– Если бы ты не кашлянул, давно бы поймалась, – недовольно буркнул мальчик, не глядя на Абдрахмана. – Окунь смело хватает крючок, но очень осторожный, каждый шорох слышит.

– Каждый шорох, говоришь, слышит? Так ты сам отпугивал – все время напевал какую-то песенку.

– Это не песня. Разве ты не знаешь, как заманивают рыбу? – спросил мальчик, высвободив наконец крючок. Он поднял голову и вдруг увидел, что перед ним не знакомый дед Мергали, а учитель, что живет в доме продавца Байеса. Мальчик смутился, отступил шаг назад.

– Ты чей, мальчик? – спросил Абдрахман.

– Батыра.

– Как тебя зовут?

– Узак.

– Вот ты просишь рыбок попасться на твой крючок, разве они понимают твои слова?

– Еще как понимают!.. Иногда после двадцати повторений ловятся, ну а после сорока – обязательно попадаются. А в тихие вечера ловятся и без заклинаний, успевай только червей насаживать на крючки!.. – деловито заключил мальчик.

К берегу причалила лодка, и на песок выпрыгнули два рыбака. Это были Хажимукан и Кенжекей. Они подошли к Абдрахману и приветливо поздоровались с ним.

– Ну, Абеке, у вас легкая рука… – сказал Кенжекей, кивнув головой в сторону Анхаты. – Сегодня помаленьку начался ход леща. Жаль, что у нас мало рыбных сетей, наловили бы вдоволь, хватило бы и сейчас и на зиму засолить. Хажимукан, – окликнул он напарника, – навздевай-ка на шнур лещей, да тех, что покрупнее и пожирнее, пусть это будет на подарок Абеке. Нанизывай, столько, сколько донесет!..

Хажимукан в знак согласия кивнул головой, но продолжал осматривать нос лодки, отыскивая щель, откуда сочилась вода. Тогда Кенжекей сам взял шнур и стал нанизывать на него крупных плоских лещей с темными спинками.

– Донесете, Абеке? Может, еще с пяток прибавить? – улыбаясь, спросил он, когда на шнуре уже болталось около пятнадцати рыб.

– Ойбой, куда мне столько! – воскликнул Абдрахман. – Такие огромные рыбины… мне вполне достаточно и двух, да и тех некуда девать. Неси улов своим детям.

– Для моих пострелят и чебаков на реке хватит. Бери! – сказал Кенжекей и почти насильно всунул в руки Абдрахмана тяжелую связку лещей. Затем вернулся к лодке и стал проворно раскладывать на две кучки утренний улов.

– Ведь совсем недавно мы даже и этой божьей благодатью не могли пользоваться, а теперь – сами хозяева!.. – радостно сказал Хажимукан, поглядывая на плоских с темно-синими спинками лещей.

– Кто захочет, тот все сможет сделать, только надо действовать смело и дружно, всем народом. Скоро баю Шораку придет полный конец, заберем у него все лодки и сети и раздадим их рыбакам Анхаты. Я думаю, и на вашу долю достанется.

– Большое спасибо, Абеке, мы никогда не забудем ваших добрых и разумных советов. Лишь бы только вздохнуть свободно, стать настоящими людьми – других желаний у нас нет.

Среди бедняков, которые не смогли откочевать на джайляу и остались рыбачить в ауле Сагу, за несколько дней Абдрахман сделался своим человеком. И старые и молодые – все относились к нему с уважением. Не было в ауле ни одного дома, куда бы не пригласили его на чай и где бы не угостили рыбой. «Наш Абеке! – говорили про него Хажимукан и Кенжекей. – Абеке знает, спросите у Абеке!..» А по аулам, откочевавшим на летние пастбища, пронеслась молва: «Бедняки-рыбаки организовались в артель! Приехавший из Теке учитель-законник посоветовал им открыть школу. Учитель решил передать артели все невода и лодки богача Шорака. Воды Шалкара теперь будут принадлежать беднякам!..»

Десять лет назад Абдрахман и Хален сидели за одной партой. Десять лет назад, окончив учение, они разъехались в разные края и с тех пор ни разу не видели друг друга. И вот – встретились. Долго не разнимали они объятий и, не отрывая глаз, внимательно разглядывали друг друга.

– Халеке! Ты все такой же, почти не изменился – прежний степенный рыжий Хален!..

