Любовь

Звук заставляет ее оглянуться, дверь распахнута, кто-то прощается на пороге, целуется. Дверь хлопает. И сразу открывается снова. Появляется знакомое лицо — парень из кафе. Он наклоняется к белокурой девушке, что-то шепчет, та заливается хохотом. Ей ну от силы семнадцать, прикидывает Вибеке.

Тетка из собеса, со своим Эвальдом за ручку походя задевают белокурую, та и не замечает. Многие ушли вместе с музыкантами, но народ еще есть. Мужчина открывает дверь. Вибеке видит, что женщина съеживается на морозе, как будто она раньше не успела сообразить, что будет холодно. Вибеке думает про путь домой: приятно ехать не одной. Она косится на Тома. Он стоит в прежней позе, глаза закрыты. Дышит носом, глубоко. Потрясающее умение расслабляться, думает Вибеке. Вообще-то кажется, что он спит. Хорошо, наверно, лежать в постели и смотреть на него, думает Вибеке.

— Ну, что будем делать? — Рука непроизвольно тянется погладить его по макушке. Но Вибеке удерживает себя. Вторгаться в его круг ей не след. Главное — не навязываться. Никогда.

— Пойдем?

Она повышает голос, она старается, чтобы звук шел из живота, тогда он звучит особенно бархатно и прочувственно. Он поворачивается к стойке. Поллитровая кружка стоит на подставке с рекламой музыкальной группы, местной гордости.

— Я еще здесь не закончил.

Он держит наполовину полный стакан. Смотрит на нее, поднимает стакан: ваше здоровье. Глаза у него какие-то мутные, думает она. Может, он с приветом. Он отпивает глоток и облизывает верхнюю губу, тем временем поверх ее головы разглядывая, кто уходит.

Музыку приглушили. Девушки за стойкой развешивают по местам стаканы у них над головами. Стекло звякает, кто-то с грохотом отодвигает стул. Рядом с Томом освобождается табурет. Она забирается на него.

Дым пахнет иначе, когда куришь сам, думает Юн. Он чуть поворачивает голову и смотрит на остриженную женщину. Сейчас, с закрытым ртом, она снова похожа на мужчину: скулы сильно выпирают. Он замечает, что она напрягает щеки и тотчас расслабляет мышцы, потом снова напрягает и расслабляет, точно пульс бьется. Он пытается сделать так же, чтоб попробовать, и изо всех сил стискивает зубы. Но так же не получается. Скулы сводит, и приходится двигать челюстями, чтоб их отпустило. Она оборачивается и смотрит на него. И все продолжает дергать щеками. Она не знает, что она делает это, догадывается он. Он вспоминает, что видел телепрограмму о совах, обитающих в пустыне, некоторые из них делают горлом точно так, и комментатор еще сказал, что это они инстинктивно сглатывают, прежде чем напасть на жертву. Он зажмуривается, чтобы не видеть. И только слышит сипение печки. Он решает вспомнить все созвездия, какие получится. Он медленно перечисляет названия. Когда уже не может вспомнить больше ничего, открывает глаза.

Она смотрит в его окно. Она перестала играть мускулами лица, и вид у нее просто усталый, думает он. Он поворачивается посмотреть, на что она смотрит. Ничегошеньки, один лес.

— Посреди ночи, посреди леса, посреди пустого шоссе.

Она роняет слова, глядя на лес. Сказав, переводит взгляд на него.

— Город в двух шагах, — говорит Юн. — Там на повороте заправка. И мама скоро вернется, я уверен. Так что не бойтесь.

— Мама, мама, — она передразнивает его, сюсюкая по-детски.

Он вспоминает видеоклип, который видел у девочки. Тот, где женщина поет, а мужчина ведет машину в какой-то чужой стране, может, в Италии, на острове. Они едут и едут, сумерки сгущаются, вдруг на вершине горы мужчина различает жилище. Дорога чем дальше, тем хуже, и вот машина застревает в грязи (буксующее колесо крупным планом), но в конце концов одолевает последний виток наверх и подкатывает к высокому блочному дому, на фасаде которого старая табличка с надписью «Отель». Он был серым и, похоже, пустовал, свет нигде не горел, и никаких признаков жизни не замечалось. Когда певица и мужчина втащили чемоданы в гостиницу, их окружили люди в форме. И клип кончился.

