Граф Феникс

– Давно ли вы в России, граф, осмелюсь спросить? – сказал он.

– И давно и недавно, господин Дмитревский! – отвечал неопределенно граф.

– Вероятно, вы много путешествовали по Европе?

– О, даже сидя в этом кресле, я путешествую, так как земля со всем, что на ней пребывает, неутомимо несется в пространстве к востоку!

– Что касается меня, – не обращая внимания на странную форму ответа, продолжал Дмитревский, – то еще недавно, по поручению его превосходительства Ивана Перфильевича, я посетил Париж и Лондон, чтобы как лично усовершенствоваться в искусстве, так и пригласить нескольких выдающихся артистов и актрис в труппу ее величества. И могу сказать, приобрел дружбу величайшего из актеров нашего времени, Гаррика, в Лондоне! Вам не случалось, граф, будучи в Лондоне, видеть Гаррика в «Лире» или «Макбете»?

Граф в ответ промычал что-то невразумительное.

– Великий художник! Мастер несравненный! И посмотрите, каким почетом пользуется он в своей стране! На ужинах у герцога де Бофора…

– Граф говорил, что он друг герцога, – заметила Габриэлли.

– Вот как?! Дру-у-уг! – протянул Дмитревский. – О чем я говорил? Да, Гаррик! Волшебник! Что бы я дал за одну десятую его гения! Но я рассказывал о том уважении, которым пользуются актеры в Лондоне. Когда вошел сюда, то услышал спор божественной Габриэлли и несравненной Давии, небесные голоса которых пробуждают в каждом воспоминания о потерянном рае! Не достойно ли горького смеха, что в наше время, в просвещенный век Руссо и Вольтера, Фридриха и Екатерины, актер и актриса считаются отверженными существами, а их высокое, благородное искусство – зазорным ремеслом, и церковь отказывается хоронить их в священной земле! Как упорно невежество! Как неискоренимы предрассудки! Но послушайте, прелестные! – продолжал Дмитревский, обращаясь к певицам. – Вы принимаете столь знатного гостя, иностранного графа, в домашнем легком наряде! Я – свой человек, российский комедиант, но граф!..

Неуловимо насмешливая интонация послышалась в этих словах актера.

– Ах, в самом деле, нам пора одеваться и ехать на репетицию! – всполошилась Габриэлли. – Граф нас застал за домашним хозяйством. Он извинит. Грациэлла ушла на рынок. Я мыла полы…

– А, так вот почему дверь на лестницу была распахнута и в прихожей наводнение! – весело вскричал Дмитревский. – Столь высокий посетитель, иностранный граф, друг герцога де Бофора, и вдруг – мочалка и мыльная вода!

– А Давия готовила обед! – со смехом сказала Габриэлли.

– Ах, я совсем забыла о кухне! Там все перекипело, подгорело! – вскричала Давия и кинулась из гостиной.

Вслед за ней вышла и Габриэлли – одеваться.

Граф и Дмитревский остались наедине. Оба некоторое время молчали. Граф все блуждал очами в небесах. Актер теперь рассматривал его совершенно откровенно.

– Шевалье Вальдоне! – наконец сказал он. – А ведь это вы!

– Что же из этого, милейший мой Жан Дмитревский, что же из этого? – равнодушно отвечал таинственный иностранец, и во взгляде его сверкнула дикая злоба. – Пусть я то лицо, которое вы встречали в Лондоне под именем шевалье Вальдоне! Здесь, в Петербурге, я – граф Феникс ди Санта-Кроче и имею на это звание и фамилию надлежащий патент.

– Работы несравненного маэстро Оттавио Никастро?! – презрительно спросил актер.

– Увы, нет! Почтенный Оттавио кончил жизнь на виселице в Венеции! А разве вы пользовались его каллиграфическим искусством, милейший? Патент мой подлинный. В Лондоне я был инкогнито. Вот почему вы и встречали меня там под именем шевалье Вальдоне, – произнес он развязно и с полным спокойствием.

