3.11 Каких ты птиц себе воображаешь?

Еще не проснувшись, Лариса почувствовала, что заболела. Вечером, она почти три часа простояла на холоде, едва соображая, о чем говорят с трибуны. Глаза слезились от ветра, и ломило все тело. Еще хорошо, что у девочек нашлись старые разношенные сапоги. Они были на два размера больше, и она обмотала ноги газетами, чтобы не мерзли. По дороге домой Лариса чувствовала, как ее шатает из стороны в сторону, и в вагоне на нее косились, видимо, принимали за пьяную. Она с трудом дошла от метро, даже не помывшись, легла - думала, что просто устала.

Утром Николая рядом не оказалось, и она не помнила, когда он пришел и приходил ли вообще. Хотелось пить, но в кухне ворчала свекровь и, плеснув на лицо холодной воды, она напилась из-под крана. Потом к ней вбежал Миша.

– Не подходи близко, а то заразишься. Видишь, я заболела, - еле разжимая губы, предупредила Лариса.

– Значит, ты не проводишь меня в школу? - он остановился у порога, и грустно нахмурился. Иногда Ларисе казалось, что она читает его мысли: все о чем он думал, она могла безошибочно прочитать на лице сына.

– Сегодня не смогу, Мишенька, - ответила она и закрыла глаза: смотреть было больно.

– Выздоравливай скорей, мамочка! Я тебе кое-что покажу, что сам не знаю, - уходя сказал он, и Лариса только слабо кивнула в ответ и будто обвалилась в забытье. Тело казалось сухим и невесомым, будто отдельно летело в жарком и пустом воздухе.

Потом она ощутила на лбу чью-то прохладную руку, будто тронуло ветром.

– Мама! - сквозь сон произнесла она и открыла глаза.

– Господи, да ты вся горишь, - склонилась над ней свекровь. - Надо температуру померить.

Через несколько минут она вернулась и, прежде чем поставить градусник, напоила Ларису отжатой в теплую воду клюквой и положила ей на лоб влажное полотенце.

– Спасибо, Евгения Васильевна, - откинувшись на подушку, прошептала Лариса.

– За что спасибо? Давно хотела с тобой поговорить, но тебе все некогда: то на работу опаздываешь, то с Мишей надо заниматься, то устала и голова болит. Разве я тебе зла желаю? Вижу, у вас с Николаем не гладко: и чем дальше, тем хуже. Думаешь, я не переживаю? Ведь он у меня один, как у тебя Мишутка. А ты? Со стороны посмотреть - самостоятельная, гордая, еще моя бабушка говорила: "Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты"! Так, ведь, то со стороны! А я вижу: девчонка ты еще, сердце до женского понимания не доросло, ни чуть-чуть, даже ни капельки. Отгородилась ото всех, вроде замужем и вроде в семье, а живешь сама по себе, как одна на белом свете одинешенька. А мой-то Колька к тебе который год мается. И рад бы душой и сердцем, да не знает дурачина, как к тебе подступиться. Может, и характером для тебя слабоват. Ему, чем спорить и на своем настоять, легче от твоих выкрутас голову спрятать, как этот, как страус - недавно по телевизору показывали "В мире животных".

Свекровь ловко перевернула полотенце, и Лариса неожиданно заплакала. Она не знала и не думала почему, но слезы лились сами по себе, будто не завися от ее желания.

– И еще я думаю, не обессудь, что думаю, то и скажу. Чувствую: кто-то у тебя появился. Не хочешь говорить - помолчи, и не надо. Я вранья не люблю, а правда никому не нужна, пусть она при тебе останется. Если, как на духу, то какая баба от мужа хоть раз в жизни не подгуляла? И со мной бывало, - свекровь вдруг улыбнулась, - и не раз, и не два. Володенька мой догадывался, он ведь умный был, ничего не скажешь. Знал, где кулаком об стол хлопнуть, где руку приложить, чтоб в ушах зазвенело, а где промолчать и выждать. Я жизнь прожила, дай Бог всякой, и по себе знаю: мужики - хорошее дело, особенно на стороне, чужой мед всегда слаще. Но баба свое знать должна, как дважды два четыре: мужики приходят и уходят, а муж и семья после всего остаются. Давно хотела с тобой выговориться, по-женски, но, вишь, время вышло, пора градусник снимать.

