Чрезвычайно интересные типы сметливых, умных, обладающих необыкновенною памятью людей представляют все крестьяне, занимающиеся специальными профессиями. Один из любопытнейших 204 типов подобного рода представляют странствующие коновалы - наши доморощенные ветеринары. В нашей губернии почти нет местных коновалов, да и те, которые есть, преимущественно из бывших крепостных, обученных в то время, когда каждый зажиточный помещик стремился иметь все свое, не пользуются хорошей репутацией. Между тем никакое хозяйство без коновала обойтись не может, потому что в известное время года, например ранней весною, в каждом хозяйстве бывает необходимо кастрировать каких-нибудь животных: поросят, баранчиков, бычков, жеребчиков. Без коновала никто поэтому обойтись не мажет. Необходимость вызвала и людей, специалистов-коновалов, занимающихся кастрированием животных и отчасти их лечением, насколько это возможно для таких странствующих ветеринаров. К нам коновалы приходят издалека. Есть где-то целые селения - кажется, в Тверской губернии, - где крестьяне специально занимаются коновальством, выучиваясь этому ремеслу преемственно друг от друга. Два раза в году - весной и осенью - коновалы отправляются из своих сел на работу, работают весной и возвращаются домой к покосу; потом опять расходятся на осень и возвращаются на зиму домой. Каждый коновал идет по известной линии, из году в год всегда по одной и той же, заходя в лежащие на его дороге деревни и господские дома, следовательно, каждый коновал имеет свою постоянную практику, и, обратно, каждая деревня, каждый хозяин имеет своего коновала, который побывает у него четыре раза в год два раза весною - идя туда и обратно - и два раза осенью. Коновал заходит в каждый дом и кастрирует все, что требуется, понятно, что он знает все свои деревни и в деревнях всех хозяев поименно. Обыкновенно, идя весною вперед, коновал только работает, но платы за работы - по крайней мере, у крестьян - не получает, потому что, если операция была неудачна, платы не полагается. Проработав весну и возвращаясь домой, коновал на обратном пути опять заходит ко всем, у кого он работал, и собирает следующий ему за труды гонорар. Часто случается, что коновал и на обратном пути весною не получает денег от бедных крестьян, у которых весною редко бывают деньги, тогда он ждет до осени, когда у мужика будет "новь", когда он разбогатеет, и получает весенние долги во вторую свою экскурсию, причем берет не только деньгами, но и хлебом, салом, яйцами, для чего обыкновенно имеет с собою лошадь. Пройдя сотню верст, обойдя тысячи крестьянских дворов, кастрировав несметное число баранчиков, поросят, бычков, коновал помнит, где, сколько и чего он сделал и сколько остается ему должен каждый хозяин, у которого он работал. Коновалы представляют интереснейший пример того, как потребность вызывает необходимых деятелей. Кастрирование домашних животных - такая потребность, без которой не может существовать ни одно хозяйство, и вот эта потребность создала целый класс деятелей, достигших в этом деле замечательного искусства, и 205 устроила его необыкновенно практично, просто, удобно.
      В производстве самой операции кастрирования коновалы достигли большой ловкости, что совершенно понятно ввиду той огромной практики, которую они имеют. Заходящий ко мне коновал Иван Андреевич - коновалы пользуются большим почетом у крестьян и их обыкновенно зовут по отчеству - в течение пяти лет кастрировал у меня множество различных животных, и не было ни одного несчастного случая, все животные после операции выхаживались легко и скоро. Точно так же ни от одного из соседних крестьян я не слыхал, чтобы когда-нибудь коновал сделал операцию неудачно, чтобы животное околело вследствие операции. Это и понятно, так как коновал дорожит своей репутацией, то, осмотрев животных до операции и заметив, что которое-нибудь нездорово, он предупреждает об этом хозяина, указывает в чем болезнь, для того, чтобы потом не подумали, что животное заболело от операции. Впрочем, хозяину нечего опасаться, потому что если он пожелает, то может у того же коновала застраховать свое животное. За свою работу коновалы берут недорого: за кастрирование баранчика - 5 копеек, за боровка - 5 копеек, за бычка - 10 копеек и сверх того, если работы много, коновал получает полштофа водки и кусок сала, в котором он, по окончании работы, жарит себе на закуску поступающие в его пользу органы, вынутые при операции. Впрочем, коновал выпивает водку и съедает приготовленное им жаркое не один, а вместе с рабочими, которые помогали ему при работе, ловили и держали оперируемых быков. Какой ветеринар согласится кастрировать животных за такие цены!