На минуту Дмитревский потерял самообладание.

– Встречал в Лондоне! – вскричал он. – Но припомните, где и при каких обстоятельствах я встречал вас там! Не приказал ли своим слугам герцог де Бофор, которого вы здесь именуете «другом», разоблачив ваши фокусы с тенями и огненными руками, вышвырнуть вас на навозную кучу и там отколотить палками? Не удостоил ли вас Гаррик полновесной оплеухой за кулисами при всей труппе за гнусное сводничество? Не изобличила ли вас собственная жена или особа, которую вы выдавали за свою жену, прелестная, несчастная Лоренца Феличиани? Вспомните, как вы гнили потом в долговой тюрьме, и не я ли сам участвовал в складчине, чтобы выкупить вас оттуда, движимый человеколюбием? Скажите, не было ли всего этого?

– Да, вы меня видели в унижении, в падении, в минуты злые, когда незримые враги и искусители временно низвергли меня в бездну порока, преступления, гибели! Но почему они это сделали? Чтобы отвлечь от великого дела, которому я служу! – напыщенно сказал шевалье Вальдоне, опять возводя очи к небу.

– Я знаю, что вы ловкий, смелый плут! Сам герцог де Бофор долго верил вашим хитростям и благородным речам! Но ведь тогда были собраны сведения о ваших приключениях в столицах Европы, где вы появлялись, неуловимый и изменчивый, как некий Протей, под разными фамилиями. Вы знаете, какие это были сведения!

– Если я оставался, по вашим же словам, неуловимым то, что же полиция могла собрать, кроме сплетен и клеветы моих врагов? Совершенное другими – приписывали мне. Не отрицаю, ужасные искушения преследовали меня, как и всякого, вступающего на путь совершенства, служения человечеству, строительства храма всеобщего блаженства! Черные силы зла, слуги князя мира сего устремляются против рыцаря Соломонова храма, против дерзнувшего потрясти вековечное царство тирании, невежества, фанатизма и предрассудков! В борьбе он иногда слабеет, падает тем ниже, чем выше возносился! Но не судите о нем в унижении его! Вновь восстанет и явится в сиянии славы, силы и мудрости избранник вечности! – Вальдоне встал и весь преобразился, вдохновляясь.

– Не падши – не спасешься, правда, – проговорил по-русски актер, видимо потрясенный, но пытавшийся подавить в себе это впечатление.

– Молодой человек, – проникновенно продолжал Вальдоне, – разве вы не подвержены искушениям? Разве в том же Лондоне я не видел вас среди оргий, за чашей, в объятиях, хотя и прекрасных, но дурных женщин?

– Нет, не забыл. И особенно помню, что вы опаснейший шарлатан и авантюрист! – вспыхнул Дмитревский. – Я жил, как все актеры, и не выдавал себя за провидца, чародея, святого и духовидца, как вы! Теперь вы объявились в Петербурге, проникаете к его превосходительству Ивану Перфильевичу Елагину, очевидно, прислав ему какие-нибудь столь же достоверные рекомендации, как и ваш диплом на графское достоинство. И вас Елагин приглашает сегодня, когда у него будет заседание капитула всех здешних лож! Могу ли я допустить проникновение в святилище темного проходимца! Если вы явитесь сегодня, я изобличу вас при всех, знайте это! – он поднялся и пригрозил Вальдоне рукою.

Глаза последнего засверкали.

– Дерзкий! – грозным шепотом произнес он. – Против кого ты идешь! Я раздавлю тебя, как ничтожного червя! Знай, что дни унижения давно миновали. Пред тобою муж, облеченный высшей властью, возведенный в совершеннейшие степени могущества, посвященный в тайну тайн и откровения откровений! Тайно послали меня на изнывающий во мраке невежества и порабощения Север совершить великое дело!