– Спасибо, Евгения Васильевна! - всхлипывая, сказала Лариса.

– Не нужно мне твое спасибо! Полежи, подумай, может и образуется. А полежать придется - тридцать девять и три! Пойду врача вызывать. Через часик-другой приедут. Раньше по-другому: позвонишь и в пятнадцать минут тут, как тут. Теперь все навыворот повернулось, и Свердловка - уже не та Свердловка[43].

– Евгения Васильевна, позвоните, пожалуйста, дежурной. У меня завтра утром рейс на Сыктывкар, скажите, чтоб заменили.

– Позвоню! А тебе спать нужно и питья побольше. Ох и крепко же тебя прохватило. Или это грипп такой привязался?

– Грипп - вряд ли. Скорее всего просто простудилась. Я сапоги в Мурманске потеряла, пришлось в туфельках до самолета добираться, а после нас на митинг отправили.

– То-то я вчера удивилась, в какой рвани пришла. Небось, у кого-нибудь старые взяла?

– Девчонки выручили.

– Чего же домой не заехала?

– Нас после рейса никуда не выпускали, и позвонить было неоткуда.

Свекровь ушла, и Лариса, почему-то успокоившись, снова уснула. Не придя в себя, сквозь сон она отвечала врачу, поворачивалась, глубоко дышала и, показывая горло, изо всех сил тянула "А-а-а-а". Потом почувствовала боль от укола, будто в детстве ужалила оса, и, напившись сладкого клюквенного морса, она опять опустилась в беспамятство, ярко мерцавшее разноцветными сполохами.

Николай пришел, когда все уже спали. По дороге он взял с собой Арцыбулина. Волконицкий знал, что тот будет просить об устройстве на работу. В ином случае он и встречаться не стал бы - устроить уволенного из органов и со дня на день выгнанного из партии было очень трудно и в чем-то даже небезопасно. Но он нуждался в помощи такого деликатного свойства, что вполне уравновешивало просьбу Арцыбулина.

– Если бы все было просто! - выпив и закусив объяснял Волконицкий. - Я однажды уже попробовал - позвонил в партком Авиауправления: мол, такое дело, увольте жену Христа ради. Так она мне такое устроила - чуть со свету не сжила. Нужно тоньше, и чтобы следов не было. Я по всякому прикидывал и решил: самое верное - через медицину. Найдут какую-нибудь болячку и отстранят от полетов. Медицина - вещь темная. Если есть два врача, то жди три мнения, то есть три диагноза. Короче, вот такой план. Сможешь воплотить в жизнь?

– Товарищи остались, в беде не бросили. Думаю, помогут, - покрутив пустой рюмкой, сказал Арцыбулин.

– А с тобой решим. Обязательно решим. Тут в Союзе писателей вакансия освободилась. Пойдешь директором Дома отдыха в Комарово? - спросил Волконицкий, насаживая на вилку скользкий от маринада гриб. - Давай еще по одной, больно хорошо идет: спокойно и с толком.

3.12 Слово к слову тянется

Для обсуждения планов решили собраться у Таланова. Тот жил рядом с Финляндским вокзалом, и от дома, где жил Рубашкин, туда шел двенадцатый. Петр мялся на остановке почти полчаса, пока не подкатил троллейбус. Ехали медленно, громоздкая машина, скрипя, раскачивалась на поворотах, подолгу застревала на перекрестках, и когда Рубашкин наконец добрался, все уже стеснились на кухне: Болтянский[44], Нестеров[45] и Петя Филиппов[46] утрамбовались на диванчике, Таланов сидел на краешке шаткой табуретки у входа, Дальше, в коридоре стояло еще несколько человек, и за их спинами Рубашкин почти ничего не видел.

В центре кухоньки, за столом по-хозяйски разместилась Марина Евгеньевна[47], а рядом с ней примостился некто Мигайлин - лет сорока, упитанный и лысеющий, с ярко-рыжей бородой на непомерно широком лице. В его присутствии Рубашкин ощущал какое-то смутное омерзение.

– Не понимаю, зачем ты к нему цепляешься, - как-то упрекнул Петра Филиппов. - Андрей Ильич - умный, интеллигентный человек…

– Приглядись: он ведет себя неестественно, со всеми так вежлив, что, чай можно пить без сахара, только вприглядку. И улыбка у него, - такая, знаешь, - медоточивая. Как деды говаривали: сверху мед, а снизу яд. Нельзя верить людям, которые ни с кем никогда не спорят. Гнусный он, что хочешь, говори, а я вижу - гнилой и гнусный! - не переводя дыхания, выпалил Рубашкин, и Филиппов не стал спорить, только пожал плечами.

