Любовь

Будить Вибеке ему не хочется. Наверно, думает он, заперла дверь, когда ложилась, рассердилась ждать, наверно, тем более она возилась столько с приготовлениями на завтра, пирог пекла, и вообще. Он второй раз обшаривает карманы. Потом звонит. Слышит трель звонка, протяжное, однотонное дребезжание. Он представляет себе лицо Вибеке без косметики, бледно-голубой халат, худые ноги. Она смерит его печальным взглядом — молча. Может, она и не откроет, думает он, может, раз явился домой в такой час, жди до утра. Он скажет, что хотел не будить ее, но не смог найти ключей.

Никто не выходит. Он звонит снова, долго-долго стоит, придавив пальцем белую кнопку. Освещенный прямоугольник, где пишут имя хозяев, пуст, за ним просвечивает провод.

Он отворачивается от двери, прислоняется к ней спиной. Ключ наверняка валяется на столе в гостиной, он так и видит брелок на связке, Дональд Дак в прозрачном пластике, когда его крутишь, кажется, будто утенок провожает тебя взглядом.

Он думает: и площадка перед домом тоже стала больше. Вдруг он понимает, что машины нет. Вибеке нет дома. Что-то случилось. Авария. Вибеке не любит ездить зимой. А здесь зима всегда. Она врезалась в кого-то и теперь, наверно, парализована и прикована к коляске. Или ее все еще не нашли, она истекает кровью. Или машина охвачена пламенем, и она умирает в муках. Он пытается представить себе, до какой степени больно, когда горит кожа. Ее не нашли, она совсем одна. Он чувствует, что опять моргает, тогда он зажмуривает глаза и надавливает на них кулаками, он хочет вдавить их в голову. Если все-таки вдавить их поглубже, они будут вращаться внутри головы и, может быть, не смогут попасть в глазницы и вылезти снова наружу. Тогда мне придется провести день рождения в больнице, думает он, с белой повязкой на голове. И Вибеке притащит туда подарки и пирог. Может, у нее кончилось что-то, думает он, мука или яйца, и она поехала одолжить их.

Наверняка так оно и есть. Она все забывает. Даже сама говорит, что стала как старичок профессор, целый день о чем-то думает, а ничего не помнит. Она скоро появится. И почему он сразу про это не подумал? Когда б не его день рождения, ей бы не пришлось мотаться лишний раз. Он обнаруживает, что перестал замечать, как мерзнут ноги и колени. Он утаптывает снег перед дверью, прыгает по нему. Пытается придумать, чем занять себя, пока ждет; он надеется, что попадет ему не очень сильно.

Они издали замечают свет в салоне припаркованной машины. Он образует белую полынью на обочине с левой стороны. Он сбавляет скорость, они переглядываются. Вибеке ломает голову, кто это встал посреди леса да еще свет зажег, чтоб все его видели.

— Ты в инопланетян веришь? — спрашивает он со смешком.

— Может, мотор заглох? — отвечает она, сама слыша, как неправдоподобно это звучит. Если б у кого-то заглохла машина так близко от города, он пошел бы туда за помощью. Когда они проезжают мимо, она замечает там двух мужчин, они наклонились, будто ищут что-то под сиденьем. Они в форме. Вибеке думает, что это, наверно, охранники, едут с объекта на объект. Они проносятся мимо.

— Хорошо, что они были заняты, — говорит он.

— Ты о чем? — спрашивает она.

— О полиции.

— А откуда ты знаешь, что это полиция? — спрашивает она.

— Это же патрульная машина, ты разве не видела?

Вибеке начинает вспоминать, что она видела, но ничто ни в людях, ни в машине не навело ее на мысль о полиции. Он жмет на газ, он барабанит пальцами по рулю. Радио передает мелодию, которую она любит, Вибеке подается вперед, чтобы прибавить звук. Машина дергается на кочке, Вибеке теряет станцию, приемник начинает сипеть и хрюкать. Он нажимает на кнопку, радио замолкает. Становится тихо, слышно только урчание мотора и подвывание печки. Наверняка они содержат машины в порядке, думает она, без них им никуда. Она считает, сколько они выпили у него в вагончике. Ей кажется, немного. Она откидывает голову на подголовник, прикрывает глаза, правой рукой она держится за ручку на дверце.

