- Талантливым везде у нас дорога, - кокетливо сказал Кирилл, - а сексуальная ориентация здесь не при чем.
      Семен осторожно оглядывался по сторонам и Кирилл это заметил.
      - Ты кого-то ищешь? - спросил он с издевкой.
      Семен растерялся оттого, что он так глупо прокололся, таращась по сторонам.
      - Нет, - ответил он, - просто давно в метро не был. К машине привык. Вот и разглядываю все.
      - Разглядывай без меня, - обиделся Кирилл. - У меня очень мало времени. Я между прочим, журналист и меня ноги кормят.
      - А я думал задница тебя кормит, - намеренно зло пошутил Семен, чтобы разозлить Кирилла.
      Семен все никак не мог понять что же задумал этот маньяк. Если он твердо решил прикончить сегодня Семена, то не обидится на его злую шутку и не уйдет. А если уйдет, то вся логическая цепочка Семена порвется.
      - Ну, знаешь! - оскорбился Кирилл, - и если ты меня позвал сюда, чтобы подкалывать, то прости - поищи себе другой объект. Вы и так все надо мной неплохо подшутили!
      Кирилл шагнул в сторону, намереваясь уйти, но Семен крепко схватил его за локоть.
      - Что ты сказал? - тихо спросил Семен, - ты сейчас мне сказал, что это я тебя позвал?!
      - Ты, а кто же! - взвизгнул Кирилл. - Сам же мне записку оставил в дверях, что нужно срочно встретиться! А я, как дурак, пришел! Поверил, что ты не такой, как они!
      Семена бросило в жар. Кто-то их свел. Для чего? Хотя и ежу понятно для чего! Все чувства Семена обострились как у волка на охоте, он не отпускал локтя Кирилла, хотя тот рвался вниз к поездам и пищал: "Пусти, противный!", на них уже с любопытством поглядывали окружающие. Семен взглядом с быстротой молнии осматривал людей, стараясь угадать, кто же из присутствующих их столкнул лицом к лицу здесь на этом переходе? В том, что убийца где-то рядом не было ни малейшего сомнения и Семен казалось был готов для того, чтобы предотвратить то, что сейчас могло случиться. Но кто же убийца? Семен со скоростью компьютера начал анализировать лица стоящих рядом людей.
      Так, мужик с портфелем искоса смотрел на них и похоже не собирался ничего предпринимать. Недалеко стояли два парня рэпера в штанах с висящей между колен мотнёй. Нет, они слишком молоды и глаза у них не такие, какие должны быть. Глупые глаза, но не тупые. Нет, не они. Другой мужик в плаще с газетой стоял, как изваяние, делая вид, что его ничто не касается. Может быть это он? Похож. Надо за ним наблюдать внимательней.
      Кто ещё? Вот этот парень вполне похож на убийцу. Он с ненавистью смотрит на Кирилла, значит точно он. Но, хотя, на Кирилла иначе нормальному человеку и смотреть трудно - глаза подкрашены, щёки запудрены и говорит как будто пищит, как целка. Люди шли мимо и торопливо обходили их. И в этот момент Семена сзади кто-то грубо толкнул в бок и в спину. Он пошатнулся и на секунду приник к Кириллу, даже замазав свою щеку в его тональном креме. Кирилл, как-то по детски сказал: "Ой!".
      Семен отпустил локоть Кирилла и отпрянул назад, оглянувшись на того, кто его так сильно толкнул. Он успел увидеть его лицо - этого бородатого мужика в зеленых очках. И даже с очками и бородой он узнал его. Семен вспомнил его сразу же и даже опешил от неожиданности, теряя драгоценные секунды. Мужик, увидев это, отвернулся и бегом бросился прочь в открытые двери электропоезда.
      Рядом пронзительно завизжала женщина. Спокойный голос громко сказал снизу от платформ: "Осторожно, двери закрываются. Следующая станция..." Семен оглянулся на Кирилла. Тот медленно заваливался на бок, хватая воздух сухими губами. Руки он прижал к животу, из которого торчал обмотанный изолентой кончик заточки. Крови не было. Вся кровь из проткнутых кишок Кирилла выливалась сейчас ему же в живот, смешиваясь с желчью и едой, съеденной им десять минут назад в кафе.
