Потом бы меня вы бросили,
      Как выпитую бутыль...
      Поэтому было не надо...
      Ни встреч... ни вобще продолжать...
      Тем более с старыми взглядами
      Могла я обидеть мать".
      Но я перевел на другое,
      Уставясь в ее глаза,
      И тело ее тугое
      Немного качнулось назад.
      "Скажите,
      Вам больно, Анна,
      За ваш хуторской разор?"
      Но как-то печально и странно
      Она опустила свой взор.
      . . . . . . . . . . . . . . . .
      "Смотрите...
      Уже светает.
      Заря как пожар на снегу...
      Мне что-то напоминает...
      Но что?..
      Я понять не могу...
      Ах!.. Да...
      Это было в детстве...
      Другой... Не осенний рассвет...
      Мы с вами сидели вместе...
      Нам по шестнадцать лет..."
      Потом, оглядев меня нежно
      И лебедя выгнув рукой,
      Сказала как будто небрежно:
      "Ну, ладно...
      Пора на покой..."
      . . . . . . . . . . . . . . . .
      Под вечер они уехали.
      Куда?
      Я не знаю куда.
      В равнине, проложенной вехами,
      Дорогу найдешь без труда.
      Не помню тогдашних событий,
      Не знаю, что сделал Прон.
      Я быстро умчался в Питер
      Развеять тоску и сон.
      4
      Суровые, грозные годы!
      Но разве всего описать?
      Слыхали дворцовые своды
      Солдатскую крепкую "мать".
      Эх, удаль!
      Цветение в далях!
      Недаром чумазый сброд
      Играл по дворам на роялях
      Коровам тамбовский фокстрот.
      За хлеб, за овес, за картошку
      Мужик залучил граммофон,
      Слюнявя козлиную ножку,
      Танго себе слушает он.
      Сжимая от прибыли руки,
      Ругаясь на всякий налог,
      Он мыслит до дури о штуке,
      Катающейся между ног.
      Шли годы
      Размашисто, пылко...
      Удел хлебороба гас.
      Немало попрело в бутылках
      "Керенок" и "ходей" у нас.
      Фефела! Кормилец! Касатик!
      Владелец землей и скотом,
      За пару измызганных "катек"
      Он даст себя выдрать кнутом.
      Ну, ладно.
      Довольно стонов!
      Не нужно насмешек и слов!
      Сегодня про участь Прона
      Мне мельник прислал письмо:
      "Сергуха! За милую душу!
      Привет тебе, братец! Привет!
      Ты что-то опять в Криушу
      Не кажешься целых шесть лет!
      Утешь!
      Соберись, на милость!
      Прижваривай по весне!
      У нас здесь такое случилось,
      Чего не расскажешь в письме.
      Теперь стал спокой в народе,
      И буря пришла в угомон.
      Узнай, что в двадцатом годе
      Расстрелян Оглоблин Прон.
      Расея...
      Дуровая зыкь она.
      Хошь верь, хошь не верь ушам
      Однажды отряд Деникина
      Нагрянул на криушан.
      Вот тут и пошла потеха...
      С потехи такой - околеть.
      Со скрежетом и со смехом
      Гульнула казацкая плеть.
      Тогда вот и чикнули Проню,
      Лабутя ж в солому залез
      И вылез,
      Лишь только кони
      Казацкие скрылись в лес.
      Теперь он по пьяной морде
      Еще не устал голосить:
      "Мне нужно бы красный орден
      За храбрость мою носить".
      Совсем прокатились тучи...
      И хоть мы живем не в раю,
      Ты все ж приезжай, голубчик,
      Утешить судьбину мою..."
      *
      И вот я опять в дороге.
      Ночная июньская хмарь.
      Бегут говорливые дроги
      Ни шатко ни валко, как встарь.
      Дорога довольно хорошая,
      Равнинная тихая звень.
      Луна золотою порошею
      Осыпала даль деревень.
      Мелькают часовни, колодцы,
      Околицы и плетни.
      И сердце по-старому бьется,
      Как билось в далекие дни.
      Я снова на мельнице...
      Ельник
      Усыпан свечьми светляков.
      По-старому старый мельник
      Не может связать двух слов:
      "Голубчик! Вот радость! Сергуха!
      Озяб, чай? Поди, продрог?
      Да ставь ты скорее, старуха,
      На стол самовар и пирог.
      Сергунь! Золотой! Послушай!
