Дренайские сказания - Волчье логово

Ралис, захлестываемый волнами боли, знал, что смерть близка. Связанные за спиной руки онемели, израненная грудь горела, ноги были переломаны. Все достоинство покинуло его вместе с криками, которые ножи и каленое железо исторгали из его груди. В нем не осталось ничего человеческого, кроме последней, едва тлеющей искры гордости.

Он ничего не сказал им. Холодная вода, которой его окатили, утишила боль от ожогов, и он открыл свой уцелевший глаз. Морак стоял перед ним на коленях, с легкой улыбкой на красивом лице.

– Я могу избавить тебя от боли, старик. – Ралис молчал. – Кто он тебе? Сын? Племянник? Зачем принимать муки ради него? Сколько ты уже ходишь по этим горам? Лет пятьдесят, шестьдесят? Он здесь, и ты знаешь, где он. Мы все равно его найдем рано или поздно.

– Он убьет вас… всех, – прошептал Ралис.

Морак засмеялся, и остальные последовали его примеру. Ралис почуял запах собственной горящей плоти за миг до того, как ощутил боль, и его горло, охрипшее и кровоточащее от криков, сумело издать в ответ лишь краткий, прерывистый стон.

Но внезапно боль прошла, как по волшебству, и Ралис услышал зовущий его голос. Освободившись от своих пут, он полетел навстречу ему, торжествующе восклицая:

– Я ничего не сказал им, Отец! Ничего!

– Старый дурак, – сказал Морак, глядя на обмякшее в веревках тело. – Пошли отсюда.

– Крепкий старик, – заметил Белаш, уходя с поляны. Морак обернулся к приземистому надиру.

– Из-за него мы потеряли полдня, а что пользы? Если бы он заговорил сразу, мы отпустили бы его, дав десять, а то и двадцать золотых. Теперь он стал падалью для лис и стервятников. Да, он крепкий мужик, но большой дурак.

– Он умер с честью, – ответил надир, глядя угольно-черными глазами в лицо Мораку. – И его ждет радушный прием в Чертогах Героев.

– Чертоги Героев? – расхохотался Морак. – Там, должно быть, большая нехватка в людях, раз они готовы принять старого лудильщика. Что он расскажет за пиршественным столом? Как продавал свои ножи втридорога и чинил дырявые кастрюли? Весело им будет там, ничего не скажешь.

– Люди часто осмеивают то, на что сами не способны, – сказал надир, опустив руку на рукоять меча.

Эти слова нарушили хорошее настроение Морака, и его ненависть к этому коротышке вспыхнула с новой силой. Вентриец повернулся к девяти своим спутникам.

– Криг не зря пришел в эти горы: он знал, что Нездешний живет где-то здесь. Мы разделимся и прочешем всю округу. Через три дня встретимся вон у того северного пика, где ручей раздваивается. Ты, Барис, пойдешь в Касиру. Разузнай там побольше о Криге: с кем он жил, где выпивал. Найди источник, откуда он получил свои сведения.

– Почему я? – спросил высокий, светловолосый молодой человек. – А вдруг вы отыщете его, пока меня не будет? Получу я тогда свою долю?

– Мы все получим свою долю, – пообещал Морак. – Если мы убьем его до того, как ты вернешься, я позабочусь, чтобы твое золото оставили для тебя в Дренане. Уж честнее, по-моему, и быть не может.

Барис, явно не до конца убежденный, все же кивнул и зашагал прочь. Морак обвел глазами оставшихся восьмерых. Все они – закаленные воины, привычные к жизни в лесу. Он и раньше пользовался их услугами и знал их как крутых, не отягощенных моралью парней. Он смотрел на них свысока, но не выдавал своих чувств. Кому охота проснуться с зазубренным лезвием у горла? Белаш был единственным, к кому он питал ненависть. Кочевник не знает страха и мастерски владеет ножом и луком. В таком деле, как это, он стоит десятерых. «Но придет день, – с мрачной усладой думал Морак, – придет день, и я его убью. Вспорю его плоский живот и выпущу кишки наружу».

Распределив всех по парам, он дал им указания.

