ГЛАВА XLVIII

Продолжающееся болезненное состояние директора зрелищ

Здоровье Ивана Перфильевича не улучшалось, несмотря на лечение такой знаменитости, как лейб-медик Роджерсон. Нога продолжала болеть, и бедный старик с величайшим трудом мог пройти от кровати до откидного кресла на колесах, в котором его вывозили в сад и катали в тени берез и в цветнике. Переехать к себе на дачу, на остров, Иван Перфильевич не желал. Усиленные кровопускания, отвратительные микстуры в огромных дозах, промывание совершенно ослабили старого директора, от природы наделенного весьма крепким организмом.

Во время болезни государыня почти ежедневно осведомлялась о состоянии своего «Перфильевича» и несколько раз удостоила его милостивыми письмами. Это в высшей степени утешало старика в его мучениях, обнадеживая по выздоровлении на возвращение милости царицы и права личного ей доклада, как бы отнятого временно. Делами театральными и сенатскими Иван Перфильевич занимался теперь даже больше, чем раньше, будучи здоровым, так как стремился заполнить вынужденное затворничество и досуг длинных летних дней. Кроме визирования бумаг, Иван Перфильевич читал нравственные сочинения и более чем когда-либо проникался презрением к суете земной.

Именно с золотообрезным томиком благочестивых размышлений госпожи Гюйон застал князь Кориат его превосходительство в саду, в прозрачной тени крытой аллеи, составленной из зеленых шпалер цветущих кустарников и вьющихся растений.

Облеченное в шлафрок коротенькое и жирное тело старика помещалось в кресле. Забинтованная нога покоилась на особой скамеечке. Большая голова Ивана Перфильевича была по-женски повязана красным шелковым платком, так что кончики связаны были узелком на лбу. Лицо его, с заметным нездоровым оттенком, бледно-желтое, выражало глубокое уныние.

Завидев секретаря, Елагин закивал ему.

– Ах, милый князь! – сказал он, когда тот приблизился. – Я жестоко страдаю. Сейчас приступ костной ломоты такой мучительный был! Прямо хоть криком кричи. Послал за тобой. Тем временем вдруг боль отступила, и теперь только ноет в ноге и тянет в пальцах.

– Неужели новое втирание, рекомендованное Род-жерсоном, не помогло вашему превосходительству? – с глубоким участием искренне осведомился молодой тамплиер вместе со старым преданным камердинером, который махал над головою больного свежей ветвью березки, навевая прохладу и отгоняя докучливых мошек, жаливших бедного наместного мастера.

– Какое! – безнадежно махнув исхудалой рукой, сказал Иван Перфильевич. – Ни малейшего облегчения, даже хуже. Вся их профанская медицина ничуть не помогает. Вспомни Мольера, как у него в интермедиях… «Перекровопустить, перепромыть, переклистировать…» Вот по этой системе меня и лечат, – с глубоким вздохом сказал старик. Он задумался, бесцветными глазами вглядываясь в зеленую стену шпалеры, как будто читал на ней безнадежное будущее. – Лечат – и залечат!

Иван Перфильевич поник головой.

Князь Кориат, до глубины души взволнованный, не знал, что сказать и как утешить его.

– Воистину залечат, батюшка, ваше превосходительство! – дрожащим голосом, со слезами на глазах осмелился заговорить камердинер. – Им только в руки попади – живым редко выпускают. Не послушали моего глупого холопского рассуждения, чтобы к себе этих докторов не допускать.

– Истинно глупое рассуждение, – отозвался Иван Перфильевич. – Государыня изволит прислать своего лейб-медика, так могу ли его не принять? Ты, хрыч, совсем из ума выжил!

– Ну, и приняли бы честь честью, а лечиться все бы не давались. Можно ли уследить, принимаете вы микстуры ихние или в отходное место льете? Или опять мази эти, слабительные – кто заставлял принимать? Эх, батюшка, ваше превосходительство, пока не поздно, отмените вы все это лечение и позовите Ерофеича. Он вас в баньке выпарит, настойку натрет и внутрь даст испить с нашептом и молитвою – посмотрите, как живо на ножки встанете!

– Любит меня, старый хрыч! – сказал Елагин. – Но только не к Ерофеичу надо обратиться – к Калиостро.

