Тита и Ченча заканчивали чистить орехи, расположившись около обеденного стола. Орехи должны были пойти на приготовление перцев-чиле в соусе из орехов и пряностей как основного блюда к завтрашней свадьбе. Домочадцы оставили их одних, под тем или иным предлогом дезертировав из столовой. Только эти две славные героини продолжали из последних сил сражаться с орехами. По правде говоря, Тита не осуждала дезертиров. Они и так помогали ей всю неделю – ей ли было не знать, сколь трудно очистить сто орехов. Единственным существом, которое могло, не выказывая ни малейших признаков усталости, выдержать подобное испытание, конечно, была Матушка Елена.

Она не только могла перечистить корзины орехов за считанные дни, но еще и получала от этого занятия истинное наслаждение.

Давить, крошить, обдирать – были далеко не все ее увлечения. Матушка Елена не замечала, как летит время, стоило ей воссесть на дворе с мешком орехов на коленях. Она не вставала, пока в мешке не оставалось ни единого ореха.

Для нее было бы детской игрой разбить эту тысячу орехов, а им это стоило неимоверных усилий! Данное количество объяснялось просто: при ста орехах на каждые двадцать пять перцев на двести пятьдесят перцев соответственно требуется тысяча. Приглашенных на свадьбу родственников и самых близких друзей оказалось восемьдесят персон. Каждый, буде пожелает, может съесть самое малое три перца. Празднество было чисто семейным, таких давно уже не устраивали, и Тита непременно хотела, чтобы обед был из двадцати блюд. Само собой разумеется, подобный обед не мог обойтись без такого лакомства, как перцы-чиле под соусом из орехов и пряностей, – запоминающееся событие заслуживало этого, какого бы подвига ни стоила очистка стольких орехов и какими бы черными после этого ни были пальцы у Титы. Свадьба заслуживала подобной жертвы, ведь она имела для Титы особое значение. Для Джона – так же. Он был счастлив и с воодушевлением принял самое деятельное участие в подготовке торжественного обеда. Джон последним покинул поле битвы, чтобы немного отдохнуть. Он заслужил это.

Полуживой от усталости, у себя дома он мыл руки в ванной. После очистки стольких орехов у него ныли ногти. Он испытывал большое волнение, но решил поспать. Через несколько часов он породнится с Титой – подумав об этом, он испытал неописуемую радость. Свадьба была назначена на двенадцать часов дня. Придирчивым взглядом он осмотрел висевший на стуле смокинг. Все, необходимое к завтрашнему дню, было тщательно подготовлено, ожидая часа, когда будет красоваться на хозяине. Туфли сверкали, как никогда, галстук-бант, кушак и сорочка были безукоризненны. Ну что же, все в идеальном порядке – он глубоко вздохнул, лег и, едва коснулся головой подушки, крепко заснул.

А Педро метался по своей комнате. Адская ревность разрывала ему сердце. Его бесило, что он должен присутствовать на свадьбе и выносить невыносимое – видеть Титу сидящей рядом с Джоном.

Ну и Джон – у него не кровь в жилах, а кисель-атоле! Знает ведь, что было у него с Титой, и хоть бы бровью повел! Взять нынешний вечер: Тита хотела разжечь огонь и не нашла спичек, – так этот Джон, вечный ухажер, тут же вызвался пособить ей! Если бы только это, так нет! Запалив огонь, он торжественно вручил Тите коробок спичек, взяв ее руки в свои. Что за идиотская выходка – нужны Тите эти глупые подарочки! Это ведь только повод, чтобы на глазах у Педро тискать ее руки. Ишь какие манеры! Но он покажет, что должен делать мужчина, когда по-настоящему любит женщину!.. Схватив пиджак, Педро намерился отыскать Джона, чтобы набить ему морду.

Но в дверях задержался – вот уж пойдут сплетни: свояк Титы дерется с Джоном накануне свадебной церемонии.

