Ярмарка любовников

Согласно этой теории он переходил не задерживаясь из одной девичьей комнаты в другую. Никто из обитательниц Жюсье и их подруг не относился к нему с неприязнью. Его нельзя было назвать уродом, дураком, занудой или сплетником. Если юноша не входил в их число, о нем в Жюсье складывалось благоприятное мнение. Кроме того, прошел слух, что он хорошо занимается любовью, что окончательно укрепило его авторитет.

С девушками он придерживался того же метода, который использовал с Оникс в первую ночь. Ибо это была превосходная тактика, замечательное руководство к действию, которое его ни разу не подводило. Сначала одно, потом другое и только затем главное: такой сценарий имел успех, ему не надо было напрягать свое воображение, чтобы полностью удовлетворить партнершу, о чем она, как правило, ему с благодарностью говорила.

Если Реми еще не стал любовником всех девушек, проживавших в Жюсье, то можно было смело предположить, что наступит день, когда обстоятельства сложатся таким образом, что он переступит порог комнат оставшихся девиц, в постели которых он еще не побывал.

И только с одной из них – он это знал заранее – ничего подобного произойти не могло. Между тем она была молода, красива и умна. Ее звали Женевьева.

Девушка была старше его. Окончив факультет права, она не хотела возвращаться в свой маленький провинциальный городок, откуда родители послали ее учиться в Париж. Раз в год во время каникул она проводила месяц в родных краях и, раздраженная, возвращалась задолго до начала занятий, в который раз отказав выгодному жениху и получив очередное серьезное предупреждение от отца, что он будет меньше посылать ей денег, если она не одумается.

В Жюсье ее не считали девственницей, и, вероятно, оно так и было на самом деле. О личной жизни Женевьевы было известно очень мало. И Реми, не сумев добиться большего, чем дружеское расположение этой девушки, выделял ее среди других студенток. Ему казалось, что она лишена чудовищного сочетания развращенности и детской незрелости мышления, свойственного большинству проживавших в гостинице покладистых мессалин.

Во время товарищеских вечеринок, когда собравшиеся в просторном номере у Лизель парни, сидя на полу в клубах сигаретного дыма, попивая виски и слушая музыку проигрывателя, начинали обнимать своих соседок, Реми, словно заключив с Женевьевой молчаливый договор, не следовал их примеру. По крайней мере, это касалось только их двоих. Женевьева не проявляла такую сдержанность по отношению к другим юношам, красивым или не очень. И Реми в свою очередь не обделял своим вниманием ни одну, даже самую невзрачную из юных палестинок.

И он и она не сговариваясь отступали от своей обычной линии поведения. Казалось, что, если между ними возникнут любовные отношения, они обретут какой-то иной смысл.

Однажды неожиданно для себя он увидел Женевьеву в чужом незнакомом доме, куда с неохотой пошел на вечеринку. Она стояла у книжного шкафа, приоткрыв застекленную створку, и перелистывала старые книги.

– Надо же! Это ты? – удивилась она. – Посмотри какая книга. Ты не находишь, что этот маленький Гулливер просто прелестен?

Он остановился около нее. До этого момента ему на вечеринке было скучно.

– И мне так кажется, – призналась она.

Они были в гостях у подруги Жоржи Патена, принадлежавшей к сливкам общества, родители которой перед отъездом оставили в ее полном распоряжения дом и прислугу. И она устроила дружескую вечеринку. Однако ей не следовало приглашать одновременно молодых людей из высшего общества и банду космополитов из Жюсье. Молодые люди из высшего света поначалу сделали вид, что им симпатичны парни в одежде, модной на Монпарнасе, и девушки со всех концов света в свитерах и в обуви на низком каблуке. Но обитатели Жюсье держались особняком, танцуя только в своем узком кругу. Уязвленные светские молодые люди поскучнели. Они ожидали подходящего момента, чтобы с достоинством удалиться. А студенты только и мечтали поскорее от них избавиться.