Когда она открывает глаза, они выезжают на поворот от леса к первым домам.

Дорогу освещают желтые фонари. Вдоль обочины тянутся серые трехэтажные дома, за ними еще ряды таких же. На торцах зданий, которые видно с шоссе, развешены рекламные щиты с подсветкой, и Вибеке думает, что они очень оживляют улицы по ночам. Они минуют пустой стадион, он покрыт льдом, в углах осветительные мачты

По мере приближения к центру дома становятся выше и лепятся теснее. Появляются витрины, неоновые лампы, они проезжают салон красоты, куда Вибеке приспособилась ходить. Из него льется свет. Вибеке представляет себе хозяйку салона, ее короткие блестящие волосы, рисунок губ, манеру разговаривать. Это она уговорила Вибеке вставить в ноздрю бриллиантик. Она представила это как единственно правильное решение. Говорила о разрушении барьеров, о косности, о сочетании привычного и авангардного. У нее очаровательная манера вести беседу, думает Вибеке. А моя беда в том, что я одновременно и говорю и думаю, поэтому запинаюсь и никогда не успеваю быстро ввернуть словечко.

Она поворачивает голову и смотрит в окно с его стороны. Видит, как чета средних лет прогуливает собачку, мужчина отпирает ворота и толкает калитку плечом. Они летят на такой скорости, что она не успевает рассмотреть двор. Она вспоминает садик того дома, где они жили прежде. Два великолепных дуба, которыми можно любоваться в кухонное окно. По утрам ее часто будило эхо, блуждавшее между корпусами, стук ворот или голоса беседующих во дворе. В ее ощущениях это были фрагменты одной мелодии, вспоминает она.

Пес начинает подвывать оттого, что Юн топчется перед дверью. Чего ему надо? Может, голодный. Юн поскуливает в ответ, объясняя, что у него ничего нет. Он прикидывает, который теперь час, если одиннадцать было еще у девочки. Наверняка полпервого.

Появляется машина. Юн слышит ее и видит огни задолго до того, как она плавно выезжает из-за поворота. Она еле плетется. Возможно, водитель заблудился и теперь ищет, у кого бы спросить дорогу. Юн несется к дороге и машет машине рукой. Когда она подъезжает, оказывается, что она похожа на ту красную, что проехала мимо, когда он шел домой.

Он притормаживает перед ночным кафе, мотор не выключает. Вибеке думает, что ей повезло, что не пришлось разговаривать, молчанием все сказано. Она вспоминает строку из песни, что-то про посидеть в тишине, с самим собой наедине. За стойкой кафе молодой парень разговаривает по телефону, ухом прижимая трубку к плечу. За столиком в глубине у стены ужинает пара, они склонились над тарелками.

— Сигарету? — спрашивает он.

— С удовольствием, — говорит Вибеке.Он подносит огонь ей, потом закуривает сам. Они снова смотрят на кафе. Парень все также болтает по телефону, он делает ритмичные движения телом, играет руками, видно, слушает музыку, решает Вибеке.

— Ты знаешь здесь что-нибудь приличное? — спрашивает он.

— Нет, — отвечает она, перебирая в уме все известные ей здесь места; она еще нигде не была, только посмотрела представление в церкви.

Снова молчание.

— Его, что ли, спросим?

Она тычет сигаретой в парня за стойкой. Он не отвечает. Похоже, думает о чем-то. Волевое, квадратное лицо, кудрявая шевелюра. Ей хочется пойти и спросить самой, проявить инициативу. Все-таки он некоторым образом у нее в гостях, это же она здесь живет. Не глядя на него, она тянет на себя ручку в форме полукруга, открывает дверь, заходит в кафе.

Над большой стойкой висит лампа дневного света, режет глаз. А так кафе освещают лампы на столах. Ее поражает шум: ведущий какой-то местной радиостанции ставит песню, хит, который сейчас крутят постоянно, она не помнит, где слышала его в последний раз.

