Своими отлогими зелеными горами и отсутствием промышленности Миньон напомнил ему Хвею. Корабль, укрытый на глухой поляне, казался чем-то инородным девственной планете.

Атон шел по пересеченной местности, пока не наткнулся на пыльную дорогу, которая, как показала предварительная разведка с воздуха, вела в ближайшую деревушку. Соучастник позволил ему путешествовать в одиночку — невозможно было бежать с запретной планеты как-то иначе, чем он прибыл. Миньон оказался захолустьем: его жители, конечно, знали о галактической технологии, но не в состоянии были ею воспользоваться. Наказание было жестоким.

Показались первые допотопные лачуги. Они были сделаны из глины и соломы, но выглядели очень уютно, а запах, присущий буколическим поселениям, почти отсутствовал. Это означало, что местные жители чистоплотны. Они бродили вокруг — скорее люди, чем гуманоиды, — не обращая на чужестранца никакого внимания. Модификация не вызвала никаких неприятных изменений — во всяком случае, видимых: низкорослые мрачно нахмуренные мужчины, облаченные в короткие одежды, высокие женщины — в паранджах, скрывающих все тело.

Навстречу ему до дороге шла пара. Мужчина с ровно подстриженной бородой и в набедренной повязке был на добрых пятнадцать сантиметров ниже спутницы, но, похоже, чувствовал себя достаточно уверенно. Женщина пошатывалась под тяжестью огромного тюка, который вкупе с мешавшей движениям паранджой грозил в любой миг свалить ее на землю.

Атон посторонился, давая им пройти. Ему показалось, что под тяжелыми складками жара особенно невыносима; и в самом деле, женщина покачивалась при ходьбе. Ее нога ступила на камень, она пошатнулась и чуть не упала. Когда она попыталась удержать равновесие, тяжелый тюк задел мужчину.

Человечек раздраженно заговорил на непонятном Атону диалекте, но в его словах нетрудно было распознать забористое ругательство. Мужчина зашелся в гневе и ударил женщину по лицу. Она упала, тюк выпал из рук и покатился по дороге к ногам Атона.

Пока женщина пыталась подняться, мужчина еще раз выругался и сильно пнул ее норой. Атон никогда не встречал столь подлого нрава. Женщина не издала ни звука, а лишь быстро опустилась на четвереньки, чтобы поднять тюк. Схватив тяжелый сверток, она, шатаясь, встала. Мужчина изливал через дорогу плотный поток односложных слов.

Они пошли дальше, так и не удостоив чужака вниманием.

Проходя по деревне, Атон заметил, что никто из мужчин ничего не делает. Работали одни женщины — и весьма усердно.

Какой-то старик стоял в одиночестве, прислонившись к дереву на краю главной площади. Атон обратился к нему на галактическом языке знаков:

— Где может остановиться чужестранец?

Старик оглядел его и прожестикулировал:

— У тебя есть женщина?

Символ в действительности означал «движимое имущество женского пола».

Атон подумал о Злобе.

— Нет.

— Ты пришел в благоприятное время. Можешь взять сегодня вечером дом и жену Розового Утеса.

Атон замешкался. Обычаи в галактике разнообразны, но лучше досконально понять положение дел и лишь тогда принимать на себя опасные обязательства.

— Розовый Утес куда-то уехал?

Старик показал на площадь. Атон увидел то, что проглядел раньше: мужчину, привязанного к большому вертикальному камню, и зловещие орудия, разложенные перед ним на помосте.

— Казнь? Преступник?

— Нет.

— Жертвоприношение?

— Нет.

— Тогда почему он связан?

— Он был неосторожен.

— ? (Знак растерянности.)

— Он влюбился в свою жену.

— (Растерянность.) За это его будут пытать?

Старик посмотрел ему в глаза:

— Это обряд милосердия.

Атон не остался на обряде с участием неосторожного Розового Утеса. Он пообещал вскоре вернуться и отправился бродить по окрестностям, пытаясь разгадать тайну этого народа. Официально и в фольклоре они могли производить впечатление чудовищ — но где же этот ужас, поставивший галактику в безвыходное положение? Что означает однозначное осуждение торговли и информации? Пока я видел невероятно патриархальное общество, где женщина была доведена до такой покорности, что даже любовь к ней объявлялась преступлением.

Но сомнения оставались. Среди этих женщин Миньона, закутанных в паранджи — он не мог думать о них как о «миньонетках» — невозможно было узнать лицо или какую-то особенную черту. Однако что-то в них было тревожно знакомым.

Он отбросил эту мысль. Конечно, сходство было. Ведь Злоба родилась здесь.

У деревенского колодца женщина наполняла большой кожаный бурдюк. Она завязала его сверху ремнем и, пошатываясь от тяжести, забросила себе на плечо.