      Конечно, коновал получает такую незначительную плату лишь за обыкновенную работу. Если же нужно кастрировать старых быков, боровов, жеребцов, то плата коновалу возвышается, он получает рубль, пять, десять, двадцать пять рублей, смотря по трудности операции, по ценности животного и т.д. Тут уже нет определенных цен, но цена устанавливается по взаимному соглашению, потому что в этих случаях, как выражается наш Иван Андреевич, коновал берет деньги не за работу, а за изделие. Кастрировать баранчиков, поросят может каждый коновал-мальчишка, обучающийся при своем отце или брате, кастрировать бычков уже труднее, жеребчиков еще труднее, а труднее всего кастрировать старых животных. Тут уже коновал действует гораздо осмотрительнее, внимательно изучает животное, созывает на консилиум других коновалов, идущих по параллельным линиям и о месте пребывания которых он всегда знает, потому что, вероятно, есть пункты, в которых идущие по разным линиям коновалы сходятся. Часто случается, что и после консилиума коновалы объясняют, что кастрировать животное нельзя, потому что они, дорожа своею репутацией, вообще очень осмотрительны в своем деле и дорожат своею практикою, своими линиями, к которым 206 привыкли. Коновалы занимаются также и лечением животных, но значение их в этом отношении ничтожно, потому что они проходят только в известное время года. Но самое дорогое то, что, поручая ваше животное коновалу, вы можете его страховать у того же самого коновала. Если вы не хотите рисковать, если вы очень дорожите животным, если вы не верите коновалу, то вы оцениваете ваше животное, и когда коновал вносит вам назначенную сумму в заклад и затем делает операцию, если животное пропадает, то внесенная коновалом сумма остается в вашу пользу. Понятно, что при страховании плата за операцию гораздо выше и тем выше, чем более заклада вы потребуете от коновала. Если коновал раз признал возможным сделать операцию, то он всегда возьмется страховать животное, если вы того пожелаете, потому что если даже у него самого нет денег, то он найдет других коновалов и соберет требуемую сумму.
      Мне как-то cлучилось читать в газетах, что наши незнающие грамоте коновалы - большое зло, потому что берутcя лечить животных, не обладая научными ветеринарными cведениями, что поэтому следовало бы требовать от коновалов ветеринарного образования и дозволять практиковать только тем из них, которые выдержали установленный экзамен и получили ветеринарное свидетельство. Если будет установлено что-нибудь в этом роде, то, разумеется, только стеснит дело и возвысит цены - ну, какой же ветеринар согласится обходить деревни и кастрировать баранчиков по 5 копеек от штуки? - а добра никакого не выйдет. Да и чего же лучше желать, не все ли мне равно, держал коновал экзамен, имеет ли он от начальства ветеринарное свидетельство, когда он, приступая к операции, кладет, если я того пожелаю, в заклад определенную сумму денег, которая меня вполне обеспечивает. Разве заклад не лучше всякого ветеринарного свидетельства! Животные не люди и всегда имеют определенную цену. Конечно, не мешало бы, если бы коновалы были более образованны, более сведущи, но для этого следовало бы воспользоваться имеющимся материалом и, не нарушая установившихся отношений, учредить в селениях, населенных коновалами, которые обыкновенно люди зажиточные, элементарные школы, в которых бы преподавание было приноровлено к будущей специальности учеников, но страшно, все-таки, что если возьмутся за это петербургские деятели, то сейчас пойдут разные регламентации, убивающие всякое живое дело.
