Площадь диктатуры

– Думаю, с Волконицким…

– Знаю, проверенный кадр. Волконицкого поручим Волкову. Где Волков?

– Здесь, товарищ полковник!

– Встретишься с товарищем из Обкома, аккуратненько проинформируешь - без лишнего. Мол, есть определенные наработки, скоро будет реализация, надо готовиться. Понятно?

– Понятно!

– А учитывая корневое родство фамилий закодируем всю эту линию простенько, но со вкусом: "Волкоебы", - нахмурившись сказал Косинов и, дождавшись, пока все отсмеются, поправился: "Чего, черти, смеетесь? Я сказал - "Волкодавы!". Выждав паузу, он улыбнулся, и, глядя на него, офицеры грохнули дружным хохотом. Шум был такой, что в комнату заглянул дежурный, но, убедившись, что все в порядке, успокоился.

* * *

Поздно вечером следующего дня в Обкоме еще светились окна. Первый секретарь приказал не расходиться сотрудникам нескольких ведущих отделов. Через приемную, где уже час томился начальник УКГБ генерал-майор Сурков, то и дело сновали люди, на столе у секретаря беспрерывно трезвонили телефоны.

– Готовимся к Пленуму, - сказал вышедший от Гидаспова второй секретарь Ефремов. И добавил, кивнув на дверь в кабинет: "С нашим не соскучишься!"

Гидаспов освободился только в начале двенадцатого. Он был невелик ростом, но в полутьме огромного кабинета - горела только настольная лампа над зеленым сукном столешницы - выглядел большим и значительным. Несмотря на позднее время, секретарь Обкома был бодрым и даже, показалось Суркову, веселым.

– Посмотрел ваши наработки, - выйдя из-за своего стола и усаживаясь напротив, сказал Гидаспов. - Если связи с заграницей давно известны, то почему медлите? Наши ребята из идеологического отдела еще летом сигнализировали, что демократы готовятся к активным действиям, добывают оружие, готовят отряды боевиков. Не понимаю, почему КГБ в стороне?

Сурков знал, что никаких складов с оружием нет и, что агитация за немедленное свержение Советской власти распространяется среди контингента специально, но говорить об этом было нельзя.

– Вчера было рано, завтра будет поздно. Вынуждены работать, исходя из конкретной оперативной обстановки. Нужно выявить и нейтрализовать всех, кто опасен. Иначе вершки сорвем, а корни останутся, Борис Вениаминович, - осторожно возразил он.

– А я и не собираюсь вникать в вашу оперативную обстановку. У вас есть участок работы - вот и работайте. А что касается конкретики… Я утром звонил Михаилу Сергеевичу. Он в принципе одобряет решительные меры, но предупредил, чтобы не получилось, как у медведя в посудной лавке.

– У слона, Борис Вениаминович, - поправил Сурков.

– Чтобы не спорить, как у крупного рогатого скота, - повысил голос Гидаспов. - Мешать вам не буду, но требую одного: чтобы результаты, как вы говорите, реализации имели нужный масштаб и положительный общественный резонанс. Понятно?

– Так точно, Борис Вениаминович, понятно!

– Еще одно. Наш управделами рвется свой банк завести, чтобы кооператоры там счета держали. Мысль правильная. Будем знать, что в этой сфере творится и, если что, всем, кому надо, кислород перекроем. Как Ленин призывал: "Учитесь хозяйствовать!" Милицией и спецназом сыт не будешь. Надо кончать вольницу с кооперативами, брать их под контроль. Экономическую контрразведку создал? Не отпирайся - создал. Вот, пусть делом и займутся. Короче, свяжись с Кручинкиным и подключай своих.

Сурков снял трубку спецсвязи, едва уселся в машину.

– Начинайте! Санкцию даю, - буркнул он и, убедившись по ответу, что понят правильно, отключил аппарат.

– Товарищи офицеры! - повесив трубку, прикрикнул Косинов, и все замолчали. - Решение принято: работаем по первым двум объектам. Никому не расслабляться, действовать по утвержденному плану. Всех поздравляю с началом реализации. Успеха!

* * *

Горлов почти проснулся. Было темно и тихо, а будильник все не звонил.

– Разве сегодня выходной? - сквозь дремоту подумал он и тут же вспомнил, что начался отпуск. Нина еще спала, свернувшись клубком к стенке. Стараясь не шуметь, Горлов пошел на кухню, по дороге заглянув в комнату к детям.

– Ты уже совсем встал? Можно я с тобой? - шепотом спросил Никита, и не дожидаясь ответа, пошлепал следом.

Горлов поставил греться молоко и заварил кофе.

– Мы на елку сегодня поедем? Маша дразнится, что там настоящий зайчик живет, но я ей не верю - ведь я уже вырос, не маленький.

– Сегодня поедем. Там белки живут, а зайчика может и не быть, зайцы в лесу живут.

– И лисички?

– … и лисички, и ежата, и медвежата с оленятами, - отвечал Горлов. - Давай от маминого пирога по кусочку отрежем?

– Давай мне два кусочка отрежем, он большой, всем хватит, и еще Маше останется.

Пирог был накрыт белым льняным полотенцем, и Горлову показалось, что он еще теплый.

– С малиновым вареньем. Помнишь мы с тобой на даче собирали малину? Собрали, сварили, а теперь - пирог.

– Это значит - Новый Год! - сказал Никита и, прожевав, вдруг признался: "Я думал и решил, что ты самый хороший папа, и я больше никогда не буду".

После завтрака Горлов включил телевизор. По случаю начала школьных каникул показывали "Золотой ключик", старый черно-белый фильм с писклявым Буратино и подлым Дуремаром.

Никита уснул в самом конце, когда счастливые куклы улизнули от Карабаса-Барабаса на большом воздушном корабле с раздутыми от ветра парусами.

– Что же ты не разбудил? - запахивая халат, спросила Нина. - Собираться пора, а все сплю и сплю. Господи, я полночи мучилась, пирог на Новый Год пекла, а вы уже отметились.

– Все равно резать придется, целым не довезти, - нашелся Горлов. - Пойду будить Машу, часа через полтора выйдем.

На вокзал успели к полудню. Вагон был полупустым и светлым от лежавшего на полях снега. Редкие снежинки бились в окно, а мимо неслись голые рощи и дачные домики с вьющимся из труб голубым дымом.

От Белоострова вдоль железной дороги потянулось шоссе с грязным и мокрым асфальтом. Машин почти не было, но после остановки в Солнечном неспешную электричку обогнали две одинаковые черные "Волги". Они ехали так быстро, что, глядя на них, Горлов подумал, будто поезд стоит на месте.

– Приехали, на следующей выходим, - захлопнув книгу, сказала Нина, и они стали собираться.

У станции Репино одна из машин притормозила и, повернув, покатила по улицам безлюдного поселка, пока не остановилась у центрального входа в пансионат "Репинский". Другая дважды мигнула дальним светом и понеслась дальше, в поселок "Комарово", где на государственных дачах круглый год жили члены Союза писателей, композиторы и академики.

2.3. Ель, моя ель, словно Спас на Крови…

Выезжавшая из ворот пансионата черная "Волга" обдала их крошевом мокрого снега.

– Грязь нельзя размазывать, подожди, пока высохнет, - сказала Нина, и они гуськом пошли по вытоптанной тропинке к главному корпусу.

– Горлов? - разглядывая путевки, удивленно спросила девушка в регистратуре. - Я вас совсем не таким представляла. Одну минуточку, сейчас узнаю.

– Для вас зарезервирован директорский люкс. В нем две комнаты, вы с женой будете спать на тахте, а дети - в спальне, очень удобно. Заполните бланки, - вернувшись, сказала она.

Номер был на втором этаже, в самом конце коридора. Комнаты были разделены прихожей. Сбоку были ванна и туалет, а за ними - маленькая кухня с электроплитой и новым холодильником "Саратов".

– Довольна? - спросил Горлов, когда они с женой остались одни.

– Смотри, нам даже елку приготовили, - сказала Нина. На угловом столе действительно стояла синтетическая елочка.

– Я потом ее к детям отнесу, чтобы подарки положить, а пока спрячу, - сказал Горлов.

После обеда он взял с собой Никиту, и они пошли гулять. Было тихо и сумрачно, снег мелко сыпался сверху. Проваливаясь на слабом насте, они добрели до берега. Вдалеке над полоской еще не замерзшей воды совсем стемнело, а растущие над кромкой льда сосны казались черными. Елка нашлась неподалеку. Она росла на укромной полянке между дюнами, пушистая и уютная.

– Вот она, вот! Я ее во сне видел! - закричал Никита.

– Давай все приготовим заранее, а елку украсим завтра, - сказал Горлов. Он уже присмотрел груду деревянных ящиков на заднем дворе за столовой. Из ящиков Горлов сложил на поляне нечто вроде стола и Никиткиной лопаткой засыпал снегом, чтобы никто не заметил.

После ужина Маша с Никитой угомонились. Вслед за ними улеглись и они. Белье было свежим и хрустело от жесткого крахмала. Горлов лежал, привыкая к необычной тишине, только в батареях шуршала вода, а по потолку и стенам медленно ползли едва заметные блики. Потом он услышал в коридоре чьи-то шаги, а сверху донеслась музыка.

– Ты еще не спишь? - шепотом спросил он и, не дождавшись ответа, обнял жену.

Утром крепко подморозило и ненадолго выглянуло солнце. Горлов выпросил у коридорной ведро и залил склон водой из полыньи. К вечеру лед схватился, и получилась отличная горка, на взятых напрокат санках дух захватывало.

За обедом симпатичная женщина, сидевшая в столовой за соседним столом, вдруг позвала встречать Новый Год у них в комнате.

– Не хочу в комнату, хочу в лес! - закричал Никита.

– Извините, мы уже обещали, - сглаживая неловкость, сказала Нина.

Елку решили наряжать вечером и около десяти вышли, нагруженные сумками.

– Холодно, пойду, возьму ветровку, - подмигнув Нине, сказал Горлов. Вернувшись, он вынул из чемодана мешок с подарками и положил его рядом на тумбочку у Машиной кровати. Хлорвиниловая елочка уже стояла там же, густо посыпанная белой пудрой.

Надевая ветровку, Горлов обнаружил в кармане пакет. Под несколькими слоями старых газет обнаружилась спичечная коробка, а в ней - целлофановый конвертик с белесым порошком. Он не был похож на соль, но Горлов все же осторожно лизнул краешек. Вкус был незнаком, и, подумав, что это точно не соль, он выкинул коробок в урну возле лифта, а газеты взял с собой - пригодятся разжигать костер.

К полуночи все было готово. С первым ударом курантов все гуськом съехали с горки, внизу свалились в кучу, но перед двенадцатым ударом Горлов успел вскочить на ноги и открыть шампанское.

– С Новым Годом! - хором закричали Маша с Никитой.

– С Новым Годом, с новым счастьем! - тихо повторила Нина, а Горлов вспомнил, как мечтал провести праздники уже в Челябинске. И в первый раз эти мысли не вызвали сожаления.

– Не вышло, и черт с ними. Мне и здесь не хуже, - подумал он.

* * *

Разбудили его на рассвете. Было почти десять утра, когда Горлов проснулся от резкого стука. За дверью стояло трое милиционеров и их соседка по столовой с мужем.

– Горлов Борис Петрович? - шагнув через порог, спросил майор, видимо старший. - Нам надо осмотреть ваши помещения, вот ордер на обыск.

– Да, зачем ордер, осматривайте, если нужно, я только оденусь, - Горлов пошел в спальню, один из милиционеров двинулся вслед за ним.

– Подождите, жена оденется, - Горлов хотел закрыть дверь, но милиционер тут же придавил его к стене.

– Не положено, - сказал он, и Горлов понял, что спорить бесполезно.

– Подай мне халат, - Нина проснулась сразу и, показалось, что она совсем не волнуется.

– Минуточку! - милиционер перехватил одежду и нарочито медленно осмотрел карманы халата, потом женское белье.

– В чем дело? Что вы ищите? - возмутился Горлов.

– Борис Петрович, в присутствии понятых вам предлагается добровольно выдать оружие, боеприпасы, отравляющие и наркотические вещества, антисоветскую литературу, а также иные предметы, запрещенные к хранению и распространению на территории СССР, - сказал майор.

– Какие боеприпасы? У меня только перочинный ножик - вот он, пожалуйста.

– Товарищи понятые, подойдите ближе: нож складной, с черными пластмассовыми накладками, с обеих сторон изображена фигура собаки… нет, запишем - бегущего животного. Длина лезвия шесть с половиной, ширина - около двух с половиной сантиметров. Что еще?

– Больше ничего нет, - растерянно ответил Горлов.

Толкаясь, осмотрели туалет, ванну, больше часа рылись в чемодане и в сумках.

– Должно быть здесь, надо посмотреть на вешалке, - неожиданно воскликнула соседка. Ее лицо и шея покрылись красными пятнами, она все время теребила поясок платья.

– Тише, - толкнул ее муж.

– Давайте посмотрим в прихожей, - согласился майор.

– Вот же она! - закричала соседка.

– Это ваша куртка? - как-то вкрадчиво спросил майор, снимая ветровку с крючка.

– Понятые, внимание! - майор осторожно обшарил карманы. Кроме носового платка, пробки от шампанского и спичек там ничего не было.

– Смыв надо сделать, - сказал один из милиционеров.

– Да она же вся промокла, - ответил другой и повернулся к Горлову. - Почему куртка мокрая?

– В снегу была, потом растаяло, - ответил Горлов.

– Все-таки смыв сделать надо!

– Вам надо, вы и делайте, - вдруг окрысился майор, - а у нас и так дел хватает. За ночь четыре кражи и две групповых драки с ножевыми и нанесением тяжких.

Маша с Никитой испуганно выглядывали из-под одеял, но их комнату осматривали как-то наспех, больше для проформы.

– Ну, ладно, пора заканчивать, - огорченно сказал милиционер и направился к выходу.

– А протокол? Кто протокол писать будет? - крикнул ему вслед майор.

– Да, протокол обязательно, - вспомнив, что рассказывал ему Рубашкин, сказал Горлов.

– Понятые! Понятым остаться! - рассвирепев, заорал майор, но их соседи вышли, сделав вид, что не слышат.

– Что же делать? Без понятых протокол недействителен…

– Давайте акт составим, что понятые ушли без разрешения, - предложил Горлов.

– Нужно им мое разрешение, как прошлогодний снег, - буркнул майор и, наконец-то сняв шинель, уселся за стол. Промучились еще час, измарав листов десять, а под конец выяснилось, что фамилии понятых майор не знает. Горлов догадался сбегать в регистратуру. Оказалось, что соседей только что увезла милиция, но их фамилию сказали.

– Ну и хрен с ними, Федосеевы - так Федосеевы - майор чуть было не плюнул на пол, но вовремя сдержался.

– А вас-то как зовут, - подписывая протокол, спросил Горлов.

– Что я? Я человек известный. Майор Иван Иванов из 81-го отделения, меня здесь вся шпана за версту по походке узнает. Давай выпьем на посошок.

Горлов мигнул Нине, и она принесла запасенную на всякий случай бутылку водки. Разлили по полстакана и, закусив взятыми из холодильника бутербродами, добавили столько же.

– Скажи, Ваня, что все-таки искали? - слегка захмелев, спросил Горлов.

– Что было, того не было! Если ты не знаешь, и не надо! Не положено знать! Хороший ты человек, Боря. Хорошо, что все пронесло, но больше не попадайся, - майор очень быстро покраснел и стал заплетаться.

– Если что, звони в отделение, звони, Боря, милиция своих не сдает, - говорил он, путаясь в рукавах шинели. На прощание они обнялись и договорились как-нибудь вечерком посидеть без суеты.

– Моего друга не обижать! - рявкнул он на кого-то в коридоре.

– Они больше не придут? - выглянул из своей комнаты Никита.

– Не придут, одевайся скорее, а то на ужин опоздаем, - Горлов взял сына на руки и отнес на кровать. Мешочек с подарками лежал нетронутый.

– Чем вы елку обсыпали?

– Маша на кухне нашла, - зевнув, ответил Никита.

Горлов послюнил палец и лизнул прилипшие крупинки. Вкус был такой же, как у выброшенного вчера порошка.

– Гадость, надо вытряхнуть и вымыть, - решил он и понес елку в ванну.

* * *

– Оставьте, после посмотрю, - едва сдерживаясь, буркнул Косинов застывшему перед ним Федорову.

– Разрешите идти? - хмуро спросил тот.

– На белом катере…

– Не понял, товарищ полковник.

– К вашей матери на белом катере! Теперь понял? Иди!

Косинов, взял оставленный Федоровым документ и, морщась, подписался.

АКТ

Комиссия в составе начальника отдела тов Косинова Б.В., зам. начальника отделения Воронкова П.К. и старшего оперуполномоченного Федорова А.М. составили настоящий акт в том, что в ходе оперативных мероприятий по КСО "Дымок" использовано и безвозвратно израсходовано 12,5 (двенадцать с половиной) граммов специального средства категории "Ц".

Данный материал подлежит списанию с ответственного хранения склада особо ядовитых и наркотических препаратов медсанчасти УКГБ по Ленинграду и Ленинградской области…

2.4. Уводили его на рассвете

Новый год встречали три дня подряд, а утром 4-го Рубашкин ясно почувствовал, будто был голос свыше: пора завязывать. Звали еще и во много мест сразу, но он уже давно обещал приехать к Брусницыну в Комарово, и лучшего повода отвертеться от застолий не было. Уехал, и - все, с концами!

Погода была подходящей: тихая, с легким морозцем. За полчаса ходьбы от станции хмурь, как рукой, сняло. Тропинка к крыльцу была плотно утоптана, а дверь в сенях незапертой.

– С горячим литературным приветом! - войдя, громко сказал Рубашкин и тут же осекся. В комнате было не протолкнуться: несколько милиционеров и один в штатском. У окна сидела пожилая соседка Брусницына, по ее лицу катились капли пота - крупные и очень заметные.

– Вот и второй понятой, - сказал штатский и повернулся к Рубашкину: - Задерживаетесь, товарищ, ведь к часу договаривались.

– Я не понятой, я в гости, - сказал Рубашкин.

У него тут же отобрали паспорт и посадили в угол.

– Придется подождать до конца обыска, - сидевший за столом майор повернулся, и Рубашкин его узнал. Это был муж учительницы, которая работала в одной школе с Катей. Они познакомились на какой-то вечеринке, где были одни женщины и, выпив, хорошо поговорили. Майор, видно, тоже узнал Рубашкина и едва заметно покачал головой: дескать, не признавайся.

Наконец, пришел второй понятой. Пожилой человек - бледный с трясущимися руками.

– Что же вы так волнуетесь? Обыск ведь не у вас, - сочувственно сказал Рубашкин.

– Вы не понимаете, не понимаете…

– Прекратить разговоры! Всем молчать! - прикрикнул один из милиционеров.

– Какое вы имеете право? - начал Рубашкин, но его прервали:

– Еще одно слово и будете арестованы за оскорбление сотрудников милиции! - обернувшись, не сказал, а скорее прошипел штатский.

– Но вы же не в форме, а мы не лягушки, чтобы молча квакать, - возразил Рубашкин.

– Да, уж вы помолчите, гражданин Рубашкин, э-э-э, Петр Андреевич, - заглядывая в паспорт, сказал майор.

– Иванов, Ваня Иванов, а его жену зовут Ира, она преподает биологию, - вспомнил Петр.

– Федоров, обыщи этого, - показав на Петра, сказал штатский.

– Не имеете права меня обыскивать, у вас ордера нет, - крикнул Рубашкин. Он не на шутку испугался, поскольку привез с собой целый портфель разных бумаг.

– Я сказал - досмотреть!

– Товарищи! Подтвердите, что он сказал - обыскать, - обратился к понятым Рубашкин. Те дружно кивнули.

– Хватит! - неожиданно грохнул кулаком по столу майор, - пора начинать. Гражданин Брусницын, арестован ваш приятель, некто Половинкин…

– Кто-кто? - переспросил Брусницын и тут же добавил: - Никогда не знал такого.

– Санитар Куйбышевской больницы, где вы недавно лежали. Он арестован за хищение наркотиков. Свидетели утверждают, что вы с ним находились в приятельских отношениях и вместе ходили курить. Вот, в его показаниях так и написано: "Передавал наркотики для перепродажи Брусницыну, а он хранил их на своей даче в поселке Комарово, там у него хранится много наркотических веществ…"

– Нет у меня наркотиков! Найдете - все ваши, - сказал Брусницын.

– Предлагаю добровольно выдать наркотические вещества, оружие, боеприпасы и антисоветскую литературу, а также иные предметы, запрещенные к хранению и распространению на территории СССР, - сказал майор.

– Нет у меня ничего, - повторил Брусницын. Он все время глядел куда-то в сторону, стараясь не встречаться взглядом с Рубашкиным.

Два милиционера и штатский разбрелись по комнате, а Иванов остался за столом, держа наготове шариковую ручку, Обыскивающие не столько искали, сколько делали вид. Один из них зачем-то развинтил тюбик губной помады, столбик выпал под его ботинок, на полу осталось густое бордовое пятно.

– Осторожно, брюки не замажь! - сказал кто-то. Так продолжалось минут десять, пока низенький с погонами капитана не подошел к книжной полке.

– Там мои книги! - воскликнул Брусницын.

– Книги видим, а это, объясните, что? - сказал капитан, доставая с полки картонную коробочку. - Товарищи понятые! Убедитесь: коробка из-под папирос "Казбек", внутри пакетик, завернутый в фольгу. Разворачиваем… так! В пакетике - порошок светло-серого цвета. На вкус пробовать не будем! Все видели? Гражданин Брусницын, что скажете?

– Вижу впервые! Может, Рита знает? - хрипло сказал Брусницын.

– Ваша жена задержана с точно таким же порошком, и, уверен, уже дает показания, - сказал штатский. - Записали в протокол, товарищ майор?

– Записал, - хмуро откликнулся тот.

– Надо еще поискать в книгах! Смотрите внимательно - нет ли там наркотических бланков?

– Э-э, да тут заграничные издания! Что будем делать?

– Это не по нашей части, - ответил Иванов.

– Брать все подряд, потом разберемся, - приказал штатский и откинул крышку пианино.

– Осторожно - взорвется, - не выдержал Рубашкин, заметив, с какой ненавистью посмотрел на него штатский.

– Доиграешься, гад, - сказал он.

К четырем часам обыск подошел к концу. Штатский и капитан устроились по обе стороны от писавшего протокол майора и по очереди диктовали список изъятых книг. Рубашкин расслышал фамилию штатского - Арцыбулин.

Наконец позвали понятых, и те расписались.

– Все, обыск окончен. Собирайтесь, Брусницын, вы задержаны, - сказал майор и повернулся к Рубашкину, протягивая его паспорт.

– Этого тоже заберем, - сказал Арцыбулин.

– Мне он на фиг не нужен. Хотите - к себе забирайте - огрызнулся майор.

– Охота тебе, Володя, с этим придурком возиться? В плане он не прописан, а уже вечер. После разберемся, куда он, на хер, денется? - сказал один из милиционеров.

– Откройте портфель для порядка, - приказал Рубашкину майор, и Петр открыл портфель так, чтобы другие не видели.

– Водярочка с винтом и закусь в газете, - обрадованно сказал Иванов, порывшись среди содержимого портфеля.

– Возьмите, товарищ майор, устали ведь, - сказал Рубашкин, доставая бутылку "Столичной".

– Ты совсем тронулся, взятку предлагаешь? - закричал майор, и на его лбу выступили капли пота.

– Какая взятка? Не обратно же везти, - оправдывался Рубашкин, доставая вторую бутылку.

– Кончайте дискуссию! Задержанного - в машину, понятые - свободны! - скомандовал низенький капитан, и когда те вышли, повернулся к Рубашкину: - Если заложишь, в говне утоплю!

– Разве вы без меня будете? Как же я заложу, если сам буду пить? - искренне удивился Рубашкин, а тем временем Иванов уже успел вынуть из серванта стаканы. На всех не хватило, и вернувшемуся с улицы лейтенанту налили в кружку. На закуску разломали, взятые Рубашкиным из дома бутерброды.

– В каких частях служил? - спросил лейтенант.

– Радиолокационные средства наземной артиллерии, - ответил Петр. Выпить хотелось отчаянно, до дрожи.

– За что пить будем? - спросил капитан и неожиданно пропел: - Артиллеристы! Сталин дал приказ! - От его злости к Рубашкину и следа не осталось.

– За гвардейскую, орденов Кутузова и Боевого Красного Знамени Красносельскую мотострелковую дивизию, - рявкнул Рубашкин и, не дожидаясь остальных, залпом выпил.

– Что я говорил? Наш человек! - сказал майор Иванов. Прежде, чем съесть, он с удовольствием понюхал хлеб, и его лицо стало благостным.

Он тут же налил снова - всем поровну, грамм по сто. Бутылку с оставшимся на донышке сунул в карман: "Дам задержанному, а то не по-людски получается". Никто не возразил.

– Надо бы убрать, - выпив, сказал Арцыбулин.

– Здесь теперь долго никого не будет, - махнул рукой капитан. - Поехали, нам еще в Управление нужно.

Высыпали гурьбой на крыльцо и милиционеры долго возились, запирая и опечатывая дверь.

– Ну, бывай, артиллерист, - майор хлопнул Рубашкина по плечу и, оглянувшись, подмигнул, - да, смотри, больше не попадайся.

Иванов сел в сине-желтый "Газик", остальные набились в черную "Волгу" с двумя антеннами на крыше.

"Газик" пробуксовал в снегу, и в последний момент Рубашкин увидел в заднем, зарешеченном окне Брусницына.

* * *

– С какой стати с чужим объектом пить вздумал - невтерпеж стало? Этот Рубашкин - один из главных фигурантов, по оперучетам числится за Коршуновым, - сказал сидевший на переднем сиденье Арцыбулин.

– Откуда узнал? - спросил Неверхов. Он служил в том же отделении и вовсе не был капитаном милиции.

– Откуда? От верблюда! Как отписываться будем? - раздраженно бросил Арцыбулин, уводя разговор от скользкой темы, и Неверхов понял, что тот узнал про Коршунова окольными путями.

– Напишем, как установление первичного контакта и запросим по учетам, а, что ответит инициатор, там посмотрим, - в отличие от Арцыбулина Неверхов не назвал Коршунова - он недолюбливал обоих - и, хитро ухмыльнувшись, в темноте никто не видел, толкнул локтем соседа: дескать, запомни, как Арцыбулин прокололся[14].

Асфальт подсох, и ехали быстро. На обгонах водитель включал маячок и пугал мешавших сиреной. Остаток пути молчали. Неверхов задремал, привалившись к дверце, остальные думали о своем. Никто не вспомнил задержанного Брусницына и, тем более, - майора милиции Ивана Иванова, часто позволявшего себе выпить с кем придется отнюдь не в интересах службы.

2.5. С вещами! На выход!

Сказать, что Рубашкин испугался, - значит, не сказать ничего. Это был не просто страх, а нечто совсем иное, сродни внезапной болезни, когда мутится голова, подгибаются ноги, и намокшее потом белье холодит до дрожи, будто промерз под проливным ливнем. Он вспомнил, как поучал Борю Горлова обращаться с гэбэшниками, и стало стыдно. Машины уехали, а он все еще стоял у крыльца перед запертой и опечатанной дверью. Уже совсем стемнело, в домах на пустой, будто вымершей улице было темно, но вдоль заборов горели редкие фонари, и от усилившегося к ночи мороза щипало лицо.

Осторожно оглядываясь, он поднялся на крыльцо и сорвал с дверей бумажку с печатью.

"Откуда они узнают? Скажу, что ничего не видел, и все", - подумал он, огибая дом, чтобы не выходить на улицу. Пробравшись через дыру в прогнившей изгороди, он выбрался в занесенный снегом кустарник. Летом он казался густым и непролазным, а теперь сквозь голые и жесткие ветви просматривалось насквозь, и вдалеке над железной дорогой зеленел глаз светофора.

Ему все время казалось, что кто-то подсматривает, продираясь и проваливаясь в сугробах, он то и дело останавливался, но вокруг было тихо, только шумело в ушах от собственного дыхания.

"Куда же я с этими бумагами?", - он даже вздрогнул, вспомнив, что было в портфеле. Кроме программ и заявлений нескольких новых партий, листовок "Демократического Союза", - он давно обещал их Брусницыну, - там были списки первичных организаций "Народного фронта" с адресами и телефонами всех активистов. Петр должен был отдать их Таланову еще до Нового Года, а теперь клял себя за разгильдяйство. Он подумал, что ни в коем случае нельзя везти их в город, за ним, конечно, следят и перехватят по дороге.

Примяв снег, он ссыпал бумаги в ямку и забросал их ветками. Уйдя на несколько шагов, он снова испугался и повернул назад. Вокруг по-прежнему никого не было, Петр одну за другой зажигал спички, пока не занялось. Язычки огня едва поплясали, вдруг вспыхнуло разом так, что пламя метнулось выше кустов, а его опалило жаром. Бумаги горели долго, он ворошил их палкой, искры и пепел летели вверх и опадали на почерневший снег рядом, а когда потухло, темнота обступила со всех сторон, только высоко в небе льдисто мерцали звезды.

Перед тем, как подойти к станции, Петр долго оттирал снегом лицо и руки, ему чудилось, что сажа и копоть намертво въелись в кожу, и все это увидят. Однако на перроне почти никого не было. Петр доехал до Финляндского вокзала и, смешавшись с редкой толпой, дошел до остановки. Двенадцатый подошел удивительно быстро, он вскочил в него в последний момент, когда троллейбус почти тронулся.

– Тебе звонили из Москвы: у них кто-то в командировке, и завтра ты должен быть в Смольном, вот, я все записала, - сказала Катя, как только он вошел в квартиру.

В последнее время Рубашкин печатался, где только мог, и даже стал внештатным корреспондентом трех центральных изданий, в том числе профсоюзной газеты "Труд". Начальник ее Ленинградского корпункта Петя Котов хорошо относился к Рубашкину и очень помогал. Уезжая в командировку, он, видимо, дал редакции рубашкинский телефон, и завтра в двенадцать надо было придти в Смольный на встречу Гидаспова с журналистами.

– Толковая у меня жена, - сказал Петр, прочитав записку.

– Только муж - бестолочь, - скривилась Катя. - Работу бросил, болтаешься, черт знает где, и черт знает с кем. Денег не дождешься, и, если бы не папа…