XVI

Прошло больше недели, как они приехали в Ламалук. Эме с большим удовольствием занималась домом и садом. Она вызвала рабочих из Сен-Руффина, чтобы отремонтировать крышу, пострадавшую от весенних ураганных ветров. Ливни размыли аллеи, террасы и виноградник. В легком платье, в широкополой садовой шляпе, с секатором в затянутых в перчатки руках, Эме перепрыгивала с грядки на грядку, жалуясь, что при таком жарком солнце большинство цветов не доживет до августа.

Реми, в одних шортах, работал целые дни напролет. Один торговый дом заказал ему подготовить эскизы обивочных тканей и обоев, но он не укладывался в сроки, указанные в контракте. Сидя по-турецки на траве, слушая голос Эме, предпочитавшей отдыхать под широким тентом, когда она не была занята садом, молодой человек без устали делал на больших ватманах наброски, зарисовки, пробы красок. Солнце грело ему голую спину, и он время от времени взъерошивал волосы, чтобы предохранить голову от солнечного удара. Вокруг него жужжали комары, стрекотали кузнечики, в воздухе смешивались запахи свежих листьев и моря. А краски окружавшей его природы представали перед ним в своей первозданной гармонии.

Он не охладел к Эме после ночного разговора в Монпелье. На следующее утро он и не думал отказываться от пребывания в Ламалуке и даже не собирался его сокращать: он знал, что Эме расстроится, если он примет такое решение, хотя любая другая женщина на ее месте сочла бы его поведение вполне естественным. Реми восхищало ровное отношение Эме, нисколько не убавившей своей заботы о нем. Ему на память приходили прежние любовницы, не ссорившиеся с ним, но резко менявшие свое поведение, как только прекращались их близкие отношения. На следующий же день они начинали обращаться с ним по-приятельски небрежно, как принято между холостыми друзьями. Ничего подобного не произошло с Эме. Несмотря на то что Реми уже не был ее любовником, в ее глазах он попрежнему заслуживал всяческого уважения. Она не стала относиться к нему как к любовнику, который получил отставку. Она все так же высоко ценила достоинства Реми, отличавшие его от других молодых людей, чем он и покорил ее сердце в первый же день их встречи, когда она еще только ему симпатизировала. Она продолжала дорожить его дружбой. И он не изменился к ней. И она это чувствовала и давала понять ему, что чувствует.

Ничего в том, как она вела себя и говорила с ним, как произносила его имя в разговоре с прислугой, нечаянно подслушанном Реми, ничего не давало ему повод считать, что он занял менее почетное место в ее сердце. Не изменились даже ее манеры, ибо если в глазах недалеких людей Эме и выглядела женщиной, ведущей легкомысленный образ жизни, то в своих речах и манере держаться она не допускала ни малейшей вульгарности.

Когда раньше, еще до знакомства с Эме, Реми расспрашивал о ней Пекера, тот ответил со свойственным ему прямодушием: «О! Она удивительна. Иногда мы не ладим, бывает, что я не знаю, куда от нее деться, но я должен тебе признаться, что как женщина она просто восхитительна». И Реми долгое время считал, что его друг ошибся, употребив не тот оборот речи: женщина такой профессии, пользующаяся известностью, в таком возрасте и в особенности столь вольного поведения – словом, женщина доступная не могла быть восхитительной.

Однако теперь он должен был признаться себе:

«Да, когда говоришь об Эме… другие слова неуместны». В самом деле, Эме была восхитительной. И самым убедительным тому доказательством была ее дружба, которая, что редко случается у женщин, оказалась долговечнее любви.

Да, у восхитительной Эме, с ее легким, уживчивым характером, ненавязчивой снисходительностью, тактом, то есть всеми необходимыми качествами, с помощью которых стареющие женщины пытаются компенсировать недостающую молодость и удержать молодых любовников, добродетели расцвели пышным цветом сами по себе. Для любой другой женщины такое совершенство явилось бы плодом упорного труда над собой и давало бы о себе знать лишь тогда, когда в этом возникала необходимость; у нее же оно было результатом длительного естественного накопления опыта.

Однажды после обеда они отправились в лодке вдоль берега сначала на юг, а затем повернули на запад. Молодой человек долго греб. Время от времени Эме делала ему знак остановиться, чтобы показать огромную рыбу, видневшуюся сквозь прозрачную толщу воды, или какой-либо особенный, поражавший воображение подводный пейзаж, над которым проплывала лодка. Когда они приближались к Лаванду, Реми сказал:

– Меме, в следующий раз мы возьмем с собой Альберта. Он поведет лодку обратно, а мы вернемся пешком. Ты согласна?