Она идет к стойке, еле удерживаясь от того, чтоб двигаться в такт музыке. Она кладет руки на край стойки и подается вперед. Парня нет. Отошел в туалет или в подсобку за овощами, думает она. От кофейника, который стоит на плитке рядом с пирамидами чашек и тарелок, пахнет выкипевшим кофе. Она слушает музыку, поводя бедрами, и понимает, что соскучилась по танцам. За стойкой на скамейке у стены лежит журнал и раскрытая книга, она вытягивает шею посмотреть, что за книга. Название ничего ей не говорит, автор мужчина-американец. Подобная литература ее, как правило, не интересует. Рядом со скамейкой стоит офисный стул с выцветшей зеленой обивкой. Музыкальный центр, источник шума, тоже стоит на скамейке, развернутый так, чтобы звук шел прямо на того, кто сидит на стуле. Она барабанит пальцами по стойке, смотрит на темные ногти на фоне стали, косится на распахнутую дверь, по ее разумению, ведущую в кухню. Наконец, поворачивается спиной к стойке и принимается смотреть на машину за окном. С этого места ей плохо видно его. Она переводит взгляд на ужинающую пару, под их столиком лежат две собаки, а рядом со стулом женщины стоит клетка с канарейкой. Они едят неспешно и, похоже, не замечают ни орущего радио, ни зажигательной песни, которая как раз кончается. Наверняка они ехали весь день, думает Вибеке, а теперь набираются сил перед очередным рывком. Женщина отодвигает от себя недоеденную тарелку и закуривает.

— Что-нибудь будете? — спрашивает голос у нее за спиной.

Одновременно выключается радио. Она поворачивается к стойке. За ней не прежний парень, а мужчина. Лет пятидесяти, думает она.

— А здесь был такой парень, — говорит она.

Мужчина смотрит на нее, поднимает левую бровь домиком. Кладет обе руки на стойку и наклоняется в ее сторону. Вся рука от ногтей и выше покрыта шерстью, черной, хотя голова седая, пальцы у него короткие и сильные.

— Что-нибудь будете?

Голос спокойный и ровный, он кажется утомленным.

— Я хотела спросить кое о чем того, кто стоял за стойкой.

— А-а.

В кафе тихо, те двое, что ужинают, притихли, перестали жевать, чтоб лучше слышать ее разговор с мужчиной, думает Вибеке.

— Нет, ничего, — говорит она.

— У-у, — отвечает мужчина. Он приводит в порядок блюдо с венскими плюшками, выкладывает их кругом так, чтобы они наполовину заходили одна на другую.

Она разворачивается и идет к двери, толкает ее, стеклянную и тяжелую. Успевает втянуть ртом морозный воздух, пока торопливо делает несколько шагов до машины.

Машина тормозит и медленно подкатывает к Юну. Он смотрит прямо на водителя, это тот самый, стриженный ежиком. Он смотрит на мальчика. Машина катится на холостом ходу, за ней темный шлейф, сквозь брюки Юн чувствует, как ноги обдает теплом.

Он выключил мотор, но оставил ключ в зажигании, так что печка греет, а радио снова разговаривает, это та же станция, что и в кафе. Он спит. Она тихо закрывает дверцу, чтоб не разбудить его. Он откинулся головой на подголовник. Рот приоткрыт, она видит черный налет на языке. От курения, думает она и отворачивается. Она глядит в свое окно, из заведения ниже по улице выходит пара, они останавливаются, мужчина берет лицо женщины в ладони, склоняется к нему, они целуются. Вибеке думает: а у меня тоже налет на языке? Она отгибает козырек на ветровом стекле и смотрится в зеркальце. Чтобы рассмотреть язык, надо сесть совсем близко, она устраивается на краешке сиденья. Она различает темное пятно посреди языка ближе к глотке, но толком рассмотреть трудно, мало света. Она царапает ногтем, чтоб выяснить, действительно ли там налет. Это какая-то тягучая слизь. Вибеке садится поглубже. Может, нам пойти в то заведение, откуда вышла та пара, думает она. Там мягкий свет из двери. Она вглядывается в ту сторону, на стене вывеска. Какой-то паб. Она поворачивается к нему, чтобы разбудить и высказать свое предложение. Он смотрит на нее, приоткрыв глаза наполовину. Можно подумать, мелькает у нее мысль, что он и не спал, а все время только и смотрел на меня. Она трогает рукой волосы: начесаны или уже повисли как плети?