– И ты, Абиш, выглядишь прежним молодцом! Садись на стул, а если хочешь, устраивайся прямо на кошме. Макка, иди сюда, познакомься с Абишем и принеси нам кумысу!.. Она заочно хорошо тебя знает, Абиш. «Откуда, говорит, этот Абиш взялся, как беда на голову свалился!..» Прячет от меня газеты и журналы, которые ты присылаешь. Ну-ка поговори с ней сам, пусть она узнает, что ты за «беда» такая… – шутливо сказал Хален.

– Здравствуйте, Макка! – поприветствовал Абдрахман жену Халена. – Как поживаете?

– Спасибо, хорошо, – смутившись, коротко ответила Макка.

Абдрахман сел на стул и внимательно оглядел юрту.

– Уютно устроился, Халеке! Чем занимаешься, учишь детей и наживаешь капитал?

– Ты обзавелся семьей, Абиш? – перебил его Хален, не обратив внимания на шутку. – Дети, наверное, есть?

– Есть, Халеке. Помнишь девушку Кульшан или уже успел забыть?

– Забыл, Абиш, откровенно говоря, не помню… Ты на ней, что ли, женился?

– Да.

– Давно?

– Давно уже.

– Кто у тебя, сын или дочь? Или уже и тот и другой?

– Дочь у меня, Халима. А у тебя?

– У меня тоже дочь, – Хален показал на игравшую перед юртой девочку лет четырех. – Кулейман.

– Жаль, что у нас дочери, а то бы сватами стали, – улыбнулся Абдрахман.

– Нынешняя молодежь обходится и без отцовского посредничества, – возразил Хален, бросив многозначительный взгляд на Загипу.

Загипа засмущалась, бледное лицо ее зарделось, как спелое яблоко. Она поняла: брат намекает на ее встречи с Хакимом. Хален и вчера, давая Хакиму книгу, сказал: «Читай, здесь про любовь написано!» – и так же, как сейчас, взглянул на Загипу. Но в голосе его не было ни гнева, ни злости, и это успокоило девушку. «Он все знает про нашу любовь, – подумала Загипа. – Неужели станет рассказывать об этом незнакомому человеку?..» Но ее опасения были напрасны.

– Все счастье у наших детей впереди, Абеке, и во многом это счастье зависит от нас самих… Да, я не познакомил тебя со своей сестрой. Вот она, ее зовут Загипа. Самый младший братишка тоже со мной живет.

– Он учится, Халеке?

– Учится… Расскажи-ка ты лучше о себе. Я ведь очень мало знаю о тебе, можно сказать, почти ничего. Ну, рассказывай, пей кумыс и рассказывай, – попросил Хален, подавая Абдрахману тостаган с кумысом.

Беседовали долго. Абдрахман подробно рассказал о себе, о событиях в Уральске, о том, как родственнику Халена Сахипгерею удалось скрыться от преследования белоказаков и уехать из города.

– Мне уже говорили, как Сахипгерей бежал из города, – заметил Хален. – Рассказывал мне это рыбак Ихсеке. «Завернул, говорит, я Сахипгерея в сеть, в которой привозил рыбу на базар, облил дегтем, обмотал веревками и положил в повозку. Русские даже и не спросили, что везу…» Да, из казахской интеллигенции мало кого так преследовали, как нашего Сахипгерея. Почти пятнадцать лет просидел в тюрьме при царе. На каторге был, поселенцем в Сибири жил… И все же не сломили его. Без борьбы не добьешься свободы, – подтвердил учитель. – Трудные времена наступают, Абиш. Мы здесь, в аулах, на вас смотрим, горожан…

Макка подала обед. После обеда снова пили кумыс и продолжали беседовать. Абдрахман сидел на почетном месте, подложив под локоть подушку, и слушал учителя.

– Я хотел спросить тебя, Абиш, об автономии, о ней так много пишут в газетах, – говорил Хален. – Неужели Досмухамбетовы действительно договорились с Лениным? Как это получается? В последнем номере газеты прямо говорится, что Кзыл-Уй получил право на автономию. Так ли это, Абиш? Я тут что-то недопонимаю.