– Если вам попадется чье-нибудь жилье, спрашивайте о высоком вдовце с молодой дочкой. Быть может, он называет себя не Дакейрасом, а как-то иначе, поэтому ищите любого вдовца, который подходит под описание. Если найдете его, ничего не предпринимайте, пока мы не соберемся все вместе. Понятно?

Воины кивнули в ответ и разошлись.

Десять тысяч золотых рагов ждали того, кто убьет Нездешнего, но для Морака деньги мало что значили. Его состояние, в десять раз превышающее эту награду, хранилось у купцов в Машрапуре и Вентрии. Главное – сама охота и слава, которой добьется человек, убивший живую легенду.

Морак остро предчувствовал удовольствие, которое получит, наполнив изощренными муками последние часы Нездешнего. Кроме того, есть девчонка – он возьмет ее, а потом убьет на глазах у отца. Или будет ее пытать, или отдаст своим людям на потеху. «Ладно, успокойся, – сказал он себе. – Предвкушение – дело хорошее, но сначала надо его найти».

Запахнувшись в лиственно-зеленый плащ, он двинулся следом за Белашем. Надир разбил лагерь в укромной лощине и преклонил колени на одеяле, молитвенно сложив руки и разложив перед собой старые пальцевые кости, пожелтевшие и пористые. Морак сел по ту сторону костра. «Что за гнусный обычай, – подумал он, – таскать с собой в мешке кости своего отца. Варвары, одно слово, – кто их поймет?» Белаш окончил молитву и сложил кости в кошель у себя на поясе.

– Ну, что новенького сообщил тебе отец? – с веселым огоньком в зеленых глазах спросил Морак.

– Я говорю не с отцом – его больше нет. Я говорю с Лунными горами.

– Ах да, с горами. Известно им, где живет Нездешний?

– Они знают только, где покоится прах каждого надирского воина.

– И то хлеб.

– Есть вещи, над которыми нельзя смеяться, – с укором сказал Белаш. – В горах обитают души всех надиров, усопших и еще не родившихся. Со временем я, если буду достоин, узнаю, где погребен человек, убивший моего отца. Я похороню кости отца в его могиле, у него на груди, и он будет служить отцу до конца времен.

– Интересная мысль, – светским тоном ввернул Морак.

– Вы, колиши, полагаете, что знаете все. Вы думаете, что мир сотворен ради вашего удовольствия, но вам не дано понимать землю. Ты сидишь здесь, и вдыхаешь воздух, и чувствуешь холодную землю под собой, но ничего не замечаешь. А все почему? Потому что вы живете в каменных городах и воздвигаете вокруг себя стены, чтобы отгородиться от дыхания земли. Вы ничего не видите, ничего не слышите, ничего не чувствуете.

«Я вижу, как зреет чирей на твоей шее, грязный дикарь, – подумал Морак. – И чую, как разит потом от твоих подмышек». Вслух он сказал:

– А что чувствуете вы?

– Земля – она как женщина. Как мать. Она питает тех, кто понимает ее, дает им силу и гордость. Как старику, которого ты убил.

– Она и теперь говорит с тобой?

– Нет, ведь этой земле я – враг. Но она дает мне понять, что следит за мной, хотя и не питает ко мне ненависти. А вот тебя она ненавидит.

– С чего бы это? – Мораку вдруг сделалось не по себе. – Женщины всегда меня любили.

– Она читает в твоей душе и видит темный свет, пылающий в ней.

– Сказки все это! – рявкнул Морак. – Нет в мире иной силы, чем десять тысяч острых клинков. Посмотри на Карнака. Он велел убить великого героя Эгеля и теперь правит вместо него, почитаемый и даже любимый народом. Сила Дреная – это он. Что чувствует госпожа земля к нему?

– Карнак великий человек, несмотря на все свои пороки, и он защищает эту землю, так что она, возможно, любит его. И никто не знает наверняка, он убил Эгеля или нет.

«Уж я-то знаю», – подумал Морак, вспомнив, как он, подойдя к постели великого воина, вонзил кинжал в его правый глаз.

«Я-то знаю».

