Ночные огни Сайпана сверкали как россыпь алмазов. Домов было немного, но сияние казалось бескрайним. Чистый воздух насквозь пропитался океанской влагой.

Ночные улицы с караоке – барами, со странными сувенирными лавками, с мигающими неоновыми вывесками, написанными на ломаном японском, – мы прогулялись по городу, поужинали в ресторане, где подавали блюда кухни Чаморро, и снова пошли бродить по этому удивительному городку, похожему на декорации к вестерну. Во время прогулки я вновь внезапно испытала чувство внутреннего освобождения, я поняла – начинается новая жизнь.

Когда путешествуешь, время течет как-то по-другому: медленно и величаво. Мне становится все равно, что будет с моей памятью. Какая разница, как оно там все происходило?! Самое важное – это быть здесь и сейчас, дышать этим свежим соленым ветром. Впитывать запах, которого не было никогда и нигде – ни в моем детстве, ни в Кочи, ни в аромате духов моей мамы… Запах, в котором странным образом заключены все запахи мира. Запах мимолетного настоящего – оно только что было и прошло и больше не повторится. Я вдыхаю этот запах, и ощущение мимолетности передается всему моему существу и сохраняется в нем навечно в виде сладкого и томительного воспоминания.

Чем мучаться оттого, что не можешь восстановить призрачную последовательность событий, не лучше ли отдаться целиком и полностью этому восхитительному, необъятному ощущению? Благо здешняя обстановка к этому располагает.

Атмосфера городка напомнила мне фотографии Гинзы[21] начала тридцатых годов, на которые я наткнулась в каком-то еженедельнике. Пейзаж на этих фотографиях был таким… великодушным, что ли, по отношению к людям. Я смотрела на старые снимки и думала: как было бы здорово пройтись по этой улице. Какая прекрасная панорама: огромное небо, и у людей такие светлые лица.

В Токио я бесилась от своей беспомощности, от того, что память то и дело меня подводила. Временами я буквально на стенку из-за этого лезла, была на грани нервного расстройства. Но теперь все казалось таким нереальным и далеким…

– Я сразу таким родился, – сказал Кодзуми, показывая на свои белые волосы. – Мне очень повезло с семьей.

Вчетвером мы сидели в баре прямо на берегу океана. От закусок уже перешли к выпивке – у каждого на счету было несколько коктейлей, но вечер еще только начинался. Не пила одна Сасэко – она должна была в конце дня отвезти нас на машине в отель.

Бар, в котором мы сидели, пользовался немалой популярностью. Среди посетителей были и местные, и туристы. Пили в основном пиво и коктейли. На столах горели свечи, сбоку на маленькой сцене играла джаз – команда. Играли они, прямо скажем, не ахти, но, кажется, все посетители были довольны.

Перед нами лежал умиротворенный океан, поделенный надвое тонкой лунной дорожкой. Белый песок сбегал к самой воде, повторяя очертаниями небольшой залив. На берегу этого залива и располагался бар. Вечер откровений – Кодзуми продолжал рассказ о своей семье. Это было так на него непохоже, обычно он ограничивается короткими репликами…

Сасэко тихо сидела рядом с мужем. Я подумала, что, наверное, она слышала этот рассказ раз сто, не меньше. Однако никакого раздражения по этому поводу она не высказывала. Впрочем, судя по всему, особого восхищения она тоже не испытывала. Просто сидела, подперев щеки руками. В вечерних сумерках она выглядела невероятно красивой. Светлая и мягкая, как богиня милосердия Каннон. Это было такое потрясающее зрелище, что я почувствовала, что сейчас растаю.

Глаза Сасэко таинственно светились, отражая пламя свечи, горевшей на нашем столе. Я никогда ни у кого не видела таких глаз. Хотя нет… Один раз я все-таки видела что-то похожее. С таким же ярким блеском в глазах смотрела на своих только что родившихся котят моя кошка. Вся перепачканная в крови, усталая, гордая за себя и за своих детенышей – олицетворение материнского подвига… Позже этот блеск совершенно исчез из ее глаз.

– Слушай, ты мне раньше никогда о своей семье не рассказывал, – произнес Рюичиро, глядя на Кодзуми. – Я ведь ничего толком о тебе не знаю. Почему-то мне всегда казалось, что ты родился на Сайпане, – он улыбнулся.