      . . . . . . . . . . . . . . . .
      И ты уж старик по годам...
      Сейчас я за милую душу
      Подарок тебе передам".
      "Подарок?"
      "Нет...
      Просто письмишко.
      Да ты не спеши, голубок!
      Почти что два месяца с лишком
      Я с почты его приволок".
      Вскрываю... читаю... Конечно!
      Откуда же больше и ждать!
      И почерк такой беспечный,
      И лондонская печать.
      "Вы живы?.. Я очень рада...
      Я тоже, как вы, жива.
      Так часто мне снится ограда,
      Калитка и ваши слова.
      Теперь я от вас далеко...
      В России теперь апрель.
      И синею заволокой
      Покрыта береза и ель.
      Сейчас вот, когда бумаге
      Вверяю я грусть моих слов,
      Вы с мельником, может, на тяге
      Подслушиваете тетеревов.
      Я часто хожу на пристань
      И, то ли на радость, то ль в страх,
      Гляжу средь судов все пристальней
      На красный советский флаг.
      Теперь там достигли силы.
      Дорога моя ясна...
      Но вы мне по-прежнему милы,
      Как родина и как весна".
      . . . . . . . . . . . . . . . .
      Письмо как письмо.
      Беспричинно.
      Я в жисть бы таких не писал.
      По-прежнему с шубой овчинной
      Иду я на свой сеновал.
      Иду я разросшимся садом,
      Лицо задевает сирень.
      Так мил моим вспыхнувшим взглядам
      Погорбившийся плетень.
      Когда-то у той вон калитки
      Мне было шестнадцать лет.
      И девушка в белой накидке
      Сказала мне ласково: "Нет!"
      Далекие милые были!..
      Тот образ во мне не угас.
      Мы все в эти годы любили,
      Но, значит,
      Любили и нас.
      Январь 1925
      Батум
      Примечания
      Журнал "Город и деревня", Москва, 1925, N5, 20 марта; N8, 1 мая (отрывки); полностью - в газете "Бакинский рабочий", 1925, NN 95 и 96, 1 и 3 мая. В поэме отразились впечатления от поездок в родное село Есенина, Константиново, в летние месяцы 1917-1918 гг. По воспоминаниям сестер поэта, прототипом Оглоблина Прона (и комиссара в "Сказке о пастушонке Пете" частично послужил Молчалин Петр Яковлевич, рабочий коломенского завода (Е.А. Есенина, Воспоминания); а прототипом Анны Снегиной была помещица Л.И.Кашина, "молодая, интересная и образованная женщина", ей же Есенин посвятил стихотворение "Зеленая прическа..." (А.А.Есенина, Воспоминания).
      "липа" - подложный документ Прим. Сергея Есенина.) (вернуться к месту сноски)
      Воронский А.К.(1884-1943) - литературный критик, редактор журналов "Красная новь" и "Прожектор", в которых часто печатался Есенин. (вернуться к месту сноски)
      Сергей Есенин
      ПЕСНЬ О ВЕЛИКОМ ПОХОДЕ
      Эй вы, встречные,
      Поперечные!
      Тараканы, сверчки
      Запечные!
      Не народ, а дрохва
      Подбитая!
      Русь нечесаная,
      Русь немытая.
      Вы послушайте
      Новый вольный сказ,
      Новый вольный сказ
      Про житье у нас.
      Первый сказ о том,
      Что давно было.
      А второй - про то,
      Что сейчас всплыло.
      Для тебя я, Русь,
      Эти сказы спел,
      Потому что был
      И правдив и смел.
      Был мастак слагать
      Эти притчины,
      Не боясь ничьей
      Зуботычины.
      *
      Ой, во городе
      Да во Ипатьеве
      При Петре было
      При императоре.
      Говорил слова
      Непутевый дьяк:
      "Уж и как у нас, ребята,
      Стал быть, царь дурак.
      Царь дурак-батрак
      Сопли жмет в кулак,
      Строит Питер-град
      На немецкий лад.
      Видно, делать ему
      Больше нечего,
      Принялся он Русь
      Онемечивать.
      Бреет он князьям
      Брады, усие,
      Как не плакаться
      Тут над Русию?
      Не тужить тут как
      Над судьбиною?
      Непослушных он
      Бьет дубиною".
      *
      Услыхал те слова
      Молодой стрелец.
      Хвать смутьянщика
      За тугой косец.
      "Ты иди, ползи,
      Не кочурься, брат.