— Здесь хоть снегоходы есть? — спрашивает она.

— Есть, — отвечает Юн.

— И чего ж на них никто не ездит? Это здесь самое подходящее дело, а я ни одного не видела.

— Не знаю.

— Нет, но зачем они их держат, если не ездят?

Юн размышляет о снегоходах, которые он видел позади домов. Обычно они запаркованы у стены под навесом. Со стороны леса. Можно упереться коленом в сиденье, поставить другую ногу рядом с тормозом, дернуть пусковой шнур и нестись себе так, почти стоя, петляя между деревьями, прочь. Иногда по ночам его будит треск снегохода, который заводится и уезжает или, наоборот, возвращается домой. Сначала он принимал этот шум за пулеметную очередь.

— Нет, они ездят. Но у нас такого нет. Вибеке не любит снега. Зато у меня есть коньки, — говорит Юн, — и я знаю одного человека, он до войны выиграл Кубок Приполярья. Он хранит свои коньки в ящике в подвале.

— Поехали, — говорит Том и идет к дверям.

Вибеке чувствует, что надо бы заскочить в туалет. В баре почти пусто. Горит верхний свет. Стены покрашены кое-как, замечает она. И грязно, панели сплошь залеплены толстым слоем пыли. Том выходит первым, останавливается за порогом и держит дверь, повернувшись лицом к улице. Одной рукой она сжимает на шее ворот пальто, другой проверяет, не забыла ли сумку и варежки.

За ними выходит еще народ, она слышит хлопанье двери и шаги, удаляющиеся вниз по улице.

Мороз дерет лицо. На тротуаре громоздятся высоченные снежные отвалы. Прямо через дорогу стоит грузовой автомобильчик, заваленный снегом.

Она замирает. Она думает о тишине. Нет, ты слышишь, до чего тихо, хочется ей сказать. Она смотрит на небо. Звезды пропали. Наверно, их скрыли облака. Он спешит к машине. Она видит, что на затылке волосы пострижены неровно.

— Мне надо в туалет, — говорит она.

Том останавливается. Шумно вздыхает. Она поворачивается и тянет за ручку. Дверь заперта. Вибеке стучит.

Том стоит чуть поодаль и смотрит на улицу. Он ссутулился. У нее мерзнет шея. Сдает задом машина, которая стояла у кафе. Потом белые задние фары гаснут, и она уезжает. Это полицейская машина старого образца, такая прямоугольная.

Открывает девушка-барменша, она стоит, держа дверь правой рукой, и спрашивает, в чем дело. Вибеке говорит, что забыла забежать в туалет, а им далеко ехать. Девушка кивает, не дослушав, и отступает, давая ей дорогу. Вибеке замечает, что девушка смотрит мимо нее на Тома.

Подумай о десяти хороших вещах, говорит она себе, усаживаясь на унитаз. Пол выложен плиткой, сине-зеленая клетка. Рядом с мойкой стоит мусорка, она переполнена, бумажки скатываются и валяются на полу. Кто-то промокнул салфеткой помаду, Вибеке отчетливо видит отпечаток. Она проводит щеткой по волосам. То-то же, думает она, увидев в зеркале лицо в обрамлении пышного облака черных волос, и улыбается. Вот теперь хорошо.

Когда она появляется, Том и девушка тихо перешептываются у стойки, перед каждым маленький стаканчик с чем-то. Вибеке стоит на крохотном подиуме, где выступали музыканты. Сейчас он повернет голову и увидит меня. Ты такая красивая. Она не слышит, о чем они болтают. Спускается, подходит к ним. Девушка говорит «привет» и спрашивает, не хочет ли она с ними выпить. Вибеке качает головой. Ее подташнивает, опять обкурилась, думает она. Подходит, встает подле Тома и слушает, что девушка рассказывает о соревновании по подледному лову. Здесь, на большом озере Стурваннет. Вибеке слышала на работе, что есть такое. Его не видно с шоссе, но оно неподалеку. Там есть одно место, вспоминает она, где вечно стоят машины, наверно, там. Том вставляет что-то о наживке и удочках, как подсекать. Она не знала, что он увлекается рыбалкой.