Однако другие мнение Рубашкина не разделяли, и в последнее время Мигайлин присутствовал почти на всех совещаниях координационного совета ЛНФ. Впрочем, говорил мало, и, если его спрашивали, очень мило со всеми соглашался.

И теперь он молча кивал словам Салье, которая говорила размеренно, изредка останавливаясь, чтобы затянуться "Беломором", и тогда пепел летел вокруг и падал ей на кофту:

– Я не согласна! Незачем морочить людям головы теориями, пусть этим занимаются инструкторы из Обкома. Что больше всего волнует людей? Нехватка продуктов? Значит, мы выступаем за ликвидацию торгово-номенклатурной мафии! Люди устали стоять в очередях? Мы заявляем о необходимости срочных управленческих мер по борьбе с очередями!

– Марина Евгеньевна, все не так просто. Нас спросят, какие это меры, обязательно спросят, - возразил Нестеров.

– А мы ответим, что в первую очередь надо провести экономическую реформу, распустить колхозы и совхозы, а землю раздать всем, чтобы каждый кормил себя сам. И, главное, отстранить КПСС от власти, ликвидировать партийную бюрократию, освободить народную инициативу. Тогда появятся фермеры, купцы и предприниматели. Они уже появились! Взять некоторых наших кооператоров. Это готовый класс народных капиталистов, наша социальная база.

– Не любят у нас кооператоров, очень не любят. С этим надо считаться, - рассудительно заметил Таланов.

– Так я не для широкого оглашения говорю, а здесь, в узком кругу. Вы, Виктор Львович, разве не понимаете различий между публичной пропагандой и подлинными целями по обновлению всех сторон общественной жизни? - выпустив клуб дыма, промолвила Салье. - И, вообще, прошу обратить внимание на необходимость привлечения в наши ряды как можно большего количества участников кооперативного движения. Никакое политическое движение не может развиваться без средств. Нам нужны деньги на выпуск печатных материалов: листовок, плакатов и тому подобное. Необходимо наконец-то наладить выпуск нормальной газеты. Конечно, прибалты нам здорово помогают с печатью, большое им спасибо, но пора и самим что-то делать.

Она снова поднесла ко рту папиросу, окуталась густым дымом и энергично раздавила окурок в переполненной пепельнице.

– Предлагаю подытожить! Мы - общегражданский избирательный блок "Демвыбор-90" - и выступаем на выборах с набором четких и ясных лозунгов:

– ЗА ОБНОВЛЕНИЕ И ОЧИЩЕНИЕ СОВЕТОВ, ЗА ЭФФЕКТИВНЫЙ КОНТРОЛЬ НАД ИСПОЛНИТЕЛЬНОЙ ВЛАСТЬЮ!

– ЗА НОРМАЛЬНУЮ ЖИЗНЬ В НАШЕМ ГОРОДЕ!

– ЗА ЭКОНОМИЧЕСКИЕ РЕФОРМЫ, КОТОРЫЕ ДАДУТ НАРОДУ БЛАГОСОСТОЯНИЕ!

– ЗА СИЛЬНУЮ ДЕМОКРАТИЧЕСКУЮ РОССИЮ!

– Думаю этим ограничиться в той части, в которой мы "ЗА". Перейдем к следующей. Наш блок выступает:

– ПРОТИВ ВЛАСТИ ЗАСТОЙНОЙ ПАРТИЙНОЙ БЮРОКРАТИИ И НЕЗАСЛУЖЕННЫХ ПРИВИЛЕГИЙ ПАРТХОЗНОМЕНКЛАТУРЫ!

– ПРОТИВ РАЗЖИГАНИЯ НАЦИОНАЛЬНОЙ И ГРАЖДАНСКОЙ РОЗНИ!

– ПРОТИВ НИЩЕТЫ И БЕСПРАВИЯ!

– Куце получается, - после недолгого молчания сказал Болтянский. - Надо более подробно и яснее.

– Ни в коем случае! - возмущенно воскликнула Салье. - Чем меньше мы говорим, тем труднее нас шельмовать.