      Я свезу тебя
      Прямо в Питер-град.
      Привезу к царю,
      Кайся, сукин кот!
      Кайся, сукин кот,
      Что смущал народ!"
      *
      По Тверской-Ямской
      Под дугою вбряк
      С колокольцами
      Ехал бедный дьяк.
      На чертвертый день,
      О полдневых пор,
      Прикатил наш дьяк
      Ко царю во двор.
      Выходил тут царь
      С высока крыльца,
      Мах-дубинкою
      Подозвал стрельца.
      "Ты скажи, зачем
      Прикатил, стрелец?
      Аль с Москвы какой
      Потайной гонец?"
      "Не гонец я, царь,
      Не родня с Москвой.
      Я всего лишь есть
      Слуга верный твой.
      Я привез к тебе
      Бунтаря-дьяка.
      У него, знать, в жисть
      Не болят бока.
      В кабаке на весь
      На честной народ
      Он позорил, царь,
      Твой высокий род".
      "Ну, - сказал тут Петр,
      Вылезай кось, вошь!"
      Космы дьяковы
      Поднялись, как рожь.
      У Петра с плеча
      Сорвался кулак...
      И навек задрал
      Лапти кверху дьяк.
      У Петра был двор,
      На дворе был кол,
      На колу - мочало.
      Это только, ребята,
      Начало.
      *
      Ой, суров наш царь,
      Алексеич Петр.
      Он в единый дух
      Ведро пива пьет.
      Курит - дым идет
      На три сажени,
      Во немецких одеждах
      Разнаряженный.
      Возговорит наш царь
      Алексеич Петр:
      "Подойди ко мне,
      Дорогой Лефорт.
      Мастер славный ты:
      В Амстердаме был.
      Русский царь тебе,
      Как батрак, служил.
      Он учился там,
      Как топор держать.
      Ты езжай-кось, мастер,
      В Амстердам опять.
      Передай ты всем
      От Петра поклон.
      Да скажи, что сейчас
      В страшной доле он.
      В страшной доле я
      За родную Русь...
      Скоро смерть придет,
      Помирать боюсь.
      Помирать боюсь,
      Да и жить не рад:
      Кто ж теперь блюсти
      Будет Питер-град?
      Средь туманов сих
      И цепных болот
      Снится сгибший мне
      Трудовой народ.
      Слышу, голос мне
      По ночам звенит,
      Что на их костях
      Лег тугой гранит.
      Оттого подчас,
      Обступая град,
      Мертвецы встают
      В строевой парад.
      И кричат они,
      И вопят они.
      От такой крични
      Загашай огни.
      Говорят слова:
      "Мы всему цари!
      Попадешься, Петр,
      Лишь сумей помри.
      Мы сдерем с тебя
      Твой лихой чупрын,
      Потому что ты
      Был собачий сын.
      Поблажал ты знать
      Со министрами.
      На крови для них
      Город выстроил.
      Но пускай за то
      Знает каждый дом
      Мы придем еще,
      Мы придем, придем!
      Этот город наш,
      Потому и тут
      Только может жить
      Лишь рабочий люд".
      Смолк наш царь
      Алексеич Петр,
      В три ручья с него
      Льет холодный пот.
      *
      Слушайте, слушайте,
      Вы, конечно, народ
      Хороший,
      Хоть метелью вас крой,
      Хоть порошей.
      Одним словом,
      Миляги!
      Не дадите ли
      Ковшик браги?
      Человечий язык,
      Чай, не птичий.
      Славный вы, люди,
      Придумали
      Обычай.
      *
      И пушки бьют,
      И колокола плачут.
      Вы, конечно, понимаете,
      Что это значит?
      Много было роз,
      Много было маков.
      Схоронили Петра,
      Тяжело оплакав.
      И с того ль, что там
      Всякий сволок был,
      Кто всерьез рыдал,
      А кто глаза слюнил.
      Но с того вот дня
      Да на двести лет
      Дуракам-царям
      Прямо счету нет.
      И все двести лет
      Шел подземный гуд:
      "Мы придем, придем!
      Мы возьмем свой труд.
      Мы сгребем дворян
      Да по плеши им,
      На фонарных столбах
      Перевешаем!"
      *
      Через двести лет,
      В снеговой октябрь,
      Затряслась Нева,
      Подымая рябь.
      Утром встал народ
      И на бурю глядь:
      На столбах висит
      Сволочная знать.