      Семен сразу же бросился в погоню за убийцей. Кириллу он помочь уже не мог. Он пару раз видел в зоне, как моментально умирали люди, проткнутые заточенным электродом, от внутреннего кровоизлияния. Всё, Кирилл был не жилец на этом свете, это было ясно. К тому же вокруг стояли люди - они помогут, а Семену нужно догнать убийцу. Но только он сделал пару шагов, как что-то тяжелое опустилось ему на голову, и Семен, потеряв сознание свалился на пол.
      16
      Кирилл рос благовоспитанным мальчиком. У него была одна мама. Папа их бросил очень-очень давно, когда Кирилл еще даже не ходил в школу, а только начинал просто ходить. Мама, всю жизнь стараясь что-то доказать то ли канувшему в Лету папе, то ли самой себе, очень хотела, чтобы ее сын вырос всесторонне развитым человеком. Он изо всех сил пыталась научить сына играть на скрипке, рисовать акварелью, писать стихи. Но все у Кирилла получалось плохо. То ли не хватало таланта, то ли ума, то ли и того и другого. Но вот чего точно не хватало Кириллу, так это усидчивости и терпения. Он хотел иметь все сразу, не напрягаясь, не работая над собой, а так не получалось. И это Кирилла злило. Ему казалось, что у всех все получается, и только у него все плохо.
      Он хотел, чтобы его любили красивые и распутные девушки, а они влюблялись в других. Не таких слюнтяев, как Кирилл. А те, которые влюблялись в него, Кирилла, были некрасивыми толстушками с кривыми волосатыми ногами и томиком Ахматовой в портфеле. Они были будущему гению омерзительны. Кирилл мечтал о литературной славе, такой, как у Пушкина, и Лермонтова, начинал писать даже стихи и прозу.
      Получалось полная чушь, но по причине необразованности, узости ума и кругозора Кириллу его собственные стихи казались верхом совершенства. Он посылал их в разные газеты и журналы, но ответа не было. Он предлагал их, как тексты, известным рок-группам и исполнителям, но те, мудаки, только смеялись над ним. В общем, сплошная непруха и отчаяние преследовали начинающего литератора на первых этапах его деятельности.
      Далее, естественно, молодой Кирилл начал топить свое отчаяние в вине. Он презирал этих снобов, которые не понимали, что среди них находится такой талант, талантище как он. Ему надоело доказывать этим ничтожествам очевидное, метать бисер перед свиньями. И он бросил писать, рисовать и играть на скрипке. По правде говоря, он и не начинал никогда заниматься чем-либо толком. Но зато бросал он все эти занятия с шумом и помпой. Он решил стать сильным и уверенным в себе мужчиной, задумывал изменится в корне, и вот тут как раз на самом начальном этапе его перевоплощения в супермена, практически на первом же шагу злодейка-судьба и подкинула ему ту историю с изнасилованием, из-за которой он оказался в безжалостных жерновах исправительно-трудовой колонии.
      В первый же день в неволе Кирилл стал бояться, что его трахнут. Но никто его не трахнул, ни в первый день, ни во второй, ни в третий. Но Кирилл продолжал бояться. Он дурно спал, мало ел, часто плакал, плохо мылся в бане. Он так боялся, что ему загонят "мотовило", что даже смирился с мыслью о том, что лучше бы его трахнули, и он бы перестал бояться. В конце концов всем это надоело, и Кирилла трахнули. Кирилл плакал целый вечер, выгнанный в угол к "девкам", но потом понял, что ему хочется еще. Он стал провоцировать своих обидчиков, и те трахнули его снова, но в отличие от первого раза еще и наподдали. И весь этот цикл продолжался изо дня в день.
      В зону Кирилл приехал с репутацией молодого похотливого "петушка". Поскольку в тех краях не говорили унизительного слова "опустить", а выражались корректно - "пристроить в шоколадный цех", то и кличку Кириллу выдали соответствующую - Шоколадный Принц. Так и ходил Кирюша в Принцах до самого освобождения. А когда кончился его срок отбывать наказание, подарили Шоколадному Принцу его поклонники почти сорок носовых платков в знак особой к нему "любви".