Тита не простит ему этого. Он с яростью отбросил пиджак на кровать и стал искать пилюлю от головной боли. Эта боль сторицей усиливалась от шума, производимого на кухне Титой. Заканчивая чистить немногие из оставшихся на столе орехов, Тита думала о сестре. Росаура была бы так рада этой свадьбе. Но бедняжка год назад умерла. Чтя ее память, они объявили, как того требовал религиозный уклад, годичный траур. Смерть настигла ее самым странным образом. В тот день, поужинав, она по своему обыкновению тут же ушла к себе. Тита осталась побеседовать в столовой с Эсперансой. Педро поднялся пожелать Росауре перед сном спокойной ночи. Сидя в столовой, находившейся в удалении от комнат, Тита с Эсперансой ничего не приметили. Поначалу Педро не удивился, услышав, даже при закрытой двери, как его Росаура портит воздух. Однако насторожился, когда один из этих неприятных свистов затянулся дольше обычного, показавшись ему бесконечным. Педро попытался сосредоточиться на книге, которую держал в руках, подумав, что этот протяженный звук никак не может быть продуктом пищеварительных затруднений его супруги. Пол сотрясался, свет замигал. В какой-то момент Педро решил, что громовые залпы свидетельствуют о возобновлении революции, но тут же отринул эту мысль, поскольку к этому времени в стране воцарился относительный покой. Возможно, этот шум производил мотор соседского автомобиля. Но моторы подобного зловония не распространяли. И еще было странно, что он слышал этот смрадный запах несмотря на то, что предусмотрительно обкурил всю комнату, обнеся ее ложкой с куском тлеющего угля, присыпанного сахаром.

Это наиболее действенное средство от дурных запахов. Когда он был мальчиком, подобное неукоснительно делали в комнате, где испражнялся страдавший животом родственник, и с неизменным успехом добивались того, что очищали помещение от смрада. Сейчас это средство не помогало. Крайне озабоченный, он подошел к разделяющей их комнаты двери и, постучавшись, спросил Росауру о ее самочувствии. Не получив ответа, он открыл дверь и наткнулся на жену: у нее посинели губы, тело опало, как прохудившийся мяч, глаза вылезли из орбит, взгляд был отсутствующим. Тут же, у него на глазах, она испустила свой последний пердящий вздох. Джон поставил диагноз: острая желудочная гиперемия.

Похороны были немноголюдными, так как со смертью Росауры усилился неприятный запах, исходивший от ее тела. И это не многих воодушевило на посещение кладбища. Но уж кто не отказал себе в присутствии на погребении, так это стервятники-сопилоте, стаями кружившие над кортежем до самого конца погребения. Убедившись, что этой падалью поживиться не удастся, они разочарованно улетели, оставив Росауру почивать в ее вечном прибежище…

А Тите пока некогда было отдыхать. Ее тело молило об этом, но, прежде чем позволить ему расслабиться, она во что бы то ни стало должна была покончить с соусом из орехов и пряностей. Так что вместо воспоминаний о былых событиях лучше было поскорее управиться со стряпней и уж тогда вполне заслуженно отдохнуть.

Когда все орехи очищены, их перетирают в ступе-метате вместе с сыром и сливками. Соль и белый перец добавляют по вкусу. Этим соусом поливают фаршированные перцы, которые затем украшаются зернами граната.

НАЧИНКА ДЛЯ ПЕРЦЕВ:

В небольшом количестве растительного масла жарят лук. Когда он подрумянится, к нему добавляют перемолотое мясо, тмин и немного сахара. После того как мясо немного поджарится, с ним вместе тушатся персики, яблоки, орехи, изюм, миндаль и нарубленный хитомате. Затем добавляют по вкусу соль и держат на огне, пока мясо немного не уварится.

Перцы-чиле по отдельности поджаривают и очищают от кожицы, после чего надрезают и удаляют из них семена и прожилки.

Тита с Ченчей, нагрузив перцами двадцать пять подносов, поставили их в холодное место. На следующий день нанятые слуги отнесли их к столу, и выглядели перцы как нельзя лучше.

Слуги обносили вином оживленно беседующих гостей. Прибытие на торжество Гертрудис привлекло всеобщее внимание.