Она разглядывает потолок. Он из широких реек и выкрашен в коричневый цвет, окантовка черно-стальная. В центре висит вентилятор. Он не крутится.

Коротко остриженная женщина заснула. А рот не закрыла. Может, у нее там протез, думает Юн. Спать ему расхотелось. Он не знает, чем занять себя, пока она спит. Нет, я закрою дверь. Ты уже большой мальчик. Темнота не страшная. Ты боишься того, что в тебе самом. Юн, ты должен выбрать, на что расходовать свои силы. Если тебе хочется бояться, бойся. А если не хочешь бояться, то перестань, и все. А теперь я закрываю дверь. Спокойной ночи. Он смотрит на лес. Глаза привыкли к темноте, ближние к дороге деревья видно четко. Если он не ошибается, он уже очень долго не моргал. Вдруг пройдет, думает он. Прямо сейчас. На снегу у самой машины он видит ровную вереницу дырочек и думает: наверно, следы зверя.

Вибеке идет к выходу. Поворачивает замок, толкает дверь, выходит наружу. Ждет, пока защелкнется дверь.

Фонари не горят, здесь их гасят на ночь. Светятся только вывески, витрины, реклама на банке. До чего в темноте все выглядит иначе, думает она. Она читала об этом, но забыла, в какой книге. Побывай я здесь ночью, рассуждает она, еще не факт, что я узнала бы это место днем.

Из кармана она достает варежки, надевает их, аккуратно повязывает шарф, проверяет, хорошо ли закрыто горло. Дам ему побыть немного одному, думает она, натура у меня широкая. Со мной у него есть право общаться и с другими людьми. Я же не могу разделять все его увлечения. Как, впрочем, и он мои не может. Оставив его, я, кажется, показала себя с наилучшей стороны.

Она идет к машине. Задувает, на фоне холма сыплет реденький снежок. Сперва она решает, что машина заперта, но потом нажимает на ручку с силой, дергает, и та открывается.

Крышка перчаточника отклячивается, он придерживает ее левой рукой, чтоб не было грохота. Он хочет есть. Он вообще часто встает по ночам, чтоб перекусить. В коридоре всегда горит лампочка, она освещает весь верх лестницы. Вибеке, видимо, забывает ее выключать. Он нарезает хлеб, мажет его маслом, потом прячет все на место, собирает в ладонь крошки и спускает их в мойку. Садится к кухонному столу и ест, глядя на дорогу. Особенно здорово сидеть так, когда идет снег, он тихонько включает радио и слушает ночной канал, музыкальные программы по заявкам, теплые, добрые голоса.

Он косит глазом в ее сторону. Она спит. Он просматривает бумажки, какие-то счета, страховки, бланки с эмблемой тиволи сверху. Открытка. На ней зеленая дверь в дом, кругом красные цветы, а в окно видно сухую ветку в желтой вазе на коричневом столе. На обороте что-то написано на непонятном языке. В глубине ящичка валяется мобильный телефон. Он вытаскивает его, открывает крышку. Вот бы позвонить домой. Он думает о Вибеке, что она наверняка пришла, пирог давно готов, она уж спит, конечно. Звонок ее разбудит. Она небось и трубку не возьмет. Я люблю видеть лицо того, с кем говорю. Если звонят вечером, она велит ему подходить к телефону. А потом выспрашивает, кто звонил, какой у него был голос. Что человек сказал, услышав, что ее нет дома. Иногда она перезванивает сама через какое-то время. Нельзя позволять чужим людям управлять твоим временем. Он защелкивает крышку и засовывает телефон обратно в перчаточник. Она станет гадать, кто это звонил. Она-то уверена, что я дома и сладко сплю.

В ящичке валяется мелочь, но он не решается потрогать монетки — а вдруг женщина проснется и увидит?