      Приехав в город, нашел Кирилл своих "друзей", и загуляли они вместе по гей-клубам, которых к тому времени в городе открылось немало. И что удивительно - если в зоне к Кириллу относились, как к изгою, брезговали с ним общаться, не разрешали подходить к окну и так далее, то на свободе в определенных кругах Кирилла зауважали, полюбили и оценили. Кирилла называли ласково: "сладкая попка" или "узенькая щелочка". Он общался накоротке с очень известными людьми про которых раньше и думать не мог о том, что они такие же как он "сладкие попки". Вскоре в одной тусовке уважаемый господин редактор хорошо читаемой газеты после "собеседования" с Шоколадным Принцем предложил ему попробовать писать статьи на музыкальные темы.
      Кирилл ничего не понимал ни в какой музыке - ни в роке, ни в джазе, ни в рэпе, ни в попе, то есть в попсе. Но этого и не требовалось - ему подкинули пару-тройку вопросов, которые он и задавал "звездам" в разной последовательности. Кирилл писал крайне коряво и нескладно, но никто этого не замечал, главное, он был "свой". Так Кирилл и жил, завел себе несколько дружков в разных местах, они его "пилили" и "цурпелили", Кирилл писал свои статейки и даже стал промоутером одного молодого бездарного жеребца, путь к Олимпу для которого прокладывала соблазнительная попка Кирилла.
      Он торговал собой ради любви. Потому что до самозабвения, до одурения любил только его, этого молоденького самца, певца и композитора Ваню Жупикова. Неблагодарный Ваня, несмотря на это, частенько закрывался в гримерке с молоденькими танцовщицами балета, и доносившийся оттуда веселый визг разрывал от ревности нежное сердце Кирилла. Господи, он, Кирилл, все делал для него - пробивал концерты, пихал статьи о неповторимом таланте Жупикова в разные газеты и в редкие минуты близости так старался угодить Ванюше, как никакая из его потных тварей! И что же он видел в ответ? Только оскорбления!
      Во-первых, Ваня всегда вступал с ним в связь сильно выпившим, что очень глубоко унижало Кирилла, говорило о том, что настоящей любви и понимания в их отношениях нисколько нет, а есть только пьяная похоть молодого Жупиковского тела. Во-вторых, Иван после полового акта вместо нежного поцелуя хлестал Шоколадного Принца по щекам, приговаривая: "Ах, ты поблядушка!". Это было несерьёзно и оскорбительно. Ну ладно там на зоне, это тупое быдло - зеки насиловали Кирилла и били по почкам. Но даже они дарили Кириллу бумажные цветы на Восьмое Марта и платочки в будни. А Иван Жупиков своим отношением словно издевался над Кириллом как бы говоря ему: "Ты для меня только дырочка для онанизма и все!".
      Кирилл страдал и бессонными ночами писал такие стихи: "Меня ударил по щеке ты, я оскорбился и ушел, теперь ты плачешь - где ты, где ты? К тебе я больше не пришел!" Но все это были лишь фантазии Кирилла, потому что Ваня вовсе не плакал, а не зная горя развлекался со своими многочисленными поклонницами на дискотеке. А плакал как раз Кирилл.
      И мечтал, как они вдвоем с Ваней поздней осенью идут по Летнему саду, взявшись за руки, собирают букеты из опавших листьев и целуются. Кирилл, хохоча, убегает от Вани между стволами могучих, как Ванино достоинство, тополей и падает в желтые листья, а Ваня падает за ним, и они лежат, обнявшись, счастливые и утомленные и смотрят в небо. И Кирилл сочиняет стихи: "Твоя небритая щетина колола бритую мою и нежно щекотала спину, о, боже, я тебя люблю!"
      Или Кирилл представлял, как он обнаженный бежит по берегу голубого и теплого моря, ласковое солнце гладит его загорелую спину, нежные соленые брызги касаются его обнаженных ступней. На берегу стоит с фотоаппаратом Ваня Жупиков и фотографирует, фотографирует Кирилла, своего любимого и единственного, неповторимого и сексуального. Кирилл подбегает к Ване и целует его, обнаженного, во все места. Они вместе купаются в теплых волнах и сливаются в экстазе. А потом Ваня Жупиков женится на Кирилле во Дворце Бракосочетании. На Кирилле белая фата и голубой костюмчик, а на Ване белый костюмчик и голубой галстучек. Гости кричат: "Горько!" и забрасывают их цветами.