– Когда часы пробьют двенадцать ночи, будет веселее, – сказал Реми.– Вивиана пригласила этих снобов только из-за прислуги. Но она хочет, чтобы мы остались. Чужие уйдут, и мы сможем поужинать в тесной компании.

– Принеси что-нибудь выпить, – попросила Женевьева, – и прихвати стаканы.

– Закрой дверь, – произнесла она, когда он вернулся.– Садись, здесь нам никто не помешает.

В комнате стояли удобные, обтянутые кожей мягкие глубокие кресла с высокими спинками. Ровные ряды книг закрывали стены, обитые гобеленом. Светильники в форме больших китайских ваз под шелковыми расписными абажурами распространяли нижний свет. Все вокруг дышало благополучием, стабильностью, как бы отгораживая от внешнего мира, и свидетельствовало о размеренной жизни хозяев, знаменуя вершину успеха.

На столе в рамках эпохи Людовика XVI стояли две фотографии, на которых застыли на белом фоне бородатый мужчина в мантии и в судейском колпаке на голове и дама с высокой прической и с едва прикрытой прозрачной тканью грудью.

– Я как раз хотела, – произнесла Женевьева, – с тобой поговорить.

– Да?

– Да… Я хочу попрощаться с тобой. Я уезжаю.

– К родителям?

– Нет, совсем наоборот. Родители отказались высылать мне деньги. Вот уже три месяца, как я ничего от них не получаю.

– Почему же ты ничего мне не сказала? Я начал зарабатывать. Да и отец немного смягчился. Я бы тебе одолжил. Сколько тебе надо?

От удивления Женевьева улыбнулась. Казалось, она подумала, что он совсем не похож на остальных обитателей Жюсье.

– Нет, – ответила она, – спасибо. Я уже нашла другой выход. На этот раз с семьей покончено. В августе, когда я была у них, мне пришлось отказать четвертому жениху. Отец пришел в ярость и наговорил много неприятных слов. Я уехала. И что же теперь?.. Работать? Но сейчас не так-то легко найти место. К тому же я ленивая, и это мне хорошо известно. Я люблю праздность, комфорт, материальное благополучие, автомобильные путешествия, дорогие гостиницы. Люблю также деньги, чтобы иметь возможность покупать красивые вещи, книги. А работа и трудная жизнь… Возможно… Но только не в одиночестве. Я знаю: у меня есть способности. Ведь мне не составило особого труда сдать экзамены. Я бы вполне могла стать адвокатом или писательницей. Но, повторяю, только не в одиночестве. Мне нужно, чтобы кто-то был рядом со мной.

Взглянув на Реми, она сделала глубокую затяжку и, запрокинув назад голову, пустила дым в потолок. Затем добавила:

– Кто-то, кого бы я могла любить.

Реми не прерывал ее. Он подумал, что она говорит не так, как принято в их кругу. От него не ускользнуло также, что ее слова звучат по-особому, словно она вкладывает в них некий потаенный смысл. «Она говорит о конкретном человеке, – подумал Реми.– Кто бы это мог быть? Уж не я ли?»

– Итак, – продолжала Женевьева, – вот что я решила. Один человек уже давно предлагает мне свою дружбу и покровительство. Но должна сразу сказать: до сих пор между нами ничего не было. Он богат, свободен и, кажется, не на шутку влюблен. Я согласилась уехать с ним. Он берет меня с собой. Мы отправимся в путешествие.

– Ты мне позволишь нескромный вопрос: он молод?

– Не так чтобы очень. Ему под сорок-сорок пять. Но ты же знаешь, каковы эти молодые…

– Да… Так ты выходишь за него замуж?

– Да нет. Его свобода весьма относительна: он вдовец. Однако если мы поженимся, то попадем в двусмысленное положение. Он – отец моей подруги.

– Что?