– Здесь все ясно, Халеке, Досмухамбетовы могли поехать к Ленину, и он, разумеется, поддержал бы идею об автономии, потому что это есть в программе большевиков. Но какую автономию – это другое дело. Конечно, не такую, которую хотят установить в Кзыл-Уйе. К автономии можно прийти только через Советы, только рабоче-крестьянская власть может дать народам равноправие.

– В Кзыл-Уйе никаких Советов нет, там власть баев.

– Не просто баев, а потомственных феодалов – султанов, ханов и духовенства. Короче говоря, в Кзыл-Уйе создана монархическая власть. Ведь ханство – то же самое, что и монархия.

Хален не спеша погладил редкие рыжие усики и, взглянув на Абдрахмана, проговорил:

– Получается вроде детской игры… Видел, как дети в прятки играют? Спрячется малыш и кричит: «Я здесь, ищи меня!..» Эти тоже прячутся, разница только в том, что они не кричат: «Я здесь!»

– Нет, это не детская игра, Халеке. Они не просто прячутся, а набрасывают на себя маску добродетели, чтобы обмануть народ. Читал в газете «Бирлик туы» статью некоего Мадьяра? Вот что он пишет: «У казахов нет капиталистов и помещиков, нет классов, а значит, и нет классовой борьбы». Находятся люди, которые склонны верить в этот бред. Мадьяр хочет выдать ханскую власть за единственно правильную и необходимую для казахов. Беда в том, Халеке, что так мыслит не только Мадьяр, а вся наша буржуазная интеллигенция. Но едва ли народ пойдет за Мадьяром и ему подобными. Утверждать, что ханская власть является самой лучшей формой управления для казахов, – нелепо и глупо. Это понимает каждый, даже самый неграмотный и забитый батрак. Вот тебе простой пример. В вашем роду около трехсот хозяйств, из этих трехсот хозяйств семь байских – я не стану называть их по именам, вы их сами хорошо знаете, – около ста середняков. Остальные сто девяносто три хозяйства – бедняцкие, по одной кляче на двор да по тощей коровенке – и все. А батраки и того не имеют. Я уже не говорю о бедняках, которые зиму и лето пасут скот русских богачей и живут буквально впроголодь. Ваши семь баев содержат более сотни батраков. Батраки пасут байские табуны, косят сено, убирают хлеб, помогают при перекочевках, исправляют им на зиму землянки, строят загоны, ремонтируют повозки. Еще больше достается женам батраков. Они доят байских кобылиц, коров, овец, варят курт, собирают кизяк, теребят и прядут шерсть, валяют кошмы… А сколько получают они за свои труды? Что дают им баи? Дают осенью коня или корову во временное пользование, а весной бедняк обязан вернуть взятый скот с приплодом. Брал корову, верни ее с теленком, вот как. А чем кормят своих работников баи? Дают простоквашу или кислое молоко, разбавленное водой. Я, по крайней мере, не знаю ни одного случая, чтобы для них закололи барана. Кроме того, все лучшие пахотные земли, сенокосные угодья, пастбища принадлежат баям. А что остается народу? Ничего. Ничего народ не получит от ханского правительства, потому что ханы и баи никогда не согласятся добровольно отдать накопленное чужим трудом богатство. Это могут сделать только сами бедняки. Нужно сейчас рассказывать народу, что из себя представляет ханская власть, объяснять людям, кто их враг и кто их друг. Это наш долг!

– Верно, Абиш, народ должен знать правду…

Солнце садилось в далекие камыши Шалкара, и вода озера под косыми багровыми лучами, казалось, поднялась выше своих берегов. Стрекотавшие целый день кузнечики, чуя приближение вечера, смолкли. Возле своих нор безмолвно сидели суслики, готовые в любую минуту скрыться, и тоскливо смотрели на заходящее солнце. С пастбищ возвращался скот. Табуны подходили к самому аулу, пыля и разноголося, как на ярмарке.

Кое-кто в ауле уже приступил к сенокосу, но большинство хозяйств еще выжидало, пока основательно вытянутся и созреют травы. Свободные от работы жители аула днем отсиживались в юртах – пили кумыс и пережидали жару, а вечером собирались где-нибудь за околицей и заводили долгие беседы. Когда в аул, случалось, приезжал новый человек, послушать его сходились все: и старики, и молодые, и даже женщины с ребятишками. Так было и сегодня. Абдрахман и Байес гостили у Халена. Под вечер они втроем вышли из юрты и направились за околицу аула к небольшому холмику, стоявшему возле Кривой балки. Один за другим стали выходить из своих юрт аульчане и присоединяться к ним. Подошли Асан, Кубайра. Пришли люди из соседних аулов вместе с Арешем и Акмадией. Вскоре на холмике собралось много народу.