– Да, – ответила Эме. За три дня, проведенных в Ламалуке, она уже не боялась дальних прогулок пешком. И добавила с той готовностью к незапланированным удовольствиям, которая свойственна лишь молодым людям: – А почему не сегодня?

– А как же лодка? – спросил Реми.

– Разве я не знакома со всеми, кто живет в Лаванду? Лодка? Да мне ее доставит в Ламалук любой мальчик, который рыбачит у берега.

– Нет, – сказал Реми, – к сожалению, я не могу показаться на людях в таком виде. Правда, отдыхающие не стесняются последнее время появляться обнаженными в Сен-Руффине, однако…

На нем были лишь очень короткие, похожие на плавки купальные трусы. Эме лишь улыбнулась в ответ. И вытащила из-под сиденья большую пеструю пляжную сумку, которую она, выходя из дому, всегда брала с собой. Пекер в свое время назвал ее мешком для навязчивых идей. Меме держала здесь всегда наготове обрывки ленточек, чтобы связать в букет собранные цветы, нож, бинт и йод, ментоловые пастилки. Она достала кусок ткани из трикотажного хлопка синего цвета, вылинявшего на солнце, и с гордостью показала Реми.

– А это что? – с радостью в голосе воскликнула она.– Вот прелестная майка за сотню су, которую Меме прихватила на всякий случай специально для тебя. Ну что теперь скажешь?

Выйдя на дорогу, они тут же перешли на бодрый шаг. Чтобы их прогулке не мешали автомобили, они пошли не по шоссе, а выбрали проселочную дорогу. В стороне от берега дорога шла через зеленую дубраву, порой становясь совсем узкой, поднималась и опускалась через перевалы, что делало ее похожей на горную тропу. Автомобили здесь бы не проехали.

Эме была одета в костюм для пешей прогулки. В Ламалуке она никогда не носила летних брюк. Смеясь, она говорила: «Я еще не такая дурочка, чтобы надевать брюки! Потому что я не похожа на тощую селедку! У меня есть зад! До войны его называли даже крупом».

Она любила широкие легкие пестрые платья, под которыми не было ничего, кроме купальника, поддерживавшего ее формы, но не стеснявшего движений.

Она была обута в легкие сандалии без каблуков, и Реми казался еще выше рядом с ней. Прошагав так с полчаса, Эме взяла Реми под руку, но не потому, что устала. Она хотела внимательно рассмотреть его.

– Как выгорели твои волосы! – произнесла она.– Это из-за морской воды? Или же они так выглядят на фоне цвета твоей кожи?

– Нет, это из-за морской воды, – ответил Реми, – и солнца после купанья. Когда я был маленьким, меня возили в Бретань на летние каникулы; там за два месяца я превращался в альбиноса.

– Но твоя кожа тоже очень хорошо загорела. Впрочем, я знала молодых людей, которые загорали еще быстрее…

– Все зависит от темперамента, – ответил Реми.– Говорят, что загар пристает быстрее к флегматикам.

– Да…– согласилась Эме.

Она произнесла это скорее для себя, чем для Реми, как бывает, когда вопросы собеседника созвучны каким-то твоим тайным мыслям. Эме задумалась. Ее глаза смотрели на дорогу, но не видели ничего дальше двух шагов впереди. И только теперь Реми понял, о ком она подумала. Он и раньше смутно догадывался, но впервые совершенно ясно почувствовал: Эме все еще любила Лулу.

Она сняла шляпку и положила ее в сумку, сшитую из такой же ткани. Тряхнув головой, приподняла пальцами волосы.

– Солнце уже слишком припекает, – сказала она.

Провела рукой по его бицепсам. И смерила их ладонью. Притянув к себе, поцеловала его в плечо. Однако этот поцелуй был лишен всякой чувственности. Она лишь слегка прикоснулась к молодому человеку, как делают женщины, когда хотят сохранить помаду на губах. Эме шла рядом с молодым человеком. Она прижалась щекой к его предплечью. Для Реми эта ласка была не чем иным, как проявлением ее печали и усталости. Он понимал, что ее доверчивый жест был полон целомудрия. Какое-то время они так и шли по дороге, тесно прижавшись друг к другу.

– Эй, влюбленные!..

Из остановившихся рядом трех нагнавших их сзади роскошных спортивных автомобилей раздался десяток крикливых голосов, старавшихся перекричать друг друга.

– Подумать только! – воскликнула Магда Шомберг, растягивая слова.– Как они милы!

– Трогательная парочка! – произнесла мадам Тоннель таким голосом, точно у нее был вечный насморк.– Да, ты права, они вдвоем очень хорошо смотрятся!