– Нет. Я родился в Японии. В маленькой рыбацкой деревушке в префектуре Сидзуока. Мои родители были дальними родственниками. По крайней мере, у них были какие-то общие предки. Мои братья и сестры были совершенно обычными детьми. Только я родился не таким, как все.

Джаз-команда ушла на перерыв, и гул голосов вокруг нас смешался с рокотом волн. Казалось, у всех вокруг было отличное настроение. Голоса звучали громко и радостно. Океан был прекрасен – он тихо плескался неподалеку, мягко утыкаясь в белый песок.

– Наша семья была хоть и счастливой, но самой обычной семьей – такую можно встретить где угодно. Папа – рыбак. Он был худой и загорелый до черноты. Мама – простая деревенская тетушка довольно внушительных размеров. В них не было ничего особенного, не считая того, что оба они были прекрасными людьми. В деревне их любили и уважали.

Кроме меня в семье было еще четверо детей. Двое старших – брат и сестра – и двое младших братьев. Я – ровно по серединке. В детстве мы спали впятером в одной комнате, прямо на полу. Мы всегда пихались, смеялись, щекотали друг друга и подолгу не могли заснуть. Если мы слишком шумели, мама прикрикивала на нас, и тогда мы затихали.

Каждый день нес с собой что-то новое. Жизнь была такой прекрасной и радостной. По-настоящему радостной. После ужина мы помогали убирать со стола – это было так здорово! Мы кидались плошками, смеялись до слез, и иногда, полностью отдавшись этому безудержному веселью, я даже забывал, кто я, где я и что со мной происходит.

Брат и сестра были заметно старше нас, троих младших. Можно сказать, что меня и двух младших братьев воспитывали именно они. Это было счастливое время. Мы действительно были счастливы. И никто никогда не смеялся надо мной из-за того, что я не такой, как все.

Но я все равно знал, что я другой. Иногда во сне я предвидел будущее. Я не знаю, почему из всех нас только я обладал этой способностью. Я умел предсказывать погоду, заранее знал свои оценки на экзамене, предчувствовал несчастные случаи, которые еще не произошли. И еще я знал одну страшную вещь – я боялся ее больше всего на свете и ни с кем, ни с кем не мог поделиться своим знанием.

Вечером мы, одетые в пижамы, долго и шумно возились на своих матрасиках, пока в коридоре, в конце концов, не раздавались тяжелые мамины шаги. Я быстро залезал под одеяло и лежал там, затаив дыхание. В комнате обычно горел ночник, который почти не давал света. Было темно. Мама открывала дверь и с порога кричала: «Ну-ка быстро спать!» Когда она уходила, мы начинали сдавленно хихикать и шептаться, но уже не шумели. Постепенно мы засыпали. Еще один день был позади, и во сне мы шли навстречу новому дню.

Но иногда, может раз или два в году, я неожиданно просыпался посреди ночи и лежал в темноте, с открытыми глазами, умирая от страха.

Меня включали, словно лампочку. И каждый раз повторялось одно и то же – воздух вокруг наполнялся непонятно откуда взявшимся густым запахом серы. В первые разы я думал, что, может быть, это напукал кто-то из моих братьев. Но потом понял, что этот запах не имеет ничего общего с обычными детскими запахами, да и вообще с настоящими запахами. Он был иллюзией, он рождался где-то в глубине моего мозга, моего сознания. Избавиться от него было абсолютно невозможно. Я смотрел на моих спящих братьев, на мою любимую сестру – они были едва видны в слабом свете ночника. Прислушивался к их мерному дыханию. Мне вдруг начинало казаться, что все они умерли. Что это трупы лежат, разметавшись по полу, раскинув в стороны маленькие руки и ноги. Но потом наваждение проходило.