ГЛАВА XLIX

Обеты тамплиера

По поручению Ивана Перфильевича молодой секретарь отправился искать графа Калиостро в Итальянских, где тот проживал под именем полковника Гвальдо. Сердце тамплиера громко застучало в груди, когда он приблизился к дому, где, как предполагал, живет таинственное прекрасное и несчастное существо, которым полно было его воображение. Но в Итальянских сказали, что граф Калиостро с супругой находится на даче князя Григория Александровича Потемкина в Озерках, куда приглашен для лечения младенца племянницы вельможи Варвары Васильевны.

Эти сведения сообщил князю Кориату сам хозяин дома – придворный костюмер синьор Горгонзолло. Он был хорошо осведомлен, что проживавший в скромной квартире на третьем этаже под именем Фридриха Гвальдо вольнопрактикующий врач есть не кто иной, как знаменитый, прославленный во всей Европе граф Калиостро. Между прочим, распространяясь о прекрасной его супруге, хозяин утверждал, что она в скором времени выступит на сцене и, конечно, не уступит певицам «Эрмитажа», знаменитым Габриэлли и Давии. Эти подробности вместе с сообщением многих обстоятельств частной жизни четы Калиостро произвели неприятное впечатление на молодого мечтателя. Вдруг фантастический, таинственный образ померк в его воображении. Явилась обыденная действительность, и сладостные видения исчезли и показались бредом и сумасшествием. Обыкновенная чета странствующих итальянских авантюристов предстала пред ним. С глубоким унынием слушал он трескучую речь почтенного Горгонзолло, обонял кухонные и иные запахи глубокого двора итальянского дома, пыль и моль летела с развешанных на веревках бутафорских мантий, дружно выколачиваемых камышовыми тростями мускулистых приказчиков, любопытные лица смотрели на него из окон – все, все имело такой пошлый, обыкновенный вид. Золотые сны со всем, что было в них прекрасного и ужасного, улетели.

Когда князь Кориат доложил Ивану Перфильевичу, что маг находится на даче Потемкина, то имел случай убедиться, как много значило имя могущественного вельможи. Елагин проникся еще большим убеждением по отношению к графу Калиостро и сейчас же приступил к составлению послания князю Григорию Александровичу. Уже смотрел он на Калиостро как на лицо, в распоряжении этого вельможи находящееся, описывал свою болезнь, страдания, бессилие профанских медиков и просил отпустить к нему графа хотя на один день. Продиктовав послание секретарю и подписав дрожащей от слабости рукой, Иван Перфильевич сказал:

– Поезжай сейчас, милый князь, в Озерки, передай светлейшему письмо, свидетельствуй всяческое почтение к особе его и выпроси Калиостро хоть на один день!

Я знаю, что только он может меня спасти и на ноги поставить. Поспешай, друг мой. Часы и минуты до возвращения твоего с магом считать буду. Очень устал!

– А что прикажете и в каких выражениях сказать самому графу Калиостро? – осведомился князь Кориат.

– Скажи, что настигнутый гневом Великого Кофта раскаиваюсь в своем недоверии и прошу снисхождения к моей старости! Да, так и скажи! – уныло продолжал Елагин. – Хоть я и статс-секретарь и сенатор, а этот итальянский граф весьма на авантюриста похож, да что будешь делать! Болезнь меня измучила. Кто этот неведомый Великий Кофт, – не знаю. Однако обиняком все же намекни, что в случае успешного лечения я в долгу не останусь.

– Хозяин дома в Итальянских, где стоял граф Калиостро, сейчас мне засвидетельствовал безвозмездность сего врачевателя, – заметил князь Кориат.

– Если он не жаден до золота, как прочие его соотечественники, то, вероятно, к чему-либо иному склонность имеет! – сказал многоопытный старик. – Намекни, что могу у государыни выхлопотать ему российский орден. У него, кажется, кроме масонских и восточных собственной работы, нет никаких.

Получив инструкции, князь Кориат приказал оседлать коня и выехал, сопровождаемый берейтором с запасной лошадью, дабы иметь возможность пересесть на нее в случае какого-нибудь несчастия.

