Глава 4.

Преддверье

Смрадный дым войны от горизонта до горизонта застилал землю Нодд.

С запада неотвратимо наползали бронированные легионы храмовиков-тамплиеров. Неспешно, уверенные в своей силе необоримой, двигались колонны от замка к замку, оставляя позади себя горящие развалины и разграбленные деревни.

С севера, через топи Гнилого Болота просачивались дикари лесных кланов, безобразничали, людей резали, скотину живьем жрали.

Словно вешний паводок у трухлявой плотины, на южных рубежах скапливались орды байские. Накопились, и всей силой, переломив гать, растеклись по земле.

На Приморье одна за другой приставали пиратские лодьи. На окровавленный песок выпрыгивали рыжие ражие мужики, скрывая разбойничьи хари под цельноковаными личинами рогатых шлемов. Сам ярл[9] направлял варяжские хирды-ватаги. Горели баронские замки. Дружины стояли крепко и умирали.

Неукротимо перла вражья сила, и некому было постоять грудью за отчий край, за державу осиротевшую.

Так грустно пела Гильда, но, с легонца, лукавила. И она и многие ноддовцы знали где искать героя.

Вестимо дело – в Гильдгарде.

Получив роковое известие, не стал Сигмонд задерживаться в южных пределах. Не имея сил воевать по всему королевству, сосредоточил отряды в городе, ждал врага там. Понимал – главная угроза исходит от Фартового-Локи, а тому только и надо, что голову Сигмонда. Так незачем за уркаганом гоняться, сам напросится. В гости. Под стенами Гильдгарда все и решится. Значит следует основательно готовиться к генеральному сражению.

Отовсюду стекались к витязю Небесного Кролика войска.

Первым привел поредевшие отряды панцирной конницы сенешаль Короны. Телом исхудал, лицом ижжелтел, щеками опал, морщины пылью пропитаны. На скулах желваки бугрятся. Безнадежная ненависть под опаленными бровями.

Умудренный опытом старец, на своих руках принявший последний вздох молодого короля Сагана, ничего другого уже не желал от жизни, только отмстить убийцам своего сюзерена. Шел в Гильдгард, прорубаясь сквозь храмовничьи фаланги, себя не жалея, Бафометовых прихлебателей не щадя. Дорога коронных полков отмечена кольями да кострами и тамплиеры не скоро забудут седовласого мстителя и дружину его.

Сказано ратными людьми:

Под стук копыт и скрип седел, под вонищу взмыленных кобылиц мы рвались в град Гильды.

Мы дошли.

На шпорах – кровь загнанных коней, на уздечках – смертная пена. Багровая пелена застилает очи.

Но мы дошли. Как бы там ни было – мы дошли. Как вышло – так было. Спрашивать не пристало, ворошить вчерашнее– гиблое дело.

Мы – дошли.

Хоронить не успевалось. Ни своих, ни чужих.

Облезлая крыса с скукоженым хвостом, лисица линялая и лохматый медоед сами разнюхают: где тела людей Нодд, а где мясо заблудной сволочи. Пусть остается заботой синиц – мелкими клювиками раздеребанить мохнатые уши. Пусть ночекрылое воронье вычерпает пустотемные бельма. Белогривый орлан да издерет прогорклую брюшину, выжрет обсаленную печень, утробу обгадит. Перо ему в хвост!

Мы дошли.

Эх!

Под стягом мертвого короля, мчались, измочаливая плети, скомкав усталость и отринув состраданье. Мчались, обходя заслоны, минуя заставы.

А как не выходило – рвались напропалую, прорубались без оглядки. Прошибали щиты обосравшихся мечников. Ломали шеренги, мочившихся под себя, пикинеров. Конные ряды сминали с разбегу.

На скаку. С размаху.

Гудели волынки. Свистели сабли. Копья застревали в грудине. Поворозки топоров рвались на отмашке.

– Ну! Вперед, милая! Вывези, не погуби! Не сбрось! Не покидай! Дави вражье! Вь-ь-е!

С дубов осыпалась листва, прели кувшинки, густела кровь.

Все.