Она приехала в двухдверном закрытом скоростном «форде» марки «Т», который только что начали выпускать. По выходе из автомобиля с нее чуть было не слетела огромная шляпа с широкими полями, украшенная страусовыми перьями. Ее платье с большими плечами выглядело вызывающе модным. Хуан не отстал от нее: на нем был элегантный костюм в обтяжку, шоферская фуражка и краги. Их старший сын превратился в скульптурно-стройного мулата. У него были тонкие черты лица. Темная кожа оттеняла голубизну глаз. Цвет кожи он унаследовал от деда, а глаза – от Матушки Елены. Они были точь-в-точь, как у нее. За ними шел сержант Тревиньо, который после завершения революции стал личным охранником Гертрудис. У входа на ранчо Николас и Росалио, оба в праздничных мексиканских костюмах, отбирали приглашения у все новых и новых гостей. Приглашения были на загляденье. Алекс и Эсперанса сами их изготовили. Бумага и черная тушь, которой были надписаны приглашения, золотая краска, окаймляющая конверты, сургучные печати – поистине им было чем гордиться. Все было изготовлено согласно традициям и с помощью домашних секретов семейства Де ла Гарса. Черную тушь специально делать не пришлось, она в избытке осталась со свадьбы Педро и Росауры. Конечно, тушь высохла, но в нее налили немного воды, и она залоснилась, как свежая. Для ее приготовления надо смешать восемь унций гуммиарабика, пять с половиной унций чернильных орешков, четыре унции железного купороса, две с половиной унции кампешевого дерева и пол-унции медного купороса. Для позолоты берут одну унцию аурипигмента и одну унцию тонко измельченного хрусталя. Эти порошки взбиваются в пяти или шести яичных белках, пока жидкость не станет похожей на воду. А для приготовления сургуча варят вместе фунт шеллака, полфунта бензоя, полфунта канифоли и фунт киновари. В растопленном виде смесь выливается на стол, заранее смазанный миндальным маслом, и, пока она не застыла, из нее лепят палочки либо бруски.

Эсперанса и Алекс долгими вечерами штудировали эти рецепты, они хотели, чтобы приглашения были уникальными, и своего добились. Каждое было произведением искусства, являясь своего рода образцом кустарного художественного производства, которое, к сожалению, стало выходить из моды, подобно длиннополым одеяниям, любовным письмам и вальсам. Но разве мог для Титы и Педро выйти из моды вальс «Юные очи»! Именно его по настоятельной просьбе Педро исполнял в эти минуты приглашенный на торжество оркестр. Под эти звуки они кружились, воплощая собой само изящество и красоту. Тита была обворожительна. Двадцать два года, пролетевшие со дня свадьбы Педро и Росауры, казалось, не тронули ее. В свои тридцать девять она была свежа и аппетитна, как свежесорванный с грядки огурчик.

Джон провожал танцующих взглядом, в котором сквозила нежность и безропотная покорность судьбе. Педро то и дело касался щекой щеки Титы, которая ощущала спиной невероятно жаркую ладонь Педро.

– Ты помнишь, когда впервые мы услышали эту вещь?

– Как я могу забыть!

– В ту ночь я не заснул, все думал, как я попрошу твоей руки. И не знал, что через двадцать два года снова спрошу тебя, хочешь ли ты быть моей женой.

– Ты это серьезно?

– Серьезнее, чем ты думаешь. Я не хочу умереть прежде, чем ты станешь ею. Всю жизнь сплю и вижу, как я вхожу с тобой в храм, затопленный белыми цветами, и ты среди них самый красивый цветок.

– И на мне белое платье?

– Конечно! Как пожелаешь. Знаешь, и, если уж мы поженимся, я непременно хочу иметь от тебя ребенка. Нам еще не поздно, разве не так? Эсперанса нас покидает, кто-то ведь должен ее заменить?

Тита не могла ему ответить. Ком в горле помешал ей сделать это. По щекам ее покатились слезы. Первые в ее жизни слезы радости.

– И знай, ты не переубедишь меня. Мне все равно, что обо мне подумает моя дочь. Или еще кто-нибудь. Мы прожили долгие годы, опасаясь чужой молвы, но с этой ночи никто не сможет меня с тобой разлучить.