Выбравшись из Петербурга, он поскакал по пустынной шлиссельбургской дороге. Движение развлекло его, и перемена обстановки, свежий ветерок, бьющий в лицо, сельские пейзажи, рощи и луга – все способствовало отрезвлению молодого человека. Исчезли странные образы, так властно покорившие его воображение. Но в то же время земные чувства влекли князя к прекрасной супруге странствующего магика. Уже не полутелесный, неуловимый, мистический символ женственности любил он в ней! Любил живую красавицу, воображал ее такой, какой явилась она на заседании капитула в прозрачных тканях, столь же выдававших, сколь и скрывавших прелесть форм идеального тела. Юный девственник, соблюдавший обеты тамплиерства, князь Кориат не знал женщин. Чем могущественнее было это первое чувство, тем пламеннее желания…

Но опять свойственная неопытным влюбленным переменчивость настроений рисовала тамплиеру ту опасность, которой подвергается его верность обетам. С ужасом сознавал, что уже нарушает их, что давно их нарушил в обаянии чар незнакомки, чужой ему женщины! Да, он желает ее, он жаждет объятий, поцелуев, земной любви этой земной женщины… И кто она? Итальянка, певица, жена или наложница темного некроманта? Рассказы словоохотливого Горгонзолло представились ему… Но в земной прелести обыкновенной женщины жаждал он обладать незнакомкой! Горе! Он нарушил уже обет девства! Еще шаг, и он падет в бездну, а восстанет ли из нее? Верховное служение таинственной, священной цели, к которому его готовили наставники, будет для него уже невозможным.

Сзади послышались крики берейтора:

– Остановитесь, ваше сиятельство, вы не в ту сторону свернули!

Князь опомнился, осадил тяжело дышащего коня и обернулся.

Берейтор кричал и махал рукой, указывая на широкую, обсаженную липами дорогу, которая вела к даче Потемкина.

Белая башня высилась над вершинами парка. Князь был уже раз в Озерках и узнал местность.

ГЛАВА L

Отъезжающие

Проехав между двумя каменными павильонами, которыми заканчивалась аллея, через распахнутые узорные чугунные ворота с вензелями Потемкина, князь Кориат на взмыленном, загнанном коне въехал на огромный двор перед задним фасадом дачи Григория Александровича. Тут заметил множество суетящихся слуг, поданные к крыльцу кареты и, видимо, ожидающих выхода господ дворецкого, кучеров, форейторов, скороходов и прочую челядь.

Подъехав к крыльцу, он спросил у дворецкого, можно ли видеть светлейшего.

– А по какому делу изволили прибыть? – вежливо спросил дворецкий.

– Я секретарь его превосходительства Ивана Перфильевича Елагина и прислан от него с письмом к светлейшему, – отвечал Кориат.

– Конечно, если от такой особы, мы обязаны доложить немедленно. Но его светлость сейчас в большом беспокойстве. Сами изволите видеть, экипажи уже поданы, – объяснял дворецкий, между тем как гайдуки держали коня и стремя посланцу, сошедшему на землю.

– Что же, князь куда-то уезжает?

– Никак нет.

– Для кого же подали экипажи?

– Собственно для графа Калиостро с супругой.

– Так граф уезжает?

– Не один. Они для лечения увозят больного младенца княгини Варвары Васильевны в Санкт-Петербург.

– Увозят младенца? – удивился князь Кориат. – Разве в Озерках лечить его нельзя?

– Не могу доложить в точности. Но только младенец с ними едет. А посему ее сиятельство княгиня Варвара Васильевна очень огорчены. Обмороки и плачут. Собственно, поэтому сейчас тревожить его светлость было бы неудобно.

– Так как я прибыл для того, чтобы пригласить к его – превосходительству Ивану Перфильевичу господина Калиостро, – сказал секретарь, – то отъезд его в Петербург кстати.

– Ах, они уже в кареты садиться идут! – заглянув в вестибюль, всполошился дворецкий. – Идут! – крикнул он слугам у экипажей.

Все пришло в движение, готовясь подавать кареты.

На лестнице послышались шаги. Две нянюшки вынесли больное дитя, покоившееся на подушках. Болезненное личико бедного малютки чуть мелькало сквозь прикрывавшую его кисею. По знаку дворецкого подали карету, куда с помощью слуг и уселись с ребенком нянюшки. Но они его должны были только привезти в Петербург и оставить там в отведенном магику доме, что их очень огорчало. Искренние слезы навертывались на глаза женщин.

Вздохи и приглушенные рыдания возвестили о появлении огорченной матери. Княгиню Варвару Васильевну под руки вели с одной стороны супруг, князь Сергей Федорович, а с другой – сам Потемкин. Улыбочка вся, казалось, исходила слезами. Горе ее было безмерно, но в слезах и горе она была столь же пленительна, как и улыбающаяся. Шедшая за ней госпожа Ковалинская старалась словами утешения и надежды пробудить бодрость в сердце княгини. Шествие заключали полковник Бауер и домашний врач. Оба они должны были сопровождать ребенка и магика до Петербурга, чтобы затем подробно сообщить о благополучном завершении пути.