– Как называется ваше джайляу? Много ли у вас пахотной земли? Покосов? – обратился Абдрахман к учителю, присаживаясь на зеленую травку.

Абдрахман был родом из другой волости, в эти места приехал впервые. Он не знал здешних джайляу, да и люди ему были незнакомы. Хален охотно объяснил ему, что джайляу называется «Оброчным», что на противоположном берегу Анхаты имеются обширные заливные луга, что там много оврагов и балок с густым травостоем, но что это принадлежит богатым людям.

– «Оброчный»? Странное название…

– Раньше эта широкая междуречная равнина принадлежала казакам, потом отошла к казне. За кочевку по ней с каждой кибитки взималась особая плата. Теперь казны нет, никто никакой платы не требует. Травы – по грудь человеку. Очень удобное и богатое пастбище, – проговорил Хален, задумчиво глядя в степь.

– Если снова власть возьмут казачьи атаманы, то они постараются вернуть себе эти земли и начнут взимать налоги. Но мне кажется, навряд ли настанут такие времена, – сказал Абдрахман и, повернувшись к полулежавшему на траве Кубайре, вдруг спросил: – Ну, скажи, сколько десятин посеял нынче?

От неожиданного вопроса Кубайра смутился, но, быстро оправившись, погладил свою жидкую черную, начинающую седеть бородку и сдержанно проговорил:

– Вы спрашиваете, сколько десятин? Мы на десятины не считаем – на сажени. Десятины засевает только тот, у кого много рабочего скота и рабочих рук. А мы засеваем только по двадцать – тридцать саженей проса, так что едва-едва на прокорм хватает…

– Да-а, – протянул Абдрахман, оглядывая сидевших вокруг бедняков.

– Мир беседе вашей! – громко поприветствовал подошедший Кадес. – Здравствуйте, Байеке, как поживаете? – обратился он к продавцу Байесу. Он был хорошо знаком с продавцом и сейчас не без гордости у всех на виду пожал ему руку.

Вместе с Кадесом пришли еще шесть джигитов, они тоже шумно поздоровались и пожимали руки.

– Шире круг!

– Здравствуй, Кубеке!

– Халеке, здравствуй! Все ли благополучно в семье?

Джигиты расположились на траве. Глядя на Абдрахмана, начали перешептываться:

– Кто этот человек?

– Откуда приехал?

– Говорят, кердеринец, приятель Байеса. Приехал вместе с Байесом в гости к нашему учителю, – пояснил Асан.

– Так, так…

– А приехал-то откуда?

– Из Теке, конечно. Он ведь кердеринец.

– Э, разве кердеринцы живут только в Теке? Тоже мне сказал, Кубеке, – возразил Акмадия.

Кадес сел рядом с Байесом. Любивший поговорить и не пропускавший ни одного собрания, он тут же стал задавать ему вопросы:

– Все ли благополучно в вашем ауле, Байеке? Давненько что-то не приезжали вы к нам, дома сидели?

– Да, с самой весны дома. Как началась распутица, никуда не выезжал.

– Паром не работал, что ли?

– Паром-то работал, да в городе неспокойно. Да и незачем ехать туда, все равно нужных товаров там нет.

– А как с чаем и сахаром?

– Нет. Ничего нет.

– Недавно один мой приятель ездил в Кзыл-Уй. Говорит, что и там в магазинах и лавках почти нет никаких товаров. Куда же они могли исчезнуть? – недоуменно пожал плечами Кадес и вытащил из-за голенища старых ичигов шахшу.

– Какие могут быть товары, когда идет война!.. Народ живет старыми запасами, – сказал Байес и посмотрел на Абдрахмана, словно прося его: «Объясни ты сам…»

Абдрахман сидел молча, внимательно слушая аульчан, изучающе присматриваясь к их лицам. «Хорошие, добрые, честные, – подумал Абдрахман. – Вы должны стать хозяевами степи!»