По правде говоря, после всего, что выпало на ее долю, Тите тоже было совершенно безразлично, что подумают люди, если им станут известны ее с Педро любовные отношения.

Двадцать долгих лет она оставалась верной соглашению, которое они оба заключили с Росаурой, – теперь с нее хватит! Соглашение состояло в том, что Педро и Тита обещают быть крайне осторожными при своих встречах и держать ото всех в тайне свои интимные отношения, поскольку для Росауры жизненно необходимо поддерживать видимость счастливого семейного очага, где ее дочь растет в атмосфере священных семейных традиций, благодаря которым, по мнению Росауры, только и можно надеяться, что Эсперанса вырастет совестливой женщиной. Для сторонних глаз они останутся самой нормальной семьей. Ради этого Тита воздержится от того, чтобы иметь незаконнорожденных детей. Взамен Росаура согласна, чтобы Тита совместно с ней опекала Эсперансу, но только Тита будет заниматься ее питанием, а Росаура – воспитанием.

Со своей стороны Росаура обязалась жить с ними в мире, избегая сцен ревности и попреков.

В основном они держались уговора – кроме всего, что касалось воспитания Эсперансы. Тита была совершенно не согласна с тем, как Росаура намеревается устроить жизнь дочери. Поэтому, хотя это и не входило, согласно, уговору, в круг ее обязанностей, она использовала каждый момент, когда Эсперанса была рядом, чтобы открывать девочке глаза на вещи, о которых у ее матери было превратное представление. А таких моментов было предостаточно, так как кухня была излюбленным местом Эсперансы, а Тита – ее лучшей наперсницей и подругой.

Именно в один из таких вечеров, когда они коротали время за беседой на кухне, Тита узнала, что сын Джона Брауна – Алекс ухаживает за Эсперансой. Тита первая догадалась, чем кончится дело. По прошествии многих лет Алекс снова увидел Эсперансу во время праздника на подготовительных курсах, где та училась. Алекс успешно заканчивал медицинский факультет. Их сразу потянуло друг к другу. Когда Тита услышала от Эсперансы, что от взгляда Алекса той показалось, будто она пирожок, попавший в кипящее масло, она поняла, что не миновать Алексу и Эсперансе совместной жизни.

Росаура делала все, чтобы помешать этому. С самого начала она открыто и решительно этому воспротивилась. Педро и Тита вступились за Эсперансу, и между ними началась настоящая война не на жизнь, а на смерть. Теперь Росаура открыто кричала о своих правах – Педро и Тита нарушили соглашение, а это нечестно!

Не в первый раз Эсперанса становилась яблоком раздора. Сначала распри возникли по поводу того, что Росаура всячески отваживала дочь от посещения школы, считая занятия пустой тратой времени: если единственная миссия Эсперансы всю жизнь ухаживать за матерью, то и ни к чему ей широкие познания, предпочтительней занятия музыкой, пением и танцами. Знакомство с этими искусствами пригодится ей гораздо больше. Во-первых, музыкой, пением и танцами она поможет Росауре на старости лет коротать вечера, а во-вторых, сделает участие Эсперансы в местных праздниках особенно заметным. Подобным образом она привлечет к себе всеобщее внимание и будет благосклонно принята в высшем обществе. Огромных усилий стоило им после долгих разговоров убедить Росауру, что помимо пения, танцев и занятий на фортепьяно для Эсперансы не менее важно поддерживать интересную беседу с теми, кто к ней подойдет, а для этого посещать школу крайне необходимо. Росаура, скрепя сердце и скрежеща зубами от досады, согласилась пускать девочку в школу, допуская, что получение навыков интересной и приятной беседы позволит дочери еще лучше общаться со сливками общества. Только тогда они смогли определить Эсперансу в самую лучшую школу, где она с удовольствием оттачивала свои знания. Лепта Титы в ее образование была не менее значительной: тайны жизни и любви через посредство кухни.