      ...Взвесив лен, я захожу в дом закусить и потом отправляюсь на скотный двор. Я хотел описать мой зимний день, день только начинается, а я уже написал целую тетрадь. Это уже вовсе не похоже на наш короткий зимний день. Не лучше ли на этом кончить?
      Письмо шестое1
      СТР.
      Несколько лет тому назад, я писал вам в моем первом письмо 207 из деревни: "Вы хотите, чтобы я писал о нашем деревенском жите-бытье. Исполняю, но предупреждаю, что решительно ни о чем другом ни думать, ни говорить, ни писать не могу, как о хозяйстве. Все мои интересы, все интересы лиц, с которыми я ежедневно встречаюсь, сосредоточены на дровах, хлебе, скоте, навозе... Нам ни до чего другого дела нет".
      Cемь лет тому назад оно так и было, cидели мы, зарывшись в навозе, иcполняли, что требуется, и ни до чего другого нам дела не было. Но вот и в наше захолустье стали врываться струи иного воздуха и полегоньку нас пошевеливать...
      Коробочник Михайла, который прежде носил платки с изображениями петухов, голубков и разных неведомых зверей и цветов, вдруг предлагает платки с изображениями "предводителей к героев сербского восстания в Боснии и Герцеговине, бьющихся за веру Христа и освобождение отечества от варваров". Ну, как не купить! За 20 копеек вы получаете платок, на котором отпечатана приведенная надпись и 12 портретов с подписями же - тут и "генерал М.Г.Черняев", и "Лазарь Сочица", и "князь Милан сербский"...
      На приезжей из Петербурга барыне - трехцветный 208 сине-красно-белый галстук... Помощник начальника железнодорожной станции поступил в добровольцы и уехал в Сербию биться за веру Христа... Так называемый "Венгерец", торгующий вразнос мелким товаром, предлагает трехцветные - сине-красно-белые славянско-русские карандаши...
      Как-то случилось заехать в соседний кабачок, вхожу и слышу: "Черняев - это герой! Понимаете вы? Так ведь, в-дие, я говорю?", - обращается ко мне Фомин, бессрочно-отпускной уланский вахмистр, окруженный толпою крестьян, которым он объяснял сербские дела.
      Сегодня в ночь забрали бессрочно-отпускных, в том числе и моего гуменщика Федосеича. Только что гуменщик опустил последнее "теплушко", прискакали с приказом из волости. Староста разбудил и меня, дело экстренное, приказ с "перышком". Бородка гусиного перышка прилеплена к сургучной печати, значит, гони, чтоб живо!.. Нужно ночью сделать расчет, уплатить Федосеичу заработанное жалованье, поднести на дорогу водочки, поставить нового гуменщика. Прощаются, плачут, подводчик торопит, чтобы поспеть к свету в город: "беспременно приказано к свету быть". Федосеич тоже торопится, нужно еще заехать в деревню, рубаху переменить, сапоги и мундир захватить, с женой и детьми попрощаться.
      - Ну прощай, Федосеич.
      - Счастливо оставаться, ваше в-дие.
      - Выпей еще стаканчик, да и ты, подводчик, выпей.
      - Благодарим покорно, ваше в-дие.
      - Прощайте, Иван Павлыч, прощайте, Андрияныч, прощайте, Прохоровна, счастливо оставаться, ваше в-дие. Насчет мальчишки, ваше в-дие, что просил, возьмите в пастушки на лето.
      - Хорошо, хорошо. Прощай, Федосеич.
      - Счастливо оставаться, ваше в-дие.
      Опять будят ночью. Приказ из волости - лошадей требуют завтра в волость, всех лошадей, чтоб беспременно к свету быть...
      Федосеич вернулся из города, веселый, сияющий.
      - Ну, что?
      - Не взяли, ваше в-дие.
      - Что ж? Опять овин топить будешь?
      - Опять буду топить, ваше в-дие, - радуется Федосеич.