Близилась полночь, когда Нездешний вернулся. Ангел сидел у огня, Мириэль спала в задней комнате. Нездешний запер дверь на засов, снял с пояса арбалет и колчан и положил их на стол. Единственным источником света в комнате служил догорающий очаг, и в его мерцании Нездешний казался Ангелу сверхъестественным существом, окруженным пляской дьявольских теней.

Хозяин молча снял черную кожаную перевязь с тремя метательными ножами и отстегнул ножны, прикрепленные к рукам. Еще два ножа он извлек из голенищ доходящих до колена постолов, а после подошел к огню и сел напротив бывшего гладиатора.

Ангел откинулся назад, глядя светлыми глазами на подобранную фигуру воина.

– Стало быть, ты дрался с Мириэль, – сказал Нездешний.

– Наша схватка длилась недолго.

– Да. Сколько раз ты сбил ее с ног?

– Дважды.

– В следах было не так легко разобраться, – кивнул Нездешний. – Твои следы глубже, чем ее, но они накладываются друг на друга.

– Как ты узнал, что я сбил ее с ног?

– Почва там мягкая, и я нашел отпечаток ее локтя. Ты побил ее легко.

– На арене я уложил тридцать семь противников – ты думал, что девочка способна меня одолеть?

Нездешний помолчал и спросил:

– Как ты ее находишь?

– Необученного бойца она могла бы победить, – пожал плечами Ангел, – но против Морака или Сенты не продержалась бы и минуты.

– Но она фехтует лучше меня – а я продержался бы дольше.

– Она превосходит тебя в учебном бою, а мы оба знаем разницу между учебным боем и настоящим. Она слишком напряжена. Даниаль рассказывала мне об испытании, которому ты ее подверг. Помнишь?

– Как я могу забыть?

– Так вот, Мириэль его не выдержала бы. Да ты и сам это знаешь.

– Пожалуй. Как я могу ей помочь?

– Никак.

– А вот ты мог бы.

– Мог бы – да только зачем это мне?

Нездешний подложил полено в огонь, молча глядя, как желтый язык пламени лижет кору. Потом его темный взор остановился на Ангеле.

– Я богатый человек, Каридрис. Я заплачу тебе десять тысяч золотом.

– Что-то твой дом не похож на дворец.

– Я сам так захотел. Мои деньги размещены у купцов. Я дам тебе письмо к тому, что живет в Дренане, и он рассчитается с тобой.

– Даже в случае твоей смерти?

– Даже тогда.

– Сражаться за тебя я не стану, понятно? Я согласен обучить твою дочь, но и только.

– Я никого еще не просил сражаться за меня, – отрезал Нездешний, – не прошу и не стану просить.

– Что ж, я принимаю твое предложение. Я останусь и буду учить ее, пока буду убежден, что от моего учения есть толк. Когда я увижу – а это случится непременно, – что мне больше нечему ее учить или она не воспринимает мою науку, я уйду. Согласен?

– Да. – Нездешний отошел к дальней стене, приложил ладонь к камню, достал из открывшегося тайника тяжелый кошелек и бросил его Ангелу. Ангел поймал его и услышал звон монет. – Это задаток.

– Сколько тут?

– Пятьдесят золотых.

– Я взялся бы учить и за эти деньги – зачем ты хочешь заплатить мне так много?

– Ответь на это сам.

– Ты назначил цену, равную той, которую дают за твою голову, чтобы я не впал в искушение.

– Это правда, Каридрис, но не вся правда.

– Какова же вся правда?

– Даниаль питала к тебе дружеские чувства, и мне не хотелось бы тебя убивать. Спокойной тебе ночи.

Сон не шел к Нездешнему, но он продолжал лежать с закрытыми глазами, давая отдых телу. Завтра он опять побежит – надо накапливать силу и выносливость к тому дню, когда сюда явятся убийцы.

Он был рад, что Ангел решил остаться. Это пойдет на пользу Мириэль, а когда убийцы наконец выследят его, Нездешний попросит гладиатора отвести девушку в Дренан. Она унаследует его состояние, найдет себе мужа, и ничто не будет грозить ей.