В машине кажется теплее, чем на улице, из-за ветра, наверно. Но вдруг ее пробирает холод, он не подступает незаметно, как пишут в книгах, а внезапно заполняет собой все. Все вокруг. Еще посидишь так и заледенеешь, думает она. Но потом решает сидеть, ждать его, она выдержит. Вот она я, рядом, и не истеричка. Двери бара у нее за спиной, и она не видит, идет он или нет. Она закрывает глаза, заставляет себя откинуться на сиденье, расслабиться.

Интересно, что он хочет ей сказать тем, что заставляет ждать? Наверно, он пытается выяснить, где пролегает предел. Мой личный. Чтоб знать, от чего плясать. Но ведь проще принять меня всю, какая есть, думает Вибеке. Мы люди, у нас язык есть. Мысль превращается в точку над левой бровью. Она без труда нащупывает ее, но не жмет, трет легонько, уж больно мягкая.

Она различает шаги за какую-то секунду до того, как он распахивает дверцу. Вибеке

вздрагивает. Она уже приготовилась ждать долго, а он тут как тут.

Он окидывает быстрым взглядом ее, потом щиток, подголовники, задние кресла, пол, ее ноги, педали, коробку передач. Как будто проверяет, все ли на месте, думает она.

Молча садится и принимается хлопать себя по карманам. Вибеке вспоминает, что он также хлопал себя в тиволи, когда они встретились. Отчасти она знает его; она видит его так, как сам он никогда на себя не взглянет. Он привстает, проверяет задние карманы, ничего не находит, садится снова. Второй раз обшаривает под свитером нагрудные карманы рубашки. Находит ключи. Она тоже помалкивает. Сидит, закрыв глаза, пока он заводит мотор, и машина трогается. Печка включена, она начинает гудеть. Он задом выпарковывается на дорогу, газует и мчит в сторону кафе. Вибеке видит, что там темно.

Он круто закладывает поворот на круговушке, и Вибеке чуть заваливается на него. Тогда она упирается рукой в его сиденье.

Когда он собирается захлопнуть перчаточник, в щели оказывается желтая таблетка. Вся пыльная, видно, вывалилась из упаковки. Он кладет ее в рот, сосет. На вкус похожа на масло. Он вспомнил потешку, которую недавно разучивали, там надо бить по ребру руки пальцами, чередуя их нужным образом, так быстро, как только можешь. По ребру барабанить лучше, оно жесткое, но можно и по бедру, чтоб не шуметь. Затем он пробует двумя руками одновременно, выходит медленнее. Он старается быстрее, быстрее, чувствует, что слева в голове давит.

Том включает дальний свет, он насвистывает что-то, кидает пачку жвачки на щиток, спрашивает Вибеке: хочешь? Она качает головой. Они уже выехали за город. Он рассказывает, что они с приятелями по тиволи вытворяли тут недавно, какие-то девчонки сели кататься на последнем сеансе, а они взяли и не выключили аттракцион вовремя, и он все крутился, крутился, крутился. Он хохочет.

— Что ты делаешь?

Голос звучит раскатисто, Юн не узнает его. Он опускает руки и смотрит на нее. Она сидит откинувшись, так же как спала, глаза едва приоткрыты и смотрят на него. Он отвечает, что просто тренируется кое в чем. Она молчит. Тогда Юн говорит, что делать так двумя руками очень трудно, он показывает несколько раз, для ясности. Потом останавливается, ему хочется спросить, как ей понравилось. Она впилась взглядом в дорогу прямо перед собой. Он смотрит, на что она смотрит.

Они выезжают на гладкий участок перед крутым подъемом к лесу, который тянется долго и монотонно. Вибеке узнает дорогу. С каждой поездкой она делается все короче. Том, похоже, обрадовался при виде бесконечной, как кажется, прямой. Он прибавляет скорость. Фары вытапливают в темноте впереди открытое, белое поле, оно как будто постоянно расширяется. Расширение мира. Книжка с таким названием стоит у нее на полке, что-то по естествознанию. Она так до сих пор ее и не прочла, вечно отвлекается на очередной роман. Надо будет обсудить это с Томом. В физике она полный ноль, но ей это интересно.