Атон загородил ей дорогу, предлагая взять сосуд. Он делал это не из рыцарских побуждений, а лишь для того, чтобы узнать о ней чуть больше. Женщина отпрянула в сторону.

— Я хочу помочь, — просигналил Атон. Он дотянулся до бурдюка и схватил ремень, но она так быстро отклонилась назад, что под него попал уголок вуали. И вуаль сползла с лица.

Атон уставился на нее. Это была Злоба.

Он дал ей уйти. Рассудком он понимал, что Злобы на планете нет. Даже если бы она была, вероятность случайной встречи с ней была ничтожна. После того, что он пытался сделать давным-давно, и почти изъятая из памяти, она не могла вновь искушать его у колодца. Он вспомнил мнимую перемену в лице дочери Четвертого и картину, что увидел в громадной газовой расщелине Хтона. Не всегда можно доверять своему зрению.

Но если это не очередное бредовое видение…

Еще одна женщина спускалась по тропе. Он подошел к ней, предложил помочь и тут же грубо откинул вуаль. Опять лицо Злобы? Нет — глаза не так глубоки, волосы менее огненны. Выцветшая Злоба. Что это значит?

До сих пор он колебался, соблюдая местные обычаи, но теперь должен все узнать. Кто безумен — он или планета?

Две женщины шли рядом по дороге, влача неизбежные ноши. Атон загородил им путь и с мучительным предвкушением сорвал вуали с обеих.

Одинаковые лица встретили его взгляд. У каждой — длинный поток огненных волос и темно-зеленые глаза. Близнецы — отражения его возлюбленной.

— Кто вы? — закричал он вслух и знаками.

Ему ответила двойная улыбка разрушительной красоты.

— Меня зовут Боль, — просигналила одна.

— Жуть — мое имя, — сообщила другая.

Наконец Атон понял.

К вечеру обряд милосердия был совершен. Беззвучно висел выпотрошенный труп, медленно улетучивалась вонь от сгоревших внутренностей. Пустые глазницы Розового Утеса взирали на друзей, сидевших на душистой траве площади, — они оказали ему услугу и теперь отдыхали.

Атон стоял на краю площади, не совсем понимая, в чем смысл этого не-садизма. Розового Утеса никто не порицал — просто нужно было очистить его от низких чувств. Несомненно, последний остаток любви был вырван с кровью до того, как он умер. Теперь прекрасные миньонетки, отбросив вуали, восторженно пели хором — изумительным хором — заключительный гимн обряда. Атон затрепетал от звуков этой песни. С самого детства он не испытывал такого очарования — хотя под его поверхностью таилась неуютная иномирянская горечь.

Мужчины Миньона, нахмурившись, сидели отдельной группой. «Понимаю, — подумал Атон. — Вы исполнили вынужденный спектакль и теперь сердитесь, что понадобилось ваше искусство, сердитесь на своих красавиц-женщин, на свое общество. Вы всегда сердитесь».

Наконец миньонетки надели вуали и присоединились к своим хозяевам. Хмурые взгляды и проклятия растворились в сумерках. «Наверняка эти женщины рады при удобном случае покинуть планету, чтобы служить нормальным мужчинам. Но побуждения Злобы вряд ли были столь ординарны».

Одна женщина молча стояла перед трупом в молитвенной позе. Атон подошел сзади и взял ее за руку. Это была вдова Розового Утеса.

Она привела его в хижину на окраине и покорно отступила в сторону, пропуская первым. Она восприняла перемену без малейшего сопротивления и удивления. У нее был мужчина, который ее любил; теперь мужчина, который ее не любит. Вот и все.

Темное пространство пахло свежим сеном. Глаза привыкли к мраку, и оказалось, что комната просторнее, чем можно было подумать — очень чистая и уютно обставленная. У задней стены располагалась лежанка из мягкой травы, по ширине годная для двоих. Рядом, на низком столике, лежали взбитые подушки, свеча и плеть.

— Я голоден, — властно прожестикулировал Атон, и женщина принесла ему хлеб и воду. Он сердито отшвырнул еду, и она вышла, чтобы заменить ее. — Я устал, — пожаловался он, и она нежно раздела его и повела к лежанке. Положила его и умело поправила подушки.

Миньонетка покорна, миньонетка сильна.

Разум Атона с ужасом припомнил сходную сцену. Он не хотел ее вспоминать, но ничего не мог с собой поделать. Когда-то давно он оказался наедине с женщиной, с миньонеткой. Но тогда он раздевался сам.

— Скажи свое имя, — ему нужно уничтожить воспоминание.

— Невзгода, — просигналила она в ответ.