Постепенно он успокоился и погрузился в сон.

Он ехал верхом вдоль озера рядом с Даниаль, и солнце ярко светило на чистом голубом небе.

«Поскачем наперегонки по лугу», – крикнула она, пришпоривая своего серого жеребца.

«Нет!» – в панике завопил он, но она уже умчалась прочь. В который раз он увидел, как конь спотыкается, падает и наваливается на Даниаль, как седельная лука проламывает ей грудь.

– Нет! – закричал он, просыпаясь весь в поту.

Вокруг было тихо. Сотрясаемый дрожью, он встал и налил себе воды. Вместе с Даниаль они пережили военное лихолетье. Их окружали враги, оборотни гнались за ними, надиры преследовали их, но они выжили. Даниаль нашла свою смерть в мирное время, у тихого озера.

Отогнав от себя горькие воспоминания, он сосредоточился на опасностях, которые ждали его впереди, и на том, как лучше с ними бороться. Этим мыслям сопутствовал страх. Нездешний слышал о Мораке. Это палач, упивающийся чужой болью, – неуравновешенный, возможно, даже безумный, но ни разу не терпевший поражений. О Белаше он не знал ничего, – но тот надир, а значит, не ведает страха в бою. Этот воинственный народ не терпит слабых. Одни племена постоянно ведут беспощадную войну с другими, и только самые сильные воины доживают до зрелых лет.

Сента, Курайль, Морак, Белаш… Сколько их там еще? И кто им платит? Впрочем, последнее не столь уж важно. Убив охотников, Нездешний выяснит и это.

Легко сказать – убив…

Он ощутил вдруг великую душевную усталость. Сняв с крюка над кроватью бронзовый фонарь, он высек огонь и зажег фитиль. Затеплился золотой огонек. Нездешний повесил фонарь обратно и сел на кровать, глядя на свои руки.

Руки убийцы. Руки самой смерти.

В молодости, будучи солдатом, он сражался с сатулами, защищая от их набегов поселенцев Сентранской равнины. Но, как видно, недостаточно хорошо защищал – одной разбойничьей шайке удалось-таки перевалить через горы. На обратном пути они нагрянули в его усадьбу, надругались над его женой и убили ее вместе с детьми.

С того дня Дакейрас стал другим. Молодой хозяин, недавний солдат, бросил все и отправился в погоню за убийцами. При первом налете на их лагерь он убил двоих, остальные убежали. Но он выслеживал их и убивал одного за другим. Перед смертью он пытал их, вымогая у них сведения об именах и возможном местонахождении остальных. На это у него ушли годы – за это время молодой отставной офицер Дакейрас умер, и его место заняла бездушная убойная машина, именуемая Нездешним.

К тому времени смерть и страдания ничего уже не значили для молчаливого охотника. Однажды ночью в Машрапуре, когда у Дакейраса вышли деньги, к нему обратился купец, желавший убрать с дороги своего делового соперника. За сорок серебряных монет Дакейрас взялся совершить свое первое наемное убийство. Он не пытался оправдать это даже перед собой. Смыслом жизни для него была охота, а чтобы преследовать убийц, ему нужны были деньги. Холодный и безжалостный, он продолжал свой путь, встречая повсюду страх и отчуждение, и обещал себе, что снова станет Дакейрасом, когда завершит свое дело.

Но когда последний из разбойников умер в муках, насаженный на кол над костром, Нездешний понял, что Дакейрас больше не вернется. И он стал делать свою кровавую работу, следуя прямой дорогой в ад до того самого дня, когда он убил дренайского короля.

Это злодеяние и его страшные последствия до сих пор не давали ему покоя. Враги опустошали страну, оставляя за собой тысячи убитых, вдов и сирот.

Золотой свет мерцал на стене. Нездешний вздохнул. Он пытался искупить свою вину, но есть ли прощение для того, кто совершил столь тяжкие преступления? Он сомневался в этом. И даже если бы Исток отпустил ему все грехи, сам себя он все равно не простил бы. Быть может, из-за этого и умерла Даниаль, не впервые подумал он. Быть может, это его кара – всегда носить в душе тяжкое горе.