– Краткость - сестра политического таланта! - вставил Филиппов.

– Надо все же сказать, что мы собираемся делать, - предложил Нестеров.

– Да, я приготовила, - Салье взяла листок бумаги и, сощурясь, прочитала:

– ПРОВЕДЕМ РЕФОРМУ ЛЕНИНГРАДСКОГО СОВЕТА НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ.

– РАЗОБЛАЧИМ И ОТСТРАНИМ ОТ РЫЧАГОВ ВЛАСТИ ТОРГОВО-ПРОМЫШЛЕННУЮ МАФИЮ, СРАСТИВШУЮСЯ С ПАРТАППАРАТОМ.

– ОБЕСПЕЧИМ СБЕРЕЖЕНИЕ ЛЕНИНГРАДСКОЙ КУЛЬТУРЫ!

– Кто-нибудь добавит? - строго оглядев собравшихся, спросила Салье.

– Надо о жилье! Это больной вопрос, особенно для тех, кто живет в коммуналках и в общежитиях, - предложил Таланов.

– Добавим о жилье, - согласилась Салье и, записав на том же листе, прочитала:

– РАЗРАБОТАЕМ НОВУЮ ПРОГРАММЫ ЖИЛИЩНОГО СТРОИТЕЛЬСТВА И ВОПЛОТИМ ЕЕ В ИНТЕРЕСАХ ВСЕХ ГОРОЖАН!

– Что было про рычаги власти? Там как-то нехорошо звучит, - приподнявшись на цыпочки, спросил Рубашкин.

Салье посмотрела в его сторону, но не разглядела, кто спрашивал, и повторила лозунг.

– "Рычаги" - лишнее слово. Без него лучше: "…отстраним от власти", - предложил Рубашкин.

– А слона-то я и не заметила. Здравствуйте, Петр Андреевич! - разглядев Рубашкина, засмеялась Салье, и вслед за ней остальные. - С золотым пером демократического движения спорить не будем - убираем "рычаги"! Возражений нет? И, правда, так лучше:

– РАЗОБЛАЧИМ И ОТСТРАНИМ ОТ ВЛАСТИ ТОРГОВО-ПРОМЫШЛЕННУЮ МАФИЮ, СРАСТИВШУЮСЯ С ПАРТАППАРАТОМ!

– Если разоблачим, то отстранить мало. Надо записать: "посадим!" - сказал Болтянский.

– Правильно и совершенно верно! - вставил молчавший до сих пор Мигайлин. - Надо непременно пересажать всех зажравшихся партаппаратчиков, начиная с освобожденных функционеров на предприятиях и дальше - из райкомов, горкомов, вплоть до ЦК. Люди это одобрят.

– Могут упрекнуть, что мы призываем к репрессиям. Нельзя обещать кого-то посадить. Мы за правовое государство, где сажает только суд, - возразил Нестеров.

– Тогда выслать их на сто первый километр, пусть поднимают сельское хозяйство, - глядя на Нестерова, приветливо улыбнулся Мигайлин. - И туда же сотрудников КГБ, включая пенсионеров, которые запятнали себя преследованиями диссидентов и участвовали в сталинских чистках.

– Давайте запишем, что необходим открытый суд над КПСС, который законодательно запретит партийным работникам занимать государственные должности в органах демократической власти.

– И участвовать в политической жизни страны, - не переставая улыбаться, быстро добавил Мигайлин.

– Создадим международный трибунал с участием всего цивилизованного мира. Нацизм судили в Нюрнберге, а коммунизм будет осужден в Ленинграде! - воскликнул кто-то.

Все заговорили разом, и Рубашкин не мог уследить, кто что предлагает.

– "Мафия, срастившаяся с партаппаратом" - плохо звучит. Выговорить трудно, - улучив паузу, высказался Таланов.

– Виктор Львович прав. Это как-то не по-русски, - сказал Филиппов. - Данную формулировку надо переформулировать. Думаю, члены Редакционно-издательского совета со мной согласятся.

– Коллеги, наша сила - в неукоснительном соблюдении демократических процедур, - заговорила Салье, и все замолчали. - Поэтому давайте придерживаться регламента, за который мы все голосовали. Время, выделенное на принятие предвыборных тезисов, давно вышло. Чтобы не отвлекаться на частности предлагаю принять оглашенные лозунги за основу нашей концепции, передать их для шлифовки Петру Андреевичу и утвердить на следующем заседании Координационного совета. Будут другие предложения?