      - Ну, ступай кури. Акеню опять на скотный двор поставить, а Фоку отпустить.
      - Слушаю, ваше в-дие. Благодарим покорно, что принимаете.
      - Отчего хорошего человека не принять?
      - В других местах не принимают. Возись, говорят, с вашими бессрочными по ночам. Сегодня стоишь, а завтра тебя спросят. 209 Беспокойство одно. Так и не принимают.
      - А многих отпустили?
      - Многих. Самую малость взяли.
      - А спрашивали всех?
      - Всех, всех в городе собрали.
      Холсты выбирают на раненых... Бабы было заартачились, не хотели давать, но мужики заставили...
      Сельский староста пришел. Выхожу. Вынимает что-то из-за пазухи, развертывает тряпицу - книжка с красным крестом.
      - Нет, брат, своя есть!
      Я иду в кабинет и торжественно выношу такую же книжку с красным крестом.
      - Много ли собрал?
      - Самую малость! Какие теперь весною у мужика деньги, хлеба у иного нет.
      - И у меня собрано мало, господа тоже мало дают.
      - Собирателей много.
      Опять лошадей требуют.
      Покос. День жаркий. Валят клевер. Косцы присели отдохнуть и трубочки покурить. На дороге показалась пыль, скачет кто-то... Иван-староста на жеребчике.
      - За мной, должно быть, - говорит Митрофан.
      Митрофан - бессрочно-отпускной унтер-офицер из местной уездной команды.
      - За тобой! Мещанки разве в городе взбунтовались? - смеется кто-то из косцов. - Зачем тебя возьмут! Ты и службы-то никакой не знаешь, арестантов только водил.
      - Митрофана требуют, - объявляет Иван, соскакивая с лошади.
      Идем домой, нужно сделать расчет. У Митрофана - жена, двое детей - один грудной, слепая старуха, мать жены. У него есть в деревне своя избушка, своя холупинка, как говорит "старуха", корова, маленький огородец. Митрофан кормит семейство своим заработком, нанимаясь зимою резать дрова, а летом в батраки. По расчету Митрофану приходится получить всего 1 руб. 40 коп., потому что он все жалованье забирал мукой и крупой для прокормления семейства. Если Митрофана возьмут, то семейство его останется без всяких средств к существованию и должно будет кормиться в миру, если не выйдет пособия.
      Колокольчик. Телега парой несется во весь дух. Остановились у застольной. Из телеги выскакивает Фролченок, бессрочноотпускной молодой унтер-офицер, стрелок, со множеством разных нашивок на погонах.
      - Попрощаться с вами заехал, А.Н.
      Фролченок в покос иногда поденно работал у нас.
      - Нужно ж водочки выпить на дорогу.
      - Благодарим покорно.
      Пьем водку, подносим старухе, матери Фролченка, которая едет 210 его провожать в город, подводчику. Все они уже и без того выпивши.
      - Счастливо оставаться, ваше в-дие.
      Фролченок вскакивает в телегу... Пошел! Телега вскачь летит под гору.
      Через два дня Митрофан и Фролченок возвращаются из города. Ошибка. Требовали зачем-то отставных: значит, "нашего царя неустойка", стало быть, бессрочных и подавно следует выгнать.
      Митрофан молча опять взялся за косу, рад был, что дешево отделался. Фролченок хорохорился. - Я, говорит, со старшины искать буду, я все платье распродал за бесценок.
      - А зонтик продал? - подсмеиваюсь я.
      Фролченок ходил в вольном платье и всегда носил с собой зонтик. Он служил в Москве у кого-то в камердинерах, при хорошем месте был, приехал в деревню в гости, а тут его и оставили дожидаться, пока потребуют на войну. Работал он у нас поденно. Клевер приходил косить, сено убирать. Мужицкую работу он, разумеется, знает, работник здоровый. Детей у него нет, жена с ним не живет. Ну, скосил десятину клевера, получил два рубля гуляй с бабами. Прогуляет деньги, пальто и зонтик в сундук, косу в руки - и пошел махать. А тут потребовали, продал пальто и зонтик - и вдруг вернули. Обидно.