Он попил воды и вернулся в постель. Добрый священник Дардалион свел его с гибельного пути, а Даниаль раздула ту крохотную искру Дакейраса, которая еще тлела в нем, и вернула его к жизни.

Но теперь и она ушла. Одна Мириэль у него осталась. Неужели ему суждено увидеть и ее смерть?

Мириэль не выдержала бы испытания – так сказал Ангел, и он был прав. Дакейрасу вспомнился давно прошедший день. Убийцы настигли его в надирских степях, и он разделался с ними. Даниаль спросила его, как ему удается убивать с такой легкостью.

Он отошел от нее и поднял с земли камушек.

– Лови, – сказал он и бросил его Даниаль. Она ловко поймала камень. – Это было легко, правда?

– Да, – согласилась она.

– А если бы двое мужчин держали Криллу и Мириэль, приставив ножи им к горлу, и тебе сказали бы: если не поймаешь камушек, девочки умрут – поймала бы ты его с той же легкостью? Страх делает трудными самые простые действия. Я побеждаю других потому, что камушек для меня всегда остается камушком, что бы там от него ни зависело.

– А меня ты научишь этому?

Он сказал, что у него на это нет времени, она стала спорить, и наконец он спросил:

– Чего ты сейчас боишься больше всего?

– Потерять тебя.

Он опять отошел от нее и поднял камушек. Облака набежали на луну, и Даниаль плохо видела его руку.

– Сейчас я брошу его тебе. Если поймаешь, останешься здесь, и я буду тебя учить. Если нет, вернешься в Скарту.

– Нет, так нечестно! Тут темно.

– Жизнь честной не бывает, Даниаль. Если ты не согласна, я сейчас уеду отсюда один.

– Хорошо, я согласна.

Не сказав больше ни слова, он бросил ей камень. Бросок был коварный, внезапный и с вывертом влево. Она выбросила руку, и камень ударился о ее ладонь, но она сумела его удержать и засмеялась.

– Чему ты так радуешься? – спросил он.

– Я выиграла!

– Нет, не так. Скажи мне, что ты сделала?

– Победила свой страх?

– Нет.

– Тогда не знаю.

– Подумай и ответь, если хочешь чему-то научиться.

– Я разгадала твою загадку, Нездешний, – внезапно улыбнулась она.

– Тогда скажи, что ты сделала.

– Я поймала камушек при свете луны.

Нездешний вздохнул. В комнате было холодно, но воспоминания грели его. Где-то завыл на луну одинокий волк, и Нездешний уснул под эту неумолчную первобытную песню.

– Ворочаешься, точно больная корова, – рявкнул Ангел. Мириэль приподнялась на колени, едва переводя дух. Его слова разъярили ее, и она взвилась на ноги, нацелившись мечом ему в живот. Быстро отступив вбок, он отразил удар и тыльной стороной левой руки ударил ее позади уха. Мириэль ничком повалилась наземь.

– Нет, нет и еще раз нет! – сказал он. – Нельзя давать волю гневу. Отдохни немного. – Он вытянул из колодца обитое медью ведро и поплескал водой себе в лицо.

Мириэль, совсем упавшая духом, устало поднялась. Еще недавно она верила, что фехтует хорошо, лучше большинства мужчин – так говорил ей отец. Теперь она столкнулась с неприглядной правдой. Вот уж верно, больная корова! Она добрела до колодца. Ангел сидел на его краю. Он снял рубашку, и стали видны несчетные рубцы, покрывающие выпуклые мускулы его груди и живота, мощные предплечья и бугристые бицепсы.

– На тебе живого места нет, – сказала она.

– Это лишний раз доказывает, что на свете существует множество искусных бойцов, – проворчал он.

– Чего ты злишься?