Победа над Росаурой дала временную передышку, однако вскоре возник новый спор, вызванный появлением на горизонте Алекса и вытекающей из этого возможностью замужества Эсперансы. Росауру бесила безоговорочная защита Педро и Титой ее дочери. Она использовала все средства и сражалась как львица, защищая то, что и должна была, согласно семейной традиции, защищать, – дочь, которой надлежит ходить за матерью до самой ее смерти. Она кричала, топала ногами, вопила, плевалась, блевала, в отчаянии грозила Тите и Педро всеми смертными карами. Впервые она сама нарушила уговор, во всеуслышание проклиная Педро и Титу, бросая им в лицо попреки за все те муки, которые она из-за них приняла.

Дом превратился в поле битвы. Хлопанье дверей сотрясало стены. К счастью, эта тяжба не затянулась надолго – после трех дней яростного и ожесточенного сражения Росаура из-за серьезных проблем, связанных с пищеварением, умерла… вследствие того, отчего умерла.

Наивысшим жизненным триумфом стало для Титы то, что она дождалась свадьбы Алекса и Эсперансы. Она испытывала невероятную гордость, видя, как уверена в себе Эсперанса, как умна, воспитанна, счастлива, способна и, в то же время, насколько женственна, насколько – женщина в самом широком понятии этого слова! Ей так шло подвенечное платье, когда она танцевала с Алексом вальс «Юные очи».

Как только музыка стихла, Пакита и ее муж подошли поздравить Педро и Титу. Хорхе обнял счастливого отца.

– Прими наши поздравления, Педро. Вряд ли твоя дочь могла найти лучшую пару, чем Алекс. На десять миль вокруг не сыщешь такого!

– Согласен, Алекс Браун действительно прекрасный юноша. Единственная беда в том, что они нас покидают. Алекс добился стипендии в докторантуре Гарвардского университета. Сегодня же после свадьбы они и уедут.

– Вот напасть! Что же ты теперь будешь делать, Тита? – не без намека спросила Пакита. – С отъездом Эсперансы тебе уже незачем жить в этом доме. Но прежде чем ты уедешь, не забудь дать мне рецепт перцев под соусом из орехов и пряностей. Ты только погляди, какие они аппетитные!

Эти перцы не только соблазнительно выглядели, но и впрямь были восхитительными. Никогда прежде они так не удавались Тите. Кушанье это горделиво являло все цвета флага: зелень перцев, белизну соуса, красный цвет граната.

Трехцветные подносы продержались недолго: в мгновение ока они были опустошены… И Тита снова вспомнила тот далекий день, когда почувствовала себя последним перчиком в ореховом соусе на подносе, перчиком, который стыдливо оставляют, чтобы не прослыть обжорой…

Тита спрашивала себя: исчезновение перцев – свидетельство того, что люди забыли о хороших манерах, или они действительно получились на славу?

Многочисленные сотрапезники были на седьмом небе. Как разительно отличалась эта свадьба от свадьбы Педро и Росауры, когда все гости изошли тошнотой! На этот раз, наоборот, отведав перцы-чиле под соусом из орехов и пряностей, вместо тоски и подавленности присутствующие испытали чувство, близкое к тому, которое испытала Гертрудис, отведав пресловутую перепелку в лепестках роз. И похоже, Гертрудис снова почувствовала приступ того сладостного недомогания. Посреди двора как никогда весело она танцевала с Хуаном польку «Мой любимый капитан». Каждый раз, выкрикивая слова припева «Ай-я-яй, мой любимый капитан!», она вспоминала ту далекую пору, когда Хуан был еще только капитаном и она встретилась с ним в открытом поле в чем мать родила. Неожиданно она почувствовала знакомый жар в ногах, покалывание пониже живота, ее стали одолевать греховные мысли, и ей захотелось, во избежание бог весть каких неприятностей, как можно скорее уединиться с мужем. Гертрудис первая обратилась в беспорядочное бегство. За ней последовали остальные, под тем или иным предлогом ретируясь с блудливым выражением лица. Новобрачные в душе благодарили их – это позволяло им, захватив чемоданы, незамедлительно отправиться в далекий путь. Правда, не раньше чем они уединятся в отеле…

Не успели Тита и Педро оглянуться, как оказались лишь в компании Джона, Ченчи и их самих. Остальные, включая работников, уже находились в том или ином, подальше от ранчо, укромном местечке, где старательно занимались свальным грехом. Наиболее консервативные – внутри своих автомобилей, кое-как припаркованных на дороге. Остальные – где смогли, повсюду: на реке, на лестнице, в корыте, на печной трубе, на прилавке аптеки, в шкафу, в купах деревьев. Потребность – мать всех выдумок и поз. В этот день было больше зачатий, нежели когда-либо в истории рода человеческого.