Между тем Кадес продолжал:

– Народ еле-еле дождался своих сыновей с фронтов, а теперь новая война? Какая война? Одни говорят, что это русские между собой дерутся, другие утверждают, что это снова германец пошел… Почему люди не могут жить в мире?

Кадес отсыпал на ноготь щепотку насыбая и спрятал шахшу за голенище.

– Ну, начал теперь наш Кадеке про германца, словно про своего свата, не остановишь. Оставь в покое своего германца, дай-ка лучше шахшу, чихну разок, нос прочищу! – сострил Кубайра.

Все громко засмеялись.

– Хоть Кадеке и не сват германцу, а все же какой-то родственник. Ведь Микалай-патша был же сватом германцу. Только вот непонятно: поссорились два свата, а воевать пришлось народу, – вставил Акмадия.

– А ты знаешь, из-за чего сваты поссорились? – спросил Кубайра у Акмадии. – Микалай-патша при сговоре не преподнес германцу подарка. Ну, а этот самый германец обиделся…

– Брось шутить, Кубайра, не до шуток.

– Я не шучу. Если ты знаешь больше нашего, расскажи нам, как возникают войны и могут ли люди жить мирно или не могут? Кстати, ты кажется, учился в Петербурге вместе с адвокатом Бакеном?

Последние слова Кубайры вызвали дружный смех. Все знали, что Акмадия не только не учился в Петербурге, но даже не умел расписаться.

– Про какого Бакена говорят? – наклонившись к Халену, спросил Абдрахман, улыбаясь.

– Про Бахитжана Каратаева.

«Вон как!.. Оказывается, эти люди хорошо знают Бахитжана!.. Надо открыть им глаза на правду, надо рассказать им о том, что произошло в России, что творится сейчас в Теке, в Кзыл-Уйе… – подумал он.

– Прочтите людям Обращение Уральского Совдепа, – шепнул он Халену.

– Можно, только надо пригласить побольше…

– Тут и так собралось немало!

– Мало. Почти совсем нет наших стариков. Я пошлю мальчишек, пусть они покличут сюда аксакалов, – дескать, нам с ними нужно кое о чем посоветоваться.

– Правильно, – одобрил Абдрахман и, чуть помолчав, обратился к Кубайре: – Вы знакомы с Бакеном?

– Э-э, Бакена все мы знаем, как же…

– Знаем!

– Бакен – задушевный человек! – почти одновременно проговорили Асан и Акмадия.

– В наших местах Бахитжана все уважают, – начал Кубайра. – Мы внушаем нашим детям, чтобы росли такими, как Бакен. Из нас, сидящих здесь, нет никого, кто бы не обращался к Бакену за помощью или советом, и мы не помним такого случая, чтобы он отказал кому-нибудь из нас. Во время мобилизации казахов на тыловые работы Бахитжан спас наши аулы от беды и разорения. Благодаря его доброте наши аулы из трехсот кибиток отправили на службу только троих джигитов!

– Очень хорошо, что вы знаете и уважаете Бахитжана. Он борется за счастье народа, за счастье таких, как вы, бедняков. А кроме Бакена кого еще знаете из казахской интеллигенции?

– Как сказать, Бакена мы хорошо знаем потому, что он не раз приезжал к нам. В прошлом году, например, долго гостил у хаджи Жунуса. Умных и добрых людей много, разве всех их можно знать? Вот сегодня встретились с вами. По разговору вы, кажется, тоже умный и добрый, а мы даже не знаем вашего имени. Видим впервые вас. Мы люди простые, домоседы, как говорят, не отходим от наших юрт ни на шаг, – ответил Кубайра, водя по земле тупым концом своей палки.

Хален то и дело поглядывал в сторону аула, поджидая стариков.

Наконец пришли аксакалы. Абдрахман встал и, почтительно поздоровавшись с хаджи Жунусом, усадил его возле себя. Хотя он видел старика Жунуса в первый раз, стал разговаривать с ним, как с давним хорошим знакомым, участливо осведомился о его здоровье, расспросил о семье и хозяйственных делах. Абдрахман многое знал о Жунусе из разговоров с Халеном, слышал о его споре в мечети с Шугулом. В ауле Сагу не раз рассказывали ему о хаджи Жунусе рыбаки. Они относились к старику с большим уважением, считали его самым справедливым и честным человеком. Абдрахман еще тогда решил встретиться со стариком Жунусом, привлечь его на свою сторону и через него еще больше сблизиться с народом. И вот старик сидел рядом с ним, и Абдрахман стал обдумывать, как лучше начать разговор.