Когда княгиня вышла на крыльцо и увидела, что ребенок уже в карете, рыдания стеснили ее дыхание, она совершенно ослабела. Муж и Потемкин поддерживали ее. Молодая женщина издали крестила сына и карету бледными перстами. Все были потрясены горем матери, лица слуг выражали сочувствие. Между тем ни Калиостро, ни супруги его еще не было. Светлейший нахмурился, не привыкший кого-либо или чего-либо ждать хоть минуту.

– Бауер, поторопи! – угрюмо приказал он адъютанту, который бросился исполнять распоряжение.

Тут взгляд Потемкина остановился на стоявшем в стороне князе Кориате. Он узнал секретаря Елагина и приветливо кивнул ему. Князь ответил учтивым поклоном и, приблизившись к светлейшему, подал письмо директора над зрелищами. Так как в это время были принесены кресла, ослабевшая княгиня села, Потемкин смог оставить ее руку. Он вскрыл конверт и пробежал дрожащие строки больного Елагина.

– Ну, кажется, весь свет хочет лечиться у Калиостро! – сказал Григорий Александрович. – Но я не знал, что здоровье Ивана Перфильевича так пошатнулось.

– Его превосходительство подвергались лечению доктора Роджерсона, – отвечал Кориат. – Но пользы нц малейшей. Нога в еще худшем состоянии. Вот и решили обратиться к графу.

– Ах, сей святой муж спасет бедного Ивана Перфильевича! Спасет! Спасет! Спасет! – убежденно воскликнула госпожа Ковалинская.

– Только уже проси Калиостро сам, любезный князь, – сказал Потемкин. – Он не в моем распоряжении. Сам дожидаюсь выхода его на крыльцо. Вот он какая ныне персона!

– Нет, не может быть человека более кроткого, более смиренного! – вступилась госпожа Ковалинская за обожаемого наставника.

– Идут-с! – доложил дворецкий. – Граф с супругой-с!

В самом деле, из вестибюля вышел Калиостро. Весь в черном, он поддерживал под руку какую-то закутанную непроницаемым черным газовым покрывалом фигуру. Под другую руку ее вел полковник Бауер. Маленький Эммануил следовал за ними.

Было очевидно, что закутанная фигура – супруга магика.

Когда дворецкий известил о появлении Калиостро, сердце в груди молодого тамплиера забилось. Все чувства его загорелись желанием насладиться видом прекрасной женщины, поработившей девственного мечтателя своими прелестями. На мгновение он позабыл обо всем. Дневной свет внезапно померк в его глазах, так сильно взыграла кровь юноши, и вслед за тем чудесная вспышка света озарила все предметы. Лишь в это мгновение понял он могущество любви, от влияния которой столь долго охраняли его обеты храмовничества. Он напряженно вглядывался в сумрачную глубину вестибюля. И велико было его разочарование, когда вместо ожидаемой красавицы он увидел закутанную фигуру. Такое появление маркизы Тиферет удивило всех. Она двигалась странной, шатающейся походкой, и все складки ее одежды свидетельствовали не о молодой, стройной и сильной женщине, но о каком-то сгорбленном, дрожащем существе. Когда же вдруг под темным газом послышался глухой кашель, то у всех появилось убеждение, что граф ведет какую-то древнюю старуху, а не ту волоокую мощную итальянку, какой явилась в усадьбу Потемкина маркиза.

Это, конечно, сильнее всего потрясло влюбленного. Его ожидания были внезапно обмануты. Но когда сгорбленное существо дряхло закашляло, невообразимый ужас объял тамплиера. Вдруг перед ним возникло видение таинственной египтянки, и то, что он увидел тогда, дерзновенно подняв покрывало… Калиостро хлопотливо усадил закутанную супругу в одну из карет.

Маленького Эммануила посадили туда же, и тут же занавески окон опустились. Оставалось только разместиться в третьем экипаже самому графу и сопровождавшим его полковнику Бауеру и домашнему лекарю.

Тут только князь Кориат опомнился и, подойдя к магику, передал ему просьбу Ивана Перфильевича посетить его в Петербурге.