Оправившись от удивления быстрее Реми, Эме тут же взяла инициативу в свои руки. Она улыбнулась. И подошла к машинам. Она не виделась с Магдой с тех пор, как Пекер стал ее любовником, но Эме было известно, что он ее бросил. Впрочем, не в характере Магды было демонстрировать холодность или иронию.

– Меме, – произнесла она, – хоть и жарко, но я все же тебя поцелую. Я хочу тебя поцеловать, потому что…

– Ну конечно же! – прервала ее Эме. Она опасалась циничных высказываний Магды и в то же время не хотела, чтобы ее считали дурочкой. И, еще приветливее улыбнувшись, добавила: – Дорогая, я как раз собиралась тебя расцеловать. Как я рада тебя видеть!

Она поцеловала Магду. Она поцеловала мадам Тоннель. А вышедшие из машин Бебе Десоль, Борис и Жожо Манери уже поздравляли Реми с хорошей спортивной формой и красивым загаром.

– А мне, – сказал Жожо, – так не везет. Посмотри, я совсем не загорел.

– Мы все обосновались в Сен-Руффине, – сказала Магда.– У меня в доме гостят двенадцать человек. Меме, ты знакома с Жесси?

Жесси Ровлинсон помахала рукой из-за руля «мерседеса». Рядом с ней с невозмутимым видом сидели на коленях один у другого два восхитительно красивых мальчика. Один был блондин, другой – брюнет.

– Как они тебе нравятся? – шепнула Магда, обращаясь к Эме.– Она повсюду их возит за собой. Она привезла их из Египта. Тот, кто выше ростом, датчанин, а пониже – чилиец. Брюнет более красив лицом, но датчанин куда лучше сложен! У Ровлинсон на них собачий нюх. Конечно, с такими-то деньжищами!..

Все знали, что Ровлинсон была не богаче Шомберг, к тому же она не отличалась большей щедростью; взглянув на Жесси, можно было тут же понять, что ей еще не исполнилось и тридцати пяти; кроме того, она отличалась от Шомберг фигурой богини Дианы и лицом, походившим на лик святой девы. В ней не было ничего от любительницы молодых людей.

– Вы возвращаетесь в Ламалук? – спросил Бебе Десоль.– Мы вас подвезем. Меме, садитесь ко мне. Мики устроится между Магдой и Борисом.

Когда автомашины остановились у дороги, ведущей в Ламалук, Магда снова поцеловала Эме.

– Завтра в половине второго приходи ко мне вместе с Мики на завтрак. У меня соберется вся компания.

Машины рванули с места. Не успели Эме и Реми пройти по рощице и десяти шагов, как шум моторов смолк. Но у них еще долго шумело в голове от криков, громкого смеха и разговоров, которые только что обрушились на них.

– О! – сказал Реми.– Я оглох от их болтовни. Когда мы ехали в машине, Магда просто визжала.

Пока он молча шел к дому, где они жили, в ушах все еще звучал голос этой женщины: «Мики, ты знаешь новость?.. Ты знаком с последней любовью Жожо?.. Догадайся, с кем спит Борис!.. Как же мы смеялись прошлой ночью!.. Если бы ты видел заведение, только что открывшееся в порту!.. Подумай, мамаша Шварц снова сняла дом рядом с местным притоном, как в прошлом году. Ты знаешь, чем она занимается? Из своего окна на первом этаже она выглядывает проходящих мимо ее дома рыбаков. И говорит им: „Зайдите ко мне. Вас здесь обслужат лучше, чем рядом, и вы еще получите в придачу двадцать франков“. Один наш приятель решил над ней подшутить: он напялил рыбацкую робу и надвинул шапку на глаза. Она его остановила, и он вошел к ней. Но после она не захотела его отпускать. Ему пришлось у нее задержаться».

Подойдя к дому, Эме спросила Реми:

– Ты хочешь, чтобы мы пошли к ней завтра? Хорошо бы пойти. Если после истории с Лулу я не приму приглашение Магды на завтрак, что подумают обо мне? Но что самое досадное, так это то, что мне придется сделать ответное приглашение. Теперь мы от них никогда не отвяжемся.

Реми ничего не ответил.

– Самое умное, что мы могли бы теперь сделать после того, как нас нашли, – добавила Эме, – так это поскорее отсюда убраться.

Они остались.

Однако Эме удавалось в первые дни уклоняться от выяснения отношений с Магдой. После их встречи на следующий день на вилле в Сен-Руффине Магда сказала ей во время завтрака:

– Меме, у нас принято после завтрака отдыхать. Это позволяет нам поздно ложиться и все же вставать раньше двенадцати. После завтрака ты поднимешься в мою комнату? Ты отдохнешь со мной? У меня очень широкая постель.– И она рассмеялась игривым смехом.– По крайней мере, пока я не положу в нее кого-нибудь!