Он помолчал и произнес со вздохом:

– В городе живут много писцов и чиновников. Без них жизнь в Дренане остановилась бы. Это уважаемые люди. Но стоит им оказаться здесь, в горах, и они умрут с голоду среди изобилия дичи и съедобных кореньев. Понимаешь? Ценность человека определяется в зависимости от обстоятельств, от опасностей, которым он подвергается. Очень многие мужчины сочли бы тебя настоящим мастером. Ты быстра и полна отваги. Но люди, которые охотятся за твоим отцом, – это воины. Ты и ахнуть не успеешь, как Белаш убьет тебя, да и Морак провозится не дольше. Сента и Курайль прошли свою выучку на арене.

– Смогу ли я когда-нибудь сравняться с ними?

– Нет, не думаю. Неохота в этом сознаваться, но такие люди, как они и я, служат злу. Мы прирожденные убийцы. Мы не любим говорить об этом, но про себя знаем правду. Нам нравится драться, нравится убивать. В тебе я такой склонности не вижу – и хорошо, что не вижу.

– По-твоему, отцу тоже нравится убивать?

– Он для меня загадка. Мы как-то говорили о нем с Даниаль. Она сказала, что в нем два человека – один добряк, другой демон. У всякого в душе есть двери, которые нельзя открывать, и он подобрал к ним ключ.

– К нам с сестрой он всегда был добр.

– Не сомневаюсь. Куда, кстати, подевалась Крилла?

– Она вышла замуж и уехала от нас.

– В детстве у вас был дар. Вы умели говорить друг с дружкой без слов и видеть на расстоянии. А теперь?

– Теперь дар пропал, – отвернувшись, сказала она.

– Как это случилось?

– Я не хочу говорить об этом. Продолжим урок?

– Разумеется. Мне за это деньги платят. Становись. – Став напротив нее, он провел пальцами по ее рукам до плеч, прощупывая бицепсы, трицепсы и дельтовидные мышцы.

Ее бросило в краску.

– Что ты делаешь? – спросила она, заставив себя посмотреть ему в глаза.

– Руки у тебя недостаточно сильны, особенно вот здесь, сзади, – сказал он, нажимая на трицепсы. – Ноги и легкие у тебя развиты хорошо, а вот руки… И равновесие ты плохо держишь. – Он поднял ее руку вверх, разглядывая пальцы. – Длинные. Слишком длинные, чтобы хорошо схватить рукоять. Надо будет обмотать ее кожей. Пошли!

Дойдя до леса, он стал ходить от ствола к стволу, оглядывая ветки, и наконец остановился под развесистым вязом, ровный толстый сук которого простирался над землей чуть выше его головы.

– Подпрыгни и ухватись за эту ветку, а потом медленно подтягивайся, пока не коснешься ее подбородком. Так! А теперь, по-прежнему медленно, опускайся, пока не выпрямятся руки. Понятно?

– Что тут непонятного, – огрызнулась она. – Невелика хитрость.

– Ну так действуй.

– Сколько раз мне это проделать?

– Сколько сможешь. Хочу посмотреть, надолго ли тебя хватит.

Она ухватилась за ветку и медленно подтянулась.

– Ну как? – спросил он.

– Хорошо, – ответила она, опускаясь.

– Еще раз!

После третьего раза ее бицепсы болезненно натянулись, после пятого их стало жечь. После седьмого руки ее задрожали, пальцы разжались, и она соскочила вниз.

– Жалкое зрелище, – сказал Ангел. – Но это только начало. Завтра подтянешься сразу семь раз, а если сможешь – восемь. Потом пробежишься, а когда вернешься, подтянешься еще семь раз. Через три дня нужно будет дойти до двенадцати.

– А ты сколько можешь?

– Раз сто, не меньше. Пошли!

– Что это еще за «пошли»? Я тебе не собака.

Но он уже шагал прочь, и она последовала за ним через поляну.

– Подожди здесь, – приказал он и, взяв из поленницы два больших чурбака, принес их к Мириэль и расставил футах в двадцати друг от друга. – Теперь бегай от одного к другому.

– На двадцать-то футов? Зачем?

Взмахнув рукой, он закатил ей пощечину.

– Без глупых вопросов! Делай, как я говорю.

– Ах ты, сукин сын! – вспылила она. – Попробуй тронь еще – убью!

Он засмеялся и потряс головой.

– Не получится. Но если будешь меня слушаться, то, может, и убьешь когда-нибудь. Ну, марш бегом.