– Я бы непременно навестил этого почтеннейшего мужа даже и без особого приглашения, по приезде в Петербург, – отвечал граф. – Состояние его мне известно. Но так как вы присланы от его превосходительства, то не угодно ли будет вам сесть с нами в карету. Она, кажется, весьма вместительная, даже шестиместная.

Князь Кориат ответил, что с ним запасная верховая лошадь, и он предпочитает ехать верхом, чем в душной карете.

По-видимому, отказ был неприятен Калиостро.

– Как хотите, – сказал он. – В дороге беседа наша многого бы коснулась. Я настоял, чтобы больного младенца повезти не водою, а сушей. Имею на это особенную причину. Но ехать, конечно, придется осторожно, чтобы не растревожить дитя. Так шагом всю дорогу будем подвигаться. Вам лучше впереди ехать!

Говоря это, магик устремил бегающий подозрительный взгляд на юношу и опять вознес глаза к небу.

– Нет, я поеду с вами, – возразил князь, – потому что слишком гнал коня, направляясь в Озерки. Может быть, на половине дороги перегоню вас, чтобы скорее прибыть в столицу и объявить Ивану Перфильевичу о вашем приезде.

Магик повернулся и поднялся на крыльцо проститься с хозяевами.

В мыслях князя Кориата мелькнуло, что граф хотел бы в пути иметь его постоянно под своим надзором и что это связано со странным появлением его супруги, как бы спрятанной им в карету…

«Калиостро боится, чтобы я в пути не имел случая побеседовать с его женой!» – подумал секретарь. Более чем когда-либо итальянец был ненавистен ему всеми своими ухватками, всем обликом и лицемерными, как ему казалось, речами.

ГЛАВА LI

Окно кареты

Князь Кориат тоже откланялся, причем Потемкин и Голицын просили выразить глубокое их сочувствие Ивану Перфильевичу и передать пожелания успешного лечения и скорейшего выздоровления директору зрелищ.

Затем юноша велел берейтору подать запасного жеребца. Но когда уже взялся за луку и поставил ногу в стремя, то почувствовал, что кто-то пристально наблюдает за ним. Обернувшись, он увидел, что магик медлит на подножке кареты и через плечо пронзительным взглядом смотрит на него. Взоры их на мгновение встретились. Какая-то искра пробежала между ними. Калиостро отвернулся и вошел в карету с гербом Потемкина на дверце, которую шумно захлопнул за ним лакей. И Кориат вскочил в седло.

Поезд двинулся со двора: впереди ехала карета с нянюшками и больным княжичем. Кроме форейтора на передних парах четверика, скороходы князя Потемкина вели под уздцы коней, дабы предупредить малейший толчок или неровный шаг ретивых четвероногих. На запятках кареты висели два богатырского сложения гусара. При малейшей неровности или склоне дороги они обязаны были соскочить и могучим усилием плеча поддержать клонящийся кузов экипажа.

Далее ехала со спущенными занавесками в окнах карета с супругой Калиостро. Потом – с ним самим и двумя его спутниками.

Князь Кориат ехал, поотстав от экипажа Калиостро. Было уже около четырех часов пополудни. В столицу при столь медленном движении должны были прибыть уже поздно вечером. Но это время было избрано по указанию Калиостро.

Сопровождая медленно движущийся поезд, молодой человек имел достаточно времени предаться мечтам, предчувствиям и подозрениям. Кажется, никогда еще сердце молодого тамплиера не терзали столь противоречивые страсти. Ненависть к гнусному шарлатану, столь же успешно, сколь и нагло обманывавшему весь свет, пленившему и терзавшему прекрасную женщину, соединилась в нем с безумной любовью и жалостью к таинственной красавице. И в то же время мистический ужас леденил его члены, когда думал он о непостижимом соединении в супруге Калиостро прелестнейшего юного существа с древней старухой! Как объяснить эту тайну? Он решил во что бы то ни стало проникнуть в эту загадку, для чего непременно улучить минуту и переговорить с женою Калиостро, уверенный, что именно этого-то и боялся магик.

– Предчувствует! Опасается! – шептал молодой человек, судорожно сжимая в руке уздечку. – А, злодей! Я проникну в твои темные замыслы и разрушу их!