– Почему Рубашкину? Для чего тогда избирали Редакционно-издательский совет? - возмутился Филиппов.

– Запишем, чтобы Рубашкин представил материал в Редакционно-издательский совет, а Петр Сергеевич уже доложит результаты Координационному Совету, - дипломатично предложил Таланов.

– Вы согласны, Петр Сергеевич? - спросила Салье и, дождавшись пока Филиппов кивнет, заключила. - Ставлю на открытое голосование мое предложение с поправкой Виктора Львовича. Голосуют только члены Координационного совета! Кто за? Против? Воздержался? Принято подавляющим большинством, при двух "против" и одном воздержавшемся.

– Этим воздержавшимся, как обычно, оказался господин Болтянский! - оглядев собравшихся, пошутила Салье и, согнав с лица дружелюбную улыбку, продолжила. - Переходим к следующему по принятой повестке дня вопросу, который записан следующим образом: "О возможных нарушениях избирательного законодательства при выдвижении и регистрации кандидатов в народные депутаты всех уровней, выдвинутых от блока "Демвыборы-90".

– … и поддержанных! Марина Евгеньевна, мы проголосовали за "…и поддержанных"! - подсказал Болтянский.

– Не было никаких поддержанных, - с улыбкой возразил Мигайлин.

– А вам никто слова не давал, вы вообще не член Координационного совета! - вскричал Болтянский.

– Коллеги, не спорьте! Андрей Викторович прав, мы приняли так, как он говорит: "…выдвинутых или поддержанных блоком "Демвыборы-90", - прикрикнула на спорящих Салье и постучала карандашом по столу. - Предоставляю слово для доклада Андрею Ильичу Мигайлину…

– Он не член Координационного совета и по регламенту не имеет права голоса, - с сердитым лицом возразил Болтянский.

– Извините, коллеги, я ошиблась: не для доклада, а для справки. В нашем регламенте оговорено, что председательствующий может дать слово специалисту для оглашения справок, - поправилась Салье.

– Какой специалист? В выборах-89 он участия не принимал! - воскликнул Филиппов.

– Коллеги, не будем спорить, давайте заслушаем, Пожалуйста, Андрей Ильич!

– Пусть объяснит, почему одного и того же кандидата выдвигают по несколько предприятий и организаций, - громко сказал Болтянский и с довольным видом оглядел собравшихся.

– Начну с ответа на вопрос уважаемого Андрея Викторовича, - как ни в чем не бывало, Мигайлин поклонился Филиппову. - На выборах прошлого года, как справедливо заметил коллега Болтянский, выявилась закономерность: чем ближе был кандидат к партийным органам, тем больше у него было выдвижений…

– …не только к партийным, но и к гэбистским органам, - пробурчал Болтянский.

– … согласен, и к органам КГБ, - не переставая улыбаться продолжал Мигайлин. - Подоплека проста: тогда проводились окружные собрания, которые решали, кого из кандидатов допустить к выборам, а кого отсеивать. Ясно, что чем больше было у кандидата выдвижений, тем больше голосов "априори" он имел на окружном собрании. Таким образом партбюрократы обеспечивали преимущества своих выдвиженцев. Если коллега Болтянский помнит, то по Куйбышевскому округу один из кандидатов, кажется секретарь райкома, имел выдвижения от двух аптек, от Управления цензуры - Горлита, и, - представьте! - от четырех пожарных команд. Такой порядок сильно затруднял прохождение демократических кандидатов, и многие из них выбывали из борьбы. Сейчас ситуация совсем другая благодаря законодательно работе, проделанной Собчаком, Болдыревым, Щелкановым, Гдляном и Ивановым, Никольским и другими членами Межрегиональной депутатской группы. Окружных собраний больше нет, но в избирательном законе осталось множество белых пятен, которые дают возможность комиссиям произвольно отказывать кандидатам в регистрации. Соответствующих конфликтов в городе очень много. Как правило отказы в регистрации получают кандидаты, поддержанные Ассоциацией избирателей, обществом "Мемориал", блоком "Демвыборы-90" и, разумеется, - ЛНФ. Думаю, дело в том, что состав избирательных комиссий формируется партийно-советской номенклатурой и послушно исполняет ее волю.