      По этому поводу родились такие строки: "Нам с тобой кричали: "Горько!" И завидовали вслед, Мы с тобой теперь довольны - Вот такой простой сюжет". Это только первые строки стихотворения. Далее шла такая дрянь и размазня, что мы не приводим здесь весь текст этого произведения. Нетрудно представить, какие бездарные статьи писал в журналах Кирилл, подписываясь с некоторого времени из-за неразделенной любви и своих ненормальных фантазий не иначе как "К.Жупиков".
      А почему, собственно, я сказал - ненормальных фантазий? Если люди любят друг друга, то почему они не могут быть счастливы вместе? Ведь семья - это союз двух любящих сердец, и создается она не только ради детей, а ради того, чтобы в обществе существовали крепкие здоровые ячейки! И тогда Кирилл написал стихи, адресованные всем натуралам: "Любовь у голубых чиста и непорочна, Любовь у голубых, как яблони в цвету, И если б ты познал, то я скажу вам точно, Ты сразу б бросил эту и полюбил бы ту".
      Нетрудно заметить, что Кирилл стихов писать так и не научился. Но он этого не замечал. Корявость стиля и нескладность строк он относил к творческому почерку. Неумение подбирать рифмы приписывал к новому подходу к слогу и стихосложению. Но как бы Кирилл ни хорохорился и не задирал нос даже заурядному грузчику на плодоовощном рынке было понятно, что Кирилл стихов писать не умеет.
      В общем, Ваня не оценил нежного чувства и приподнявшись, между прочим усилиями Кирилла, в музыкальных кругах, безжалостно послал нежного журналиста на хрен вместе с его любовью. Кирилл очень страдал, но время понемногу вылечило раны и Кирилл зажил себе дальше, разочарованный в жизни, и хотя его статьи печатали во всех изданиях, и начинающие музыканты челом били возле ног "великого" музыкального критика, но счастья у Кирилла в жизни не было. Ваня Жупиков его предал, старые друзья из тусовки уже надоели, и поэтому, когда Кирилл получил записку от Семена, он даже слегка покраснел от возбуждения. Он вспомнил этого высокого, хорошо сложенного молодого человека, и представил, как тот возмужал, окреп и стал еще привлекательнее.
      И теперь он сам нашел Кирюшу и назначил ему свидание. Видимо, пристрастился на зоне к "голубым" и полюбил их. Ох, знавал Кирилл "натуралов", которые при слове "голубой" плевались и кричали, что их всех, геев, нужно убивать и вешать, но потом, когда Кирилл своими прохладными губками касался их нежных мест, как они в порыве страсти изгибались! О, эти "натуралы" дарили ему цветы и мороженое и плевались, уже вспоминая лежащую как бревно с первого же дня замужества жену, которую при слове "минет" охватывал рвотный рефлекс.
      Кирилл хотел увидеть Семена и поэтому с радостью пошел на встречу с ним. А потом, когда он понял, что Семен так и остался полным болваном, которому чужды прелести настоящей мужской любви, он собрался было уйти, но внезапно что-то острое воткнулось ему в живот. Кирилл любил, когда в него что-нибудь втыкали, но не такое острое и с другой стороны, не с живота.
      И вот он лежит теперь на пыльном полу метро, сознание медленно покидает его, и он никак не поймет, за что его убил этот подонок Семен, к которому он так доверчиво пришел на встречу.
      17
      Вот уже сутки сидит в следственном изоляторе Семен. Тот здоровый мужик с портфелем, за которого Семен спрятался, встречаясь с Кириллом, ударил его этим самым портфелем его по голове. Наверное, в портфеле были кирпичи, потому что Семен упал, как подкошенный, под ноги прохожих, скатился по лестнице, потерял сознание, и его без труда скрутили подоспевшие менты.