Все еще кипя от гнева, она повиновалась.

– Теперь беги к другому, коснись его правой рукой, повернись, добеги до первого и коснись его левой. Я не слишком быстро говорю?

Проглотив сердитый ответ, Мириэль побежала. Расстояние между поленьями она покрывала всего за несколько прыжков, и ей пришлось укоротить шаг. Чувствуя себя неловкой и скованной, она хлопнула ладонью по дереву и побежала обратно.

– Я вижу, ты поняла мою мысль. Теперь повтори это двадцать раз, но чуть быстрее.

Так он гонял ее еще три часа, заставляя бегать, прыгать и фехтовать, без конца отрабатывая удары. Она ни разу не пожаловалась, но и не разговаривала с ним. Она угрюмо выполняла все его указания, пока он не объявил перерыв. Мириэль на дрожащих ногах побрела к дому. Бег был ей не в новинку, и она привыкла к боли в икрах и жжению в легких. Ей даже нравились эти ощущения, сопровождаемые чувством свободы, быстроты и силы. Но теперь ее тело болело в непривычных местах. Бедра и талию ломило, руки налились свинцом, спина ныла.

Мириэль всегда придавала силе и ловкости первостепенное значение и была крепко уверена в себе. Ангел подорвал ее веру – сперва своей легкой победой в лесу, потом этими изнурительными упражнениями, обличавшими каждую ее слабость. Когда Нездешний предлагал бывшему гладиатору деньги, она как раз проснулась и слышала, что ответил Ангел. Мириэль казалось, что она его раскусила: он будет подвергать ее унижениям до тех пор, пока она не откажется от его уроков, а потом потребует с отца все деньги сполна. Дакейрас же, как человек гордый и честный, безропотно уплатит ему десять тысяч.

«Ну нет, Ангел, так просто ты не отделаешься, – пообещала она про себя. – Придется тебе отработать все до гроша, мерзкий ты урод!»

Ангел остался доволен первым днем занятий. Мириэль превзошла его ожидания – надо думать, пощечина сыграла тут немалую роль. Впрочем, причина не имеет значения – главное то, что девушка проявила себя бойцом. Тут есть над чем поработать, было бы время.

Нездешний ушел из дома, как только рассвело.

«Я вернусь дня через четыре, через пять, – сказал он. – Используй это время с толком». – «Положись на меня», – сказал Ангел. Нездешний скривил губы в улыбке: «Позаботься о том, чтобы она ни на кого не кидалась первая – тогда с ней ничего не случится. В Гильдии есть закон относительно невинных жертв».

«Морак законов не соблюдает», – подумал Ангел, но промолчал, и Нездешний удалился в сторону севера.

За час до заката Ангел объявил, что на сегодня все, но Мириэль, к его удивлению, сказала, что пробежится немного. Что это – вызов?

– Возьми меч, – сказал он ей.

– У меня есть ножи.

– Не важно, я хочу, чтобы ты бежала с мечом, держа его в руке.

– Мне нужно размять мускулы, поэтому я и бегу. Меч будет мне мешать.

– Я знаю – и тем не менее возьми его.

Она подчинилась без дальнейших возражений. Ангел вернулся в хижину и стянул сапоги. Он тоже устал, но ни за что на свете не показал бы этого девушке. Два года, прошедшие после ухода с арены, изнежили его. Он налил себе воды и сел перед угасшим очагом.

Через месяц-другой он мог бы сделать кое-что из девочки. Придать ей проворства, научить поворачиваться быстрее. Пробежки между поленьями укрепят ее чувство равновесия, а упражнения для развития рук и плеч добавят силы ее колющим и рубящим ударам. Главная трудность, однако, лежит в ее характере. Когда она сердится, то теряет над собой власть и становится легкой добычей для опытного бойца. Когда же она спокойна, каждое движение можно предсказать заранее – итог получается одинаковый.

Ее не было около часа, а потом он услышал легкие шаги на утоптанной глине перед домом. Она вошла в пропотевшей насквозь тунике, красная, с влажными волосами, все еще держа в руке меч.