– Да, – с невозмутимым видом произнесла Женевьева.– Моей подруги по факультету права. Он часто увозил нас по вечерам. Мы вместе ужинали, танцевали. Месяц назад дочь ему рассказала о моих неприятностях. Он спросил, согласна ли я принять его помощь. Я его поняла и согласилась.

– Согласилась на что?

– Ну… На то, чтобы он меня содержал.

– Тогда скажи, – произнес Реми, – он тебе нравится? Потому что тебе придется…

Он не закончил фразу, охваченный странной стыдливостью. Она улыбнулась.

– Видишь ли, – ответила она, – женщина может принимать любовь мужчины, которого не любит! Принимать… или терпеть. Конечно, в том случае, если мужчина ей не противен физически. А он даже весьма приятный человек. Он следит за своей внешностью. И прекрасно выглядит. Я могу тебе сказать одно: если бы обстоятельства приняли другой оборот, если бы этот человек просто за мной ухаживал, и не больше того, иначе говоря, если бы я не оказалась в столь затруднительном положении, я не уверена, что приняла бы его предложение. Нет, конечно, я никогда не думала…

В этот момент вошла Вивиана и сообщила, что стеснявшие их гости удалились и она отпустила домой прислугу.

– Мы сами накроем стол, – заявила она, – пошли! Эрик с сестрой переодеваются. Они бывают такими потешными. Я отвела их в гардеробную моей матери.

Реми и Женевьева некоторое время еще сидели вдвоем. Они молчали. Пролегающая между двух кресел связующая их нить продолжала вибрировать еще некоторое время. Реми почувствовал, как болезненно напряглись его мышцы. Ему было нехорошо. Он чувствовал, что его сердце едва билось.

Женевьева не спускала с него глаз. Наконец она поднялась. Он увидел перед собой ее тонкую хрупкую фигурку в светлом платье. Она не носила украшений. У нее был выпуклый лоб и небольшая голова. И он не мог удержаться от мысли, что не пройдет и нескольких дней, как грузный и с годами утративший гибкость стареющий мужчина будет обнимать это беззащитное тело, целовать это юное лицо, как только у него появится такое желание.

Но он не произнес ни слова.

– Пойдем! – позвала Женевьева.

Они подошли к двери. В гостиной все гости уже разбились на пары и танцевали, тесно прижавшись друг к другу. На старинной турецкой софе устроились парочки.

– Какой же у тебя жесткий диван! – послышался женский голос.

Сестра Эрика кривлялась в старомодном платье светской дамы. Совершенно голый, но в старой испанской шляпе на голове, со снятыми со стены копьем и щитом в руках, Эрик изображал воина, имитируя движения гавайского танца.

На пороге Женевьева коснулась плеча Реми, поглощенного своими мыслями и не поднимавшего глаз от пола.

– Не надо меня жалеть! – сказала она.– Жить спокойно с человеком, который не противен, это еще лучший выход… И заниматься любовью без любви.

Сестра Эрика разделась в свою очередь, после того как Вивиана раззадорила ее высказыванием о том, что груди такой формы были в моде еще до войны. Все веселились от души. Стоял невообразимый шум. И сквозь всеобщий гвалт Реми не расслышал, как Женевьева добавила:

– Лучший выход… по крайней мере, для женщины.

VIII

В рабочем кабинете Арманделя или, скорее, мадам Леоны он познакомился с Элен Фару, у которой был собственный, хотя и не самый престижный в городе дом моделей. Элен Фару, не отличаясь особой оригинальностью стиля и следуя более свободной манере, чем самые известные кутюрье, специализировалась в изготовлении костюмов для театра и кино. Именно она шила костюмы для большинства ревю Арманделя.

Реми ей понравился. И она дала ему это понять. Мадам Леона по-дружески ей сообщила между прочим, что в данный момент он живет одна. Элен Фару пригласила его в свой кабинет. В то время она как раз вела переговоры с одной франко-американской студией об изготовлении костюмов к художественному фильму на историческую тему. Она передала Реми заказ на старинные костюмы.