      В тот же день, ровно через два часа после происшествия, в следственном изоляторе Семена уже допрашивал невысокий суетливый следователь, которого Семен про себя назвал "Ага" за неуемное употребление этого слова. Следователь, естественно, не менее часто употреблял и другие слова (матерные), но эти слова в избытке имели в своем лексиконе и другие знакомые Семену следователи, а "Ага" так часто говорил только этот.
      - Ага! - закричал следователь, когда Семена ввели в кабинет. - Попался, сучонок! Садись пока на стул, а скоро сядешь в тюрьму, ублюдок! Снова будешь баланду хавать, раз не хочешь жить нормально!
      Семен присел на стул, вертухаи вышли за дверь, и он поудобней откинулся на спинку. Ничего за ним не было, все эти месяцы, дни и годы после освобождения он жил, ни разу не преступив закон. Даже в мелочах, типа проехать на красный свет. Нет, не было за ним такого. И нечего ему шить! А к допросам он привык. Сколько допрашивали его тогда, семь лет назад до отсидки, сколько было входов-выходов в кабинет для допросов, сколько следователей орали: "Сознавайся, сука!" и били по щекам.
      - Чего развалился, пентюх! - заорал следователь. - Крутой, да? Будешь крутой, когда в камере у "девок" посидишь месяц, ага? Сам будешь "девкой"! Ха-ха-ха!
      Семен спокойно смотрел на мента. "Мудак! - подумал он. - Чего он тут спектакль разыгрывает передо мной, как перед пацаном?" И Семен вспомнил, как тогда еще, до отсидки, его молодого и неопытного в делах следствия ввели в кабинет к следователю - спокойному, крепкому мужику-корейцу по фамилии Ким. Он долго смотрел на Семена, пока тот не стал елозить на стуле под его тяжелым взглядом и кашлять от напряжения. Тогда кореец подошел к столу, перед которым сидел Семен, и резким движением высыпал из полиэтиленового пакета на поверхность стола кипу мятого и несвежего женского белья.
      - Узнаешь? - спросил он.
      - Что? - удивился Семен.
      - Все, - ответил кореец.
      - Нет, - честно сказал Семен, - не узнаю.
      Кореец выхватил из кипы белые кружевные трусики.
      - Вот эти трусы ты с потерпевшей Ивановой срывал, ты? - зло процедил он сквозь зубы.
      - Нет, не я, - ответил Семен, - я все это в первый раз вижу.
      - Может, понюхаешь, - спросил следователь и сунул трусики прямо Семену под нос, - тогда вспомнишь?
      Семен нюхать не стал. Кореец бросил эти трусы на стол и достал другие.
      - А эти? Эти вспомнил? Как насиловал в Таврическом парке малолетку-блондиночку, вспомнил? Трусами ей рот затыкал, и не помнишь их! А она-то тебя хорошо помнит! Все твои прыщики в деталях описала, так что не отпирайся!
      И Семен бы, наверное, испугался такого напора и во всем, чего не делал, сознался. Только в камере его предупредили о таких выходках корейца, и Семен был ко всему готов. И пошел, как говорится, в "несознанку", то есть стал все отрицать. Он спросил тогда у корейца:
      - А вы, случайно, не фетишист?
      - Чего? - удивился кореец. Слово такое тогда еще было в диковинку. Чего ты сказал?
      - Фетишист - это такой парень, - сдерживая смех, сказал Семен, который чужое женское белье в бане ворует и потом удовлетворяет свою половую страсть путем мастурбации. У Вас, я гляжу, большая коллекция...
      Семен знал, что ему будет очень и очень хреново после таких слов, но сдержаться не смог, просто слова так и брызнули наружу. Следователь побледнел, но бить Семена не стал, просто отправил в штрафной изолятор. Зато потом, даже в Крестах, зеки пересказывали друг другу эту историю и дружно ржали над незадачливым следователем. А Семен сильно приподнял свой социальный статус.
      - Ну, что? О чем задумался? - спросил мент-Ага, кинувшись за стол. - О том, как педика Кирюшу замочил? Или про то, как Алика и Ваську потрошил? Как ты их ловко, ага?