Мы пробились. Мы дошли.

Лепет дедушки ковыля, сказки конопляной бабушки. Сопливые жаворонки, чирикающие в опаскуденом, срамными тучами, небосводе.

Былое поросло лебедой. Плодится травка на зажиревшей земле.

На трупной. Мягкой. Копкой.

Шагающие следом, да поразмыслят о душе, бесами пропитой. Пусть по сторонам поозираются. Пусть скумекать соизволят – чьи кишки, колами разодранные, мыши пользуют.

Изгрызают удовольственно, сыто причмокивают, порыгивают.

Пускай бафометовы последыши озаботятся о никчемности шкур своих. Устрашась вздрогнутся. Сердчишками взбзднутся.

В грязи судьбинушка ихняя.

Присягаемся небом чистым, росой утренней, капелью вешнею, изморозью на мечах. Пред сердцем пресветлый тригон возложим: век нам в Валгальских туманах не бродить – но пришлой погани на полянах дубравных не блудить, на покосах травостойных не топтаться, на погостах не мочиться!

Слово делом станется!

Сбудется!

Исполать!

Мы пришли.

Сигмонд, мы рядом. Мы во власти твоей.

Повели, мы пойдем на копья и заборалы. Дай приказ – наши жизни, пыль твоих стоп. Кликни – мы изрубим клинки басурман. Вздохни – и судорожные вздохи неверных содрогнут вселенную. Призри нас, и презренным изгоям маломестно станется.

Мы пришли.

Мы успели успеть.

Мы дошли.

Призови нас!

Герцог Зюйландский окончательно умом повредился, дурной ночью ускакал из замка, да и сгинул. Оставил жену вдовствовать, детишек сиротствовать, покинул верных своих кланщиков в безначалии. Бросил вассалов, люд черный, города и веси, всех кого присягал беречь и боронить. Все оставил. Самую дедину свою беспечно выдал баям на поругание. Покинул мужей на муки смертные, баб с девками на изголение охальное, ребятишек на неволю в юрты смрадные.

Предводитель герцового клана, хоть молод да неопытен, однако своего властелина изрядно разумнее оказался. Споро собрал дружину, над коей одною имел власть. Увел за собою в Гильдгард.

С побережья подходили небольшие, но крепко спаянные баронские дружины. Помнили поморцы, как в свое время помог им витязь Небесного Кролика. Верили в него, безоговорочно.

Шли, брели от дюны к дюне, топтали дерн травяных равнин, шагали лесными развалами.

Прощаясь, вслед шептали игольчатые свечи сосен: возвращайтесь. Возвращайтесь. Мы вас ждем.

– Пусть песок не будет сыпуч, а глина топкой. Пусть багульник поникнет пред вашим шагом, пусть опадет осока, а ивняк иссохнет. Мы укроем мхом корни, чтоб вам не споткнутся. Да не стопчутся каблуки, да не изотрутся подошвы ваших сапог. Пусть не иступятся клинки, а мышцы не ослабеют. Возвращайтесь.

– Возвращайтесь. Возвращайтесь с кровью на рукавицах, со смрадом требухи постылых гостей в замусоленных ножнах. С оскалами черепов на наконечниках копий. Возвращайтесь с праздничными песнями волынок и победным рокотом бубнов. Возвращайтесь, мы вас ждем.

Позади сгорело все.

Нет прошедшего, нет упований…

Есть маленькая надежда: по смолистым ветвям развесить трупы пришлой погани, вдоволь насытить воронье нелепой плотью, удобрить неродючий песок басурманским мясом.

– Да светится морской восход, да сбудется завтрашнее утро аки на песке прибоя, так и на горных высях. Да простятся прегрешения наши, да сторицей оплатятся недругам нашим. Да приидет избавление от супостата. Во веки веков.

Только это и греет промозглыми ночами. Только это и освещает тропу беглецов. Только это.

– Сосны, мы вернемся. Мы обязательно вернемся.

– Мы придем в свой дом.