Эме отказалась. Прежде всего потому, что она избегала отдыхать днем из боязни растолстеть, но еще из-за Магды, с которой не хотела оставаться наедине: к чему?

– Нет, – ответила она, – я лучше пройдусь по городу.

– Я пойду с тобой, – сказал Реми, когда она уже приготовилась уйти.

– Спасибо, не надо, – ответила Эме. И тихо добавила, чтобы только он один мог ее слышать: – Я пойду в церковь. Мне очень нравится местная старинная церковь. Там в прохладном помещении я прекрасно отдохну.

Он не настаивал, понимая ее желание бежать от «банды», укрыться где-то, чтобы иметь возможность побыть наедине со своими мыслями. За время их совместной жизни Реми многое перенял от своей деликатной подруги, которой никогда не изменяла интуиция. Ему прежде недоставало заботы, внимания и доброго примера для подражания; с первого дня он инстинктивно поддался благотворному влиянию Эме. Она же рядом с Реми стала более уравновешенной, расширила свой кругозор. С ним она больше узнала, стала читать и иногда даже посещала художественные выставки. Эме была настолько страстной натурой, что всякий раз, когда она влюблялась в кого-либо или же ей казалось, что влюблялась, ее охватывало желание постичь замыслы своего возлюбленного и приобщиться к его работе, независимо от того, каковы были эти замыслы и работа. С Реми она вела себя так же, как и с другими, а он более всех других ценил ее культуру общения, ум, душевную чистоту. Она чувствовала это. Именно поэтому их союз не распался. Теперь они понимали друг друга, как никогда раньше. Их сердца бились в унисон лучше, чем в то время, когда соединялись их тела, они чувствовали настроение друг друга намного тоньше, чем когда были любовниками.

Перед обедом, на который их пригласила Магда, приятели Реми вызвались показать ему Сен-Руффин. Он еще не видел города – утром, когда он ехал с Эме на машине к вилле Магды, они не заезжали в него.

Реми хотелось поскорее осмотреть Сен-Руффин. Его приятели, знакомые с местными достопримечательностями, уже на протяжении четырех или пяти лет, с той самой поры, когда это место стараниями художников вошло в моду, говорили о нем как о небольшом живописном рыбацком городке, имевшем свое неповторимое лицо. Однако стоило Реми ступить ногой на портовую набережную, как он тут же понял, что его кошмар только продолжается.

Он бежал от ярмарки в Париже – она его настигла в Сен-Руффине. Это старая гавань сарацинов? Нет, современный Луна-парк. Бары и увеселительные ночные заведения здесь теснились один на другом. Их первые этажи с фресками в стиле Монпарнаса, которые можно было рассмотреть через широкие двери, выходившие прямо на набережную, как комнаты для любви в известных кварталах, со стилизованным убранством – канатами, иллюминаторами, корабельными фонарями, – позорили благородные дома морского порта. Чтобы выпить, приятели зашли в самое шикарное заведение, а как только день стал клониться к закату, набережная засветилась неоном вывесок, соперничавших своими красными огнями с ярко-фиолетовыми и ядовито-зелеными цветами, раскрасившими названия баров: «Гангстер», «У Мадо», «Черный воронок», «Важная шишка».

И тут же набережную и прилегающие к порту улочки заполнили проститутки мужского пола. В этом районе тщетными оказались бы все усилия встретить проститутку-женщину. Здесь прохаживались, предлагая себя, разные, как правило, крикливо одетые сомнительные личности в возрасте от четырнадцати до сорока лет – на любой вкус: подозрительные на вид матросы, похожие на корабельных кочегаров или, скорее, на юнг, и рыбаки, которых можно было сразу узнать по загару и босым ногам. Здесь был даже голый по пояс, возвышавшийся над всеми огромный негр, чья зернистая кожа, похожая на песчаник цвета опиума, переливалась в свете рекламных огней. По двое или по трое с насмешливым и в то же время покорным и ищущим взглядом мужчины прогуливались гибкой поступью, вызывающе вихляя бедрами, держа руки в карманах облегающих брюк, рассекая толпу, состоящую из молодящихся дам, напоминавших своим видом боевых охотниц – гаучо или благопристойных домашних хозяек, а то и маленьких морских юнг.