      Ай да славный люд!
      Ау да Питер-град!
      Но с чего же там
      Пушки бьют палят?
      Бьют за городом,
      Бьют из-за моря.
      Понимай как хошь
      Ты, душа моя!
      Много в эти дни
      Совершилось дел.
      Я пою о них,
      Как спознать сумел.
      *
      Веселись, душа
      Молодецкая.
      Нынче наша власть,
      Власть советская.
      Офицерка,
      Да голубчика
      Прикокошили
      Вчера в Губчека.
      . . . . . . . . . . . .
      Гаркнул "Яблочко"
      Молодой матрос:
      "Мы не так еще
      Подотрем вам нос!"
      *
      А за Явором,
      Под Украйною,
      Услыхали мужики
      Весть печальную.
      Власть советская
      Им очень нравится,
      Да идут войска
      С ней расправиться.
      В тех войсках к мужикам
      Родовая месть.
      И Врангель тут,
      И Деникин здесь.
      А на помог им,
      Как лихих волчат,
      Из Сибири шлет отряды
      Адмирал Колчак.
      *
      Ах, рыбки мои,
      Мелки косточки!
      Вы, крестьянские ребята,
      Подросточки.
      Ни ногатой вас не взять,
      Ни резанами,
      Вы гольем пошли гулять
      С партизанами.
      Красной Армии штыки
      В поле светятся.
      Здесь отец с сынком
      Могут встретиться.
      За один удел
      Бьется эта рать,
      Чтоб владеть землей
      Да весь век пахать,
      Чтоб шумела рожь
      И овес звенел,
      Чтобы каждый калачи
      С пирогами ел.
      *
      Ну и как же тут злобу
      Не вынашивать?
      На Дону теперь поют
      Не по-нашему:
      "Пароход идет
      Мимо пристани.
      Будем рыбу кормить
      Коммунистами".
      А у нас для них поют:
      "Куда ты котишься?
      В Вечека попадешь
      Не воротишься".
      *
      От одной беды
      Целых три растут,
      Вдруг над Питером
      Слышен новый гуд.
      Не поймет никто,
      Отколь гуд идет:
      "Ты не смей дремать,
      Трудовой народ,
      Как под Питером
      Рать Юденича".
      Что же делать нам
      Всем теперича?
      И оттуда бьют,
      И отсель палят
      Ой ты, бедный люд,
      Ой ты, Питер-град!
      *
      . . . . . . . . . . .
      Дождик лил тогда
      В три погибели.
      На корню дожди
      Озимь выбили.
      И на энтот год
      Не шумела рожь.
      То не жизнь была,
      А в печенки нож.
      . . . . . . . . . . .
      *
      А за синим Доном,
      Станицы казачьей,
      В это время волк ехидный
      По-кукушьи плачет.
      Говорит Корнилов
      Казакам поречным:
      "Угостите партизанов
      Вишеньем картечным.
      С Красной Армией Деникин
      Справится, я знаю.
      Расстелились наши пики
      С Дона до Дунаю".
      *
      . . . . . . . . . . .
      Вей сильней и крепче,
      Ветер синь-студеный.
      С нами храбрый Ворошилов,
      Удалой Буденный.
      *
      Если крепче жмут,
      То сильней орешь.
      Мужику одно:
      Не топтали б рожь.
      А как пошла по ней
      Тут рать Деникина
      В сотни верст легла
      Прямо в никь она.
      Над такой бедой
      В стане белых ржут.
      Валят сельский скот
      И под водку жрут.
      Мнут крестьянских жен,
      Девок лапают.
      "Так и надо вам,
      Сиволапые!
      Ты, мужик, прохвост!
      Сволочь, бестия!
      Отплати-кось нам
      За поместия.
      Отплати за то,
      Что ты вешал знать.
      Эй, в кнуты их всех,
      Растакую мать!"
      *
      Ой ты, синяя сирень,
      Голубой палисад!
      На родимой стороне
      Никто жить не рад.
      Опустели огороды,
      Хаты брошены,
      Заливные луга
      Не покошены.
      И примят овес,
      И прибита рожь.
      Где ж теперь, мужик,
      Ты приют найдешь?
      *
      Но сильней всего
      Те встревожены,
      Что ночьми не спят
      В куртках кожаных,
      Кто за бедный люд
      Жить и сгибнуть рад,
      Кто не хочет сдать
      Вольный Питер-град.