Юна ослепляет идущая навстречу машина, он отворачивается. Потом все же смотрит в ее сторону. Машина уже близко, он видит, что у нее огромные колеса и что она выше обычных машин. Это военный автомобиль, думает Юн. Еще пара секунд, фары; осветят нашу машину, и они увидят нас. Он! пригибается, утыкается лицом в колени. Он делает это инстинктивно: раз война, то и свет наверняка не свет, а убойный лазерный луч. Она спрашивает, что стряслось. У него нет времени отвечать. Машина проносится мимо.

— Видела? — спрашивает Том.

Вибеке спрашивает, о чем он. ;

— Машину, которую мы проехали, видела?',

— Да, — говорит Вибеке; она не понимает, чего он так горячится. — По-моему, это не полиция.

— Но в ней кто-то сидел, видела?

— Может, кто-то просто выехал из города, чтоб побыть в тишине и покое. Наверно, ' они сидят и слушают классику.

Она смотрит на него. Он смотрит на дорогу. Ей жалко его: чего он бесится? Ей бы хотелось, чтобы он позволил себе помочь.

Юн слышит звук удаляющегося автомобиля, они сидят молча, будто продолжая прислушиваться. Он слышит ее шипение:

— Дурак набитый.

Женщина с ежиком на голове закуривает, долго выпускает струйку дыма, потом еще,

еще. Она делает все страшно медленно, и руки у нее дрожат. Машина снова наполняется сизым дымом.

Потом она заводит мотор, берется за руль обеими руками и выворачивает машину на дорогу. Одно колесо сперва пробуксовывает в снегу.

Вибеке смотрит на черный лес, дорогу, повороты, она прикидывает, сколько еще ехать. Том поет бесконечную песню. После каждого припева он два раза постукивает указательным пальцем по рулю. Она вглядывается в его лицо, повадки. В уголке рта след от пасты, раньше ею не замеченный. Она пытается вспомнить, когда же он чистил зубы. Наверно, в вагончике, перед самым выходом. Она чувствует чудесную усталость, ей хочется прильнуть к нему, заснуть, а потом проснуться рядом с кем-то, живым и теплым.

— И что дальше?

— Откуда ж мне знать, — говорит Том.

— Я хочу сказать, в книгах обычно бывает глава номер два, продолжение завязавшейся истории.

— Это верно.

— А сегодняшняя истории, этот наш вечер, что будет во второй главе?

Он вздыхает. Открывает было рот и снова его закрывает. Потом говорит:

— Сама понимаешь, какое тут продолжение, когда толком ничего и не начиналось.

Молчание. Вибеке сердится на себя за вопрос. Опять она была излишне прямолинейна, ему, конечно, почудился с ее стороны напор, давление. Ее это раздражает, потому что вообще-то она прекрасно разбирается в том, как далеко можно зайти с каким человеком. Но иной раз ведь хочется рискнуть, попробовать.

— Знаешь как бывает: в тебе что-то произошло, а ты не заметил. Встреча может послужить толчком, и только время спустя ты поймешь: а ведь что-то случилось, я изменился. Лучше быть проще, ведь мы видим не всю картину, а лишь какой-то кусочек.

Она замечает, что он сидит, сжав зубы. Что-то в нем есть дикарское, думает Вибеке. Он не умеет контролировать свои порывы. Вот зачем болтать с девчонкой-барменшей, когда она ждет его на холоде и он это знает? Может, у него психические проблемы? И он работает над обретением самоконтроля. А как отвоюет кусок контролируемой территории, держится за него мертво. Это объясняет противоречивость его поведения, думает она. Шизофрения часто проявляет себя гениальностью, вспомни хотя бы книжную полку в вагончике. И то, что он временно мотается с аттракционами, на самом деле часть общего плана реабилитации. Женщина в белом парике тоже более чем странная.

Она считает снежные отвалы, равное расстояние между ними задает ритм, она чувствует себя одинокой и сильной.