В Сен-Руффине не было пляжа. В порту отваживались купаться лишь дети. А приезжие в поисках бухточки или спуска к морю должны были отправляться на машине за два километра. Зато в самом городе процветала мода на пляжные костюмы. С последними лучами солнца в порту, на набережных, в дансингах появлялись отдыхающие в самых экстравагантных костюмах. Здесь нельзя было встретить мужчин в рубашках с длинными рукавами. А большинство из них вообще не прикрывало голый торс. Бебе Десоль, естественно, не носил ничего, кроме плавок. Что же касалось женщин, то самая закрытая одежда была у тех, кто выходил на вечернюю прогулку в пляжных брючках и цветных, едва прикрывших груди платках, которые назывались почему-то деревенскими. Многие женщины были в шортах, а некоторые из них только в купальных трусах и лифчиках.

Встречались среди них и красивые женщины. Однако чувствовалось, что все без исключения женщины, безобразные и симпатичные, старые и молодые, толстые и худые, выставляли на всеобщее обозрение свои обнаженные ноги, груди, ягодицы вовсе не для того, чтобы привлекать мужчин, а чтобы им не отказывали. В зависимости от степени сохранившейся у них свежести и красоты изменялась и цена на избранника. Из них, возможно, только две или три женщины могли надеяться, что любовное приключение им ничего не будет стоить. Но тут вступал в силу еще один фактор: истинная цена партнера, которая зависела от его возраста, телосложения, физических данных, привлекательности лица и тела и в особенности от репутации.

Магда, мадам Гоннель и Ровлинсон решили просветить Эме и Реми, живших отшельниками в своем Ламалуке. Они перемывали косточки всем проходившим мимо, называли цены, специализацию, достоинства того или другого представителя древнейшей профессии. Время от времени одна из них кричала «Добрый вечер» кому-то из мужчин – громко, покровительственным тоном, в котором чувствовалось соучастие давних греховодников.

– Темнеет, – неожиданно обратилась Эме к Реми.– Ты не хочешь пройтись со мной до конца мола, чтобы полюбоваться закатом?

Она предпочла скорее дать повод для насмешек, чем смотреть, как ее друг мрачнеет все больше и больше, не поднимая глаз от своего коктейля.

Дойдя до конца мола, они повернулись лицом к городу. С этого места им не была видна большая часть сверкавших вывесок, заслоненных мачтами причаленных к пристани шхун, и над раскинувшимся полукругом портом можно было разглядеть верхний квартал городка. Сен-Руффин предстал перед ними во всей своей первозданной красе, открыв свое настоящее древнее лицо. Реми не произнес ни слова. При всей широте взглядов и терпимости к нравам современного общества он был удручен только что увиденным рынком мужчин. В конце концов их было слишком много. И ему, привыкшему не стеснять себя лишней одеждой во время поездок за город или к морю, был отвратителен своим однообразием и целевой направленностью такой перебор наготы, хотя ему, благодаря роду занятий, чаще, чем другим, выпадало удовольствие наслаждаться зрелищем прекрасных обнаженных тел. Но он никому ничего не сказал. Он даже Эме не проронил ни слова.

Опершись на руку молодого человека, она кивком головы указала на порт и тихо произнесла:

– Вот что наша Магда зовет своим раем… Ты скажешь, что я выражаюсь, как автор ревю, но ты должен со мной согласиться, что это фальшивый рай. Фальшивка для фальсификаторов.

XVII

У компании вошло в привычку заезжать в Ламалук хотя бы на утреннее купание. Это место нравилось всем, и Альберт едва успевал готовить коктейли. И что самое главное, Эме разрешила молодым людям купаться и загорать совершенно голыми. Она поставила им только два условия:

– Не подходите в таком виде к ограде моего соседа, привыкшего к колониальным порядкам. И обещайте, что на ваши сеансы нудизма вы не будете никого приглашать. Если вам непременно хочется продемонстрировать публике ваши прекрасные формы, вы можете это сделать в Сен-Руффине.

– Вы слышите? – добавила Магда.– Пожалуйста, пять ваших прекрасных задниц, но ни одного нового лица!

И почти что ежедневно после полуденного душа Реми и Эме отправлялись вместе с ними завтракать на виллу Шомберг.

Так кончилась для них спокойная жизнь в Ламалуке. Реми не показывал вида, что огорчен. И не только потому, что ему не всегда удавалось найти укромное место, чтобы поработать в одиночестве или почитать книгу, но ему не хотелось лишать подругу общества, к которому она привыкла. С некоторых пор ее настроение ухудшилось, хотя она это и скрывала. Реми считал, что ей необходимо развлечься. Он понимал, что после первой встречи с парижскими знакомыми Эме снова будет вовлечена в круг людей, с которыми она раньше общалась.