– Кто же вы? И где доказательства ваших полномочий? – спросил, содрогнувшись, засомневавшийся актер.

– Непреложные доказательства моей верховной миссии будут представлены на заседании капитула. Кто я – сегодня же узнают. И не узнают. Вот знак, который убедит тебя, что ты, удостоенный звания избранного шотландского мастера, так низко стоишь по отношению ко мне и должен безоговорочно повиноваться.

Говоря так, граф протянул руку и совершил перед трепещущим молодым человеком таинственное знамение. Дмитревский схватил его руку и поцеловал..

ГЛАВА VII

В капитуле

Возле Царицына луга, в особняке, укрывшемся средь небольших строений и старых лип уютного сада, в продолговатом сводчатом зале с плотно занавешенными окнами происходило торжественное собрание капитула избранных шотландских мастеров.

После обычных вопросов: который час, бдительна ли стража и хорошо ли «укрыто» святилище для безопасной работы – великий наместный мастер восьмой провинции (которой числилась во всемирном ордене Россия) Иван Перфильевич Елагин, с зеленой лентой через плечо с подвешенными к ней золотыми циркулем и треугольником, поднялся с председательского кресла, взял молоток и, ударив по алтарю шесть раз подряд и три погодя, открыл ложу капитула.

Кресло Елагина, изображавшее Соломонов трон, находилось в восточной части зала на возвышении со ступенями и балюстрадой. Рядом стояло другое кресло, поменьше. В нем сидел с фиолетовой лентой через плечо великий мастер ложи Астреи князь Иван Сергеевич Гагарин.

На маленьком столике перед ними, покрытом ковром, лежали человеческий череп, книга Премудрости Соломона и стоял подсвечник с тремя зажженными восковыми свечами, слабо освещавшими высокое помещение. Ниже, за помостом, посредине зала на полу был начертан мелом большой квадрат и в нем разнообразные символические фигуры: пламенеющая звезда, колонны, орудия каменщиков, черепа и кости и т. п.

То был символический ковер капитула. Посреди чертежа стоял гроб на ножках, накрытый черным покровом с вышитыми на нем слезами, Адамовой головой и ветвью акации. Вокруг гроба и по краям чертежа были расставлены девять высоких шандалов с горевшими в них толстыми сальными свечами.

Вдоль стены в круглых креслах сидели члены капитула. Надзиратели со шпагами стояли за ними. У входных, плотно занавешенных дверей стояли церемониймейстер с жезлом и страж врат с мечом. Так как зал освещался немногочисленными свечами, стоявшими на полу, большая часть его была погружена во мрак, а лица братьев-масонов, подсвеченные снизу, приобретали особое, таинственное и странное выражение.

Мрачность обстановки усиливали черные плащи и шляпы мастеров, их неподвижность и величественная осанка. Все они были при шпагах, в передниках и лентах разных цветов, с золотыми знаками на нагрудных цепях, с молотками в руках, в белых перчатках с широкими раструбами. Здесь были первейшие вельможи Екатерины: граф Александр Сергеевич Строганов, князь Александр Иванович Мещерский, великий мастер ложи «Эрато», князь Александр Борисович Куракин, князь Сергей Федорович Голицын – супруг племянницы светлейшего Варвары Васильевны, прозванной дядей «Улыбочкой».

За особым столиком со стороны возвышения сидели провинциальный великий секретарь, поэт Василий Майков, и секретарь шотландского капитула и личный Елагина – князь Юрий Михайлович Кориат.

Должность надзирателей выполняли Александр Андреевич Ржевский и Иван Афанасьевич Дмитревский; церемониймейстера и стража – два немца, курляндские бароны фон Менар и фон Саломон. После открытия ложи некоторое время сохранялось общее молчание. Присутствующие стояли, мысленно обращаясь к Великому Архитектору Вселенной.