Ему показалось: «Злоба». Он опять увидел замкнутый пузырь жилища на астероиде — космотель. Они вдвоем пришвартовали челнок, перешли из корабельного шлюза во входной и дальше в роскошные покои. Он тотчас же снял плотно облегающий защитный костюм, обнажившись перед ней в полумраке. Злоба была спокойна и флегматична — и едва ли напоминала то искрящееся существо, что он похитил недавно с заставы Ксеста. Раздеваться она не стала.

— Хочешь знать мое имя? — «Бессмысленный разговор, едва видимый в наступавшей ночи. Как убить это жуткое воспоминание?»

Невзгода ответила:

— Если хозяину это доставит удовольствие.

— Черт! — взорвался он, бросив взгляд на вуаль и обнаружив пустую маску космокостюма, скрывавшего ее красоту. — Раболепная пустышка! У тебя есть хоть одно собственное желание?

Он говорил вслух, забывая сигналить; он знал, что никто из местных его не поймет. Но Невзгода отреагировала блаженной улыбкой, заметной даже сквозь темную вуаль.

Сердитый и встревоженный, он сорвал вуаль. Попался ли он…

Волосы у нее были тусклые, глаза — серые. Невзгода напоминала скорее Капитана, чем нимфу. Она продолжала улыбаться, но уже безучастно.

"Я глупец, — подумал он. — Если бы она поняла мои слова, то она бы не улыбалась. Это и впрямь местная девушка, воспитанная отвечать на грубость виноватой улыбкой.

Однако мужчину, любившего ее, замучали до смерти".

— Можешь звать меня «Каменное Сердце», — сказал он, подлаживаясь под очевидный обычай планеты. Он все еще сердился, как, вероятно, сердились все местные мужчины… на женщину, на общество, которое она представляла, на его мерзкую и угрюмую тайну. Эта ситуация всплывет в жутких воспоминаниях, будучи несправедливо похожей.

— Почему ты некрасива? — теперь он был намеренно зол, и его раздражение обернулось на самого себя. — «Гнев порождает гнев?»

Невзгода лишь улыбалась.

— Сними одежду, — приказал он. Он едва различал ее в темноте. — Сначала зажги свечу. Я хочу тебя видеть.

Она вяло повиновалась.

Ее тело было великолепно. Длинные волосы ниспадали на плечи и прекрасно вылепленные груди, а его взгляд следовал за складкой космокостюма, когда тот соскользнул с узкой талии и широких бедер. Наедине с ней, совершенно наедине, впервые…

"Но это же воспоминание! — подумал он. — Я смотрю на Невзгоду, а не на Злобу! Не на Злобу. Не..."

Нет, не подданный какой-либо планеты, но здесь, в непреложной уединенности космотеля — платного временного жилища новобрачных и богатых космических путешественников. Роскошное место, роскошное тело, наконец-то оковы сняты.

«Невзгода!»

«Я люблю тебя, Злоба, и ты — моя».

«Невзгода!»

«Почему ты не отвечаешь, Злоба?»

«Воспоминание…»

«Почему молчишь?»

«Злоба…»

«Почему отодвигаешься? Ты больна? Злоба, Злоба…»

Но она была лучезарно здорова, волосы ее все горели и горели, глаза никогда не были так глубоки; естественная, нормальная, не считая того, что она, казалось, знать его не знает.

«Поговори со мной!»

Она молчала. Что за невидимая рука наложила на нее чары, лишила дара речи в час торжества? Что это — постгипнотическое состояние или приказа отданный неведомым врагом ради его уничтожениям Не его ли долг вырвать сейчас ее, спящую красавицу, из этого состояния одним-единственным жарким поцелуем?

Атон поцеловал ее, но она не пробудилась. Ее губы были мягки, безответны.

Или требуется большее усилие? Должен ли он овладеть ею?

А ведь он еще не подарил ей хвею!

Он поднял миньонетку — одна рука под ее плечом, другая под мышкой — и перенес безвольное тело на диван.

«Невзгода!» С жутким потрясением Атон вернулся в настоящее.

Невзгода лежала на соломенном тюфяке, нагая и прекрасная, открытая его

ласкам. Он думал, что Злоба — единственная в своем роде, но вот перед ним

ее копия, одна из десятков только в этой деревне, и сотен, тысяч на

планете. Он ошибочно принял стандартные признаки вида за красоту, всю

жизнь обманывая свои чувства.

Невзгода вновь улыбнулась, изогнувшись от удовольствия. Как странно, что эта женщина, которую он в общем-то не желает, так чутко реагирует на его небрежное прикосновение, тогда как Злоба…

«Злоба… — это амнезия?» Она не выказывала ни беспокойства, ни тревоги, ни смущения. Видела его, признавала — но как мебель, а не как мужчину. Она не пребывала в ступоре, но и не прикоснулась к нему, когда подвинулась.