Остриженная ежиком женщина говорит, чтоб он сел прямо и перестал дурить. Юн смотрит на нее, она курит, быстро и глубоко затягиваясь. Ему не предлагает. А вдруг она все-таки мужчина, думает Юн, нос-то какой здоровый. Он пытается разглядеть, нет ли в причинном месте валика. Но белый свитер болтается чуть не до колен, ничего не разобрать. Сисек тоже не видно, и Юн думает, что если они и есть, то очень мелкие. Она спрашивает, на что он уставился, или это он спрашивает, на что я уставился, думает Юн.

— Ни на что, — отвечает он и смотрит на свои руки, сравнивает их с руками на руле, он и своих рук уже не узнаёт.

Они выворачивают на освещенный фонарями участок шоссе перед съездом к поселку. Справа видны огни тиволи, дуги проводов, унизанные лампочками красного, желтого, зеленого, синего, фиолетового и оранжевого цвета на фоне черного неба. Похожие на нитки стеклянных бус, которые были у нее в детстве. Она вдруг вспоминает о шарах и сует руку в карман проверить, не потерялись ли. Они согрелись и теплые. Она вытаскивает один шарик и незаметно роняет его на сиденье за спиной, часть ее будет путешествовать с ним дальше. Он и знать не будет, но однажды найдет шарик и, возможно, вспомнит ее.

Они проезжают управу. Ее кабинет с другой стороны, его не видно с дороги. Он сбрасывает скорость, они еле катятся.

— Скажи, куда тебя. Она отвечает не сразу. Он глушит мотор.

— Все время прямо, — говорит она мягко, чтобы не провоцировать его. — Здесь недалеко.

Юн воображает, что его с бешеной силой вдавили в кресло перегрузки во время старта космического корабля. Он смотрит на нее, она снова играет мышцами лица. Тогда он переводит взгляд на дорогу, глядит на светлые пятна от фар на снегу перед машиной и думает, что машина — робот, и, чтоб ни случилось, он запрограммирован отыскивать дорогу домой.

Вибеке глядит в окно. Машина скользит мимо остановки, магазина. Она роняет взгляд на спидометр, он едет не сказать медленно, так кажется потому, что все решилось быстро. Она смотрит мимо него на темные дома, запаркованные машины, задернутые шторы. Она видит пса у двери в дом, он стоит смирно и смотрит на дверь. Похоже, он стоит так давно.

— Сюда, — говорит она, когда они подъезжают.

Он останавливается, не выключая мотора. Она смотрит на свои окна. Чуть светится гостиная, она знает, что свет сочится из прихожей. А так окна темные и голые, думает она, все цветы погибают. Она до сих пор не купила занавесок. Она оправдывается тем, что нечего выбрать, но по-честному она просто не любит занавески, они скрадывают линии комнаты.

— Внутри лучше, чем кажется снаружи. Она не боится его.

Он молчит. Он сидит прямо, опустив голову и глядя на руль. Потом оборачивается к ней:

— Мне пора назад. Надо поспать, скоро утро.

Она смотрит на него глазами, которые, она знает, лучатся уважением и пониманием. У него даже больше комплексов, чем видно на первый взгляд. Она рассматривает его на прощанье — лицо, копна волос.

— Береги себя, — говорит она. — Обещаешь?

Она говорит это, выделяя каждое слово, чтоб он понял: это не просто слова, она думает так. Он чуть улыбается.

Она нажимает кнопку, отщелкивает ремень безопасности и отпускает его, он сматывается. Он находит ручку, тянет черный пластмассовый полукруг на себя. Дверь открывается со щелчком, ноги обдает холодом. Она распахивает дверцу до упора, свешивает ноги, машина слишком высокая, ей приходится прыгать на землю. Она поворачивается взять сумку, стоявшую у нее в ногах. Он смотрит вперед на дорогу.

Она закрывает дверцу, но плохо, он перегибается через сиденье, снова открывает дверцу и сам захлопывает. Они обмениваются взглядом. Потом он садится прямо, трогает, машина сперва катится тихо, но через несколько метров он добавляет газу.