Затем, когда все сели, председатель заговорил: – Вы не менее моего осведомлены о сумятице в здешних ложах, произведенной новоизмышленными учениями и системами. Это привело нас к нищете, и ложи, учреждая работы по разным системам, пришли в полное расстройство, подобное вавилонскому столпотворению. Вкрались ложные братья, начались споры, озлобленность и всеобщая неприязнь друг к другу. Священные начала равенства и любви стали забываться. Брат идет на брата.

В этих обстоятельствах я собрал капитул, чтобы обсудить, как снова объединить ложи и привести их к согласию, имея в виду, что без верного направления работать невозможно.

И теперь, братья, прошу каждого высказать свое мнение, как нам в этом лабиринте Ариаднину нить обрести.

Великий наместный мастер наклонился и умолк.

– Еще не время ордену показать себя во всем величии, но оно недалеко, – заговорил князь Гагарин. – Положение изменится, ибо сказано в Писании: «Я хочу прийти к тебе, но дух страны противодействует мне». Так теперь противодействует дьявол всем розенкрейцерам в России, чтобы в царстве тьмы удержать тьму!

– Полагаю, что пришествий было к нам достаточно, – возразил Елагин. – Вот и сегодня я жду визитера.

– Визитера! Кто такой? Откуда? – послышались голоса.

– Сие лицо уже третий месяц в столице пребывает инкогнито под именем Фридриха Гвальдо, полковника испанской службы, занимающегося вольным врачеванием.

– Фридрих Гвальдо! Но я о нем слышал, – сказал князь Голицын. – Сегодня светлейший даже посылал за ним камердинера на предмет осмотра нашего больного малютки, но тот нагло отказался приехать.

– Достопочтеннейший брат, это можете сегодня выяснить. Он прислал ко мне письма от весьма значительных особ, а именно: от герцога де Бофора из Лондона, от герцога Шартрского из Парижа и от принца Гессен-Кассельского и пребывающего при нем на покое знаменитого графа де Сен-Жермена!

– О! – послышались удивленные возгласы.

– Во всех этих письмах, – продолжал Елагин, – неизвестное лицо рекомендуется как облеченное высшими полномочиями и присылаемое в Россию собственно с тем, чтобы инспектировать наши работы, сообщить чертежи на текущее десятилетие, открыть некие высокие тайны и наставить нас, бедных, в совершенстве. Что мы получим, что увидим и услышим – скоро узнаем. Но я счел за благо начать заседание капитула за час до прибытия визитера, дабы мы могли сговориться. Прискорбно будет, ежели наша сумятица глазам незнакомца откроется! Просил бы вас, достопочтенные братья, решить, какой системой нам ограничиться?

– Я полагаю, – сказал граф Строганов, – что особенно важно нам открыть у себя алхимические градусы и приступить к высшим работам по изготовлению хаос-ского минерального электрума, а также познание минеральной силы природы, совершенное познание земно-философского солнца, изготовление партекуляр-камней и познание великого универсала.

– Ах, граф, алхимическое испытание сил природы есть внешняя наука, – возразил князь Мещерский. – Надо совершенствоваться во внутреннем тайноведении и тайнодействии. А для этого всячески стараться объяснить иероглифы и знаки, начертанные на девяти дугах около святого гроба!

– Но в наших таинствах, князь, мы уже не меньше, а больше имеем, – сказал Куракин. – Адам из первого совершенства своего, или образа и подобия Божьего, пал тремя ступенями из духовного человека в грубо плотского. В мастерской степени посвящаемый повергается в гроб тремя ударами, а восстает посредством пяти мастерских пунктов!

– Братья, прошу внимания! – произнес Гагарин. – Самодовольство всякого от совершенства отдаляет. Что мы делаем, кроме столовых лож, где поем песни и служим Бахусу? В чем работы наши? Где дела? Ничего я не вижу. Между тем в Германии и впрямь появились адепты светозарной истины. Приступим же! Призовем сих мужей! Откроем эти таинственные кладези!