      *
      Там под Лиговом
      Страшный бой кипит.
      Питер траурный
      Без огней. Не спит.
      Миг - и вот сейчас
      Враг проломит все,
      И прощай мечта
      Городов и сел...
      Пот и кровь струит
      С лиц встревоженных.
      Бьют и бьют людей
      В куртах кожаных.
      Как снопы, лежат
      Трупы по полю.
      Кони в страхе ржут,
      В страхе топают.
      Но напор от нас
      Все сильней, сильней.
      Бьются восемь дней,
      Бьются девять дней...
      На десятый день
      Не сдержался враг...
      И пошел чесать
      По кустам в овраг.
      Наши взад им: "Крой!"
      Пушки бьют, палят...
      Ай да славный люд!
      Ай да Питер-град!
      *
      А за Белградом,
      Окол Харькова,
      Кровью ярь мужиков
      Перехаркана.
      Бедный люд в Москву
      Босиком бежит.
      И от стона, о от рева
      Вся земля дрожит.
      Ищут хлеба они,
      Просят милости,
      Ну и как же злобной воле
      Тут не вырасти?
      У околицы
      Гуляй-полевой
      Собиралися
      Буйны головы.
      Да как стали жечь,
      Как давай палить.
      У Деникина
      Аж живот болит.
      *
      Эх, песня,
      Песня!
      Есть ли что на свете
      Чудесней?
      Хоть под гусли тебя пой,
      Хоть под тальяночку.
      Не дадите ли бы мне,
      Хлопцы,
      Еще баночку?
      *
      Ах, яблочко,
      Цвета милого!
      Бьют Деникина,
      Бьют Корнилова.
      Цветочек мой,
      Цветик маковый.
      Ты скорей, адмирал,
      Отколчакивай.
      Там за степью гул,
      Там за степью гром,
      Каждый в битве защищает
      Свой отцовский дом.
      Курток кожаных
      Под Донцом не счесть.
      Видно, много в Петрограде
      Этой масти есть.
      *
      В белом стане вопль,
      В белом стане стон:
      Обступает наша рать
      Их со всех сторон.
      В белом стане крик,
      В белом стане бред.
      Как пожар стоит
      Золотой рассвет.
      И во всех кабаках
      Огни светятся...
      Завтра многие друг с другом
      Уж не встретятся.
      И все пьют за царя,
      За святую Русь,
      В ласках знатных шлюх
      Забывая грусть.
      *
      В красном стане храп,
      В красном стане смрад.
      Вонь портяночная
      От сапог солдат.
      Завтра, еле свет,
      Нужно снова в бой.
      Спи, корявый мой!
      Спи, хороший мой!
      Пусть вас золотом
      Свет зари кропит.
      В куртке кожаной
      Коммунар не спит.
      *
      На заре, заре
      В дождевой крутень
      Свистом ядерным
      Мы встречали день.
      Подымая вверх,
      Как тоску, глаза,
      В куртке кожаной
      Коммунар сказал:
      "Братья, если здесь
      Одолеют нас,
      То октябрьский свет
      Навсегда погас.
      Будет крыть нас кнут,
      Будет крыть нас плеть,
      Всем весь век тогда
      В нищете корпеть".
      С горьким гневом рук,
      Утерев слезу,
      Ротный наш с тех слов
      Сапоги разул.
      Громко кашлянув,
      "На, - сказал он мне,
      Дома нет сапог,
      Передай жене".
      *
      На заре, заре
      В дождевой крутень
      Свистом ядерным
      Мы сушили день.
      Пуля входит в грудь,
      Как пчелы ужал.
      Наш отряд тогда
      Впереди бежал.
      За лощиной пруд,
      А за прудом лог.
      Коммунар ничком
      В землю носом лег.
      Мы вперед, вперед!
      Враг назад, назад!
      Мертвецы пусть так
      Под дождем лежат.
      Спите, храбрые,
      С отзвучавшим ртом!
      Мы придем вас всех
      Хоронить потом.
      *
      Вот и кончен бой,
      Машет красный флаг.
      Не жалея пят,
      Удирает враг.
      Удивленный тем,
      Что остался цел,
      Молча ротный наш
      Сапоги надел.
      И сказал: "Жене
      Сапоги не враз,
      Я их сам теперь
      Износить горазд".
      *
      Вот и кончен бой,
      Тот, кто жив, тот рад.
      Ай да вольный люд!