Элен Фару было не более тридцати пяти лет. Внешне привлекательная, она прежде всего отличалась умением говорить и непринужденно держаться; властность и напористость выдавали в ней деловую женщину и директора фирмы, что вызывало к ней в обстановке, далекой от торговых залов, интерес мужчин.

Реми стал ее любовником.

А вот расстался с ней он только потому, что она слишком старалась ему угодить. Дирекция мюзик-холла из Англии попросила ее изготовить костюмы для ревю. Подготовка эскизов оригинальных костюмов в соответствии с контрактом поручалась Реми. Однако оплата за работу ее юного любовника была такой высокой, что даже ему самому показалась чрезмерной. Он был неприятно удивлен, как будто его ударили по лицу. Она не поняла его угрызений совести и попыталась образумить молодого человека. Слово за слово, удивление сменилось иронией, и тут же ему открылось, что он получил выгодный заказ только благодаря ее посредничеству.

Реми порвал с ней.

***

Он стал любовником мадам Вейль-Видаль, которая ввела его в новый для него мир, отдалив от театральной среды, в которой он вращался в силу своей профессии и где возникали его предыдущие любовные связи. Мадам Вейль-Видаль была еще довольно молодой женщиной, которая после развода с весьма богатым мужем получила большое состояние.

Однако – и Реми это вскоре понял – общество, к которому принадлежала его новая любовница, хотя и подчинялось своим законам и соблюдало определенные нормы, было обществом отверженных. Мадам Вейль-Видаль имела открытый дом и вела светский образ жизни. Женщины из высшего общества, с которыми она встречалась, были все до единой либо разведенными, либо незамужними и вели свободный образ жизни. Они водили знакомство с парижскими актрисами, которые пользовались репутацией самых добропорядочных, то есть говоривших «мой муж», когда шла речь о любовнике. И наконец, в окружении мадам Вейль-Видаль были деловые женщины, которые не имели конкретной профессии, но зарабатывали большие деньги. К ним относились хозяйки трикотажных мастерских, оптовые перекупщицы марочного шампанского, торговки недвижимостью и драгоценностями. Они редко показывались в обществе в сопровождении мужчин, что еще больше приближало их к женщинам, живущим на содержании. Здесь много играли в бридж или покер, естественно, только одни женщины.

В этом, без сомнения, отвергнутом, но приятном обществе Реми принимали с благосклонной небрежностью. Он чувствовал, что на него смотрят как на второстепенный персонаж, который в этом кругу надолго не задержится, и терпят лишь потому, что мадам Вейль-Видаль вздумалось завязать с ним любовную связь.

Он почувствовал всю унизительность своего положения после того, как она, предварительно с ним не поговорив, подсунула ему на подпись бумаги, которые он подмахнул почти не глядя, что положило начало ее хлопотам по освобождению его от военной службы.

Безусловно, Реми не хотелось идти в армию. Мадам Вейль-Видаль тем более не желала, чтобы ее молодого любовника, дарившего ей столько незабываемых минут, заслали в какой-нибудь Богом забытый гарнизон. Она бы тотчас почувствовала его отсутствие, а он в разлуке вряд ли сохранил бы ей верность. Если он и вернется к ней после службы в армии, то неизвестно еще на какое время.

Однако Реми не думал о полном освобождении от воинской службы. В нем еще были сильны предрассудки, связанные с представлениями о физической непригодности, и, несмотря на все свое свободолюбие и артистическую натуру, он усматривал в освобождении от службы в армии нечто похожее на признание своей неполноценности. Кроме того, мадам Вейль-Видаль в своем рвении освободить его от прохождения военной службы не придумала ничего лучшего, как сослаться на то, что он болел эпилепсией. Рассердившись, Реми заявил своей покровительнице, что он не ребенок, а она ему не мать. У него появилось желание освободиться от зависимости. И он порвал с мадам Вейль-Видаль.