Водитель опускает стекло.

— Я хорошо ориентируюсь здесь, — говорит Юн.

Мужчина улыбается. Зубы мелкие и ровные, и — это женщина, понимает Юн.

— Вот оно что, ты здесь все знаешь.

Говоря, она улыбается. Ну и диалект, думает Юн, ничего не поймешь. Может, она из западных областей. Он тоже улыбается. Но не знает, что сказать, она, похоже, никого не ищет.

— Залезай, — говорит она, показывая на место рядом с собой. — Тут слишком холодно, чтоб разговаривать через окно.

Он обходит машину и садится на переднее сиденье. Озирается. На заднем сиденье лежит огромная, вся в цветах подушка и парик с длинными белыми волосами. В ногах у него стоит кожаный чемоданчик лилового цвета. Юн сидит, скрестив на груди руки и глядя прямо перед собой.

— А разве мальчики твоего возраста в такое время не спят?

Голос мрачный, она говорит медленно, но вроде бы с усмешкой, хотя, когда Юн взглядывает на нее, оказывается, что лицо очень серьезное.

— Я выходил, а теперь дома никого нет. Но мама скоро приедет. Она печет пирог мне на день рождения, и чего-то не оказалось, она поехала одолжить.

— Вот оно что. Так у тебя скоро день рождения?

— Да. Завтра мне девять.

Дама смотрит в окно на желтые пятна, которые очерчивают на снегу фары машины. Она несколько раз цокает языком, Юну кажется, она не замечает, что делает это. Потом наклоняется в сторону его сиденья и открывает перчаточник.

— По-моему, здесь было что-то вкусненькое.

Она начинает искать между бумажными салфетками, пакетиками сахара, кажется, пустыми. Он замечает несколько пар солнечных очков разного фасона.

— А что, мама не рассказывала тебе, что нельзя садиться в машину к незнакомому человеку?

Говоря, она продолжает перебирать хлам в перчаточнике.

— Почему это?

— Не все люди хорошие.

Она глядит на него и улыбается. Зубы правда малюсенькие. Ему хочется потрогать свои, чтоб сравнить.

— Мама говорит, что в душе все люди добрые.

Она продолжает искать. Он рассматривает ее. У нее одежда вся белая. Свитер из мягкого материала, похож на шерстку кролика, думает Юн. И он длинный, почти как платье, а на ногах у нее белые рейтузы и белые ботинки на шнуровке. Он чувствует, что голова потеет, и снимает шапку.

Она так хлопает дверцей перчаточника, что Юн вздрагивает.

— Поди ж ты, ничего нет.

Она смотрит на него, прищурясь, думает.

— Придется съездить купить.

Она газует и выводит машину на середину дороги, Юн сползает в угол кресла. Она поддает газу, переключает скорость. Он смотрит на ее руку на рычаге передач и думает: пальцы тонкие. Потом смотрит на свои руки, они еще меньше, чем у нее, теперь, в тепле, их покалывает.

Вибеке идет позади него, он вдруг останавливается, она утыкается ему в спину, и в нос бьет запах кожаной куртки. Резкий и острый, куртка, должно быть, новехонькая. Он через плечо улыбается ей. Она вспыхивает радостью, озирается по сторонам и чувствует, что тоже улыбается. Это маленький тесный бар, народу битком. На небольшом подиуме слева, в паре ступенек от бара, играют музыканты. Справа от бара три столика: перед ними вдоль стен коричневые кожаные диваны, а с другой стороны венские стулья. Люди сидят везде. Те, кому не досталось места, стоят со стаканами в руках. Теснотища такая, что трудно разобрать, где одна компания, а где другая. Так вот куда здесь ходят, думает Вибеке. Пятеро девиц сбились в кучку на ступеньке подиума и о чем-то серьезно беседуют.