– Обязательно придем…

– Придем…

…

Хоть и поздно, но, прервав междоусобицы, собирались лордовские кланы под знамена Сигмонда. Прискакал полу-напуганный, полу-разьяренный лорд Грауденхольдский со дружиною. Кони в мыле, бока мехами кузнечными ходят. Люди приморенные, доспехи в пыли, рожи в саже, одежды потом протухли. Кровавых пятен не заметно, в глазах растерянность недоумения, но оружие у всех имеется и брони справные.

Привелось надменному лорду вкусить горечь унижений, познать мощь удара тамплиерского. Довелось скорбно обнаружить, что громада Грауденхольдская для войны столь же пригодна, как вол для коровьей случки, как каплун для гнездованья. Что, может и годились башни для устрашения разбойничьих шаек, служили защитой от худосильных дружин завистников да мести кровников, только бесполезны против обученного многочисленного войска. Возводились стены для бахвальства мнимым могуществом клана, для похвальбы пред обедневшими соседями, строились гордыни ради. Да и дружина, кичливо в парадных кирасах по двору вышагивать горазда, только, вот на бабах скакала охотнее чем боевыми седлами ягодицы натирала. Только, вот лупить трактирщика, да по кабакам браниться, оказалось не в пример легче, чем на бранном поле с храмовниками переведаться.

Стоило подойти передовым отрядам тамплиерским, без таранов, без камнеметов, даже без лестниц осадных – пала крепость. Хитрющий брат-рыцарь выискал слабину обороны, не преминул представившейся оказией воспользоваться. Нечаянным изъездим, с наскоку захватил ворота, даже руки не закровавил.

Большой беды в том не было. Соберись кланщики с духом – одним решительным ударом вышибли бы туркополов из замковых пределов, отбросили за ров. Там, на луговых просторах, не дав храмовникам построиться, навалиться бы конной силой, да изрубить схизматов в капусту. Только велики глаза у страха. Запаниковал лорд и некому было мудрым словом, храбрым делом ободрить сюзерена. Растерялись ратники, бестолково заметались. Кто коня седлать, кто женку утешать, кто скарб в переметные кули как ни попадя запихивать.

Тут повезло неоддовцам, оплошали тамплиеры. Ученые правильному ведению боя, не ждали от противника такой бестолковщины. Могли разметать растерянных грауденхольдцев, мигом захватить весь замок со всем добром и народишком. Только, следуя военным канонам, скомандовал брат-рыцарь закрепиться в башне, ждать скорой подмоги.

Поосторожничал. Посчитал свою задачу более чем удачно исполненной, рисковать не счел нужным. Упустил редкую удачу.

Так, бой не начавшись и закончился. Увидев бездеятельность тамплиерскую, лорд приободрился, но на сечу отважиться не решился. Резво собрались грауденхольдцы, да прочь и подались. А, раз уж привелось родовое гнездо покинуть – так не достанься отчина супостату! На прощанье сожгли замок.

С тем в Гильдгард и заявились.

Здраво рассудил лорд – страшен Сигмонд в гневе, да чай свой витязь, ноддовский. Старого зла не припомнит, прошлого не вспомянет, былым попрекать не станет. А стены Гильдгарда крепкие, стрельницы высокие, рвы глубокие. За вратами града, буде на то воля милостивейшего Бугха, можно и отсидеться, отбиться от супостата-еретика.

Кто в ранах, кто в страхе, кто в одном белье исподнем, да прибывали лорды – пустоцвет земли ноддовской.

Впрочем, что греха таить. Не все властители верность родной земле и вере хранили. Сыскались и крысы нечистые. Кто по слабостям духа, кто по запредельной алчности, кто по дури несусветной, только своей волей, без боя, без спору открывал храмовникам ворота, принимал обряд Бафометовый. Поганые новообращенцы не только в замковых молельнях тригоны обернули. Выступили под храмовничьим Beauseant-ом против своих же, против земли Нодд. И первый среди них – лорд Скорена с супругой, бесноватой леди Диамант.

У Великого Приора Локи в большом фаворе хаживал. Командирствовал всеми кланами изменщиков.