      Семен осознал, что все случилось именно так, как он и предполагал. Значит, ему все эти убийства собрались пришить. Он в принципе об этом думал и даже был готов к такому обороту дела. Еще он знал одно - улик у них нет, значит, его будут "прессовать", чтобы добиться его признания.
      - Ты что, - спокойно спросил Семен, - охренел в атаке? Зачем мне их всех убивать? Ради чего?
      - А вот этого я не знаю, ага, - обрадовался следователь, - когда расскажешь, тогда узнаю!
      Семен решил ничего ему не говорить пока - пусть сам болтает. За свою долгую уже жизнь он понял одно - он ни разу не жалел о том, что промолчал, хотя о том, что говорил, жалел триста раз. Он отвернулся и молча уставился в стену. Пускай Ага наговорится, а Семен заодно узнает все, что им, ментам известно.
      - Так значит, ага, - начал следователь, - молчать вздумал. Ну, ладно, я расскажу. Начнем с конца. Ха-ха-ха. Игра слов. Короче, педика ты заточкой ткнул в живот! Ткнул? Или нет? Молчишь? Ну, молчи! Скажешь, отпечатков на ручке нет. Скажешь, ага? Так ты платком рукоятку обернул и ткнул бедного "петушка"! Прямо в животик бедного "петушка"! Кукареку! Ты его зарезал, ты, ага! Не верти головой! У меня свидетелей туча, и все говорят, что ты с ним ругался, а потом бедняга упал с продырявленным животом. Ага? Попал? В самую точку? Убил, значит, педика! Не любишь, что ли, педиков? Или он тебе изменил? С другим стал целоваться? А может, ты тоже педик? И он от тебя дружка увел? Ну, скажи, ты педик, да, педик?
      Семен все пропускал мимо ушей. Следователь просто выводит его из себя, чтобы Семен разнервничался, разозлился и наделал глупостей. Но он не разозлится. Он будет спокоен. Значит, "туча" свидетелей и никто не видел, что не Семен "голубого" заточкой ткнул. Такого быть не может, кто-нибудь точно видел, что это не он. Семен посмотрел в лицо следователя. Говорить сейчас ему об этом бесполезно - пусть он сам наговорится. Кроме того, трудно будет заставить теперь ментов свидетеля искать, что не Семен зарезал Кирилла. Ведь вот он, перед ними, сидит на стуле бывший зек, хорошая кандидатура на нары, и зачем заморачиваться, искать еще кого-то, какого-то неведомого мужика с бородой и в зеленых очках. Все-таки нужно дослушать монолог человека по имени "Ага", а потом решать, что делать.
      - Ага, занервничал! - обрадовался "Ага". - Вы все педики - бывшие зеки! Каждый хоть раз если не свою жопу подставлял, то в чужую тыкал! Но тогда на хрена ты этого Бабай-Оглы поджарил? Алика, черного мудака? И противогаз одел ему на башку тупую зачем? Куражился? В жопу ему штырь воткнул зачем? Что он тебе сделал, ага? А ведь книжку твою записную мы у него в киоске нашли, ага! Не отвертишься, хрен! Это улика! И звонил ты ему накануне! Столько лет не звонил и вдруг - на тебе, старый друг лучше двух подруг! Ох, ты мудило гороховое! Мы тебя заставим во всем признаться, даже в том, чего не было!
      Семен вздрогнул. И правда, старая записная книжка у него пропала. Машину ему однажды вскрыли и, что удивительно, не взяли ничего ценного. Книжку записную взяли, магнитофон, само собой, и так по мелочи, дерьмо всякое. Семен тогда еще здорово удивлялся - зачем им книжка понадобилась? И вот она, книжка, где всплыла. Значит, мужик тот, убийца, давно по его следу шел и всю эту херню затевал.
      - Бледнеешь, ага, бледнеешь, - заорал следователь прямо в лицо Семену, - верно, значит, говорю, ага? Пошли дальше! Василий, подельник твой, погиб! Думали, несчастный случай, а что оказалось? Тросиком металлическим был к станку привязан! Ты ведь привязал, ну, сознайся, ты? Ты-ы! По глазам вижу! Ух ты, Эйнштейн, чего выдумал! Там ты, правда, ничего не оставил, никаких улик - врать не буду, да только ниточка все тянется и тянется, а узелок у тебя на шее! Васютку замочил? Рабочего человека! Перед самой свадьбой! Девчонка его теперь день и ночь горючими слезами умывается. А тебе хоть бы хрен. Что головой крутишь? Не крутись! Все равно во всем сознаешься!