Со своей стороны Тита и Педро делали все возможное, чтобы не дать сорваться с цепи своему любострастию, но оно было настолько сильным, что прорвало заслон их кожи и вышло наружу жаром и своеобразным запахом. Джон почувствовал это и, не желая быть третьим лишним, простился. Тите больно было видеть, что он уходит один. Джону надо было непременно жениться тут же после того, как она отказалась быть его женой, да он не захотел.

После ухода Джона Ченча незамедлительно попросила разрешения поехать в родное селение: вот уже несколько дней, как ее муж отправился строить дом, и ей вдруг сильно захотелось повидать его.

Пожелай Педро и Тита уединиться во время медового месяца, они бы и тогда не получили столь быстро такой возможности. Первый раз в жизни они могли спокойно обладать друг другом. Долгие годы им надо было принимать меры предосторожности, чтобы их, паче чаяния, не увидели, чтобы никто ничего не мог заподозрить, чтобы Тита не забеременела, чтобы, не дай Бог, стон наслаждения не сорвался с их уст, когда они до беспамятства растворялись друг в друге. Теперь все это оставалось в прошлом.

Не тратя слов, они взялись за руки и направились в темную комнату. Прежде чем войти в нее, Педро поднял любимую, ногой медленно отворил дверь и обомлел: темная комната совершенно преобразилась. Исчезло все барахло. Одна только железная кровать царственно возвышалась в центре. Шелковая простыня и одеяло были белого цвета, точно так же, как ковер из цветов на полу и двести пятьдесят свечей, которые освещали комнату, назвать которую темной было бы теперь несправедливо. Тита пришла в волнение, представив, сколько усилий должен был приложить Педро, чтобы украсить ее столь замечательным образом, но и Педро испытал не меньшее волнение при мысли о том, что все это Тите пришлось делать втайне от него.

Чувства настолько переполняли их, что они не заметили, как в дальнем углу Нача, затеплив последнюю свечу, бесшумно растворилась в воздухе.

Педро опустил Титу на кровать и начал медленно, одну за другой, снимать с нее все части покрывавшего ее наряда. После взаимных ласк и бесконечно нежных взглядов они дали выход страсти, которую умеряли столько долгих лет.

Грохот железного изголовья о стену и горловые стоны обоих смешались с воркованием тысяч голубей, в беспорядочном бегстве поспешно покидавших ранчо. Присущее живым созданиям седьмое чувство подсказало им эту необходимость. То же самое сделали остальные животные – коровы, свиньи, куры, перепелки, ягнята и лошади.

Но Тита не знала об этом. Она так остро чувствовала приближение оргазма, что увидела закрытыми глазами сияющий туннель!

В тот же миг она вспомнила слова, сказанные однажды Джоном: «Если из-за очень сильного волнения загорятся сразу все спички, находящиеся в нас, они произведут такую сильную вспышку, что осветят даль, которую мы обычно не в силах охватить взглядом, и тогда перед нашими глазами как бы откроется сияющий туннель, который показывает нам путь, забытый нами при рождении и зовущий нас найти заново наше утраченное божественное начало. Так душа стремится заново обрести место, откуда она происходит, а для этого навсегда покинуть лишенное чувств тело…»

Тита сдерживала свои чувства. Она не хотела умирать. Она хотела пережить этот взрыв чувств еще много раз. Это было только начало.

Она сделала над собой усилие, чтобы выровнять учащенное дыхание, и только теперь услыхала шум крыльев множества голубей, покидающих ранчо. Кроме этого шума она слышала лишь биение сердец – своего и Педро. Оно было сильным. Она чувствовала удары сердца Педро кожей груди. Внезапно это биение резко оборвалось. Смертельная тишина разлилась по комнате. Ей понадобилось немного времени, чтобы понять: Педро мертв.