Ходили слухи, что заслуга эта, коль слово сие приемлемо для бесчестного деяния, вовсе и не лорда-подкаблучника, но гулящей бабенки евойной. Погутаривали, что Диамантша (ведьма, чисто ведьма) снюхалась с Черным демоном Локи. Впрочем, похоже что не этим годом завели приятельство, но много ранее, в неких краях, за оковидом людским невидимым, спутались двое чародеев. Что с издавна повязаны одной веревочкой, бесами сплетенной, и уже много невинных душ загубить успели, прежде чем добрались до несчастного Нодда. Только в каких таких незнаных землях, да и в землях ли вообще, может и в потусветных пучинах сумрачных, обитали злодеи, каких людей или нелюдей жизни лишали, никто не знал. От того болтали разное, часом вовсе несообразное несли, за что порою изрядно получали по мордасам.

А доподлинно известно – леди Диамант (не к ночи будь помянута) дружбу с Черным водит крепкую, с ним винишко попивает, на крови колдует. И удивительного в том нет ничего. Известно – рыбак рыбака издали замечает, а ворон ворону в глаз клювом не тыкнет. Удивляла, разве, звериная лютость да безудержно ненасытная похоть суки подколодной.

Боялись ее поболи Черного Локи.

Убегая от лиходейкой душегубицы, приходили к Сигмонду, горожане и поселяне. Ободранные, оголодавшие, дрожащие, со страхом в глазах. Их надо было насытить, ободрить, поставить в строй.

Искали защиты, стекались со всех концов разоренной земли, уцелевшие после разгрома замков кланщики и псы войны. Прибредали израненные, в окровавленных повязках, группками и поодиночке, кто с оружием, кто без. Их надлежало излечить, вооружить, вернуть в строй.

Приходили те, кто желал сразиться с врагом, гордые духом люди. Злые и беспощадные опытные рубаки, потерявшие все кроме меча и чести. Им надо было показать место в строю.

Всех надлежало разместить, накормить, подлечить, к делу приставить. Словом забот навалилось невпроворот. Днем и ночью работали кузницы, столярные мастерские и все те, кто мог производить вооружения. Из прибывающих отбирались сведущие мастера, подмастерья, сельские кузнецы, молотобойцы, люди хоть чуточку с ремеслом знакомые. Приставлялись к работам крепкие да смышленые поселянские парни, котоые кувалдой по стальной полосе попадали. Иные, что промахивались, те меха кузнечного горна раздували.

Укреплялись стены, благо поселяне люди рукастые. К труду привычные, мастеровитые. Им и кладку класть и плотничать не в диковинку. Ладно работалось.

Звенели в близком лесу топоры, то зари до зари, не покладая рук трудились лесорубы. Сразу двух зайцев били. Во-первых оголяли местность, чтоб не где было спрятаться противнику, тайно к городу подобраться. Во-вторых нужда и в дровах и в бревнах имелась изрядная.

Отобранные Гильдой девушки с зари до зари шерстили соседние леса, отыскивали лечебные грибы. Вместе с ними старцы выкапывали коренья, срывали листья и ягоды. Все это сушилось, вялилось, впрок готовились целительные мази и настойки.

Дело грибное – тонкое, тут ох как легко промашку дать. Чуть что упустишь, не так перемешаешь, чего недодашь или лишнюю щепотку сверх меры пересыплешь и не выйдет целительного средства. Пол беды, коли одна непотребная бесполезность на выброс, а, не ровен час, и вовсе ядовитое зелье сварится. Тут мастерство требуется, учеба трудная, опыт немалый, который только у высокородных имеется. Секреты из рода в род передаются, от бабки к матери, от матери к дочки, так с испокон веку повелось. Да и то, не всякая дщерь лордова своей родительнице усердно внимала, прилежно советам следовала. И не всякая наставница для науки розог не жалела, руку утрудить не боялась.

От того сама сенешалевна, даром что молода, почтенным матронам суровые испытания учиняла. Спрашивала строго, нелицеприятно. После по местам всех расставила. Кому зелье варить, кому в ступе толочь, кому над сборщицами начальствовать, а кого и вовсе изгоняла.