      Ай да Питер-град
      От полуночи
      До синя утра
      Над Невой твоей
      Бродит тень Петра.
      Бродит тень Петра,
      Грозно хмурится
      На кумачный цвет
      В наших улицах.
      В берег бьет вода
      Пенной индевью...
      Корабли плывут
      Будто в Индию...
      Примечания
      Газета "Заря Востока", Тифлис, 1924, N677, 14 сентября.
      ногата, резань - старинные русские денежные единицы (вернуться к месту сноски)
      Сергей Есенин
      ПОЭМА о 36
      Много в России
      Троп.
      Что ни тропа
      То гроб.
      Что ни верста
      То крест.
      До енисейских мест
      Шесть тысяч один
      Сугроб.
      Синий уральский
      Ском
      Каменным лег
      Мешком,
      За скомом шумит
      Тайга.
      Коль вязнет в снегу
      Нога,
      Попробуй идти
      Пешком.
      Добро, у кого
      Закал,
      Кто знает сибирский
      Шквал.
      Но если ты слаб
      И лег,
      То, тайно пробравшись
      В лог,
      Тебя отпоет
      Шакал.
      Буря и грозный
      Вой.
      Грузно бредет
      Конвой.
      Ружья наперевес.
      Если ты хочешь
      В лес,
      Не дорожи
      Головой.
      Ссыльный солдату
      Не брат.
      Сам подневолен
      Солдат.
      Если не взял
      На прицел,
      Завтра его
      Под расстрел.
      Но ты не иди
      Назад.
      Пусть умирает
      Тот,
      Кто брата в тайгу
      Ведет.
      А ты под кандальный
      Дзин
      Шпарь, как седой
      Баргузин.
      Беги все вперед
      И вперед.
      Там за Уралом
      Дом.
      Степь и вода
      Кругом.
      В синюю гладь
      Окна
      Скрипкой поет
      Луна.
      Разве так плохо
      В нем?
      Славный у песни
      Лад.
      Мало ли кто ей
      Рад.
      Там за Уралом
      Клен.
      Всякий ведь в жизнь
      Влюблен
      В лунном мерцанье
      Хат.
      Если ж, где отчая
      Весь,
      Стройная девушка
      Есть,
      Вся, как сиреневый
      Май,
      Вся, как родимый
      Край,
      Разве не манит
      Песнь?
      Буря и грозный
      Вой.
      Грузно бредет
      Конвой.
      Ружья наперевес.
      Если ты хочешь
      в лес,
      Не дорожи
      Головой.
      *
      Колкий, пронзающий
      Пух.
      Тяжко идти средь
      Пург.
      Но под кандальный
      Дзень,
      Если ты любишь
      День,
      Разве милей
      Шлиссельбург?
      Там, упираясь
      В дверь,
      Ходишь, как в клетке
      Зверь.
      Дума всегда
      об одном:
      Может, в краю
      Родном
      Стало не так
      Теперь.
      Может, под песню
      Вьюг
      Умер последний
      Друг.
      Друг или мать,
      Все равно.
      Хочется вырвать
      Окно
      И убежать в луг.
      Но долог тюремный
      Час.
      Зорок солдатский
      Глаз.
      Если ты хочешь
      Знать,
      Как тяжело
      Убежать,
      Я знаю один
      Рассказ.
      *
      Их было тридцать
      Шесть.
      В камере негде
      Сесть.
      В окнах бурунный
      Вспург.
      Крепко стоит
      Шлиссельбург,
      Море поет ему
      Песнь.
      Каждый из них
      Сидел
      За то, что был горд
      И смел,
      Что в гневной своей
      Тщете
      К рыдающим в нищете
      Большую любовь
      Имел.
      Ты помнишь, конечно,
      Тот
      Клокочущий пятый
      Год,
      Когда из-за стен
      Баррикад
      Целился в брата
      Брат.
      Тот в голову, тот
      В живот.
      Один защищал
      Закон
      Невольник, влюбленный
      В трон.
      Другой этот трон
      Громил,
      И брат ему был
      Не мил.
      Ну, разве не прав был
      Он?
      Ты помнишь, конечно,
      Как
      Нагайкой свистел
      Казак?
      Тогда у склоненных
      Ниц
      С затылков и поясниц
      Капал горячий
      Мак.
      Я знаю, наверно,
      И ты
      Видал на снегу
      Цветы.
      Ведь каждый мальчишкой
      Рос,
      Каждому били
      Нос
      В кулачной на все
      "Сорты".