***

Затем у него появилась новая любовница. Уставшая от деловых и светских приглашений, предводительница снобов, победительница конкурса элегантности, встречаемая вспышками магния повсюду, где бы она только ни появлялась, принимавшая участие в организации праздников, в открытии новых клубов, в крещении яхт, Кароль де Вилькомта снискала репутацию человека, дающего «раскрутку» любому делу или таланту. Не один ночной клуб был обязан ей своим процветанием; с ее легкой руки стал модным новый пляж, она разрекламировала совсем было захиревшую зимнюю лыжную станцию.

Еще не став любовницей Реми, она уже начала способствовать его финансовому успеху, потому что «юноша входил в моду», а его еще не было в списке ее протеже. Решив, что наибольший доход принесет ему слава оформителя, она всего за неделю достала ему словно из-под земли шесть заказов: выполнить фрески, отреставрировать загородные дома, обустроить две квартиры и даже, возможно, взяться за внутреннее убранство театра.

Кароль исполнилось двадцать шесть лет. Она жила в особняке, принадлежавшем ее семье. Но у нее была еще отдельная квартира, куда она однажды вечером пригласила Реми.

– Мики, заходите ко мне выпить рюмку вина, – сказала она.– Нет, нет, не к родителям. В мою холостяцкую квартиру.

Она произнесла эти слова совсем по-мужски. У Реми так не получалось, когда он говорил о своей крохотной квартирке, где у него была мастерская. Услышав, как эта молодая женщина, с низким лбом под слипшимися от геля волосами, с тщедушным телом, отдававшая в одежде предпочтение исключительно белому цвету, на вид такая хрупкая, произнесла «холостяцкая квартира», он был настолько удивлен, словно увидел даму, плюющую на пол.

Холостяцкая квартира Кароль состояла из одной просторной комнаты с лоджией, крохотной кухни и ванной.

Так и не сомкнув глаза в первую ночь, Реми смотрел, как проникал свет зарождавшегося утра в это жилище, похожее на тысячи других так называемых современных однокомнатных квартир-студий, разбросанных по всему городу. Уже можно было различить окружавшие предметы, которым ночные тени ранее придавали причудливые очертания. Дневной свет возвращал им безликость. Над дверьми облупился тонкий слой покрытой охрой штукатурки. На обычном для таких квартир ковре проступали пятна. Реми невольно подумал, сколько же здесь было пролито вина и коктейлей.

Он закрыл глаза. Так он рассчитывал отодвинуть пробуждение, чтобы не встречать рассвет в этом нагретом радиаторами пространстве, насыщенном запахом тел спавших людей. Ему показалось, что рассвет принес холод небытия. Как бы он хотел перенестись куда-нибудь далеко от этого лишенного индивидуальности жилища, от этого тошнотворного утра. И как бы он хотел бежать от женщины, лежавшей вытянувшись рядом с ним.

В конце концов сон сморил его. Сознание уже расплывалось, но мозг еще работал. Он потерял чувство пространства и времени. Ему было трудно вспомнить имя той, чье тело лежало рядом с ним. Кто она? Которая из них? Элен Фару, мадам Вейль-Видаль, Пьеретта Оникс? В конце концов, не важно. Всего-навсего еще одна женщина в веренице многих других, еще одна женщина, которая не принесла ему любовь.

Неужели ему так никогда и не удастся заснуть рядом с женщиной? Если сон не приходил к нему сразу же вслед за удовлетворением, когда он еще находился в полузабытьи и его нервы и мышцы требовали тишины и покоя, это означало, что Реми был обречен на бессонную ночь. Волею судьбы ему чаще всего попадались женщины, желавшие, чтобы он остался с ними в постели после любви, и, когда, выйдя из ванной комнаты, видели, что он дремлет, они, как правило, не оставляли его в покое и, прижавшись к нему, завязывали разговор.