Прямо у них за спиной гремят динамики. Неужели так можно разговаривать, думает Вибеке. Наверно, это глухие, они читают по губам. Со своего места она пытается разобрать, о чем они. Не получается. Она прислушивается к тому, что играют музыканты. Вроде рок, но нетяжелый. Музыканты — девушки. У той, что играет на бас-гитаре, пышные рыжие волосы. Вокалистка худая и маленькая, своим круглым, пухлым личиком, крупными передними зубами и черной челкой напоминающая ребенка. Остальные волосы заплетены в африканские косички, падающие до талии. Играя, они обмениваются взглядами и знаками, перемигиваются. Ударница сидит в глубине и выглядит обыденно. Вибеке думает, что, встреть она ее на улице, ни за что не подумает, что та играет на ударных в какой-то группе. Она оглядывается, но его нигде не видно. Она замечает ссорящуюся пару, девушка беспрестанно шевелит губами, он изредка вставляет одно-два слова, отчего она распаляется еще больше. Она решает не смотреть в их сторону. Ничто не сможет разрушить радость и полный, бесконечный покой, переполняющие ее. Она пробирается в сторону стойки. Останавливается позади двух плечистых молодцов. Они сидят на соседних табуретах и переругиваются в грохоте музыке, она дожидается паузы, чтобы подойти к стойке и сделать заказ, а пока читает меню на стене и выбирает. Что-нибудь шампанистое, думает она и улыбается про себя. Парни говорят о хоккее, видимо, оба играют и оба недовольны новым тренером. Здесь в моде ковбойки, байковые рубашки в красную клетку, кроме них на обоих джинсы. Вдруг один из парней оборачивается и спрашивает, чего она лыбится. От изумления Вибеке не находит, что ответить, но парень уже взял свой стакан с пивом, развернулся вполоборота к ней, положил руку на бедро и с яростью, захлебываясь, принялся кричать, как именно он ненавидит этих дур, которые вот так вот встанут и пялятся, и ждут, что он обратит на них внимание, и как он устал от томных взглядов, и пусть она наконец прикроет варежку: чтобы она не вытворяла, он не клюнет все равно.

— Эй.

Он вырос вдруг у нее за спиной, она чувствует его дыхание на своих волосах. Он шепчет что-то ей в ухо, она расплывается в улыбке. Снова вспыхивает, приходит в прекрасное настроение, воодушевляется. Хоккеист поворачивается к приятелю и продолжает беседу с прежнего места, будто гадости, которые он наговорил ей, никак не нарушили плавного течения беседы, а были коротким отступлением.

— Здесь еще есть наши, из тиволи.

Она оборачивается и смотрит на него, его переполняет радость, которой она не заметила ни в вагончике, ни в машине по дороге. Она едва узнает его. Наверно, он мне больше доверяет теперь, поэтому меньше напряжен. Она вспоминает, что не знает его имени, и спрашивает.

— Том, — отвечает он. — А тебя?

— Вибеке.

Он обводит взглядом бар:

— Ну ладно, я хочу пива.

— Палатка закрылась в десять, — говорит Юн. — Если хочешь что-то купить, надо ехать в город, на заправку.

— Это далеко?

— Двадцать километров.

Жарит печка. Юн расстегивает куртку. Снимает шарф. У нее на безымянном пальце массивное прозрачное кольцо из стекла. Юн прикидывает, как оно выглядит в микроскопе. Наверняка микробы так и кишат, думает он.

По освещенной фонарями дороге они выезжают из поселка на шоссе. Юн старается не дышать столько фонарей, сколько только может, а каждый фонарь — тысяча людей, которых не будут пытать, если он выдержит, говорит он себе. Он прочитал в библиотеке описание некоторых пыток. Как человека окунают головой в бочку с ледяной водой или пускают ток через язык. Или как на картинке в журнале: руки прикручивают к трубе, и человек писает сам на себя. Он пытается почувствовать, каково это. Самое большее, сколько он выдерживает не дыша, — семь фонарей. Надо будет потренироваться, думает он.