– Из этих кладезей пока лишь смрадные пары I я туманы исходили! – запальчиво возразил Елагин. – Не вижу, чего нам недостает! Минуло тридцать пять лет, как I я в английской ложе принят в так называемые вольные каменщики. Сколько книг об ордене за это время внимательно изучил и многие царственные науки! И что же? Слышу теперь, что я ленивый раб, а не пастырь, и ничего не имею! Горько мне и обидно!

– Да не о вас речь, а вообще! – с досадой отвечал князь Гагарин. – Кроме произнесения темных речей, ничем мы не заняты. Где плоды трудов наших? Потому я сказал, что надо нам обратиться туда, где свет сияет!

– Я, держащий в деснице моей молоток, дающий мне как великому провинциальному мастеру власть…

– Но власть вашего превосходительства не простирается настолько, чтобы нам глаза завязать и погрузить в полную тьму! – крикнул Гагарин.

– Братья! Достолюбезнейшие братья! – простирая руки к спорящим, возопил Куракин. – За тем ли мы собрались! Сейчас прибудет визитер, а мы в смятении!..

– Я, великий наместный мастер, оскорблен князем в святилище, когда держал в руке молоток! – вскричал Елагин.

– Я ваше превосходительство оскорблять не желал, признаю ваше звание, но и сам великий мастер, а не мальчик, чтобы меня на помочах водить!

– Достолюбезные братья! Ваше превосходительство! Князь! – вопил Куракин. – Успокойтесь.

Елагин и Гагарин умолкли и, отдуваясь, сели в свои кресла.

– Но мы совсем в потемках, – заметил Ржевский.

В самом деле, в зале стало совсем темно. Во время спора никто не следил за сальными свечами, стоявшими на полу. Они нагорели и еле светились под шапками нагара.

Достав щипцы, Ржевский стал снимать его со свечей. Просветлело.

Вдруг три сильных удара потрясли входную дверь.

– Визитер! – прошел шепот между членами капитула. Они приняли торжественную осанку, изобразила глубокомыслие и величественно застыли.

Визитер, присланный от верховных руководителей ордена из Европы, интересовал их чрезвычайно.

ГЛАВА VIII

Визитер

Церемониймейстер с тростью вышел из ложи в соседний зал, называемый «chambre des pas-perdus»[3]. Страж врат затворил за ним дверь и стал возле нее с мечом в руках.

Церемониймейстер нашел в «chambre des pas-perdus» человека, одетого пышно и странно. Шляпа его была украшена перьями. Вишневая бархатная мантия расшита фиолетовыми иероглифами. Под ней на груди покоилась великолепная цепь, по-видимому, золотая, с таинственным зеркалом посередине и звеньями египетских жуков-скарабеев из блестящих камней. На переднике гостя было изображение сфинкса. Мистические перстни украшали пальцы поверх перчаток. Широкое, пышное жабо теснило его жирную, короткую шею. На бедре висел меч с крестообразной рукоятью. Визитер был не один. В кресле сидела дама, укутанная с головы до ног покрывалом, но из-под прозрачной ткани можно было видеть ее прелестное лицо, грудь, шею и весь стан. На головке красавицы надет был венок из роз. Античный хитон открывал руки и шею и струящимися складками столь же скрывал, сколь и выдавал совершенство ее фигуры.

Приняв от гостя знаки и тайное слово, церемониймейстер с недоумением и в то же время с естественным восхищением вопросительно посмотрел на даму.

– Я, граф Калиостро, посланник Великого Кофта, гроссмейстера египетского масонства Иераконполя, пирамиды Хеопса, Мемфиса и всего Востока! – с грубым южным французским произношением сказал визитер. – Особа, прибывшая со мною, – моя жена, урожденная графиня Серафима ди Санта-Кроче. По статутам египетского масонства братья и сестры одинаково возводятся во все степени и допускаются к работам в ложах, ибо истинное масонство еще в раю открылось прародителям Адаму и Еве у древа познания, от коего и отведала Ева. Впрочем, этих свидетельств будет достаточно.