      Потребовали опять всех бессрочных, продержали в городе несколько дней, Федосеича и Фролченка вернули, а Митрофана угнали.
      Ополченцев взяли.
      Турок пленных в город привезли. Савельич не утерпел, отпросился в город сапоги покупать, но "умысел другой тут был": Савельич ходил турок смотреть, калачик им подал.
      - Сулеймана разбили, - докладывает староста Иван.
      - Что ты!
      - Я нарочно затем и вернулся, чтобы вам сообщить. На перекрестках Осипа Ильича встретил, из города едет, веселый такой. Что? - спрашиваю. "Турок, говорит, побили. В городе флаги навешаны, богомоленье, во всех лавках газеты читают. Султана разбили, говорит". А я ему говорю, должно быть, Сулеймана... "Так, говорит, так - он у них вроде царя".
      - Михей! валяй скорей на станцию за газетами.
      Это было известие о поражении Мухтара-паши.
      Митрофаниха пришла.
      - Что тебе, Митрофаниха?
      - Письмо от мужа пришла прочитать...
      - Хорошо. Давай, прочитаю.
      - "Милой и любезной и дрожайшей моей родительницы, матушки Арины Филипьевны, от сына вашего Митрофана в первых строках моего письма посылаю я тебе свое заочное почтение и низкий поклон от 211 лица и до сырой земли и заочно я прошу у вас вашего родительского мир-благословения и прошу у вас, матушка моя, проси господа бога обо мне, чтобы меня господь спас. Ваша материнская молитва помогает весьма. Еще милому и любезному моему братцу" и т.д. следуют поклоны всем родственникам и потом: "еще, мои родители, уведомляю я вас, что я прибыл на место четыреста верст за Кавказ, стою теперь в лагерях под Карцеем в Турции и вижу свою смерть в двадцать верстах, а только судьбы своей не знаю; слышу я турецкие бомбы и вижу дым и ожидаю час на час в бой поступить...". Затем опять поклоны жене, детям, теще и наконец: "пропиши ты мне, как ты живешь и насчет выборки льна не было-ль тебе какого-нибудь препятствия, уплатил ли тебе барин мои остальные деньги или вычел за харчи; еще уведомь меня, как твое дело насчет детского пособия".
      Митрофан еще зимой взял вперед деньги под жнитво ржи у меня и под выборку льна у соседней помещицы. Жена его, оставшаяся с слепой старухой-матерью и двумя детьми без всяких средств к существованию, потому что ее кормил своим заработком муж, должна была еще выполнить работы, на которые обязалась. И выполнила.
      - Плевну взяли!
      Приказано насушить по ведру капусты с души.
      Приходил сотский. Требуют сведения о количестве владельческой земли, числе построек, примерном числе жителей и пр.
      - Сегодня я в деревне на сходку попал, - докладывает Иван.
      - Об чем же сходка?
      - Да вот, насчет того, что сотский приходил. Он об чем бумагу-то приносил?
      - Спрашивают - сколько земли, построек.
      - Так. А мужики толкуют, сотский бумагу насчет нового "Положения" приносил. Говорят, что весной землемеры приедут землю делить.
      - Ну!
      - Я им смеялся, клевер-то, говорю, хоть нам оставьте. Да и загвоздку запустил.
      - Как?
      - Чему радуетесь? - говорю. - И за эту-то землю еле успеваете уплачивать, а как еще нарежут, чем платить будете?
      - Что ж они?
      - Сердятся. Ты, говорят, всегда так разведешь. Панам, говорят, казна теми деньгами заплатит, что с турок возьмет. Ты знаешь ли, говорят, какую бумагу сотский приносил?
      - "Не знаю". - То-то. Бумага-то насчет земли.
      - Да они почем же знают, какую бумагу?
      - Сотский на мельницу заходил, рассказывал, должно быть.