Вибеке делает пару шагов к дому. Но на углу оборачивается и смотрит ему вслед, от красных задних фар на дороге две розовые дорожки. Он едет на север, не разворачивается, как будто знает, что петля дороги все равно выведет на шоссе. Наверно, он все-таки бывал здесь. Она не добилась от него ясности. У него такой интеллигентный взгляд.

Она открывает сумку. Стоит, копается в ней, ищет. Пальцы мерзнут. Потом вспоминает, что ключи в кармане, и достает их.

Они сворачивают у здания управы, минуют перелесок, выезжают к спортплощадке и Культурному центру. Тоже мне лес, думает Юн, десяток берез. В тиволи горят лампочки, переливаются всеми цветами в черной ночи. Прямо лагерь инопланетян, думает Юн, а иллюминация вокруг него — это секретное излучение, защита от вторжений. Она задом подъезжает к сугробу, выключает мотор, фары, но печку оставляет. Уставившись на лампочки, раскуривает новую сигарету и медленно выпускает дым. Похоже, злится на себя, думает Юн. С лампочек на снег внизу стекают разноцветные круги. Вот интересно, думает он, увидеть их можно, а хочешь потрогать — исчезают.

— Сейчас докурю и отвезу тебя домой. Идет?

Она чуть заметно улыбнулась. С улыбкой вид у нее грустный. Он оборачивается и смотрит в заднее стекло. Несколько березок, кое-где сосны. Пакет и пустые пивные бутылки валяются рядом с дырой в снегу, у нее закоптелые от костра края.

Вибеке кладет куртку на стул рядом с телефоном, идет в туалет, садится на толчок. Скрючивается, упершись локтями в колени. Бывает же такое, говорит она про себя, и трясет головой, усмехаясь.

Еще какая-то машина сворачивает к зданию управы. Она появляется со стороны Культурного центра. Тоже внедорожник, похожий на тот, что они видели тогда на шоссе. Машина подкатывает к самым воротам и останавливается. Огни гаснут, мотор глохнет. Из машины вылезает мужчина со светлыми кудрявыми волосами и в черной кожаной куртке. Он хлопает дверцей. Но тут же распахивает ее и хлопает еще раз. Стоит, потом поворачивает голову. Прямо на меня пялится, думает Юн. Мужчина уходит. Легко идет, думает Юн, будто на пружинках.

Мужчина исчезает за воротами и растворяется в темноте, среди аттракционов.

Женщина гасит окурок в ящичке для мусора. Он забит пеплом и бычками. Она искоса, почти не поворачивая головы, смотрит на Юна. Глаза б ее на меня не глядели, думает Юн и пальцем проверяет, не моргает ли он часом. Так и есть. Он пытается перестать. Зато в лице у него ничего не дергается.

Она говорит, что, похоже, мама его уже дома. Она утверждает, что чувствует это кожей и уверена, можно сказать, на триста процентов.

— Поехали?

Юну кажется по голосу, что ехать ей неохота.

— Я так дойду, — говорит он. — Здесь близко, я не потеряюсь.

— Точно? — спрашивает она.

Да, говорит он, все в порядке. Вылезает из машины Она защелкивает за ним дверцу, вылезает со своей стороны, толкает дверь.

Несколько секунд все тихо-тихо.

Они выбираются на дорогу, снег скрипит под ногами. Женщина говорит, спасибо за приятный вечер. Она стоит и смотрит ему вслед, чуть склонив голову набок. Потом разворачивается и через пустынную площадь семенит к освещенным воротам, в которых исчез мужчина. В одной руке она сжимает белый парик. Длинные белые лохмы метут снег. Наконец она скрывается за вагончиком.

Он вколачивает шаги в снег, и от этого получается страшный грохот, даже рождается эхо, а когда он останавливается, тишина еще звонче. Наверно, это холод так действует на звуки, думает Юн. И если б холод еще усилить, то звуками можно было бы разорвать земной шар.