Напутствовала: «Нету с тебя здесь проку. Уноси-ка, ты, толстомясая, свое гузно вон с глаз мох, дражайшему супругу порты чинить. Коли, ясно, иголку в руках удержишь. А нет, тогда на мужнины оплеухи не ропщи и не мне рыдай. Все одно тебя, ленивицу, слушать не стану».

Приговор исполняла неукоснительно. Должно быть и находились недовольные, да не роптали, перечить названной сестре короля не осмеливались. Хоть кому и обидно было, все ж в душе понимали – справедлива хозяйка Гильдгарда и умела. Ох, как умела! А что строга, что придирчива, то по делу. Не о себе, не о своей гордыне радеет – о болезных да язвленных печалуется. Тех и нынче в городе полным полно, а вскорости многократно должно прибавится. Так уж коли приставила к простеньким, но тяжелым работам, то пеняй на себя. На свою леность младенческую, на нерасторопность, на неумелость.

Поселянские дочки к лечебным грибам не допускались, собирали прочие съедобные. В том многой хитрости нету, всякая девка ядреный боровик от худосочного мухомора сызмальства отличает. Впрочем и мухоморам, муходавам с мухотравами применение находилось, их резали, свежими в город отправляли. Ведь, по скученности народу разводится летающей и ползающей пакости неисчислимо. Одно от нее средство лесное спасает, детвора усердно пятнистые шапочки крошила, травила кровососов.

Годные же в пищу, и ценные, вкусные и те, какими в тучное лето даже самый худосильный смерд побрезговал бы, и чистые и червивые, все шли в дело. Их тотчас нанизывали на бечевки, развешивались у костров. Так сохнет быстрее, горячее червяк не ест. Готовились к голоду долгой осады. Вовсе бестолковые отроковицы рвали сфагн-траву[10].

Сигмонд в женские дела не вмешивался, но мешки заприметил, заготовки похвалил, окрестив «бактерицидной эрзац ватой». Витязь и есть витязь, не может чего чудного не сморозить.

Вскорости все ближайшие окрестности были вычищены полностью. Основали дальние лесные станы. Скрипели вереницы телег, по утру порожние, вечерней зорей возвращались в город гружеными.

Словом, всем работа находилась, все при деле. Даже изгнанные из грибной кухни праздно не сидели и им сенешалевна занятия подыскала. Гильда сама трудов не чуралась и другим на безделье соизволения не давала. Спрашивала строго. Для порядку пришлось с десяток бездельниц прилюдно высечь. Простолюдинок начальницы уму-разуму примерно учили. Высокородную же дщерь Хормстенхольдскую, что уповала за родительским титулом укрыться, от работы отлынивать, сенешалевна собачьим арапником, из бычьего хобота изготовленного, собственноручто исхлестала. Приговаривала: «За битого двух небитых дают, за битого двух небитых дают». Драла ленивицу немилосердно.

Экзекуции изрядно резвости добавляли.

Но не одна у Гильды забота.

– Спекуляции, как в блокадном Ленинграде, не допущу. – Объявил Сигмонд.

Гильда привычно пожала плечами – нешто, мол, по-людски сказать нельзя. А мысля то дельная, разумен витязь, спору нет. Взаправду, негоже так, чтоб кому война, а кому кормушка родна. Тотчас приняла к исполнению. Железной хозяйской рукой навела порядок. Без исключения у всех – и у горожан и у беженцев, у лордов и монахов все съедобное изымалось, свозилось на городские склады. У самих складов поставлена надежная охрана. – Ежели кто сунется, рубить-колоть без разбору! – Напутствовала леди сторожей. – Иначе, пеняйте на себя. Как свиней на крюках развешу и свиньям же скормлю.

После такого инструктажа, вратари-часовые караулили бессонно, зорко.

Пару раз силились случайные проходимцы разжиться за счет стратигических резервов, да не сложилось. Попытки хищений стража решительно пресекла, воров отловила, на скорый суд доставила. По гильдиному приказу повесили воров на стенах городского пакгауза. С целью назидательной, привентивной – что б другим корыстолюбцам не повадно стало на общественное добро зариться.