Князь Кориат выжидал удобного случая поравняться с каретой супруги Калиостро так, чтобы тот не мог этого заметить. И случай представился за крутым поворотом между поросшими лесом холмами, где колеса вязли в сыпучем песке, так как экипажи были очень тяжелы. Карета графа сильно отстала, между тем карета с его женой уже скрылась из виду. Тогда юноша пришпорил отдохнувшего жеребца и поравнялся с занавешенным окном, так тревожившим его воображение. Вдруг угол занавески приподнялся, и появилась рука в черной перчатке, сделала какой-то знак и тотчас же спряталась. Князь услышал поспешные шаги. Обернувшись, он увидел Калиостро, который шел пешком. Заметил он что-нибудь? Лицо магика было непроницаемо, и глаза блуждали в небесах. Но поравнявшись с окном, он на ходу сунул голову за занавеску и что-то сказал так тихо, что нельзя было расслышать ни слова. Потом опять вернулся к своему экипажу и сел в него. На князя Кориата он, по-видимому, не обратил никакого внимания. Все это в высшей степени обострило чувства тамплиера. Он ощущал себя опутанным сетью загадочного и непостижимого. Что хотела жена Калиостро сказать таинственным знаком? Ему ли он предназначался? И как из-под темных покрывал своих она могла знать о присутствии сочувствующего, ей юноши? Все тут было загадкой.

Однако он еще настойчивее стал преследовать свою цель.

Между тем время шло незаметно. Уже солнце стало опускаться к горизонту. Легкие летние сумерки окрасили в нежные тона небо и землю. Вдали показался Петербург. Тут пришлось остановиться, чтобы накормить младенца и дать ему немного отдохнуть перед въездом в столицу. Свернули с дороги к опушке сосновой рощи, где по желтым стволам текла разогретая солнцем янтарно-багровая смола. Калиостро осматривал больного княжича. Князь Кориат воспользовался этой минутой, соскочил с коня и подошел прямо к окну кареты, по-прежнему закрытому занавеской. Быстро просунув руку за занавеску, он сделал ответный знак незримой красавице, стараясь выразить им свою готовность прийти на помощь несчастной. Затем поспешно отошел и углубился в рощу. Вдруг тяжелая рука опустилась на его плечо. Он обернулся. За ним стоял Калиостро. Густой ли ковер опавших хвойных иголок сделал неслышными его шаги, но только он возник, как дух.

– Князь, – сказал он мягким кротким голосом. – Князь Кориат!

– Что вам от меня нужно? – нетерпеливо спросил тот.

– Очень немного, очень немного! – тем же мягким, проникновенным голосом ответил магик. – Раскройте вашу руку и покажите мне то, что держите в ней.

– Вы за мной шпионите! Подите прочь! – крикнул князь.

– Кто из нас за кем шпионит, сказать нелегко. Во всяком случае, тот предмет, который вы держите в руке, получен вами от лица, довольно мне близкого. Вот почему я интересуюсь им.

– Если это лицо нечто доверило мне, то могу ли обмануть его доверие? – сказал юноша, имея в виду таинственный знак, данный из кареты супругой Калиостро.

– Я; кажется, имею больше права на это лицо, нежели вы.

– Человеческая личность свободна. По крайней мере я не признаю никаких прав одного человека над другим, ему подобным!

– Это – великая истина. Но послушайте лучше меня, молодой рыцарь, и отдайте мне то, что вам передали! Клянусь Соломоновой печатью, это будет лучше для вас!

– Убирайтесь! У меня ничего нет. Я не хочу с вами разговаривать. Вы не внушаете мне никакого доверия! – прижимая сжатую в кулак левую руку к сердцу, а правую кладя на рукоять шпаги, сказал тамплиер.

– Юная неопытность говорит вашими устами. Но вы делаете большую ошибку. Это лицо совсем не то, за кого себя выдает.

– Оставьте меня. Отойдите. У меня ничего нет. Вы шпионили напрасно.

Говоря это, князь Кориат разжал левую руку и показал, что она пуста.

Калиостро покачал головой, чуть улыбаясь уголками рта.

– Рыцарь! Рыцарь! – произнес он укоризненно. – Вы уже прибегаете к темному искусству лжи, притворства и ловкости рук! Я не настаиваю. Если вы сами устремляетесь за темной планетой, влекущей вас, если вы хотите обманываться – обманывайтесь. Но приключение, в которое вас вовлекли любопытство и чувственная страсть, кончится для вас горьким разочарованием! Так неопытного путника увлекает мираж пустыни. Так в ночные часы чувства обманывают нас, и гнилой пень мы принимаем за вышедшую к нам на ночное свидание красавицу. Храните сокровище, приобретенное вами, храните, юный рыцарь! Я больше мешать не буду.

