сейчас здесь, на Пейане. Как, впрочем, где-то здесь должно быть спрятано и Милосердие Бога… А вы как полагаете?

– Я?! – растерялся Карсс.

– Да, именно вы.

– Я полагаю, – осторожно потер подбородок Карсс, – что Милосердие Бога – это скорее всего только очень красивая легенда, хотя, конечно…

– Напрасно, напрасно, молодой человек, – добродушно пророкотал Первый министр, настроение которого по необъяснимым причинам внезапно улучшилось. – Я вот хоть и старик, но верю, что оно существовало на самом деле. Ведь то, что мы, "северные" и "южные" свароги, не всегда противостояли друг другу, – исторический факт.

– М-мда… вероятно, господин Первый министр, вы правы, – промямлил Карсс, не решившись поправить ошибку начальства в знании истории.

– Прав… – недовольно проворчал Первый. – В ваши годы, Карсс, я был более романтичен.

– Извините?

– Да нет, это я так. Продолжайте.

– Так вот, – откашлялся Карсс. – Древние Владыки нанимали отряды этих самых горцев. Каждый Владыка – свой. И они сражались между собой (я имею в виду отряды). Чей отряд побеждал, в пользу того и решался спорный вопрос. К сожалению, я не нашел точных сведений о том, как именно Владыкам удавалось заставить или уговорить отряды сражаться друг с другом – скорее всего при помощи денег, – но я подумал: что, если эту идею предложить "южанам"? Боевые отряды людей возьмем с Бейты. Там, среди воюющих, силы примерно равны. Каждому из отрядов мы пообещаем, что в случае его победы над противником сторона, которую он представляет на Бейте, получит с нашей, разумеется, помощью решающее преимущество в их мировой войне.