– А чего ты их ракам не скормила? – Гильда все еще не всякий раз понимала – шутит ее витязь или серьезен.

– Ракам нынче бе того сыто живется. Обождут пока протухнут. Им мясо с душком по душе.

Однако, поразмыслив, приказала висельникам запхать в пасти по этому самому раку.

Боле посягательств на державные харчи не наблюдалось, воцарилось законопослушание.

– По дороге войско идет. Большое, с обозами. Кажись наши.

– Раз наши, то пойдем встречать.

– Да вот, – вестовой смущенно потирал затылок, – чудные какие-то, в рясах, в черных. Вроде никак монахи.

Ну, монахи, то монахи, раз уж пришли, то отворот поворот гостям показать не годится. Сигмонд вышел навстречу прибывающим. С большим удивлением смотрел, как вступают в город ладные колонны долгополых воителей. Это первосвятейший друид Ингельдот привел полным составом монастырскую братию Кролико-Предтечинской обители.

В черных сутанах, с короткими мечами на боках, воины на плечах несли копья с длинными узкими трехгранными наконечниками, отчетливо напомнившими Стиллу старинный русский штык, запрещенный еще Гаагской конференцией забытого года. В впереди воинства шагали меченосцы с обнаженными клинками, сопровождали, несомое развернутым, знамя. На мерно колышущемся лазоревом полотнище было видно изображение серебряного Зверя-Кролика с алой морковкой в зубах. Навершие древка украшала полосатая черно-оранжевая лента.

С командирами во главе отрядов, стройные шеренги печатали чеканный шаг. Голосистый запевающий лихо затягивал:

И тут, к своему изумлению, узнал Сигмонд в идущей впереди знамени огромной фигуре, самого, да, да, в этом не было сомнения, самого Ангела Небесного, сиречь полковника Приходьку.

Полковник тоже узнал Сигмонда, не сбиваясь с шага, чуть поворотил голову назад в сторону своего войска и взял под козырек.

– Полк! Слушай мою команду! Равнение на ле-ву! Строевым шаго-ом-арш!

Полк жахнул строевым. Бойцы старательно тянули носок.

Оторопелый Сигмонд и себе выправился, подтянулся, приложил ладонь к шлему.

– Здравствуйте товарищи монахи!

– Здрав-жела-вит-небес-крол! – Гаркнули в ответ колонны.

– Благодарю за службу!

– Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а! – Раскатисто прокатилось по рядам.

Сигмонд потянулся за папироской. Гильда удивленно заметила как дрожат пальцы витязя, вынимающие табачную палочку. Потом поняла, что тот просто давится от еле сдерживаемого смеха. Вот это было непонятно, самой Гильде все очень понравилось. Чуден, все-таки, лорд Сигмонд. Никак его понять нельзя.

Вечером того же дня леди Гильда и лорд Сигмонд устроили торжественный прием в честь новоприбывшего войска. За круглый стол чинно рассаживались приглашенные – сам Ангел Небесный, первосвятейший друид Ингельдот-Кроликоносец, иерарх пророкам равночинный со вдовицею, трое первозванных, а ныне батяней-комбатов и начштаба, ранее служивший монастырским летописцем.

Из рассказов гостей стало ясно, что длиннополые не только для парадов годились, но и отличились во многих боях.

По военному времени бразды правления лесной обители перешли в профессиональные руки полковника Приходьки. Его стараниями монастырь был преобразован в укрепрайон, а из числа его обитателей сформирован Кролика-Предтечи 1-й Скито-Монашеский пехотный полк, которому в дальнейшем за победу у Алинтонского моста присвоено было звание гвардейского.

Довелось монахам первыми столкнуться с толпами дикарей лесных кланов. Загодя возведенные стены не позволили диким ордам прорваться в монастырские пределы, но все посевы и сельскохозяйственные дальние постройки были уничтожены. Одна за другой накатывались три волны, три эшелона – поправил полковник Ангел, захватчиков, но все разбивались о монастырские укрепления и стойкость защитников. Огромными толпами штурмовали дикари каменные стены, но меткие залпы из луков и острые копья ингельдотовцев, язвивших страшными, незаживающими ранами, наносили огромный урон лесным кланам. А отважные контратаки завершали окончательный разгром неприятеля. С криком и визгом разбегались голозадые по окрестным лесам, оставляя поле боя за доблестными монахами.