И, посмеиваясь, граф отошел к экипажам.

Очевидно, он был твердо убежден, что из окна кареты от его жены князь Кориат кое-что получил, быть может, записку, призывающую его на помощь. И хотя ничего подобного не было, самые подозрения Калиостро и попытка овладеть будто бы полученным храмовником талисманом в глазах последнего были достаточным доказательством его преступности, боязни, что обнаружится тайна, окружающая прекрасную несчастливицу.

Выйдя вслед за графом из сосновой рощи, секретарь тотчас же вскочил на коня и помчался в Петербург.

Берейтору он крикнул, чтобы тот следовал за экипажами.

Ему хотелось остаться наедине со своими чувствами и мыслями.

Он мчался, и стонущий призрак сопровождал его и молил о помощи. Страдающая женская душа гналась за ним.

Юноша шпорил коня и стремился вперед. И только в предместье столицы пришел в себя и сдержал коня.

ГЛАВА LII

Умеренность

Князь Кориат въехал во двор дома Елагина, бросил повод выбежавшему слуге и направился к бедному больному старику, чтобы доложить о своей поездке на дачу Потемкина.

Но против ожидания, он нашел Ивана Перфильевичг не на одре болезни, а в столовой за уставленными яствами, бутылками, графинами, паштетами, вазами с фруктами столом. Правда, забинтованная нога его все еще покоилась на табурете, но старик ел, прихлебывал, чмокая и пригубливая из кубка, глаза его сияли жизнью, весельем, надеждой, щеки и нос заливал приятный румянец. Секретарь даже несколько оторопел от этого неожиданного зрелища.

– Не ожидал? – хитро прищурив глаза, сказал старик. – Благодарение Великому Кофту и посланнику его, графу Калиостро! Я здоров или почти здоров! Видишь сам – и пью и ем с волчьим аппетитом.

– От всего сердца поздравляю ваше превосходительство! – воскликнул искренне обрадованный тамплиер. – Но когда же почувствовали облегчение?

– Вскоре после твоего отъезда, милый друг! Я все тебе расскажу подробно. А ты мне. Хотя я наперед все знаю. Калиостро сюда едет, не правда ли? – хитро блестя глазами, говорил исцеленный старик.

– Он, вероятно, уже у заставы, – отвечал удивленный секретарь. – Но как это стало известно вашему превосходительству?

– Расскажу сейчас. Садись, кушай и пей. Ты, верно, с дороги проголодался.

Юноша не заставил себя просить дважды. При виде обильных снедей и напитков он почувствовал голод и жажду, какую может испытать только остававшийся целый день почти без пищи, предаваясь мечтам и вздохам, двадцатилетний влюбленный. Князь Кориат занял место напротив Елагина. Лакей бесшумно стал за его креслом, незаметно, но настойчиво подсовывая к нему в нужный момент блюда, бутылки, вазы и графины, и некоторое время в столовой слышна была только работа челюстей, и кто шел первым в этом соревновании, юноша или старик, было бы трудно решить.

Утолив первый голод, они начали беседовать.

– Итак, – блестя глазами от удовольствия, вызванного хорошей едой после долгого, утончившего его вкус поста, сказал Иван Перфильевич, – итак, граф Калиостро возвращается в Петербург.

– И не один, – сказал князь Кориат.

– Ну, конечно, с прекрасной супругой, – улыбаясь, возразил Елагин. – Мы ее тогда в убежище мертвых искали, помнишь? Когда еще великий маг показал над ней в капитуле свою власть умертвлять и оживлять! Но такую красавицу царство теней удержать не могло и возвратило ее для украшения сей юдоли плачевной! Да, женщина – это роза в долине Иосафатовой! Хотя я не знаю, растут ли розы в этой долине?

Из тона речей почтенного наместного мастера восьмой провинции было ясно, что вместе с выздоровлением к нему возвращалась и несколько аттически циничная насмешливость, не щадившая самого виновника, как он признал, и болезни, и выздоровления.

При упоминании о супруге Калиостро секретарь смутился.

– Я не видел графиню, потому что она вышла закутанная в непроницаемые флеры и тут же села в карету, – сказал он. – Дело в том, что графа я застал в минуту отъезда. Поданы были кареты, и сам Григорий Александрович с племянницей и князем Сергеем Федоровичем Голицыным на крыльце находился.