– Ты несла его так всю дорогу? – мягко осведомился Ангел.

– Ну да, как ты велел.

– Ты могла бы оставить его в лесу и подобрать, когда возвращалась.

– Вот еще! – возмутилась она.

Он поверил ей и выругался про себя.

– Ты всегда поступаешь, как тебе велят?

– Да, – простодушно ответила она.

– А почему?

Она швырнула меч на стол и подбоченилась.

– Теперь ты недоволен тем, что я тебя послушалась? Чего ты, собственно, от меня хочешь?

Он вздохнул.

– Полной отдачи – вот как сегодня. Ладно, отдыхай. Я приготовлю ужин.

– Ну что ты, – прощебетала она. – Ты устал, старик, – сиди, а я принесу тебе поесть.

– Я думал, у нас мир, – сказал он, входя за ней на кухню, где она резала окорок.

– Это было вчера. До того, как ты вздумал надуть отца.

– Я в жизни никого еще не обманывал, – потемнел он.

– Да ну? А как же тогда назвать десять тысяч золотых за несколько дней работы?

– Я не просил с него столько, он сам предложил. И раз уж ты подслушивала, как это водится у вашей сестры, то должна была слышать, что я готов был ограничиться пятьюдесятью монетами.

– Дать тебе сыру, кроме окорока?

– Да, и хлеба. Так ты слышала, что я сказал?

– Слышала, но не поверила. Ты хочешь, чтобы я отказалась от твоих услуг. Ну признайся!

– Да, хочу.

– Этим все сказано. Забирай свою еду. Когда закончишь, вымой тарелку. И будь так любезен, проведи вечер у себя в комнате. Довольно с меня твоего общества на сегодня.

– Занятия не прекращаются с заходом солнца. Днем мы работали над твоим телом, вечером будем упражнять твой ум. А к себе я уйду, когда пожелаю. Что ты будешь есть на ужин?

– То же, что и ты.

– Нет ли у вас меда?

– Нет.

– А сушеные фрукты?

– Есть, а что?

– Поешь лучше их. Я давно убедился, что на усталый желудок сладкое идет лучше. Ты будешь лучше спать и проснешься более свежей. И пей побольше воды.

– Что-нибудь еще?

– Если вспомню, скажу. Давай поедим – и за работу.

После ужина Ангел выгреб золу из очага, положил свежую растопку и высек огонь. Мириэль поела на кухне и вышла на воздух. Ангел был сердит на себя. Хорош учитель, нечего сказать. Девочка права: он хочет, чтобы она отказалась, но совсем по другой причине. Он вздохнул и присел на корточки, глядя, как разгорается огонек, вея первым робким теплом.

Он уже учил как-то одного парня, Ранульда, показывал ему все приемы, но тому выпустили кишки в первом же бою. Потом был Соррин, высокий, атлетически сложенный, быстрый и бесстрашный. Этот пережил семь боев и успел даже стать любимцем публики. Сента убил его – крутнулся волчком и полоснул по горлу. Хороший прием, блестяще выполненный. Соррин умер, не успев опомниться.

В тот самый день Ангел ушел с арены. Он дрался с каким-то вагрийцем, имени которого не запомнил. Тот плохо поворачивался из-за недавней раны, но это не помешало ему дважды ранить Ангела. После боя лекарь штопал Ангелу прорехи, а на соседнем столе лежал окровавленный труп Соррина. Рядом сидел Сента, ему перевязывали порез на плече, смачивая бинт медом и вином.

– Ты хорошо его обучил, – сказал Сента. – Он едва не свалил меня.

– Как видно, недостаточно хорошо.

– Мне не терпится встретиться с учителем.

Ангел вгляделся в красивое лицо молодого гладиатора и уловил насмешку в его улыбке.

– Не дождешься, парень, – сказал он, и слова отозвались горечью у него во рту. – Я уже стар и медлителен. Теперь твой день – насладись им сполна.

– Ты хочешь уйти с арены? – прошептал изумленный Сента.

– Да. Это был мой последний бой.

Сента кивнул и рявкнул на служителя, слишком туго затянувшего бинт: