Как дружба с недружбою воевали (Время учеников-3)

Етоев Александр
Как дружба с недружбою воевали (Время учеников-3)

      Александр Етоев
      Как дружба с недружбою воевали
      (Время учеников-3)
      ПРЕУВЕДОМЛЕНИЕ
      История эта - вольное продолжение "Повести о дружбе и недружбе" Аркадия и Бориса Стругацких. Настолько вольное, что в нем уместился даже кусочек НИИЧАВО, правда, не того, знаменитого, описанного во всех подробностях в "Понедельнике", а всего лишь его петербургского филиала.
      Действие происходит через 20, примерно, лет после событий исходной повести. Герои, в большинстве своем, те же - естественно, постаревшие. Конечно, чтобы скорее ухватить суть, желательно перед чтением пробежать глазами первоисточник. Впрочем, последнее пожелание относится к тем читателям, которые с повестью АБС не знакомы. Надеемся, что таких немного.
      Автор не претендует ни на серьезность, ни на глубокий смысл, ни на какие-либо вселенские обобщения - и поэтому заранее просит прощения у тех читателей, которые не отыщут в повести ничего для себя полезного.
      Итак, повинившись перед читателями, желаем всем приятного чтения.
      ГЛАВА 1
      Звонок тенькнул, потом забрюзжал отчетливо, потом затявкал, как мелкая дворовая собачонка. Андрей Т. с тоскою поглядел на плиту и неохотно прошел в прихожую. "Кого еще чёрт принес в такое неудачное время?" Он только что забросил в воду пельмени, почти целую упаковку, надо было следить, чтоб не слиплись, не разварились, и чтобы доблестный кот Мурзила-IV-а сдуру не обварил лапу, воспользовавшись отлучкой хозяина.
      Чёрт принес очень странного человека. Большая рыжая борода росла у него вроде откуда надо, но при этом была сильно смещена в сторону. Казалось, мощным порывом ветра её прибило к левой щеке, а от правой, наоборот, отшвырнуло далеко вправо. И нос его был неестественно сливовидной формы, блестящий, в трещинках и ложбинках, словно сделан был из папье-маше. На глаза рыжебородого незнакомца была натянута широкополая шляпа, а сами невидимые глаза прятались под антрацитовой черноты очками. Плащ на нем был обычный, и брючки были обыкновенные, и туфли на коротких ногах могли вполне сойти за нормальные, если бы к ним добавить шнурки. Шнурков на туфлях не было.
      Что-то смутно знакомое было в его нелепой фигуре, но как Андрей Т. ни силился, память отвечала молчанием.
      Человек потянул носом воздух над плечом насупленного Андрея Т. и неуверенно облизнулся.
      "Пельмени, - вспомнил хозяин квартиры, и настроение его резко упало. Так я и знал - слиплись и разварились..."
      Тут из кухни вдогон всем бедам ударил кошачий крик. "Ну, Мурзила, ну, уродина, ну я тебе устрою кошачье счастье..."
      - Здравствуйте, - сказал незнакомец, - Андрей Т. - это вы будете?
      - Я, - без споров согласился хозяин, чуть помялся и кивнул в глубину квартиры. - Проходите, у меня там...
      - Понимаю. Я, наверно, не вовремя, но дело моё не терпит отлагательств. Геннадий М., - вам этот человек знаком? Собственно, это дело его касается, ну и вас, если вы, конечно, примете положительное решение...
      - Генка? Так вы от Генки? Что же вы мне сразу-то не сказали! Я ж его сто лет не видал. Как разъехались по разным районам, так и не виделись, только созванивались раз в пятилетку. Как он? Что с ним? Где он? Да вы раздевайтесь, проходите на кухню, у меня там пельмени варятся.
      - Пельмени, - сладким голосом повторил гость. - Чувствую холостяцкий быт.
      Не раздеваясь и не снимая шляпы, незнакомец прошел на кухню.
      - От пельменей грешно отказываться. У вас с чем? С уксусом? Со сметаной? - Борода его совершила непонятный кульбит - правая, вздыбленная её половина, сгладилась, левая отскочила вбок, нацелившись на кастрюльку с пельменями.
      - Я вообще-то их люблю в чистом виде. - Хозяину стыдно было признаться, что сметану, целую банку, еще утром умял негодяй Мурзила, масло кончилось, а уксуса в доме отродясь не водилось. - В собственном соку, так сказать. Впрочем, где-то был майонез, хотите?
      - А еще хорошо их с пивом. Знаете? Поливаешь пельмени пивом, только обязательно светлым, светлое - оно не горчит, добавляешь немного перчика и лучку, ну это по вкусу, а сверху той же сметаны.
      Андрей Т. вывалил пельмени в дуршлаг - начинка получилась отдельно, тесто, соответственно, - тоже, и поставил на стол тарелки. Мурзила-IV-а горько плакал на подоконнике, не забывая при этом принюхиваться к запахам кухни. Хозяин подошел к усатому зверю и щёлкнул его пальцем по уху. Кот мотнул перед хозяином мордой и притворился обиженным.
      - Кис-кис, - сказал незнакомый гость. Кот мгновенно перестал притворяться и подозрительно уставился на него. - Я знал одного кота, продолжал тем временем незнакомец, - который, когда был выпивши, начисто выпадал из жизни. Делай тогда с ним, что захочешь, - хоть хвост узелком завязывай, хоть шерсть наголо состригай. Мы его обычно к люстре подвешивали, для смеху. Так вот, когда он опоминался...
      Договаривать гость не стал; Мурзила-IV-а заскрёб когтями по подоконнику; в глазах его шевелилась ярость: ещё слово про издевательство над котами, и в комнате рядом с двумя живыми появилось бы одно мертвое тело.
      Андрей Т. погладил кота по шерсти - успокоил - и улыбнулся гостю. Некоторое время гость и хозяин ели пельмени молча, важно почавкивая и причмокивая каждый на свой особенный лад. Гость так и не раздевался сидел в своём кургузом плащишке и то и дело поправлял шляпу, норовящую угодить в тарелку. Когда хозяин предложил чаю, он скрипуче почесал в бороде и вежливо отказался:
      - Воду не употребляем. Пустой продукт - никаких калорий, только тяжесть в желудке.
      Андрей Т. кивнул довольно рассеянно, поймал убежавшую было в сторону мысль - естественно, мысль эта была о пропащем Генке по прозвищу Абрикос, или Геннадии М., как его назвал человек без шнурков и в шляпе. И спросил гостя:
      - Вы сказали, что здесь по делу, и что дело это связано с...
      - Делу? - Человек встрепенулся. - По какому такому делу? Ни по какому я делу не проходил, не надо на меня чужих собак вешать. Моя хата с краю, ничего не знаю. Бережёного Бог бережёт, а кривой-то дорожкой ближе напрямик, вот.
      - Я про Гену, приятеля моего, вы же сами, когда вошли, про него говорить начали... - Что-то, пока гость говорил, напомнило Андрею Т. одно давнеедавнее приключение, и эти вот пословицы-отговорки, и тон, и хрипотца в голосе... Очень, очень даже похоже, только вот неувязка в возрасте - Коню Кобылычу, если это переодетый он, сейчас должно быть уже далеко за восемьдесят, а этот, в очках и шляпе, выглядит, пусть даже со скидкой на маскировку, самое большее лет на сорок - на пятьдесят. Да и ростом этот вроде повыше. - И про какое-то положительное решение...
      - Ах да, ну да, ну, естественно, - да. Разумеется, я пришел к вам не на пельмени. Геннадий М., ваш товарищ, пребывает в данный момент в положении несколько... щекотливом что ли. Ничего опасного, не волнуйтесь, просто ситуация такова, что вы, как его лучший когда-то, при некоторых сомнительных обстоятельствах, друг, единственный, кто может ему быть полезным.
      Андрей Т., по правде, мало что уловил в этой словесной патоке, единственное, что до него дошло, - Генка М., Абрикос, в беде. И неважно, что сигнал бедствия передается через испорченный передатчик: другу надо прийти на помощь, это он уловил четко.
      - Он болен?
      - Что вы, чувствует себя ваш друг превосходно. А вот непосредственное его окружение... Там, действительно, положение кризисное.
      - Мила? Вы про его семью? Послушайте, говорите прямо. Где Генка? Что с ним случилось?
      - На работе, где ему ещё быть. - Гость вытащил из-за пазухи старинный хронометр-луковицу, отщёлкнул двойную крышку, и в комнате заиграла музыка. - Вы ещё успеете, если отправитесь прямо сейчас. - Крышечка на часах захлопнулась, музыка осталась внутри, часы спрятались восвояси.
      - Это далеко? С собой мне что-нибудь брать?
      - Не надо, всё необходимое там имеется. - При этих словах гость почему-то хихикнул и выдернул из бороды волосок. - Костыльковское кладбище по Киевскому шоссе знаете? Нет? Значит, ещё узнаете. Так вот, от кладбища по дороге на Мохогоново ещё две автобусных остановки. Остановка ваша называется Топь. Сойдете, а там - леском, мимо свалки химических отходов, потом будет 5-я мыловаренная фабрика, её вы по запаху определите, сразу за ней - живодёрня, слева - бывший туберкулезный диспансер, потом увидите бетонный забор, идите вдоль него метров сто, только не перелезайте - за забором стреляют. Забор кончится, начнется болотце, идите смело, там набросаны жерди - хлипкие, но пройти можно. Кстати, у вас болотные сапоги есть? Хотя неважно, до сапог дело, может, и не дойдет. Перейдёте болото, увидите деревянную вышку. На вышке должен быть часовой. Скажете ему, что вы в Заповедник. Да, и возьмите с собой документы - паспорт там, свидетельство о рождении, диплом, военный билет... впрочем, чего мне вам говорить - не маленький, сами знаете.
      Гость вдруг поспешно засобирался, вскочил со стула и стал судорожно благодарить хозяина за пельмени. Потом он кинулся как шальной в прихожую; Андрей Т. с трудом за ним поспевал, а когда рыжебородый ткнулся в темноте в этажерку со старыми газетами и журналами, приснопамятная "Спидола", что без малого двадцать лет простояла на шкафу в коридоре, не издав за это время ни песни, ни лозунга, ничего, вдруг наполнилась шумами эфира, обрывками полузнакомых мелодий, голосами, шорохами и вздохами. Потом эта какофония звуков сменилась однообразным голосом, выхваченным из какой-то радиопостановки: "...А бояться тебе, бриллиантовый, надо человека рыжего, недоброго..."
      Гость при этих словах почему-то прикрыл ладонями бороду, а когда ладони отнял, борода была уже никакой не рыжей, а нейтральной пепельносерой коротенькой, ухоженной бородёнкою, выдержанной в лютеранском стиле. Гость перетаптывался с ноги на ногу и почему-то не уходил.
      - Простите за навязчивость, - сказал он наконец, - у вас шнурков лишних нету? А то я тут в баню сходил помыться, так какой-то негодник у меня шнурки из ботинок вынул. Не беспокойтесь, я вам верну. Адрес-то я ваш помню, вышлю бандеролью шнурки, только вот до дома доеду.
      ГЛАВА 2
      Ехать было, конечно, надо и ехать надо было не медля и не раздумывая. И всё-таки Андрей Т., наученный разномастным опытом своих тридцати с небольшим лет, набрал номер квартиры родителей, чтобы кое-что выяснить. Трубку сняла мама. Минут двадцать она жаловалась на нынешнюю дурную жизнь, потом столько же сокрушалась о своем непутёвом сыне, который думает бог знает о чём, а только не о нормальном быте, и что надо бы вернуться в семью, мало ли, что Верка вздорная, драчливая баба, ведь и сам-то он был хорош, не она одна виновата, и детям нужен отец, иначе вырастут из детей бандиты, и слава богу, что яйца подешевели вчера на рубль, так что, может, не всё ещё в России похерено, и не было даже щёлки в ее затянутом монологе, чтобы вставить хоть точечку, хоть словечко, не говоря уже о важном вопросе по поводу их лестничного соседа.
      - Конь-то? - переспросила мама, когда сыну всё-таки удалось продолбить в её словах дырочку. - Был, был, Андрюшенька, ты не поверишь, был. Десять лет как съехал, мы уже и думать о нем забыли, а тут явился. Довольный такой, с цветами, мы вначале даже не поняли, думали, может, праздник нынче какой, а он говорит, что нет, просто вспомнил своих добрых старых соседей, как мы с ним дружно жили, да как мы помогали друг другу, да как он без нас тоскует и мается в своей новой стометровой квартире на проспекте Римского-Корсакова. Да уж, как вспомню эту его "помощь" и "дружбу", так до сих пор руки чешутся. Как он пакости всем жильцам строил. А доносы как на соседей в жилконтору писал. А как он за дверью своей дежурил с утра до вечера, всё записывал, кто когда домой возвращается. А детей как из-под окон гонял, кипятком ошпаривал, как в милицию жильцы за это на него жаловались. И дед твой, он же не просто так, он же из-за него свой второй инфаркт получил. Это когда Конь, пакостная его душа, заявление в военкомат подал, что видели, мол, его, твоего деда, полковника и героя войны, в сорок втором году на оккупированной захватчиками территории. Бред, конечно, но деду от этого тогда легче не стало.
      Андрей Т. сглотнул, все эти истории он знал хорошо и сам во многих участвовал, сейчас его волновало другое.
      - Тобой он тоже интересовался, - продолжала мать. - Как, мол, там ваш младший сыночек, да какой он был в детстве умница, не в пример своему старшему братцу, да хорошо бы с ним повидаться, и телефон твой у меня спрашивал...
      Дальше слушать было необязательно. Андрей Т. скомкал разговор с матерью, соврал, что у него гости, попрощался и положил трубку.
      Значит, все-таки Конь Кобылыч. Дело приобретало неприятный оттенок, и Спидлец на шкафу в прихожей своей фразой про человека рыжего явно намекал на подвох.
      Только тут Андрей Т. осознал, что Спидлец, Спиридоша, Спиха вовсе не стоит на шкафу, а вот он, перед глазами, в руке хозяина, и оплавленная дыра в его теле напоминает о временах героических, когда он, Андрей Т., молодой, красивый, четырнадцатилетний, выходил сражаться за дружбу, не думая ни о подвигах, ни о славе.
      Уже через три часа после всех своих раздумий и разговоров Андрей Т. шагал по мягкой лесной дорожке, проложенной в замусоренном лесу. Места были обжитые, то и дело приходилось огибать какой-нибудь огород, или свалку, или ржавый кузов троллейбуса, неизвестно каким волшебником занесенный в эти пригородные края.
      Лес был исполосован просеками, оголён вырубками, изрыт траншеями и карьерами, но странно тих и непривычно безлюден. То есть люди кое-где попадались, но это были, должно быть, дачники - они ходили, словно бледные тени, на вопросы отвечали невнятно, заикались и пожимали плечами. Ни о каких живодёрнях, тубдиспансерах и мыловаренных фабриках они знать не знали и ведать не ведали.
      Спиха, притороченный ремешком к джинсам, порою судорожно вздыхал, то ли от переизбытка в лесном воздухе кислорода, то ли от воспоминаний о пережитом в детстве выстреле из лазерного оружия. Андрей Т. посматривал на часы и на клонящееся к закату солнце. Ровно в 18-00 Спиха выдавил из себя голосом московского диктора: "Вёрсты чёрт мерил, да в воду ушёл", потом сглотнул, как удавленник, и в атмосфере что-то переменилось.
      Воздух стал какой-то другой, не лесной, а пустой и спёртый, как в закупоренном наглухо кабинете. В горле неприятно защекотало. И мох вокруг, наполненный тенями и светом, резко потемнел и увял, и муравьиные ручьи под ногами замерцали змеиным блеском, и деревья посуровели и поникли, и солнце - красное солнышко - сделалось каким-то синюшным, и на нем, как больной нарост, вздулась шишка сливовидного носа, блестящего, в трещинах и ложбинках, словно сделанного из папье-маше.
      - А шнурочки я тебе не верну, не понадобятся тебе шнурочки, - сказало заболевшее солнце с гнусавой ласковой хрипотцой, тараня лицо Андрея полями широкой шляпы и сверля его вкривь и вкось смоляными стёклышками очков. - В белых тапках тебе скоро лежать в сосновом гробу по наивности своей и доверчивости.
      - Как это? - Андрей Т. не понял.
      - А вот так, - ответило солнце и ткнуло подагрическим пальцем Андрею за левое плечо. - Вон она, пятая мыловаренная фабрика, видишь, дым из трубы? - Андрей Т. повернул голову и увидел низкорослое здание с черной пароходной трубой, из которой неряшливыми клубами к небу уходил дым. Рядом, понурив головы, сидели дохлые, замученные дворняги. Стрелка на чугунном столбе показывала на деревянный барак, где красными плакатными буквами на воротах было написано: ЖИВОДЁРНЯ. - Гляди, гляди, - сказало за спиной солнце, - такое ни в каком кино не показывают. - Ворота живодёрни раскрылись, и оттуда раздался свист. Собаки подняли морды. "Тю-тю-тю, доходяги", - послышался из ворот голос. Собаки неуверенно поднялись. "Кушать подано", - из проёма высунулась рука. Она сжимала поддон с кусками сырого мяса. Собаки весело заворчали и скопом устремились в ворота. - Жрать захочешь, последнюю шкуру с себя отдашь, - хихикнуло за спиной солнце. Андрея Т. передёрнуло. - Ладно, - сказало солнце, - мыловаренную фабрику мы, считай, прошли, живодёрню тоже, ну, свалку и диспансер опускаем, это так, ничего особенного. Что у нас там осталось? Так-так-так, бетонный забор - ну и чёрт с ним, с этим забором, все равно за ним одни мухоморы, а учебные стрельбы начнутся только через неделю. Болото! Хе-хе, болото. Да, кстати, а где твои болотные сапоги? Там же без них хана. Эх, молодёжь, молодёжь, никакой у вас нынче памяти. Придется опустить и болото. - Солнце хрипло прокашлялось. - Ладно, считай, пришли. Вышку я тоже вычеркнул, и часового, и твои документы, ты же всё равно их забыл. А теперь открывай глаза.
      ГЛАВА 3
      Солнце было на месте, где ему полагалось быть, - то есть на вечереющем небе. Правда, небо это было забрано в переплёт окна, и по пыльному надтреснутому стеклу путешествовали полусонные мухи.
      - Где я? - спросил Андрей Т., обращаясь неизвестно к кому.
      - В ЗАМАСКе, где же еще, - обыденным голосом ответил Андрею Т. неизвестно кто.
      - В замазке, - автоматически повторил Андрей Т., представив себя маленьким паучком в янтаре, глядящим на мир вокруг остекленевшими доисторическими глазами. - То есть как это? - дошла наконец до Андрея вся нелепость услышанного ответа. - Какая, к черту, замазка?
      - ЗАМАСКа - она не "какая", она - "какой". Заповедник Материализованных Сказок, сокращенно - ЗАМАСКа.
      Медленно, словно после дурного сна, Андрей Т. приходил в себя. Потрогал пальцами веки, надавил на глазные яблоки. Голова вроде бы не болела, руки-ноги были на месте.
      - Тоже мне - Заповедник, - услышал он прежний голос. - Только одно название.
      Андрей Т. повернул голову от окна. И тут же об этом пожалел. На зашарпанном, вытертом ногами линолеуме, застилающем разбегающийся в обе стороны коридор, у стены напротив него стоял дряхлый, седой петух и жаловался человеческим голосом:
      - Голые помещения, никаких удобств. Хоть бы рога какие на стенку повесили, какой-никакой насест.
      - Денег у них нет на рога, - послышался голос сбоку. Андрей Т. посмотрел туда, и сердце его покрылось изморозью. Навстречу ковылял волк. Весь он был какой-то побитый, с опущенными не по-волчьи ушами и с волочащимся по полу хвостом.
      - Знаем мы ихние "нету денег". - Петух приподнял крыло и почесал клювом под мышкой. - Сами, вон, дворцов понастроили. В дублёнках ходят, на "мерседесах" ездят. А тут протирай перья об их линолеум, мерзни на подоконниках, не жизнь, одно прозябание. Да я, когда при царе Дадоне в охране служил, ел - от пуза, и не какое-нибудь там гнилое пшено, а пшеницу, самую что ни на есть отборную. И пил - по утрам квасок, за ужином - то винцо, то бражку. И если что не по мне, у меня разговор короткий слечу, бывало, со шпиля да обидчику клювом в глаз. Царь, не царь - это мне всё равно: глаз - вон, и к следующему клиенту. Отбою, между прочим, от предложений не было. В деньгах купался, как теперь вон эти в своих личных бассейнах.
      - Да уж. - Волк уселся рядышком с петухом и стал нервно бить хвостом о линолеум. - Не кормят почти, не поят, кино - только по воскресеньям, и то крутят одно и тоже. Лично меня от "Семнадцати мгновений весны" уже одной водою тошнит. Я Штирлица этого сил моих нет как ненавижу. Попался бы он мне в свое время где-нибудь в чистом поле, никакая б ему фашистская ксива не помогла. И "Титаник" их этот - тоже дерьмо. - Волк вздохнул, в глазах его блеснула слеза. - Продать они нас хотят, вот что я вам скажу. В Диснейленд, в Мульттаун, американцам. Не выйдет. - Волк встал на все лапы и грозно оглядел коридор. - Я им не какой-нибудь безродный космополит. Родина моя мать, а Тамбов мне заместо папы...
      - Америка, Диснейленд... Кому ты нужен там, такой доходяга. У них своих нахлебников - негров всяких, пуэрториканцев - что козлов недоенных, а тут еще ты им на гузно свалишься со своей волчьей харей. Тоже мне, Шварценеггер. - Рядом с волком сидело (или лежало) нечто, очень похожее на старый футбольный мяч, - такое же круглое, грязное, с продранными боками и нарисованным фломастером ртом. Оно-то и рассуждало на тему "Родина и эмиграция".
      - Колобок прав, - поддакнул справа кто-то ещё, - кому мы там такие нужны.
      Андрей Т. посмотрел туда и даже не улыбнулся. Это говорил крокодил. Рот его едва раскрывался, обмотанный нелепым бинтом с торчащим наверху бантиком. Похоже, у крокодила болели зубы.
      Странного народца вокруг становилось больше и больше. Вроде бы, когда Андрей Т. повернул голову от окна, коридор был почти пустой - ну, сидел у стены петух, хотя, если честно, и петуха-то никакого у стены поначалу не было, - и вот, пяти минут не прошло, а в коридоре уже буквально не протолкнуться от всех этих слоновьих хоботов, деревянных ступ с торчащими из них вениками да мётлами, каких-то дураковатых малых с облупленными носами и в ватниках на голое тело, тщедушных девочек с перемазанными золою лицами, краснорожих дедов-морозов, маленьких чертенят с манерами азиатских детей, побирающихся в поездах метро, и прочих экзотических экземпляров. Наверное, в ЗАМАСКе наступило что-то, похожее на час пик. На Андрея Т. не обращали внимания, он медленно шел в толпе, изучая непривычную обстановку и прислушиваясь к разговорам.
      - Все беды от неудовольствия проистекают, - говорил кто-то, невидимый за лесом перепончатых крыльев и ослиных ушей, выросшим перед глазами Андрея Т., - и ежели, значить, дать человеку всё - хлебца, отрубей пареных, - то и будет не человек, а ангел...
      Щеки Андрея Т. коснулось что-то тёплое и текучее и медленно поползло по коже. Андрей Т. поднял голову. Над ним, рядом с тусклым, пыльным плафоном, в воздухе висел человек. Пара розовых потрепанных крыльев болталась у него за спиной, руки были скрещены на груди, ноги вяло подергивались в коленях. Глаза летучего человека были прикрыты веками, по лицу блуждала голодная страдальческая улыбка - должно быть, утомленный летун мечтал о пареных отрубях, вареном сусле или просто о бутерброде с сыром; тоненькая струйка слюны сопровождала его ангельские мечтания и орошала рога и головы мельтешащей внизу толпы. Андрей Т. брезгливо поморщился, отер слюну и отошел в сторону.
      - Слон съедает самое большее девять македонских медимнов за одну еду, - продолжал тем временем прежний голос, - но такое количество представляет опасность; вообще же шесть или семь медимнов, ячменной крупы пять медимнов и вина пять марисов...
      Обогнув компанию каких-то сизорылых утопленников, которые, усевшись в кружок, чинили рыбачью сеть, Андрей Т., наконец, увидел обладателя голоса.
      Им был бледный стариковатый юноша, сутулый, с виноватой улыбкой, таких в 19 веке обычно называли "архивными". Он сидел на корточках у стены и читал сочинение Аристотеля "О животных".
      - Съест-то съест, да кто даст? - раздался рядом протяжный вздох. Вяло шевеля хоботом, сквозь толпу пробирался слон. Бока его были впалые, глаза усталые и больные, ребра вылезали наружу - хоть по ним анатомию изучай. Меж пыльных слоновьих ног вертелась мелкая облезлая собачонка.
      - А этот из какой сказки? - Андрей Т. обратился к сгорбленной старухе с клюкой, показывая на архивного юношу.
      - Из сказки про Читателя сказок, - ответила бойко бабка.
      - Кто же такую написал?
      - Сам он и написал, кто ж еще про него напишет, как не он сам. - Бабка смотрела на Андрея Т. подозрительно. Край губы её поднялся, и оттуда, из черной ямы, вылез и блестел на свету ржавый опасный клык. - А сам ты, мил человек, из какой сказки будешь?
      Андрей Т. замялся, не зная, что ей ответить. Он почувствовал, как краснеет. Лица, рожи, морды и хари окружающих его сказочных персонажей повернулись как по команде к нему. Ничего хорошего это не предвещало. По взмокшей под рубашкой спине прошёлся антарктический холодок. Рядом клацнули чьи-то зубы. Когтистая рука упыря вылезла из-за медвежьих голов, и медленно потянулась к Андрею. Бабка стукнула по руке клюкой, рука убралась на место.
      - Что молчишь? Аль язык отсох? - Бабкина клюка крутилась возле лица Андрея, примериваясь к его глазам; наконечник клюки был острый, с хищной крючковатой зазубриной, похожей на ястребиный клюв.
      - А может, он того... засланный? - Из толпы выступил паренек с волевым, мужественным лицом и холодным огнем в глазах. На поясе его висела погнутая тёмная сабля. - Может, он хочет выведать всю нашу Военную Тайну? Может, ему за это выдали целую бочку варенья да целую корзину печенья? - Мальчик вдруг замер, насторожился и приложил ладонь к уху. Слышу я, как трубят тревогу вражеские сигнальщики и машут флагами вражеские махальщики. Видно, будет у нас сейчас не лёгкий бой, а тяжёлая битва. Только бы нам ночь простоять да день продержаться...
      - Цыц! - сказала ему бабка с клюкой. - Без сопливых как-нибудь обойдемся. Ну? - Она грохнула клюкой о линолеум и угрожающе уставилась на Андрея.
      - Я... я... - Андрей Т. пытался набросать в голове какой-то примитивный сюжет, но ничего, кроме попа и коляски, на ум не шло.
      - Это еще что за собрание? - услышал он вдруг рядом с собой. Голос звучал вкрадчиво и елейно, но сквозь эту мармеладную мягкость проступали сталь и свинец.
      Андрей Т. скосил взгляд в ту сторону и обомлел. Важно выпятив грудь и по-разбойничьи растопырив усы, к нему навстречу приближалась очень даже знакомая личность. Хвост у личности торчал вверх пистолетом, левый глаз был прищурен, правый был широко раскрыт и оттуда в окружающую толпу бил зелёный холодный взгляд, замораживая и обжигая. Еще минуту назад в коридоре было не протолкнуться, а сейчас он вдруг стал просторным, население его резко выдохнуло, вжалось в стены и попряталось друг за друга.
      Андрей Т. раскрыл уже было рот, чтобы сказать Мурзиле привычное домашнее "здрасьте", но Мурзила то ли зазнался, то ли должность не позволяла проявлять на глазах у публики родственные, тёплые чувства, - он демонстративно отвернул от Андрея голову и глазом обвёл толпу.
      - Ага! Всё те же, и заводила, как всегда, Марфа Крюкова. - Кот вытащил из холёной шерсти толстую амбарную книгу, раскрыл ее примерно посередине и сдул со страницы пыль. - Так и запишем: Крюкова Марфа Индриковна, девяносто пятое серьёзное предупреждение за неделю. - В лапе его уже торчала древняя перьевая ручка и скрипела, ёрзая по бумаге. Еще пять серьёзных предупреждений, и висеть тебе, Марфа Крюкова, на Доске отстающих. - Он пристально посмотрел на бабку, зевнул и добавил нехотя: - Со всеми вытекающими последствиями.
      Андрей Т. почувствовал укор совести - ещё бы, ни с того ни с сего подвести старого человека. Он сглотнул, хотел сказать что-то вроде: "Стойте! Гражданка не виновата!", - но его опередила старуха. Она затрясла губой, сделалась совсем маленькой и несчастной и слезливо запричитала:
      - Да уж, если что - вали всё на бабку Мару. Мара стерпит, Мара - бабка привычная. В прошлый раз, когда Кащеево яйцо спёрли, сразу все на кого на Крюкову. А на кой мне ляд Кащеево яйцо, раз яичницу из него не сваришь. Справедливость, где она, ваша хвалёная справедливость?