Вывод из этого ясен: кандидаты прогрессивной направленности, отражающие демократические позиции должны заранее подстраховаться несколькими протоколами о выдвижении, чтобы в случае придирок не давать повода снимать их с регистрации. Возможности для этого сегодня есть: трудовые коллективы обрели достоинство и не идут на поводу у парткомов, и, самое главное, в городе возникло организованное гражданское движение.

– Открыл Америку! Тоже мне - специалист! - вскричал Филиппов.

– По регламенту на заслушивание справок отводится не больше трех минут, - громко сказал Болтянский.

– Основное я уже высказал. Благодарю за внимание, коллеги, - улыбаясь, развел руками Мигайлин.

– Но этого совершенно недостаточно! Мы должны выработать документ, такой окончательный документ…, - громко начал Филиппов, но его остановила Салье:

– Предлагаю принять сообщение коллеги Мигайлина в качестве рекомендации для наших кандидатов. Кто "за"? Против? Воздержался? Андрей Ильич! Запишите пожалуйста в протокол: "Принято простым большинством голосов".

Заговорили все сразу, и в возникшем шуме Рубашкин ничего не слышал.

– По повестке дня. Предлагаю… Коллеги, прошу внимания! - Салье повысила голос. - Остался главный вопрос: как мы отреагируем на митинг, созванный Обкомом КПСС. Перед этим объявляю перерыв на десять минут. Кто хочет курить, пожалуйста - на лестницу.

– Петр Андреевич, можно вас на минутку? - жестом приглашая его подойти и, протянула Рубашкину несколько исписанных от руки листов.

– Я подготовила статью о кооперативном движении. Попрошу вас, где надо, поправить и подготовить для опубликования.

– С публикацией будут трудности, - просматривая начало, заметил Рубашкин.

– В "Смене" напечатают. Я договорюсь с Югиным, мы его выдвинули в депутаты России, и он не посмеет отказать, - уверенно сказала Салье.

– Я тогда пойду домой, начну работать, - сказал Рубашкин, поглядев на часы: было без нескольких минут одиннадцать.

– Только не откладывайте, - велела Салье и повернулась к ожидавшему рядом Нестерову.

– Марина Евгеньевна, вчера суд закончился: Брусницын получил два года лагерей общего режима, - торопясь, сказал Рубашкин.

– Я знаю. Очень жаль, на выборах Роман Яковлевич мог бы очень пригодиться, - посмотрев через плечо на Рубашкина, сказала Салье.

– Адвокат будет подавать апелляцию. Мы можем провести демонстрацию протеста, опубликовать наше мнение. Это повлияет на пересмотр дела в горсуде.

– Брусницына осудили за наркотики. Вы хотите, чтобы демократов обвинили в том, что мы наркоманы? - неожиданно вмешался Мигайлин.

– Но ведь наркотики ему подкинули! За этой провокацией стоит КГБ, - воскликнул Рубашкин.

– А чем вы это докажите? - улыбнувшись, спросил Мигайлин.

– Я сам видел, я был у Брусницына во время обыска! - волнуясь, объяснил Рубашкин.

– Вы видели, как сотрудники КГБ закладывали наркотик? Нет, вы видели, как их обнаружили. Наши противники только и ждут повода, чтобы нас ошельмовать. Представьте, как по всему городу развешены плакаты: "ЛНФ покрывает наркоманов!"

– Пожалуй, Андрей Ильич прав. Заступаться сейчас за Брусницына политически нецелесообразно, - сказала Салье.

– Но Брусницын никогда не был наркоманом! - вскричал Рубашкин.

– Подождем окончания выборов, и тогда посмотрим, что можно сделать, - заключила Салье, и Рубашкин понял, что спорить бесполезно.

С трудом отыскав пальто и шарф, Рубашкин вышел и квартиры. На лестнице толпились курильщики, и желтоватый свет лампочки едва пробивался сквозь клубы папиросного дыма.

– У России собственное предназначение и уникальное геополитическое положение на перепутье между Востоком и Западом, - увлеченно размахивая горящей сигаретой, говорил Мигайлин[48].

– Свобода всегда приходила к нам с Запада, а кнут и нагайка - с Востока, - проходя мимо, заметил Рубашкин и не стал слушать, что говорят другие.