– Пусть сопутствует тебе удача, мой дорогой, – сказал хаджи, внимательно посмотрев на Абдрахмана. Он тоже немало слышал о нем от людей и считал его умным и порядочным человеком. – Слышал, разъезжаете по аулам?.. У каждого путника своя цель… От вас – добрые слова, с нашей стороны – внимание и слух…

– Хаджи, – обратился Хален к Жунусу, – этот человек имеет слово к народу. Он привез его в напечатанном виде. Я прочту, а потом поговорим, что к чему, обсудим…

Учитель достал из кармана свернутую вчетверо бумажку, бережно развернул ее и стал читать. Обращение Уральского Совдепа было немногословным. В нем коротко рассказывалось о революции в России, о Советах и о том, как атаманы и генералы напали и разгромили Уральский исполнительный комитет, представлявший советскую власть в области. Пламенные слова обращения присутствующие выслушали с большим вниманием. Несколько раз переспрашивали фамилии тех, кто подписал обращение.

Многие кричали:

– Бакена знаем, кто еще там?..

– Рядом с Бакеном поставил свою подпись Абдрахман Айтиев. Вот он, сидит перед вами! – сказал Хален, только теперь представив Абдрахмана собравшимся.

Абдрахман поклонился.

Кто-то спросил:

– Где сейчас Бакен?

– Бахитжана схватили атаманы и генералы и посадили в тюрьму.

– Ох, радетель наш!..

Призывные слова обращения взволновали джигитов и аксакалов. Словно повеяло на собравшихся освежающим прохладным ветерком – люди приободрились, стали говорить смелее и резче, высказывать все свое наболевшее, задавать вопросы. Абдрахман едва успевал отвечать на них.

Особенно горячо и взволнованно говорил придавленный нуждой бедняк Асан:

– От разных насильников ни днем ни ночью нет покоя, запылили все джайляу. Прискакал вчера ко мне налогосборщик и орет: «Продавай последнюю корову, а если не хватит заплатить, продавай и ружье!..» Если продам корову, чем буду кормить семью? И ружье мне никак нельзя продавать. Будет на них управа или нет?..

Асана поддержал Ареш:

– Мы думали, что новая власть в Кзыл-Уйе будет лучше старой, а вышло – она еще сильнее притесняет нас!

– Нынче уж очень много стало этих налогосборщиков в островерхих малахаях!

– Маймаков или, как там его… рыжего, что на днях приезжал в аул, – завтра снова приедет!.. Гнать его надо!..

– Тихо! – крикнул Кадес. – Пусть скажет наш приехавший из Теке гость! – И, обращаясь к Абдрахману, добавил: – Как нам быть теперь? Признавать или не признавать джамбейтинское начальство?

– Признавать или не признавать – решайте сами, ответил Абдрахман, мысленно радуясь тому, что удалось заинтересовать людей и открыть перед ними правду. – Мне кажется, думать много тут нечего, ответ ясен. Скажите мне, приезжал ли к вам хоть раз ваш хан или кто-нибудь из его приспешников из Кзыл-Уйя, чтобы расспросить вас о ваших нуждах, посоветоваться с вами, что и как сделать, чтобы вам лучше жилось?

– Нет!

– Нет, такого никогда не было!

– Ханское правительство накладывает на вас непосильные налоги и требует, чтобы вы немедленно их уплатили, хотя платить вам нечем, – продолжал Абдрахман. – Оно забирает ваших сыновей охранять свои бесчисленные богатства, а вас превращает в батраков и нищих. Оно не открыло ни одной школы для ваших детей. Разве можно уважать такое правительство?

– Нам самим трудно судить о правительстве, мы люди темные, – увернулся от прямого ответа Кадес. – Пусть хаджи Жунус скажет: куда он, туда и мы…

– Верно, пусть скажет хаджи, – согласился Абдрахман. – Кого-нибудь из вас приглашали на выборы хана? Или там без вас обошлись? И об этом пусть скажет хаджи.

Джигиты смолкли, насторожились. Старики одобрительно закивали головами. Хаким с тревогой поглядывал на отца: «Что он скажет? Старик упрям и самоуверен, никогда ни с кем не посоветуется, говорит и делает только по своему разумению. Как бы не сказал что-нибудь несуразное!..»