Сколько же ночей он не спал? Скольких женщин он довел до экстаза, не получив в ответ ничего, кроме разочарования и бессонной ночи! И всякий раз долгими ночными часами, когда он не мог уснуть, ему грезились прежние любовницы, а вместе с воспоминаниями приходили и сожаления. Так, ему казалось, что Пьеретта Оникс склонилась над постелью Элен Фару, а Элен в свою очередь появлялась, чтобы лечь между ним и мадам Вейль-Видаль. Вот и теперь ему показалось, что недалеко от него в уголке холостяцкой квартиры примостилась мадам Вейль-Видаль.

Понимая, что новая любовница, чьи объятия он только что покинул, не принесла ему любви, Реми невольно вспомнил ее предшественницу, которая также ничего ему не дала. Перед мысленным взором прошли все его подруги. Обращение к прошлому напоминало путешествие, когда каждый новый пейзаж навевает тоску по предыдущему, который также не сумел остановить путешественника на его пути к новым далям. На каком же этапе затянувшихся странствий Реми удастся достичь наконец берега, откуда ему уже не захочется убегать, оглядываясь назад?

Ибо Кароль не удалось дать ему то, о чем он мечтал. Это он почувствовал, когда холодный рассвет осветил холостяцкую студию. Он вспомнил мадам Вейль-Видаль. Он уже забыл о ее недостатках. Теперь они казались ему достоинствами. Теперь он видел в них только ее добрые намерения.

Несмотря ни на что, она была хорошей любовницей. Реми охотно и с грустью отдавал ей должное, и, как ему казалось, он не обманывал себя. Лежа рядом с новой любовницей, он предавался воспоминаниям о предыдущей. Безусловно, мадам Вейль-Видаль любила его. Она не скрывала от общества их связь и даже скомпрометировала себя. Реми не раз говорили: никогда еще ни для одного мужчины она не делала ничего подобного.

Столь преждевременные сравнения, которые неизбежно должны были прийти ему на ум, заставили Реми обратить свой взгляд на спавшую рядом Кароль, которая тесно прижалась к нему всем телом. Реми боялся, вдруг она проснется, и тогда ему придется с ней говорить, отвечать на вопросы и находить для нее ласковые слова.

Ибо день уже наступил. Неужели потому, что Реми на нее посмотрел, Кароль открыла глаза и улыбнулась.

– О, Мики! – воскликнула она.– Ты не спишь? Ты уже проснулся? Ты хорошо выспался?

Он приподнялся на локте. Он склонился над женщиной. Он ей сказал:

– Еще ни разу в жизни я не встречал подобного рассвета.

***

Наконец Реми решил избавиться от утренних мучений, бессонных ночей и грустных пробуждений. Он решил больше не оставаться у женщин до утра. Если ему не суждено соединить плотские удовольствия и сон и если он не может отказаться ни от того, ни от другого, ему лучше просыпаться утром у себя дома.

Он спал один.

И все чужие постели, куда его завлекали женщины и где он чувствовал себя странником, устроившимся на короткий ночлег, который не приносил ему ничего, кроме еще большей усталости по утрам, привели его к тому, что он больше не оставался до утра в чужой квартире.

К себе же, в мастерскую, он старался не приглашать женщин. Если какая-либо из них все же оставалась у него ночевать, то после любви он уходил спать в соседнюю комнату, в которую никого не пускал. Когда же обстоятельства вынуждали его остаться на ночь у женщины, то всякий раз он находил предлог, чтобы, не дожидаясь рассвета, одеться и уйти домой. Он предпочитал водить своих очередных любовниц в гостиницу, как поступают со случайными подругами. Он снимал заранее номер в отеле, расположенном поблизости от площади Этуаль, а летом даже в районе Сен-Жермен или Сен-Клу.