Комната была очень маленькой, именно эта теснота и спасала меня каждый раз. Я любовался густыми ресницами старшего брата, вглядывался в лицо сестры и смеялся про себя над носом – пуговкой одного из младшеньких. Я мог смотреть на спящих часами. Они были совсем не такими, как днем. В них чувствовалась какая-то грусть, они были такими беззащитными. Я знал, что наступит утро и все будет по-прежнему: тот из нас, кто проснется первым, начнет тормошить остальных, смеяться и прыгать между матрасов. Мы будем ссориться из-за туалета, переключать телевизор с канала на канал, может быть, даже подеремся, но потом обязательно помиримся. Однако все это будет утром, когда мы проснемся, когда закончится эта страшная ночная тишина и вместе с ней мое одиночество. Понимая это, я старался как можно скорее заснуть, но запах не отпускал меня в сон. И еще я слышал голоса. Они шептали мне на ухо: «Кроме тебя, никого не останется». Я отчетливо слышал эти слова, хоть и не понимал, что они значат. Да я и не хотел понимать. Я хотел только одного – заснуть и проснуться утром в окружении моих любимых братьев и сестер. И чтобы все было как раньше! И чем дольше я лежал в темноте, тем яснее становилось, что все произойдет так, как говорят голоса: мои родные уйдут, исчезнут один за другим. И никого, кроме меня, не останется. И это было так страшно, что, в конце концов, я не выдерживал и принимался будить сестру. «Мне страшно», – говорил я и брал ее за руку. Сестринская рука была теплой – теплой. Сестра сквозь сон крепко сжимала мои пальцы. И я знал, что утром, когда увижу, что все мои братья живы – здоровы, мне станет так радостно, что я готов буду расплакаться от счастья.

Но где-то глубоко внутри я чувствовал приближение чего-то ужасного. Оно отбрасывало темную тень, которая уже накрыла и мою сестру, и моих родителей… Не хотел, но чувствовал. И сам себе казался маленьким и беззащитным.

Я смотрел в лицо сестры, и, не успев больше ни о чем подумать, засыпал. Утром от едкого запаха не оставалось и следа. Комната была наполнена солнечным светом и шумом веселой возни. Сестра говорила: «Кодзуми, тебе опять ночью приснился страшный сон, ты залез ко мне под одеяло». Я уже начинал забывать страшные подробности. Только слова эхом отдавались где-то на периферии сознания: «Кроме тебя, никого не останется». Но все были такими веселыми и радостными, встречая новый день, что я не обращал на это эхо никакого внимания. Папа уже вышел в море, мама хозяйничала на кухне, мы убирали в комнате – каждый охотно занимался своим делом.

Но одну вещь я так и не смог забыть. Этот запах. Прошло некоторое время, прежде чем я понял, что он значил. Сера – запах смерти. Все сбылось гораздо позже. Все мы успели вырасти и разъехаться кто куда. Сначала погиб мой отец – утонул в океане. Потом мой младший брат разбился на мотоцикле. Сестру убило электричеством на заводе, где она работала. Через несколько лет от тяжелой болезни скончался мой старший брат. А два года назад умер мой младший брат – он поехал учиться за границу и заразился СПИДом… Остались только мы с мамой. Я здесь, она – в Японии, в лечебнице для душевнобольных. Она так никогда и не побывала за границей.

Я не рассказывал ей про свою свадьбу, потому что она все равно ничего не понимает. Конечно, мы навещали ее, и каждый раз она принимала Сасэко за мою старшую сестру. Но на самом-то деле, кроме меня, никого не осталось… Теперь я никогда не хожу в горячие серные источники – ненавижу запах серы.

Я больше не слышу голосов по ночам, но довольно часто вижу сны о своем детстве. Во сне я вижу своих братьев и сестру. Они спят, разметавшись на матрасах. Я слышу их дыхание. Кто-то сладко сопит. Кто-то скрипнул зубами. Их детские лица светлы и безмятежны. Но я уже знаю, что они мертвы, хоть и лежат тут, рядом со мной. И все-таки – мне приятно быть с ними. Пусть даже так. Пусть даже осознавая, что никого из них нет среди живых…

Когда я просыпаюсь утром – на моих щеках слезы. Ночью я побывал не в нашей милой комнате, а в братской могиле. В гробу… Я потерял их всех. Я бросил маму, отдал ее в лечебницу и сбежал на далекий остров.

«Невероятно…» – хотела сказать я, но не успела.

– Что значит «бросил маму»? – сказал Рюичиро. – Ты ее вовсе не бросил. Не надо себя обвинять понапрасну.