Продержаться против необученных толп варваров можно было годами, да убоялся Ингельдот приближающихся тамплиеров. Особо страшили угрозы жестокосердного Великого Магистра. Клялся тот повесить Свинячьего Лыча за ноги на сохлой осине. Не решаясь в одиночку противиться фанатичным приверженцам левоположения, решился первосвятейший покинуть обитель, искать защиты у Сигмонда. Да и где монахам храма Кролика – Предтечи ее искать, как не у самого витязя Небесного Кролика.

Нелегкая была дорога. По пятам крались лесные кланы. Отходили в постоянных арьергардных боях. Приходилось спешить – путь к Сигмонду в любой момент могли преградить наступающие храмовники. Так и вышло. У Алинтонского моста уже ждал их передовой отряд туркополов. Занял оборону, рассчитывал не пропустить Ингельдотовцев до подхода своих главных сил. Поджимаемое напирающими сзади дикарями кинулись монашеское войско на приступ, но было встречено прицельным огнем и мечами хорошо обученного войска. Откатилось назад, снова пошло штурмовать предмостное укрепление. Тамплиеры умело отражали нападение, бились упорно, яростно, начали побеждать. Панически отступали ингельдотовцы и близок был их разгром, но тут вперед выбежал полковник Приходько, выхватил хоругвь из дрожащих рук растерянного знаменосца и с криком "Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Вперед blya, slowyane! Ура!" пошел в атаку. Так, со стягом в руках, первым пробился на мост, увлекая за собой воодушевленных иноков. В кровавом побоище узости каменных пролетов бойцы 1-го Скито-Монашеского поголовно вырезали тамплиеров, вышли на прямую дорогу к Сигмондовой цитадели.

Приход их был кстати. Ведь хозяйственная вдовица, собираясь в отступ, эвакуацию – опять поправил полковник Приходько, запасла солонину бочками, муку мешками, козьи шкуры тюками. Не позабыла грибы сушеные, копченые колбасы и винишку место нашлось. Загрузила полные подводы провианта, да еще привезла откормленную птицу, пригнала стада скотины.

Когда вдовствующая подруга радела о пропитании, Ангел Небесный о войсковом обозе, Ингельдота тревожили материи рода иного. Разумел первосвятейший друид, пророкам равночинный Ингельдот-Кроликоносец, что без этого самого, расчудесного Зверя-Кролика, не будет ни друидства, ни персвятейшества, ни равночиния пророческого, а вынырнет из мусорного закаморка. мурло Свинячьего Лыча. Из грязи вышли, в грязь плюхнемся. Слова хорошие, мудрые, но на свою особу примерять оные сентенции не желалось. Ох как не хотелось прежних колотушек, голодухи да круглоденных попреков!

Иллюзорными надеждами напрасно себя не тешил. Уверенно полагал: случись беда – первозванные первыми скрысятся, первыми покинут, вдобавок все грехи на него, несчастного страстотерпца, спишут, глазом не моргнут. Да, пожалуй, и вдовица, к жирным щам привыкнув, пустую похлебку хлебать не станет, паче с нищим монахом делиться. Все отберет, все выморочит, изгонит прочь, благо если соизволит рваной рясой бренные члены укутать. Мыслил такое Ингельдот небезосновательно – сам точно таким макаром и поступил со своим игуменом. С какого резона от ближних ждать особого благодушия, скажите на милость?.

Куда сирому податься? Хребет надрывать – к тому душа не лежит. Побираться да попрошайничать милостивейшего Бугха ради, или на свадьбах псалмы распевать – боронь судьбинушка! Всякий Ингельдота признает, начтет издеваться, насмешничать, больно морду бить. Едино остается закануриться в скит чащобный, забиться в нору, затаиться в глуши. От людских глаз укрыться вековой дубравой да частым ельником. Горевать у старого корыта от которого так славно сплясалось когда-то.