Он выбирает тропинку, протоптанную между управой и магазином. Он играет, как будто он только что попал на эту планету. Все-все земляне погибли От излучения. Он торопливо проскакивает мимо домов и вприпрыжку бежит вниз, к дороге. Очень мерзнут кончики ушей Видно, он где-то позабыл шапку, из дому он уходил в ней. Он закрывает уши руками, греет. Он запрещает себе смотреть на лес, на деревья, когда он один — за ними вечно кто-то прячется.

Вибеке заходит в спальню, ощупью включает будильник. На время не смотрит. Если она узнает, как мало часов осталось для сна, она станет думать об этом и вовсе не заснет. Потом снова ставит будильник на пол. Штора опущена, она провисела так весь день. Она раздевается с закрытыми глазами и воображает, что уже спит. Откидывает одеяло, укладывается на спину, потом укутывает себя одеялом, подтыкает его под ноги. Теперь дыхание, дышим глубоко и медленно, как учили на курсах, куда они ходили на предыдущей работе. Надо заставить себя полностью расслабиться. Начинаешь с больших пальцев ног и движешься вверх, член за членом. Добравшись до головы, она чувствует, что засыпает, ей снятся карие глаза инженера из технического совета.

Юн дошел до дома девочки. Он смотрит на окно второго этажа, наверно, это та комната, куда он заглянул по ошибке. Занавески не задернуты, но окно темное. Значит, и лампа над кроватью тоже погашена, понимает Юн. Но еще раз поднимает глаза на окно: нет, никто не стоит, не высматривает его.

Рядом с домом с той стороны дороги есть тропинка в лес. Метров так через сто выходишь к горке, на которую проведен свет. Малыши учатся там стоять на лыжах и изображают асов. Юн был там однажды с парнем из класса, который без спросу прихватил с собой снегокат. Их собралось человек десять, они классно разогнались и классно летели, пока не воткнулись, то есть не врезались, в дерево. Все повалились, снег залепил лицо и шею, набился под куртку. А вдруг там кто-нибудь есть? Сверну на первую же дорожку и схожу посмотрю, решает Юн. Если я это сделаю, мама будет дома, когда я вернусь.

Мороз шпарит уши и лоб. Юн стоит высоко на гряде, которая тянется за домами, и всматривается в лес. На горке светит прожектор. Вроде какие-то голоса слышны, но никого не видно.

Снег под прожектором желтый и коричневый, с черными ямами теней. На вид ничего опасного. Лес тихий. Вот если я дойду до света, думает Юн, то, значит, я победил, потому что я сделал то, чего не могу.

Он высматривает проплешины между следами лыж и ног, чтобы наступать только туда, где не ступал никто. Он дышит по системе, старается пыхтеть как паровоз.

Поднимает глаза. Только полпути. Наверно, до вершины дальше, чем он думал. Больше он не станет смотреть наверх, пока не перевалит горку.

Последний кусок подъема крутой, но он не хочет оглядываться, пока не одолеет вершину. Ноги отмерзают. Под куртку забирается ветер. Старую можно было затянуть шнурком, а эту нельзя.

Наверху он поворачивается и смотрит на поселок. Уличные фонари очерчивают большой светящийся круг. Но он где-то далеко-далеко. Даже странно, что он здесь живет, все кажется незнакомым. Огненный круг на другой планете. Он хочет домой. Он измерзся. Мороз обжигает, Юн уже не чувствует ни лица, ни ног, ни рук. Он хочет домой прямо сейчас. Вот бы так: моргнул и дома. А вдруг он заблудится, вдруг не найдет дороги? Здесь, на вершине горы, в море света его видно любому. Подвижная темная точка. Только не оборачиваться. С той стороны гряды тропинка спускается в лес, а потом уходит в горы. Если он обернется, все, его утащат в лес и он никогда не найдет дорогу назад.

Он осторожно спускается с горы, чтоб не поскользнуться на льду. Он не оборачивается. Идет медленно. Главное — не показывать, что боишься. Стоит им увидеть твой страх, сразу набросятся. Хорошо еще, им в темноте не видно, что он моргает. Он гудит паровозом про себя. Быстрые, ровные гудки. Вдруг он писается, моча течет по ногам, но он шагает как ни в чем не бывало, чтоб они не заметили.