Я чуть было не повторила вслед за ним то же самое, но удержалась. Все равно мне не произнести это так же убедительно, как получается у Рюичиро. В конце концов, он – писатель. У него есть талант убеждать. В каждом его слове заключен мощный заряд энергии, которая заставляет собеседника верить, что изреченное – есть истина в последней инстанции.

– Как бы я хотел, чтобы ты был прав, – ответил на это Кодзуми.

– Попробуй взглянуть на дело иначе, – сказал Рюичиро. – Ты выжил. Отразил атаку. Слабый ген тебя не подкосил, ты избежал ранней смерти. Ты – победитель.

Сасэко молча кивнула.

Кодзуми хмуро сказал:

– Да – да. Я победитель, понимаю. Но теперь я боюсь потерять Сасэко. Эта мысль не дает мне покоя. Я почти не сплю по ночам.

– А запах серы чувствуешь? – спросила Сасэко и, зажав в руке прядь своих длинных волос, помахала ею перед носом у Кодзуми.

– Нет. Только запах шампуня и соленой воды, – Кодзуми, как маленький, засмеялся собственной шутке.

И слава богу, а то наш разговор стал каким-то чересчур серьезным. Откровения Кодзуми будто материализовались в виде темной дымки, печально повисшей во влажном воздухе. Отсвет ночного кошмара, наполняющий мое сердце печалью и ужасом.

Но тут Кодзуми внезапно наклонился ко мне и сказал:

– Мой младший брат – он сейчас здесь, рядом, – говорит, что у тебя была младшая сестра, и что она умерла.

Я, ничуть не удивившись, кивнула. Вполне возможно, что Рюичиро рассказал Кодзуми и Сасэко 6 Маю еще до того, как мы приехали на Сайпан. Впрочем, это совсем неважно. В том, что Кодзуми знал о моей умершей сестре, не было ничего странного. Мало того, что он сам потерял сестру и троих братьев, может быть, жизнь здесь способствовала развитию его необычных способностей. Впрочем, раньше в люди в деревнях жили бок о бок со смертью и постоянно общались с умершими. И может быть, и теперь, если хорошенько поискать, отыщется немало таких, как Кодзуми.

– Кстати, эта твоя подружка, которая пыталась с тобой связаться в самолете, она чем-то напоминает твою сестру.

– Это вы о ком? – спросил Рюичиро.

– Об Эйко, – ответила я.

– А они действительно немного похожи, – сказал Рюичиро после небольшой паузы.

В первый раз за все время, что мы с Рюичиро были вместе, я вдруг почувствовала укол ревности из-за того, что Маю была с ним до меня. Но это чувство быстро прошло.

– Твоя подруга… Айко? Эйко?… Ее чуть было не зарезали. Какая-то женщина.

– Что?!

Кодзуми смотрел куда-то вдаль, словно пытаясь разглядеть кого – то, отсюда неразличимого. Потом он несколько раз кивнул, как бы соглашаясь с чьими-то словами.

– Его жена? Какая еще жена? – пробормотал он и потом уже в полный голос сказал: – Ах, жена! Все понятно. У твоей подружки был любовник, и жена любовника напала на нее с ножом.

– Она ее убила? – спросила я.

– Нет. Поранила.

У меня словно гора с плеч свалилась. Боже мой! В каком, оказывается, я была напряжении.

Кодзуми продолжал рассказывать. Честно говоря, это звучало как пересказ какого-то сериала:

– Она сейчас в больнице. Рана пустяковая, но потрясение было очень велико. Ей дали сильное успокоительное, и теперь она спит. Рана действительно несерьезная. Ей просто нужен отдых.

– Я так рада, что все обошлось, – сказала я. Мне хотелось верить каждому его слову. Да я и сама чувствовала, что Кодзуми не обманывает. Что все так и есть.

– Спасибо моему младшему брату, – улыбнулся Кодзуми.

– А с чего ты взял, что это твой брат тебе обо всем рассказывает? – холодно спросила Сасэко.

– А кто же еще?! – рассердился Кодзуми.

– Не знаю. Но никакого брата здесь нет. Я умею чувствовать духов, а сейчас совершенно никого не чувствую. И раньше никогда твоего брата не чувствовала.

– Ты хочешь сказать, что я вру?! Или ты снова меня дразнишь? – Было видно, что Кодзуми с трудом сдерживается, чтобы не сорваться на крик.