      Семен отвернулся. Изо рта у ментяры противно пахло гнилыми зубами.
      - Что отвернулся, гнида, ага? - заорал следователь. - Не хочешь правду слушать? Всех подельников порешил? Где Бомбова спрятал? Тоже ты ведь его замочил! А ну, признавайся! Садись и пиши, как все было!
      "Про Бомбу заговорил "мусор", - подумал Семен. - А что же Танька? Если уж всех порешил, то почему о ней ничего не говорит мент?"
      - Таньку не нашли пока, - словно читая мысли Семена, спокойно сказал следователь, снова садясь за стол, - но найдем, не переживай. Сам же покажешь, где ее спрятал, когда убивал. Все расскажешь и покажешь. Сам знаешь, ведь мы заставим во всем сознаться. И еще пару трупов левых возьмешь на себя. Не хрен тут мне, бля, на х... Все равно расстрельная статья у тебя. Так что лучше сознайся, не трахай мне мозги. И тебе легче и нам. Нечего тянуть кота за яйца. Расскажи, как Василия убивал, как Алика. Если чего забыл, я тебе подскажу...
      Следователь устало зевнул и замолчал. Семен внимательно посмотрел на него и сказал:
      - В метро не я резанул Кирилла. Это должен был видеть кто-нибудь из свидетелей. Допросите их еще раз. Я сам видел этого мужика и могу описать.
      - Не верти жопой, - ответил Ага, - много вас тут таких умных. Бред твой слушать никто не будет. Ишь, придумал мужика какого-то, лишь бы время тянуть. У нас сейчас дел столько - не разгребешь. Таких, как ты, ублюдков, знаешь, сколько развелось! И все врут и изворачиваются, хотя все ясно, как на ладони у негра! Хотят следствие запутать. Но мы никому не верим. На то мы и милиция, чтобы никому не верить. Будем мы дерьмом твоим заниматься и домыслы твои проверять, когда все ясно. Убийство-то, как на ладони. Сейчас по свежим следам пару допросов проведем, а потом будешь ждать суда, как все, год, а то и два. Посидишь пока в Крестах, подумаешь. Тебе не впервой. А потом во всем сознаешься.
      И Семен понял, что попал! Все было так и подстроено. Пятерых Голубеев убрал сам, а шестого - Семена - доверил государству. Все получилось, как по нотам. Не станут менты слушать догадки и домыслы Семена, его предположения. Им ведь легче, чтобы Семен был во всем виноват. У них и дело уже готово, подшито и связано. Вот он, перед ними - рецидивист, его и посадить. Тем более, что он со всеми трупами так тесно связан и единственный в живых остался. А если он им скажет, что Кирилла зарезал Инны отец, которого уже восемь месяцев червяки едят в могиле, то скажут - косит парень под дурака, не хочет на зоне париться, в дурке решил отсидеться.
      Нет теперь у Семена выхода. Нет. Раз попал в следственный изолятор будешь сидеть в Крестах и на зоне. Таков уж в этой стране закон. Раз попал по подозрению, то точно сядешь. Наша милиция не ошибается. Пройдет время, и Семен во всем сознается. Через два года редких, однообразных допросов, похожих больше на чтение приговора, бессонных ночей и сидений на киче в холоде, где и повернуться-то можно с трудом. А если будет бороться и упрямиться, то сознается во всем после того, как посадят в камеру к "блатным". А те его будет ежедневно "прессовать" и заставлять есть бутерброды с собственным дерьмом. Сознается потому, что устанет, потому что захочется побыстрей сдохнуть и не мучиться. И так бы и было...