Лес кругом густой и темный, дорога ровная, повороты затяжные. Такое чувство, что едешь по дну шахты. Или по туннелю без крыши. Или через долину в игрушечной железной дороге.

— Как тебя зовут?

Он слышит по голосу, что ей скучно.

— Юн.

Ему кажется, что это нечестно. Он не просил ее никуда ехать, не приставал. Он всего-то хотел ей помочь, потому что думал, что она заблудилась.

Она едет быстро. На повороте крышка перчаточника снова откидывается, он видит солнечные очки. Первой лежит пара с огромными, круглыми стеклами в толстой пластмассовой оправе. Он вытаскивает их и примеряет. Они ему велики, он чувствует, как холодный пластик скользит по щеке. Она смотрит на него, потом переводит взгляд на дорогу. В очках дальний свет кажется зеленым. Внезапно подступает тошнота, живот сжимает спазмом. Рот заливает слюной. Он сдерживается еле-еле.

— Можно остановить? — просит он.

— Зачем еще?

— Меня тошнит.

Она проезжает чуть вперед, съезжает на обочину. Они посреди бесконечной ровной дороги. Юн распахивает дверцу и выскакивает наружу.

Она замечает лицо, которое видела утром на обсуждении культурного развития поселка. Тетка из отдела социальных пособий, одна из двоих. Вибеке помнит, что еще подумала: старые курицы. Женщина сильно накрашена. И с кавалером. У него редкие, бесцветные волосы и крепко сбитое, кряжистое тело. До Вибеке вдруг доходит, что они свингуют. Она прыскает. Этот бар не для танцев, здесь слишком тесно. Вибеке видит, что мужчина пьет воду. Значит, за рулем. Она отыскивает глазами Тома. Он стоит у стойки, к ней спиной. Вот он взял пиво, но не отходит, а подался вперед и балагурит с барменшей. Чтоб его было слышно в таком грохоте музыки, он помогает себе всем телом, отчаянно машет руками. Наверняка рассказывает анекдот, думает Вибеке. Забавно наблюдать за ним исподтишка. Но важно не переходить грань, помнить: мы две независимые личности.

— Привет, — говорит дамочка из социальной конторы. — Это Эвальд. У нас роман.

Они протиснулись вплотную к ней, а она и не заметила. Она не думала, что социальная тетка решит подойти к ней, на службе они и словом не обмолвились. Сейчас она в изрядном подпитии. Ее кавалер улыбается Вибеке.

— Ты здесь новенькая? — спрашивает он, наклоняясь к ней. Его дама со стеклянной улыбкой глядит то ли на Вибеке, то ли в никуда. Вибеке кивает в ответ. Им под шестьдесят. Староваты они ходить в места, где так орет музыка, думает Вибеке. Или у тебя старомодные представления о пожилых, тут же одергивает она себя. Она тычет большим пальцем в сторону стойки, улыбается, извините, мол, и начинает пробираться к Тому.

Женщина отрывает от рулона несколько бумажных полотенец. Он отер было рот рукавом, но теперь лицо горит, а во рту пересохло Он сидит и мнет в руках полотенца. Ему полегчало, когда вырвет и перестанет укачивать, всегда становится лучше. Она заводит машину и выворачивает на шоссе. Теперь она ведет осторожнее.

— У тебя что-то с глазами, — говорит она.

— Да, — отвечает Юн.

Оба молчат. Он почему-то забывает, что тик всем заметен. Поэтому получается, что ему все время напоминают. Человеку приходится выслушивать напоминания, думает он. Но лучше б у него был изъян, которого не видно, чтоб под одеждой или вообще болело внутри.

— Вот как, — говорит она.

Да, думает Юн, вот так. Он глядит на дорогу перед собой и чувствует, как мышцы глаза сжимаются и отпускают, сжимаются и отпускают, гораздо чаще, чем он думал, безостановочно. Он не пытается унять тик. Он поворачивается вполоборота на сиденье, упирает подбородок в грудь и подтягивает под себя ноги, насколько это возможно, чтоб не испачкать сиденья башмаками. Глаза он закрывает, он теперь пассажир космической ракеты, летящей на другую планету.