Могла ли любовь миньонетки ослабнуть? Или ее вообще не было? Ее пламенные волосы и бездонные глаза отрицали и то, и другое. Ее любовь сильна. Она предназначалась ему; миньонетка никогда бы не пошла с ним без любви.

В космосе она была невероятно способным капитаном. Без веской причины она не сделала бы ничего. Должен быть мотив. Знала ли она что-то, чего не знал он? Что-то, чего не могла ему сказать?

Перед Атоном промелькнуло видение простенькой драмы. В чулане скрывается преступник с пистолетом в руке, готовый вот-вот похитить и обесчестить героиню. В дверях — ее любимый: сильный, красивый, умный. Но если она даст знать о своем предпочтении, любимый умрет первым. Она вынуждена молчать и как-то знаками передать ему, что скрывающийся незваный гость не остановится ни перед чем. Если она сумеет тайком передать это известие, задача решена.

Злоба лежала неприкрытая — руки вниз, ноги слегка раздвинуты — изумительно прекрасная. Дышала она ровно, глаза были закрыты.

Где же злодей? На навесном замке виднелась пломба владельца. Здесь не могло быть третьего, на этом заброшенном безвоздушном астероиде, куда кислород был подан перед самым их появлением. Не могло быть ни тайного подслушивающего устройства, ни дистанционного управления. В первую очередь владельцы продавали уединенность. «В КОСМОТЕЛЕ ВЫ МОЖЕТЕ РАССЧИТЫВАТЬ НА УЕДИНЕНИЕ», — рекламировала фирма, и у нее имелись средства для защиты своего доброго имени.

Злоба лежала без движения. Тайна глубже, чем… Атон не мог заниматься любовью с куклой. Его сбили с толку.

Вмешался душевный цензор. Воспоминание прервалось. С облегчением перенес он все внимание на Невзгоду.

При свече ее волосы заблестели. Эта женщина, если он понимал знаки, уже училась его любить — а он лишь обругал ее. Внезапно он почувствовал угрызения совести, теплое чувство к ее страданиям.

Невзгода отпрянула.

На этот раз он не сигналил, не говорил, но она отреагировала. Миньонетка была телепаткой! Он подозревал об этом и раньше, почему же вдруг забыл? Она могла читать его мысли или, на худой конец, чувства и отвечать на них, а не на слова.

Только одно казалось странным.

Атон собрал все свои душевные силы и обрушил на нее, как только мог, поток свирепости, ненависти и гнева.

Неожиданная радость осветила ее черты. Она привстала, схватила его за плечи, прижалась к нему и страстно поцеловала.

Чувства у нее перевернуты! Его ненависть — ее любовь!

Все совпадало: злодейства низкорослого человека на дороге — ответ на любое раздражение мужчины. А Злоба… она же была возбуждена, когда он сердился или тосковал, и холодна, когда он был настроен романтично. Неудивительно, что поладить с ней было невозможно.

Невзгода лежала рядом с ним, ее волосы блестели. Он ударил ее. Миньонетка качнулась от удара, ослепительно улыбаясь. Он схватил ее пламенные пряди и грубо потащил к себе, поражая ее ненавистью. Невзгода подскочила, чтобы встретить его дикий поцелуй. Он сильно прикусил ей губу, как ему показалось, до крови; она застонала от удовольствия, но крови не было.

Атон схватил рукой ее шею и осторожно сдавил. У него в уме возник образ нежных полей хвей — ждущая, льющаяся через край любовь, самозабвенно жаждущая своего предмета.

Невзгода выкручивалась и боролась, ее лицо исказило страдание.

— Да, — сказал он, — тебе больно, ведь так? Насколько было бы больнее, если бы любил тебя я сам, а не только хвея?

У миньонетки вырвался сдавленный крик.

Атон держал ее крепко, хотя она очень сильно вырывалась.

— Вот видишь, Невзгода, — я куда больший садист, чем ты думала. Я знаю, что тебе больно находиться рядом с любовью — и причиняю тебе боль тем, что люблю тебя. И ты должна с радостью вернуть любовь мужчины, который делает тебе больно.

Она прекратила борьбу и смущенно посмотрела на него. Она не понимала произносимых слов, но их настроение было разрушительным.

— Я пожалею тебя, — продолжал Атон, не выпуская ее. — Я пощажу тебя, ибо моя любимая меня не пощадила. Поскольку я не могу непосредственно воспринимать твои чувства, как ты мои. Поскольку ты не способна постичь парадоксальный склад своего характера. Поскольку я понимаю искренность твоих намерений и необходимость твоего вдовства. Поскольку хочу сделать тебя счастливой на то короткое время, что отпущено мне. Я награжу тебя, выплеснув весь свой гнев, который вызвала во мне твоя сестра. Я убью тебя, Невзгода!