Тротуары высушило, но воздух был свеж от запаха талого снега. Небо очистилось, и в темной глубине мерцали редкие звезды, дул слабый ветер. Припомнив, откуда днем светит солнце, Рубашкин решил, что завтра будет ясная погода: восточный ветер редко приносил тучи и ненастье.

– ОТРЕШИМ ТОРГОВО-ПРОМЫШЛЕННУЮ И ПАРТИЙНУЮ МАФИЮ ОТ ВЛАСТИ! СОВЕТЫ БЕЗ КОММУНИСТОВ И БЮРОКРАТОВ! - Рубашкин подумал, что именно так должен звучать лозунг, о котором сегодня так долго спорили.

3.13 Из крана капает вода, его вчера закрыть забыли

Было без четверти двенадцать, когда Рубашкин вернулся домой. Катя и Настя уже заснули, было тихо, только изредка слышался шорох шин проезжавших под окнами легковых автомобилей. Спать не хотелось, и Рубашкин поставил на плиту чайник. Пока закипала вода, он заправил бумагу в пишущую машинку и закурил сигарету.

Но что-то отвлекало. Сосредоточившись, Петр заметил, что из неплотно завернутого крана гулко падали капли. Он машинально попробовал отсчитать ритм, но паузы между ударами менялись, как в каком-то стихотворении. Стихи назойливо привязались еще по дороге в троллейбусе, и Петр, сам того не желая повторял про себя:

Слова и ударения наползали друг на друга, смысл был непонятным и неправильным: почему гудки возникали среди болот и почему "красных"? Болота не бывают красными, даже осенью они покрыты желто-зеленой ряской и мхом, а болотная клюква - она редкая и не дает окраски. И вдруг - такси? Откуда на болоте появилось шоссе и на нем такси, зачем оно? Перед глазами возникли зимние, зимние дюны и вдалеке, между соснами - стылая гладь заснеженного льда на Финском заливе. Петр не мог уловить, каким причудливым воображением созданы эти строчки, но они безусловно были красивыми, он не сомневался, мучительно пытаясь припомнить, что дальше.

Чайник закипел, и перед тем, как налить кипяток в чашку с растворимым кофе, он изо всех сил закрутил капающий кран. Непонятное стихотворение тут же выпало, будто смылось из памяти.

Кофе был неприятным, с каким-то ячменным привкусом, как в буфетах провинциальных станцийй. Отставив чашку, Петр разложил на столе рукопись, которую дала Марина Евгеньевна. Читалось легко, но писала не Салье, ее почерк Петр знал. Написанное нельзя было назвать статьей, скорее выписки из разных источников.

Наиболее связным и законченным выглядели страницы о кооперативном движении:

Несколько страниц заняли пространные рассуждения о врагах перестройки, их количестве и социальном составе. Восемнадцать миллионов руководителей производства и разного рода управляющих. Более двадцати миллионов - в теневой экономике. Их перечень начинался с парикмахеров, массажистов, репетиторов и сапожников. Туда же были отнесены сантехники, портные, работники автосервиса, слесари, электромонтеры и даже врачи.

Работники торговли и государственных предприятий обслуживания были выделены в отдельную категорию - свыше десяти миллионов.

Неизвестным осталось количество тех, кто работает в партийном, профсоюзном и комсомольском аппарате, служит в армии, в милиции и КГБ, а также занятых в военно-промышленном комплексе.

Рубашкин заглянул в свой блокнот, где были записаны недостающие цифры, и на клочке бумаги сложил в столбик. Получилось около 90 миллионов, почти три четверти трудоспособного населения, - перестройка и продвижение экономических реформ означали значительное ухудшение условий их жизни.

В рукописи была явная несуразица: выходило, что рыночные реформы противоречили интересам большинства населения. Поколебавшись, Рубашкин вычеркнул все цифры и названия рабочих профессий. От этого образ врагов перестройки потускнел и размылся, потерял осязаемость, сузившись до известных, ставших обыденными очертаний: совпартноменклатура и КГБ!

Неожиданно вспомнился Горлов. С одной стороны - типичный работник военно-промышленного комплекса, с другой - удачливый кооператор. Светочка Петрова, с которой Рубашкин иногда встречался в метро, рассказывала, что недавно Борис вдруг выдал подчиненным по сто-двести рублей. Сказал, что была удачная сделка, и что надо делиться с друзьями. Доброты у него не отнимешь, Горлов никогда не был жадиной, всегда выбивал у начальства повышенные премии.