– Послушай, – сказала Сасэко примирительно. – Ты же прекрасно знаешь, что духи не делятся с людьми такого рода информацией. И твой брат здесь совершенно ни при чем. Все, что ты только что нам рассказал про эту женщину, услышал ты сам. Без всякого брата. Духи, они ведь сами по себе. И вовсе не спешат делать нам добро. Ты разве забыл, что они не любят живых? С чего это кто – то, кто умер по собственной глупости, вдруг сделался таким человеколюбивым? Я не говорю, что нет духов – хранителей, – конечно, есть, но не надо путать их со святыми, ладно?

– То есть ты хочешь сказать, что мой брат сейчас не здесь, так? Что он в каком-то другом месте? – с грустью произнес Кодзуми.

Я посмотрела на Рюичиро. Мы с ним подумали об одном и том же: «Бог с ним, с этим братом. Главное, не надо ссориться!»

– Да нет же. Я хочу сказать совсем другое. Тебе вовсе не нужен твой брат, чтобы знать и слышать подобные вещи. Ты умеешь делать это сам. Это говорит твоя душа. Я понимаю, что тебе гораздо легче думать, что это кто-то другой тебе подсказывает, но нельзя же полагаться только на других. А вдруг в один прекрасный день какой-нибудь нехороший дух прикинется твоим братом и обведет тебя вокруг пальца? – сказала Сасэко с мягкой улыбкой.

– Я должен быть сильным, и мне помогают! Потому что, кроме меня, никого не осталось, – упрямо сказал Кодзуми. Выпитые коктейли подействовали, и теперь он разозлился не на шутку. Где это видано, чтобы жена спорила с мужем на людях? Куда это годится? Мало того – она еще и пытается убедить мужа, что его убеждения и верования на самом деле полная чепуха.

По его лицу было видно, что он еле сдерживается. Но голос Сасэко звучал так ласково, и вся она, залитая лунным светом, была такая мягкая и белая, что Кодзуми сдержался и больше ничего не сказал.

Мы с Рюичиро тоже молчали.

Снова стал слышен гул людских голосов вокруг нас и рокот волн. Пламя свечи отбрасывало причудливые тени на наши лица. Джаз – команда вернулась с перерыва и начала разогреваться. Зазвучала громкая музыка. Перерыв явно не пошел им на пользу.

И в этот момент несколько женщин из местных – они сидели за столиками рядом со сценой – вдруг повернулись в нашу сторону и начали скандировать: «Са-сэ-ко! Са-сэ-ко!»

– Я так и знал, – сказал Кодзуми. – Всегда, когда мы сюда приходим, они не отпускают Сасэко, пока она не споет хотя бы одну песню. Сасэко у нас звезда. Звезда Сайпана.

Сасэко поднялась с места и, сказав нам: «Только одна песня…», двинулась в сторону сцены. Все присутствующие зааплодировали. В ответ на теплое приветствие Сасэко благодарно улыбнулась.

До того момента, как она начала петь, Сасэко оставалась той самой женщиной, которую я увидела в аэропорту. Она в точности соответствовала описанию, услышанному мною от Кодзуми во время нашей первой встречи в Токио. В ней не было ничего необычного. Я смотрела на нее – теперь она стояла у самой сцены – и даже немного завидовала ей. Как это здорово – иметь не только талант, но и многочисленных поклонников, восхищающихся твоим талантом. Джаз – команда на мгновение перестала играть. Воцарилась краткая тишина. Но тут же снова заиграла музыка. Раздались первые аккорды «Love me tender» Элвиса Пресли. Сасэко поднесла ко рту микрофон. Я обернулась посмотреть, как на все это реагирует Рюичиро, и с удивлением обнаружила, что он воспринимает все совершенно серьезно и буквально не сводит взгляда с Сасэко, всем своим сосредоточенным видом говоря: «Сейчас такое начнется!…»

«Ну, может, и правда начнется?» – подумала я, повернувшись к сцене. И тут-то все и началось.