      Но тех я цветов
      Не видал,
      Был еще глуп
      И мал,
      И не читал еще
      Книг.
      Но если бы видел
      Их,
      То разве молчать
      Стал?
      *
      Их было тридцать
      Шесть.
      В каждом кипела
      Месть.
      Каждый оставил
      Дом
      С ивами над прудом,
      Но не забыл о нем
      Песнь.
      Раз комендант
      Сказал:
      "Тесен для вас
      Зал.
      Пять я таких
      Приму
      В камеры по одному,
      Тридцать один
      На вокзал".
      Поле и снежный
      Звон.
      Клетчатый мчится
      Вагон.
      Рельсы грызет
      Паровоз.
      Разве уместен
      Вопрос:
      Куда их доставит
      Он?
      Много в России
      Троп.
      Что ни тропа
      То гроб.
      Что ни верста
      То крест.
      До енисейских мест
      Шесть тысяч один
      Сугроб.
      *
      Поезд на всех
      Парах.
      В каждом неясный
      Страх.
      Видно, надев
      Браслет,
      Гонят на много
      Лет
      Золото рыть
      В горах.
      Может случиться
      С тобой
      То, что достанешь
      Киркой,
      Дочь твоя там,
      Вдалеке,
      Будет на левой
      Руке
      Перстень носить
      Золотой.
      Поле и снежный
      Звон.
      Клетчатый мчится
      Вагон.
      Вдруг тридцать первый
      Встал
      И шепотом так сказал:
      "Нынче мне ночь
      Не в сон.
      Нынче мне в ночь
      Не лежать.
      Я твердо решил
      Бежать.
      Благо, что ночь
      Не в луне.
      Вы помогите
      Мне
      Тело мое
      Поддержать.
      Клетку уж я
      Пилой...
      Выручил снежный
      Вой.
      Вы заградите меня
      Подле окна
      От огня,
      Чтоб не видал
      Конвой".
      Тридцать столпились
      В ряд,
      Будто о чем
      Говорят,
      Будто глядят
      На снег.
      Разве так труден
      Побег,
      Если огни
      Не горят?
      *
      Их оставалось
      Пять.
      Каждый имел
      Кровать.
      В окнах бурунный
      Вспург.
      Крепко стоит
      Шлиссельбург.
      Только в нем плохо
      Спать.
      Разве тогда
      Уснешь,
      Если все видишь
      Рожь,
      Видишь родной
      Плетень,
      Синий, звенящий
      День,
      И ты по меже
      Идешь?
      Тихий вечерний
      Час.
      Колокол бьет
      Семь раз.
      Месяц широк
      И ал.
      Так бы дремал
      И дремал,
      Не подымая глаз.
      Глянешь, на окнах
      Пух.
      Скучный, несчастный
      Друг,
      Ночь или день,
      Все равно.
      Хочется вырвать
      Окно
      И убежать в луг.
      Пятый страдать
      Устал.
      Где-то подпилок
      Достал.
      Ночью скребет
      И скребет,
      Капает с носа
      Пот
      Через губу в оскал.
      Раз при нагрузке
      Дров
      Он поскользнулся
      В ров...
      Смотрят, уж он
      На льду,
      Что-то кричит
      На ходу.
      Крикнул - и будь
      Здоров.
      *
      Быстро бегут
      Дни.
      День колесу
      Сродни.
      Снежной январской
      Порой
      В камере сорок
      Второй
      Встретились вновь
      Они.
      Пятому глядя
      В глаза,
      Тридцать первый
      Сказал:
      "Там, где струится
      Обь,
      Есть деревушка
      Топь
      И очень хороший
      Вокзал.
      В жизни живут лишь
      Раз,
      Я вспоминать
      Не горазд.
      Глупый сибирский
      Чалдон,
      Скуп, как сто дьяволов,
      Он.
      За пятачок продаст.
      Снежная белая
      Гладь.
      Нечего мне
      Вспоминать.
      Знаю одно:
      Без грез
      Даже в лихой
      Мороз
      Сладко на сене
      Спать".
      Пятый сказал
      В ответ:
      "Мне уже сорок
      Лет.
      Но не угас мой
      Бес,
      Так все и тянет
      В лес,
      В синий вечерний
      Свет.
      Много сказать
      Не могу:
      Час лишь лежал я
      В снегу,
      Слушал метельный
      Вой,
      Но помешал