Ему никогда не приходило в голову объяснять подругам причину своего поведения. Некоторые из них даже возмущались, когда он бесцеремонно расталкивал их. В свое время его удивляли приятели пренебрежительным, хамским отношением к женщинам, что, как казалось ему, противоречило натуре молодых людей, неспособных обойтись без женской ласки. Он замечал такое противоречие в особенности у тех приятелей, которые привыкли к легким победам. Отныне он ничем от них не отличался, переняв их манеру поведения.

Изредка, когда он был один в своей постели и хотел убить время, он пытался вспомнить лица всех своих любовниц. И Кароль несколько дней спустя после того, как он ее оставил, заняла свое место в его воспоминаниях: таким образом, и ей была уготована участь ее предшественниц. Однако воспоминание о ней пришло к нему не тогда, когда рядом с ним лежала другая женщина. Нет, Реми лежал в постели один, и, когда он проснулся посреди ночи, воспоминания о Кароль не принесли ему горечи сожаления.

Впрочем, Реми расстался с Кароль Вилькомта точно так же, как и с Пьереттой Оникс, с Элен Фару, с мадам Бейль-Видаль, то есть без всяких ссор. Но и последняя по времени любовница разочаровала и оттолкнула его тем, что совершила ту же ошибку, что и все ее предшественницы. Она попыталась его облагодетельствовать. Она также хотела, чтобы он извлек выгоду из их связи.

С помощью Кароль он заработал кучу денег. Ее рвение надоело Реми. И он сказал ей об этом, как и всем ее предшественницам.

– Но, Мики, – воскликнула она, – ведь я стараюсь только ради тебя!

И вдруг, разволновавшись, она произнесла роковые для себя слова, словно прибегая к последнему доводу:

– Ну, Мики, ведь я хотела тебе помочь.

Он вздрогнул. Ему не раз приходилось слышать эти слова на улице, за столом в пивной, в баре дансинга, ставшие профессиональным жаргоном у проституток и означавшие куплю-продажу. Помогать…

Казалось, что для женщин любовь означала оказание услуг. Или же инстинкт им подсказывал, что любовника можно привязать к себе теми же методами, какими обычно пользуются мужчины, чтобы добиться расположения женщины.

IX

– Скажи-ка, ведь совсем неплохо! – произнес Бебе Десоль.

Он стоял лицом к мольберту Реми с незаконченным эскизом афиши.

Часто, хотя и нерегулярно шестеро молодых людей собирались поочередно то у одного из них, то у другого, чтобы опрокинуть рюмку-другую в компании приятелей без женщин и суеты.

Бебе Десоль появился в квартире у Реми вторым. Первым же пришел, как всегда, Жорж Манери. Понимая, что компания может прекрасно без него обойтись, он стремился не упускать ни минуты совместного досуга. Он во что бы то ни стало хотел не отставать от своих друзей, угнаться за которыми ему становилось все труднее и труднее. Пунктуальный и неспособный на неожиданные поступки, он мечтал походить на них и сожалел, что это ему не удавалось. Жорж Манери восхищался каждым из своих добившихся успеха приятелей. А они, напротив, вспоминали о нем лишь тогда, когда им нужно было одолжить у него деньги. В самом деле, об осторожности Манери свидетельствовала его способность осмотрительно вести свои финансовые дела: не будучи расточительным, он не только никогда не оставался на мели, но и всегда имел возможность оказать услугу или дать взаймы. Когда друзья обращались к нему с просьбой одолжить денег, то делали это всегда в грубой форме, спрашивая напрямик: «Скажи, ты, конечно, дашь мне взаймы пятьдесят луидоров?» И, положив в карман деньги, спокойно уходили, оставляя его одного.

Он подошел к мольберту и хотел было рассыпаться в похвалах, но Бебе Десоль тут же прервал его на полуслове, обратившись к Реми:

– Это для тех, кто занимается зимним спортом? А где будут развешаны афиши?