— Не спи. Раз я не могу спать, то и ты не должен.

Он разлепляет глаза и смотрит на нее сбоку. Это она глупости говорит, думает он. И спрашивает: что значит, что она не может спать. Она отвечает, что сама не знает, почему это так, но когда она закрывает глаза, говорит она, то ничего не происходит, словно чего-то не хватает, она не чувствует достаточной усталости, говорит она. У меня так никогда не бывает, роняет Юн. А моя мама говорит, что человек может заснуть в любой момент, надо только научиться правильно расслабляться.

Он снова закрывает глаза. Она все разговаривает. Он представляет себе, что свет и точки, которые мелькают перед глазами, это новая галактика и думает, что ему теперь делать: то ли искать место для посадки, то ли готовиться к жестокой схватке. Затылок чешется, но почесать его сил нет. Он слышит, что она бубнит себе под нос песню. Это раздражает Юна, но он решает не отвлекаться, он должен собрать всю силу в ударный кулак. В этот миг его корабль взрывается в звездной буре и развеивается в космосе как пыль.

— Отличная музыка, — говорит Том.

Она кивает. Барменша ставит перед ней стакан пива, она расплачивается. Его стакан почти пуст. Она смотрит на Тома и слизывает пену, которая пузырится и лопается на губах. Глаза у него огромные и странные. В уголке одного глаза — сонная пелена. Рот узкий и кажется мягким и податливым.

Она поворачивается спиной к стойке, прислоняется к ней. Он изучает содержимое стакана, завиток белых волос свесился на щеку и дергается вверх-вниз, как поплавок. Она представляет себе, как они бегут, раскрыв объятия, навстречу друг дружке через широкую площадь в большом городе или через разбитую дорогу, через заросшие пути, он подхватывает ее и кружит, кружит, они смеются, а вокруг светло и тихо. Она тоже потупила взгляд, ее тянет рассказать ему, что ей привиделось, но что-то останавливает ее. Не надо разговорами ломать настроение, думает она.

Пол дощатый и кажется старым. Он был выкрашен в красно-коричневый цвет. А ботинки у него черные, на толстой подошве. Вдруг сбоку кто-то, прокладывая себе дорогу, толкает ее так, что она чуть не падает и утыкается в него. Она роняет сумку, лицом прижимается к его свитеру, а рукой попадает ему в пах. Чувствует, как напрягается член. Тут же наклоняется подобрать сумку. Он наклоняется тоже. Они сталкиваются лбами. Он одной рукой берет ее за подбородок и разворачивает лицо к себе. Его глаза совсем близко.

— Ты не ушиблась?

Она качает головой, моргает, запрокидывает голову, смотрит в потолок.

— Что случилось?

В его голосе она слышит тревогу.

— Так много всего, — говорит она чуть слышно.

И чувствует, что еще секунда, и она выложит ему все-все. До донца. Что для нее значит, что он у нее есть. Какое это счастье.

— Что ты сказала? — Он наклоняется поближе. — Говори громче!

Нет, нет, думает Вибеке, подожду— Не дай Бог порвать то хрупкое, что между нами сплелось. На этот раз я сумею помолчать. Единение душ пестуется в тишине, пока не окрепнет настолько, чтоб выдержать поверхностную приблизительность слов.

— Дымом глаза разъело, — говорит она и смотрит на него пристально, пытается взглядом рассказать правду. — Я не привыкла, чтоб было так накурено.

Юн просыпается от того, что чувствует на лице теплый воздух со странным запахом, и открывает глаза. Женщина в белом почти что навалилась на него, это ее дыхание такое теплое. Он видит, что машина стоит, кругом темно, так темно, что снег светится, теперь, посидев минуту зажмурившись, он видит это. И думает, что на самом деле довольно светло.

— Ты уделал слюнями все сиденье.

В голосе сквозит усталость. Он чувствует, что тело одеревенело, как после долгого сна. Во рту сухость. Бумажным полотенцем, которое он скомкал в руке, он утирает левую щеку, подбородок, шею. Он трет и чувствует присохшую холодную рвоту.