Хаджи Жунус, привыкший к тому, что в трудную минуту всегда обращаются за советом к нему, начал степенно:

– Насколько мне известно, дорогой мой, ты когда-то учился вместе с нашим Халеном. А сейчас я услышал, что ты друг всеми уважаемого Бахитжана. У Халена и Бахитжана не могло быть плохих друзей, я не сомневаюсь, что и ты такой же умный и добропорядочный, как они. На твой вопрос я отвечу так: в далекую старину народ возглавляли батыры, позже – бии, а теперь забота о народе перешла к ученым, умным людям. Знания они черпают в больших городах. Я говорю о таких людях, как Бахитжан и ты. Вы написали эту бумажку, которую только что прочел учитель, желая народу добра и счастья. Вы обращаетесь к народу, как к дубу, ища в нем опору. Это правильно. Дуб был всегда прочной опорой для тех, кто выбирал именно это дерево… Отвечу и на твой вопрос. Ханов всегда чествовали, но чествовали по-разному: одни на руках вносили их в белую юрту и сажали на дорогие ковры, другие – поднимали на пики. Три раза после батыра Сырыма наши отцы и деды участвовали в избрании ханов. Они всегда придерживались второго способа. Я – человек старой закалки и придерживаюсь заветов отцов. Я кончил, дорогой мой. Приближается час вечерней молитвы и разговления. Если разрешишь, я пойду…

– Мудрые слова! – воскликнул Абдрахман, с благодарностью глядя на хаджи Жунуса. – Нам не нужна власть султанов и ханов, против которой боролись еще Сырым и Исатай! Хозяевами степи должны быть простые люди, такие, как вы. И это будет. В России уже создано такое правительство, которое заботится о нуждах трудового народа. Только в нашей губернии и на Дону еще свирепствуют царские генералы и атаманы, а вместе с ними и ханы. Может быть, через месяц, может, через два, а то и раньше, к нам придет Красная Армия, созданная из рабочих и крестьян. Ее послал к нам Ленин. Красная Армия поможет нам прогнать ханов и установить советскую власть. Вот об этом я и хотел вам сказать сегодня, чтобы вы поняли, кто ваш враг и кто друг. Скоро придет к нам новая власть, не бойтесь ее, не разбегайтесь, а дружески встречайте и оказывайте ей всяческую поддержку. Не верьте разным сплетням, которые распускают враги, знайте, что только советская власть принесет вам подлинную свободу. Поняли меня?

– Поняли!

– Поняли!

– Ты сделал доброе дело, что рассказал нам об этом!

– Дай аллах тебе здоровья!..

Ночью в юрте учителя собрались Абдрахман, Байес, Асан, Сулеймен и Хаким на тайное совещание. Абдрахман коротко рассказал, что ему поручено создавать в аулах группы сочувствующих большевикам джигитов. Ознакомил с тем, что должны выполнять эти группы – разъяснять народу, что такое советская власть, организовать встречу и помощь Красной Армии. В будущем эти группы должны стать опорой советской власти в аулах. В ауле Сагу такая группа уже организована. Члены группы берут газеты и читают их населению, знакомят с теми событиями, которые происходят в России, отговаривают народ платить налоги ханскому правительству.

– В группу сочувствующих должны войти только сознательные джигиты, – подчеркнуто сказал Абдрахман. – Мне кажется, что все вы четверо, сидящие здесь, вполне достойны быть в этой группе. Я не говорю о Халене, этого человека я знаю. И вы должны стать такими же. Асан и Сулеймен – бедняки, люди сознательные, могут много сделать полезного в нашем деле. Хоть и не учились они нигде, но сердцем понимают нужды народа. Хаким только недавно вернулся из Теке и своими глазами видел, какое беззаконие и зверства творят там белоказаки. Я всем вам четверым верю и возлагаю на вас большие надежды.

Когда Абдрахман закончил, Сулеймен заметил:

– В нашем ауле много сознательных джигитов, которые могут войти в эту группу.

– Пополнять группу надежными людьми – ваше дело. Вы сами хорошо знаете, кого можно взять, кого нельзя…

Абдрахман выехал из аула Халена, когда на востоке еле-еле забрезжил рассвет.