      В тот же день вечером загадал прийти ко мне зачем-то Егоренок, первый богач у нас в деревне: тысяч пять, говорят, у 212 него в кубышке есть. Понятно, что насчет земли и бумаги, что сотский приносил, расспросить хотел. Разговорились.
      - Что ж, говорю, земли поделим, а вот когда твою кубышку делить станем?
      Смеется.
      - Моя кубышка при мне. Это Иван Павлыч пустое на смех поднял. Мало ли что болтают. Разговор всякий идет. Совсем не то.
      - Так как же ты понимаешь?
      - А вот, говорят, все земли будут обложены - это верно. А кто не в состоянии платить, что будет положено, так другой может за себя взять, если ему есть чем заплатить.
      - Понимаю.
      - Верно так. Теперь таких хозяйств, как ваше, много ли? Одно, два в уезде, а у других все земли пустуют. Чем же он подати платить будет? А мужичок заплатит, у мужичков еще много денег есть, вот в Холмянке какие богачи есть, в Хромцове тоже, в Семенишках, да мало ли - почитай, в каждой деревне один, два найдется.
      - Ну, и ты тоже, при случае, земельку возьмешь?
      - И я тоже. Вот так-то из кубышек деньги и повытащим, понемножку, понемножку, все и повытащим, - смеется он.
      Молодого, рябого кобеля прозвали Мухтаром. Все зовут его теперь Мухтаркой, Мухтаром, только один Кирей, пастух, по-старому зовет Соколом.
      Коробочник Михайла принес военные картины, и "Чудесный обед генерала Скобелева под неприятельским огнем", и "Штурм Карса", и "Взятие Плевны". Все картины Михайла знает в подробности и, как прежде объяснял достоинства своих ситцев и платков, так теперь он рассказывает свои картины.
      - Вот это, - объясняет он в застольной собравшимся около него бабам и батракам, - вот это Скобелев - генерал, Плевну взял. Вот сам Скобелев стоит и пальцем показывает солдатам, чтобы скорее бежали ворота в Плевну захватывать. Вон, видишь, ворота, вон солдаты наши бегут. Вот Османа-пашу под руки ведут - ишь скрючился! Вот наши Карс взяли, видишь, наш солдат турецкое знамя схватил? - указывает Михайла на солдата, водружающего на стене крепости знамя с двухглавым орлом.
      - Это русское знамя, а не турецкое, - замечаю я.
      - Нет, турецкое. Видите, на нем орел написан, а на русском крест был бы.
      - Вот Скобелев обедает...
      Сидор привез из города календарь. Иван, Авдотья, Михей, все пришли Гуркин портрет смотреть. У нас давно уже были все карточки и Черняева, и Скобелева, и других, но Гуркиной не было А Гуркинова портрета все ждали с нетерпением, потому что в народе ходит слух, что в действительности никакого Гурки нет, что Гурко 213 - это переодетый Черняев, которому приказано называться Гуркой, потому что Черняева не любят, что как приехал Черняев, так и пошли турок бить. Слух, что Гурко переодетый Черняев, распространили раненые солдаты, отпущенные домой на поправку. Понятно, что раненому солдату верят, как никому.
      Опять Митрофаниха пришла. Еще письмо от Митрофана.
      После обычных поклонов, просьбы о "мир-благословения" и т.д., он пишет: "мы пострадали на войне, приняли голоду и холоду при городе Карсе. Мы на него наступали в ночь с 5-го на 6-е ноября. Так как пошли наступать, нас турок стретил сильным огнем, мы на евто не взирали, шли прямо на огонь ихний, подошли к крепости, лишились своего ротного командира и полковника и убили командира бригадного, ну наши солдаты не унывали и всех турок из крепости выбили штыками. Такая была драка, нашего брата много легло, ну турок наколотили все равно, как в лесу валежнику наваляли; ночь была холодная, раненые очень пострадали больше от холоду". И далее: "еще, милая моя супруга, уведоми меня, как ты находишься с детьми и все ли живы и благополучны; еще припиши мне на