Сасэко запела. Из динамиков полился ее мягкий глубокий голос, даже отдаленно не напоминающий пение ни самого Элвиса, ни уж тем более Николаса Кейджа. Эти звуки не были звуками человеческого голоса. Как будто где-то далеко – далеко мягко звонили колокола. Это была песня из сновидения. Пространство вокруг меня вдруг со страшной скоростью начало меняться… Все было так странно. Как-то очень по-простому, но в то же время невероятно изысканно и аристократично. Нахлынуло чувство томительной сладкой грусти, вызванное пониманием того, что это больше никогда не повторится. Никогда больше меня не подхватит эта фантастическая энергетическая волна, не захлестнет, не закрутит, не повлечет за собой…

Люди, сидевшие столиками, безмолвно слушали пение Сасэко. Несколько пар кружились в танце. Сасэко словно посылала какие-то сигналы в ночь, в темноту. От ее пения по воде пошла нежная, тихая рябь. Я еще не успела толком осознать увиденное, как со стороны океана налетел теплый влажный вихрь и завертелся между столиков, взметая в воздух белый песок. Я инстинктивно схватила Рюичиро за руку. Рюичиро кивнул. Кодзуми тихо сидел рядом с нами, словно не замечая происходящего.

Это неожиданное движение воздуха сопровождалось странным оптическим эффектом – на глаза как будто набросили тончайшую полупрозрачную ткань. Теперь казалось, что Сасэко стоит по ту сторону прекрасного фонтана, бьющего белыми струями. Все вокруг мягко подрагивало, трепетало, теряло очертания. Ее голос, впитывая влажность ночи, становился все более и более нечеловеческим…

… И это все, что я успела почувствовать. На большее моих слаборазвитых способностей не хватило.

Песня закончилась, и я чуть не заплакала от того, что она была такой короткой. Мне хотелось слушать пение Сасэко еще и еще… Теплый мощный вихрь тоже стих, песок улегся. Все произошло так быстро.

– Что это было? – спросила я у Рюичиро. – Это она силой голоса песок взвихрила?

– Нет. Это гости из океана пришли послушать песню.

– Ты серьезно?

– Не знаю… Но ты же видела, как воздух искривился.

– Видела. – Я кивнула, но его ответ меня не убедил. Ведь если это были духи, то почему мне не стало плохо, как днем?

В этот момент Рюичиро наклонился ко мне и быстро зашептал на ухо так, чтобы не услышал сидящий рядом Кодзуми:

– Честно говоря, у меня есть еще одно объяснение этого феномена. Но наша парочка, кажется, предпочитает версию с океанскими гостями.

Джазисты заиграли что-то более ритмичное. Сасэко положила микрофон и пошла от сцены к нашему столику. Какой-то местный старик перехватил ее на полпути, обнял за плечи и поцеловал прямо в губы. Она, обвив его шею руками, ответила ему тем же. Потом освободилась от его объятий и, наконец, подошла к нам.

– Ну, как? Понравилось? – спросила она, улыбаясь.

– Я ничего не успела понять, но это было восхитительно! – сказала я. – Жаль, что песня кончилась так быстро. Я с удовольствием послушала бы еще.

Не думаю, что эти слова вполне выразили то, что я думала и чувствовала, но никаких других в этот момент у меня не нашлось.

– Да-да. Я присоединяюсь к Сакуми в ее желании послушать еще несколько песен в твоем исполнении, – сказал Рюичиро с улыбкой.

– Давайте немного пройдемся, – предложила Сасэко.

Кодзуми, не говоря ни слова, встал со стула. Сейчас он казался еще более бледным, чем обычно. Честно говоря, выглядел он неважно. Мы пошли к выходу. Публика проводила Сасэко бурной овацией. Хозяин заведения взял с нас только половину той суммы, которая была указана в счете.

Выйдя из бара, мы прошли по берегу до домов, свернули в какой-то переулочек и довольно быстро очутились на той улице, где стоял наш отель.

– Давай пойдем в отель пешком. По-моему, нет ничего лучше ночной прогулки, – сказала я Рюичиро, и он согласно кивнул.

Значит, пришло время прощаться и расходиться по домам.

Обернувшись, мы с Рюичиро увидели, что Кодзуми и Сасэко довольно сильно отстали от нас и теперь стояли в тени одного из домов, оживленно жестикулируя и явно о чем-то споря.

В тот момент, когда мы к ним подошли, Кодзуми страшным голосом закричал:

– Потаскуха! Почему ты позволяешь этому старому пердуну целовать себя у всех на глазах?!