С его смертью умерла надежда когда-либо еще запалить ее внутренний огонь, с ним исчезли все ее запалы. Она знала, что естественное тепло, которое она в себе ощущает, мало-помалу улетучится, унося ее саму, как только у нее не останется горючего вещества для поддержания этого горения.

Вне всякого сомнения, Педро скончался от избытка чувств при входе в сияющий туннель. Она раскаялась, что не сделала того же. Теперь она никогда больше не увидит это сияние, ведь она не способна испытывать какие-либо чувства. Ей остается лишь блуждать в потемках, вечно одинокой, бесконечно одинокой. Надо было найти какое-то, пусть даже самое искусственное, средство, чтобы снова запалить огонь, могущий осветить путь возвращения к истокам и – к Педро. Но сперва надо было прогнать леденящий холод, который начал сковывать ее. Она встала и побежала за своим бесконечно длинным покрывалом, которое она вязала на протяжении стольких ночей одиночества и бессонницы, и набросила его на плечи. Им она покрыла три гектара, которые занимало ранчо. Она вынула из ящика ночного столика подаренный Джоном спичечный коробок. Ее организму был крайне необходим фосфор. И она стала поедать спичку за спичкой, пока не опустошила весь коробок. Пережевывая спичку, она крепко зажмуривала глаза и пыталась вызвать в памяти самые волнующие моменты ее встреч с Педро. Первый его взгляд, первое прикосновение, первый букет роз, первый поцелуй, первая ласка, первое соединение тел. И она добилась своего. Когда спичка, которую она пережевывала, соприкасалась с сияющим воспоминанием, спичка тут же загоралась. Мало-помалу зрение ее прояснилось, и вскоре появился туннель. У его входа она увидела сияющую фигуру Педро – он ждал ее! Тита отбросила все сомнения. Она пошла к нему, и они сплавились в одном долгом объятии, вновь испытав сладострастное любовное потрясение. Рука об руку отправились они к потерянному раю. И никогда больше не разлучались.

В этот момент пылающие тела Педро и Титы стали рассыпать вокруг себя сверкающие искры. Сначала искры подожгли покрывало, а от него загорелось все ранчо. Так вот почему загодя покинули это место все животные – они спасались от близкого пожара! Темная комната превратилась в бушующий вулкан. Далеко вокруг разбрасывал он камни и куски пепла. Достигнув высоты, камни разлетались на тысячи осколков, превращаясь в разноцветные огни. Жители округи за несколько километров от ранчо дивились этому зрелищу, полагая, что таким и должен быть фейерверк на свадьбе Алекса и Эсперансы. Но так как он растянулся на целую неделю, всем стало любопытно: что там все-таки происходит? Многометровый слой пепла покрыл ранчо. Когда моя мать Эсперанса вернулась из свадебного путешествия, она нашла под обугленными развалинами того, что прежде было ее родным домом, эту поваренную книгу, которую она и завещала мне, умирая, и которая каждым из своих кулинарных секретов рассказывает Историю испепеленной любви.

По мнению многих, пепел способствовал тому, что земли эти стали самыми плодородными в округе.

В детстве я имела счастье наслаждаться вкуснейшими фруктами и овощами, произраставшими здесь. Со временем мама велела выстроить на этой земле жилое здание. В одном из его апартаментов доныне живет Алекс, мой отец. Сегодня вечером он придет ко мне на мой день рождения. Поэтому я и готовлю рождественский пирог – излюбленное мое кушанье. Мамочка пекла мне его каждый год. Мамочка!.. Как мне недостает ее вкуса, запахов ее кухни, ее бесед за стряпней, ее рождественского пирога! Ума не приложу, почему он мне не удается так, как ей, не понимаю, почему я проливаю столько слез, когда готовлю его, – не оттого ли, что я столь же чувствительна к луку, как Тита – моя двоюродная бабка, которая не умрет, пока хоть кто-то будет следовать ее рецептам.