      Лица многих при слове "яичница" затянули грусть и печаль, губы оросила слюна. Кот с шумом захлопнул книгу.
      - Так, - сказал он сурово. - О справедливости поговорим в другой раз. Разойдитесь, всем разойтись. Делом лучше займитесь, нечего языком чесать. А вы пройдите со мной. - Кот лапой указал на Андрея Т.. Тот с виноватой улыбкой двинулся за ним следом.
      - Тиран! - послышалось за спиной. Кот даже не обернулся.
      ГЛАВА 4
      - Мур, ты-то здесь как? - Андрей Т. шел теперь с котом вровень, радостно ему улыбаясь и норовя погладить по шёрстке.
      - Простите, мы не знакомы. - Кот обдал его равнодушным взглядом и увернулся от проявлений нежности.
      - То есть как это? - Андрей Т. ничего не понял. - Мурзила, это же я, твой хозяин. - Он пристально вгляделся в кота.
      - Вы меня с кем-то путаете, - Кот упорно не желал быть на "ты" и держался сухо и чопорно, как на строгом официальном приёме.
      - Здрасьте вам, - вздохнул Андрей Т. и только тут, наконец, заметил некоторые отклонения и странности во внешности своего четвероногого спутника, которых не замечал раньше.
      Во-первых, уши. У Мурзилы-IV-а уши были окраса ровного, пепельного, с золотой проседью. У этого же на самых кончиках шерсть была чёрно-бурой. Далее - хвост. В детстве, в дошкольном возрасте, когда Мурзила-IV-а играл во дворе в песочнице, на него однажды напал чей-то неизвестный бульдог. Перепуганный Мурзила кинулся от пса на газон, а тут, как назло, газонокосилка. Мурзила, конечно, спасся, но маленький кусочек хвоста так и остался там, среди скошенной зеленой травы, во дворе их старого дома. Хвост кота, шедшего рядом, был вполне нормальной длины и не имел никаких изъянов.
      Так, в сомнениях - с одной стороны, и в равнодушии и покое - с другой, они приблизились к незаметной двери, на которой было написано: "Канцелярия".
      - Минуточку подождите здесь. - Кот лапой остановил Андрея, сам же исчез за дверью.
      - Милый, ты там того... - За спиной его топталась старуха. Лицо ее было, как пряник, - сахарное и гладкое. - Замолви им за меня словечко. Я ж добрая, ты не думай. А что иногда вспылю - это же не со зла. Трудное детство, поганое отрочество, гнилая юность. И эта... как её... - Бабка постучала концом клюки по голому островку черепа, затерявшемуся в седом океане ее спутанных, давно не мытых волос. - Черепно-мозговая контузия, одним словом. У меня и справка имеется. - Старуха полезла копаться в складках своего экзотического халата, видимо, чтобы найти справку, но дверь в это время скрипнула и кот попросил Андрея Т. пройти внутрь.
      Кабинет был как кабинет, ничего особенного. На канцелярию, правда, он походил мало - ни тебе стеллажей с папками, ни столов со всяким бумажным хламом, ни устойчивого запаха пыли, обычного для подобных мест; всё здесь было чистенько и пристойно, за исключением непонятных веников, связками висевших по стенам, ржавой доисторической алебарды, скучающей у дальней стены, да самого хозяина кабинета, сидящего за столом у окна.
      Он, то есть хозяин, был какой-то суетливый и нервный; постоянно дёргаясь и кривляясь, он пытался делать одновременно чёртову тучу дел, как то: пальцем левой руки набивать что-то на клавиатуре компьютера; правой - поливать из миниатюрной лейки чахлое кривое растение, ютящееся в цветочном горшке на широком крашеном подоконнике и напоминающее декоративный крест; ногой, правой, чесать коленную чашечку левой; левой же гонять таракана, кружащегося возле ножки стола и норовящего забиться от страха в любую щель. Спина его при этом тёрлась о спинку стула, язык пытался найти дорогу в непроходимой чаще усов, разросшихся на половину лица, один глаз косил, второй, подражая первому, косил тоже, но, кося, переигрывал и фальшивил, на голове его лежала подушка, должно быть в качестве грелки.