«Приехали», – подумала я.

– Ты пьян! – закричала в ответ Сасэко. – Приди в себя! Почему ты каждый раз закатываешь мне сцены? Я такая, какая есть. Я не могу измениться! Это жизнь, и ты мог бы уже привыкнуть.

Я посмотрела на Рюичиро. Он старался что-нибудь придумать, но, кажется, безуспешно. Потом он шепнул мне на ухо:

– У Кодзуми просто плохое настроение, вот он и ищет повода поскандалить.

– Когда он успел так напиться? – также шепотом спросила я.

Стоя посреди улицы, Сасэко и Кодзуми продолжали кричать друг на друга:

– Ты меня позоришь!

– Нельзя быть таким упертым!

– Почему ты хотя бы один раз не попытаешься меня понять?!

– Ты всегда делаешь все по-своему!

– Почему когда ты трезвый, то все нормально, но стоит тебе выпить, и ты как будто с цепи срываешься?!

Казалось, эта ссора никогда не кончится.

– Слушай, может, нам вмешаться? – спросила я.

– Не стоит. Они не маленькие, сами разберутся.

Я с сомнением покачала головой.

– Ладно, пошли спать, – сказал Рюичиро, и мы не спеша двинулись в сторону отеля.

– Зато им не скучно, – сказала я, в последний раз оглянувшись назад. Ссора продолжалась. – Сначала общение с духами, потом супружеское мордобитие, – живут полной жизнью.

– Да, веселые ребята, – согласился Рюичиро.

– А ты раньше слышал, как поет Сасэко?

– Один раз. Мы как-то втроем поехали в Гарапан и пошли там в караоке. Но сегодня ночью было здорово, правда? И эти гости из океана – я в первый раз такое видел!

– Ты про вихрь? Так что же это все-таки было?

– Не знаю. Но она довольно часто поет на берегу. Устраивает концерты, рассчитанные явно не на человеческую аудиторию. Знаешь, что мне сказал Кодзуми? «Там такая, говорит, сила! С человеческой вообще даже сравнивать нельзя!» Вот так.

– Он ее очень любит, правда?

– Очень!

– Но сегодня… это было нечто невероятное! Первый раз в моей жизни!

Я не шутила. Сегодня я действительно столкнулась с чем-то запредельным, из того же разряда, что голоса и видения, которые слышит мой братишка. Просто на этот раз оно приобрело форму песни. Ведь что такое настоящая песня? Коллективное чувство, сотканное из мириадов чувств, которые каждый из нас хоть раз в жизни, но испытал: запахи и слезы, прикосновение теплых любимых рук, неизбывное горе, свет и дыхание богов, всепожирающий огонь ада… И старик из местных понял это, как смог, и, как смог, отблагодарил за пережитое чудо, сам того не зная, став причиной супружеской ссоры.

Мы взяли у дежурного администратора ключ от номера и поднялись на этаж. Нас поселили в номер люкс с кухней и маленьким балкончиком, выходящим на улицу. Я немного постояла на балконе, посмотрела на город – декорацию. Такой маленький и переменчивый. Потом я пошла в гостиную и присела там на обитую красным бархатом кушетку. Рюичиро достал из бара две бутылки холодного пива, которым мы и завершили вечер. У меня было такое ощущение, что я прожила здесь всю свою жизнь.

Пока Рюичиро был в душе, я пыталась дозвониться до Эйко, но к телефону никто не подходил. Потом я сама приняла душ, и это отняло у меня последние силы. Мы с Рюичиро забрались в огромную кровать и просто легли обнявшись, как пожилая супружеская пара, у которой за плечами не одно прожитое вместе десятилетие. Перед тем как заснуть, я чмокнула его в щеку и, пробормотав: «Я очень устала», поплотнее прижалась к нему и поплыла в сон, ни на секунду не переставая чувствовать тепло его тела.

Пожалуйста! Пусть это тепло не исчезнет за ночь! Пусть оно останется со мной до утра. Я знаю, что когда-нибудь мы оба умрем, но, если можно, пусть я не буду знать о приближающейся смерти до самого последнего мгновения!

Я заснула сразу же после этой короткой молитвы.

Книга вторая