— Такое со мной первый раз, — говорит он. — Мы давно тут стоим?

Он думает, что если недолго, то он не успел ничего сказать во сне. С ним такое случается, но ни к чему, чтоб она слышала, что он там может наговорить. Он напрягается, чтоб не моргать.

— Не знаю.

Она вытаскивает из пачки, лежащей в перчаточнике, сигарету, раскуривает ее, снова откидывается назад, упираясь затылком в подголовник. Она пускает дым колечками, вперившись в дорогу. Урчит печка. Он представляет, что они в стеклянном шаре, Вибеке подарила ему такой по-настоящему старинный, времен детства ее мамы, он стоит у него на столике, и если перевернуть его вверх тормашками, то на крохотные домики внутри сыплется белая крупа, похожая на снег.

— Может, с четверть часа, плюс-минус. Сигарету хочешь?

Чудная, думает она, она ведь знает, сколько мне лет. В школе говорят, что от курения умирают. Он сообщил это Вибеке, а она ответила что-то типа того, что некоторые должны умирать, чтоб другие жили и радовались.

— Курит моя мама, — говорит Юн.

— От курева лысеют, — говорит женщина, тыча в свой ежик, и смеется.

— Моя мама нет. У нее жутко длинные черные волосы, до пупа. Юн, у меня грива, как у коня, правда ?

Если дышать носом, а рот закрыть, то наглотаешься дыма меньше, думает он. Ну хотя бы не будет такого вкуса во рту.

— И еще у нее алмазик в носу, да? — говорит женщина.

— Да, — говорит Юн. — Но он фальшивый, просто блестит так же. Она говорит, что купит себе настоящий, когда разбогатеет. А вы знаете мою маму?

— Я ясновидящая.

— Это как?

— Это когда человек видит третьим глазом, что происходит с чужими людьми. Но это секрет.

Он ей не верит, но не говорит этого вслух.

Она затягивается и отдает сигарету ему. Он поднимает руку и захватывает сигарету двумя пальцами, указательным и безымянным. Она накрывает его руку своей. Он толкает сигарету поглубже в рот и делает вдох. От ее пальцев идет слабая вонь, видно, она мажется кремом. Он выдыхает дым, выдыхает прямо себе и ей в руку. От дыма все перед глазами сереет. Но он не кашляет. Курение не убивает его на месте, как он верил раньше. Так он, что ли, начал курить? Не сводя с него глаз, она отнимает свою руку. Пока она раскуривает сигарету себе, он делает ползатяжки. Она откидывается на сиденье, он тоже. Они глядят прямо перед собой, в лобовое стекло, на засыпанную снегом дорогу. С тех пор как он проснулся, не проехало ни машины. Юн сжимает сигарету большим и указательным пальцами, он думает, что и права надо теперь получить.

Вокалистка цедит что-то в микрофон грудным голосом. Концерт окончен. Народ хлопает, девушки на крохотном подиуме начинают паковать свои инструменты. Ставят диск. Музыка спокойная, похоже на джаз, думает Вибеке. Рыжая девица засовывает бас-гитару в чехол из овчины. Вибеке смотрит на Тома, он закрыл глаза и тянет пиво из нового стакана. Стоит он в прежней позе, спиной к стойке. Вибеке спрашивает его, о чем он думает. Не похоже, чтоб он расслышал ее слова. Она подается вперед, поднимается на цыпочки и повторяет вопрос ему в ухо.

— О лете, — отвечает он, не разлепляя глаз.

Вот как, восхищается Вибеке. Она сама думает о лете, она не видела поселка без снега и ей любопытно, как здесь, когда тепло и светит солнце, а горы обретают цвет. Можно посидеть в саду, почитать в тени деревьев. Она смотрит на Тома и думает, что ей нравится, что он захлопнул глаза и отгородился, ушел в себя. Том бы сидел на соседнем стуле. В очках, думает она, читает он наверняка в очках. Круглых, в железной оправе. Интересно, быстро он читает или неспешно. Ей хочется спросить. Ей кажется, это многое говорит о человеке, о его внутреннем ритме, об отношении к жизни.