      18
      И так бы и было. Конечно, все могло бы быть именно так - и допрос, и "Кресты", и последующая отсидка, если бы тогда в метро Семен не успел увернуться от портфеля, летящего прямо ему на макушку. Он спиной почувствовал опасность сзади и присел, уйдя в сторону. Портфель пролетел мимо, и амбал потерял равновесие. Семен без труда срубил его подножкой и в полете залепил ему в ухо хороший удар кулаком. Здоровяк мотнул головой, его взгляд потерял осмысленность, и он растянулся на плиточном полу рядом с несчастным Кириллом. Семен добавил мужику ребром ладони по шее, чтобы тот не вздумал не дай бог побежать за ним.
      Потом Семен, недолго думая, перепрыгнул через лежащего здоровяка и, пугая пассажиров, побежал к открытым дверям поезда. Он сшиб с ног почтенную бабульку, но извиняться было некогда, и Семен заскочил в вагон. Двери закрылись, поезд поехал, Семен напрягся и огляделся на пассажиров. Никто не обращал на него внимания. Все спокойно ехали по своим делам, читая газеты или просто разглядывая рекламные объявления. Семену показался мучительно долгим путь от одной станции до другой, он нервничал, переступая с ноги на ногу, и крепко сжимал липкий поручень.
      На следующей станции Семен выскочил из поезда и стремглав бросился вверх по эскалатору. Он ждал, что наверху его ждет наряд милиции, и уже был готов к сопротивлению властям. Но его никто не встречал, и Семен спокойно вышел на улицу. Сев в тачку, Семен доехал до своего "SAAB"-а и осмотрелся. Милиции не было видно нигде поблизости. И люди в штатском, которых теперь, после зоны, Семен научился узнавать за версту, тоже не маячили рядом с машиной. Милиционера, даже если он занят чтением книги, признать можно очень легко по тому, что он читает и как он это делает. Но все было тихо и мирно, никто и не думал Семена ловить. Светило солнце, чирикали птицы.
      Семен сел за руль. У него был четкий план действий, потому что он хорошо сознавал тот факт, что если он не найдет в ближайшее убийцу Кирилла, то в тюрьму сядет сам, вместо этого подонка в зеленых очках. И прицепят ему еще и все остальные "висяки", включая и Василия, и Алика, и Бомбу.
      Первым делом Семен позвонил Антону Сергеевичу и рассказал ему о том, что влип в неприятности и теперь не сможет приехать в офис, чтобы отвезти Антона Сергеевича домой. Антон Сергеевич долго молчал от неожиданности, потому что Семен всегда был образцом пунктуальности и исполнительности, потом сказал так:
      - Ладно, доберусь на такси. Деньги за проезд вычту из твоей зарплаты. Может, расскажешь, что произошло?
      - Потом, - ответил Семен, - вечером позвоню.
      - Машина-то хоть цела? - сурово спросил Антон Сергеевич.
      - Ни царапины, - ответил Семен.
      - Ну, и на том спасибо, - вздохнул Антон Сергеевич, - смотри, до вечера не разбей и сам звони, если чем-то помочь нужно.
      - Хорошо, позвоню, - ответил Семен и попрощался до вечера.
      Семен ехал в дом престарелых, который находился в Коломягах. Ему не терпелось узнать, как случилось так, что Сергей Петрович Голубеев, который умер восемь месяцев назад, преспокойно бегает по метро и режет заточкой молодых педиков. Да, все было именно так, ведь Семен стопроцентно узнал мужика, который резанул Кирилла. Это был отец Инны - девушки, которую они всей толпой трахнули тогда.
      Батя Инны постарел, но не узнать его Семен не мог. Все время на суде он сидел и пристально смотрел на них, сидящих на скамье подсудимых. А Семен глядел на него. Он запомнил каждую деталь его лица, изгиб бровей, глаза, посадку головы. Он не мог его ни с кем спутать. Это был абсолютно точно отец Инны, который давно умер, как сказали Семену по телефону, но почему-то здорово быстро бегал и ездил в метро.
      Семен въехал в посёлок Коломяги - зелёный оазис посреди каменного и пыльного Питера - и, расспросив прохожих о том, где находится Дом престарелых, повернул в его сторону. Ехать пришлось недолго мимо впавших в зимнюю спячку деревянных домиков.
      Дом престарелых находился в зеленой зоне среди застывших деревьев.