– По вокзалам, в бюро путешествий и на рекламных щитах. Фирма, прибравшая к рукам гостиницы этого спортивного комплекса, намерена повести активную рекламную кампанию. Именно поэтому она заказала нечто похожее на афишу мюзик-холла. Я долго размышлял над тем, с чего начать. И, вспомнив, что теперь во всех видах зимнего спорта начинают носить облегающие костюмы, я нарисовал эту обнаженную модель цвета охры на фоне яркого синего неба и голубоватого снега. Тебя впечатляет?

– Здорово, – ответил Манери, к которому Реми вовсе и не думал обращаться.– Замечательно!

Бебе Десоль, напротив, хранил молчание. Казалось, что он о чем-то размышлял.

– Ты так и нарисуешь этого малого, – поинтересовался он, – в профиль?

– Наверное. А что?

– Есть одно предложение, – сказал Бебе Десоль, неожиданно перейдя на серьезный тон.

Появился Нино Монтеверди, за ним Пекер, пришедший на этот раз вовремя, вопреки привычке опаздывать. Однако Бебе Десоль, не обращая на них внимания, продолжал:

– Послушай, Мики. Чтобы закончить эскиз, тебе понадобится натурщик. Согласись, ты ведь пригласишь кого-то позировать? Правда? Предлагаю себя в качестве модели, ради тебя я готов пойти на это.

– Знаешь, – ответил Реми, – тебя утомит такое занятие. У меня собрано достаточно фотографий из немецких журналов. ИЛИ же я попрошу Альберта позировать.

– Да ну! – воскликнул Бебе Десоль.– Надеюсь, ты не станешь сравнивать меня с Альбертом? Не подумай, что меня оскорбляет такое сравнение только потому, что он – твой лакей. Однако тебе хорошо известно, как я сложен: ты не раз видел меня обнаженным. Меня узнают, когда ты изобразишь меня в профиль. Это станет сенсацией и повеселит людей.

– Какой же ты потаскун! – произнес Нино с пьемонтским акцентом.

Однако в разговор вступил Пекер:

– Да хватит вам! О чем спор? Из-за трех телок, что узнают твою задницу на парижских стенах!.. Нет, у меня есть другое предложение: если у Мики появится желание нарисовать какую-нибудь известную личность, то пусть уж рисует меня!.. А что? Пусть тело он пишет с Альберта, так как у меня нет времени позировать для всей композиции, но голова пусть будет моя.

– Нет времени позировать! – возмутился Бебе Десоль.– Не смеши нас! Чтобы позировать обнаженным, ты прежде всего должен позаниматься с Бруно. И серьезно поработать, не пропуская тренировки, как ты это делаешь в последнее время.

– Хватит, я вам сказал! – упрямо воскликнул Пекер.– Вопрос в другом. Мне нет нужды себя рекламировать. Я всего лишь хочу помочь Реми нарисовать удачную афишу. Твоя мания всюду и везде демонстрировать себя в обнаженном виде нам уже надоела. Теперь тебе вдруг понадобились парижские стены!

– Ну и что? – произнес Бебе Десоль, теряя терпение.– Что, разве женщины, увидев меня голым, опускают глаза или отворачиваются? А? Не у меня ли на юге, когда на мне одни лишь плавки, самый богатый улов девиц? – Уверенный, что ему услужливо поддакнут, он добавил: – Спросите у Жожо.

– Да, это правда, – начал Манери.– Когда мы были на побережье…

– О! Только тебя здесь не хватало! – воскликнул Пекер.– Можно подумать, что ты что-то понимаешь в женщинах. Ты всегда подбираешь то, что никому уже не нужно. Впрочем, Бебе также не разбирается в женщинах. Но нет! Он думает, что девицы клюют на бицепсы.

– Послушай, – произнес Бебе, – но во всяком случае не на телефонные звонки или чтение романов вдвоем! Вот уже восемь лет, как ежедневно я нахожу подтверждение своей теории. С моей первой любовницей я познакомился, когда мне было семнадцать лет, в Туке после победы в соревнованиях по прыжкам с вышки. Вот что надо женщинам. Это, это и это!