– Граф Калиостро?! – переспросил изумленный церемониймейстер. – Возможно ли?! Вы – знаменитый граф Калиостро?!

– Я тот, кто я есть, – с улыбкой отвечал Калиостро. – Молва любопытной, но бессмысленной толпы создает знаменитость. Мудрый этим пренебрегает.

– Но вы в Петербурге уже третий месяц!

– Я проживал здесь инкогнито, под именем врача Гвальдо, занимаясь исцелением страдальцев. Но поспешите возвестить капитулу о нашем прибытии, брат-церемониймейстер!

– Я не замедлю. Но должен предупредить, что по статутам капитула женщины в ложу не допускаются!

– Передайте вашему наместному мастеру эту записку. Будет достаточно.

Говоря так, Калиостро приложил к документам еще маленькое письмецо, сложенное треугольником.

Церемониймейстер поклонился и постучал трижды в двери ложи, два раза подряд и третий, повременив, слабее.

Стоявший за дверями великий страж отвечал ему тоже тремя ударами.

Церемониймейстер вновь постучал три раза.

После совершившегося в зале специального обряда он предстал перед мастером.

– Брат, кого нашли вы в Зале утерянных шагов? – последовал вопрос.

– Посланника Великого Кофта, гроссмейстера египетского масонства Гиераконполя, пирамиды Хеопса, Мемфиса и всего Востока, брата Калиостро, и супругу его, сестру Серафиму, урожденную графиню ди Санта-Кроче, того же священного ордена Великую матерь, в подтверждение чего вручены мне его патенты, сертификаты, грамоты и некое послание.

Говоря это, церемониймейстер положил бумаги на алтарь перед креслом великого мастера.

– Калиостро! – пронесся изумленный шепот. Елагин поспешно взял документы и треугольную записку. Внимательно ознакомившись с ними, он обратился к присутствующим:

– Почтенные братья, могу удостоверить правильность представленных документов и прошу вашего согласия на допущение в ложу вышеозначенных лиц.

Между братьями шепотом начались переговоры и споры. Всех смущало, что граф Калиостро пожаловал не один, а с супругой, между тем как в ложу капитула женщины до сих пор не допускались. Однако обошедшее всех треугольное письмецо, переданное братьям капитула наместным мастером, рассеяло их сомнения. К этому прибавилось и естественное любопытство увидеть необыкновенную красавицу. Церемониймейстер шепнул каждому о наружности графини Серафимы.

Придя к единодушному решению, члены капитула выразили свое согласие, одновременно ударив один раз молотком. Ржевский вновь поспешно снял нагар со свечей.

Для сопровождения в ложу почетных гостей великий мастер назначил двух ассистентов. Выбор его остановился на Мещерском и Голицыне. Вместе с братом-церемониймейстером они вышли из ложи. Опять начались перестукивания. Наконец через приоткрытую дверь страж спросил: «Кто там?»

– Это брат Калиостро и сестра Серафима, которые желают ознакомиться с нашей работой! – послышался ответ.

Дверь закрыли. Немного посидели в молчании.

Великий мастер поднял молоток и ударил – страж распахнул двери. Великий мастер ударил еще один раз. Братья капитула поднялись, обнажили шпаги и скрестили их, образуя так называемый «стальной свод».

Появилась процессия. Впереди шел церемониймейстер, сзади – ассистенты со скрещенными в форме косого креста шпагами. Войдя, церемониймейстер стал в стороне, опираясь на далеко отставленную трость. Ассистенты расположились вдоль ковра, держа шпаги вертикально.

Великий наместный мастер сошел с помоста и стал в восточной части ковра.

Гости вступили под скрещенные шпаги на ковер, последовательно становясь на определенные его фигуры шагом посвященных. Калиостро шествовал, отчетливо отбивая шаг, почти прыгая. Казалось, он пребывал в состоянии экстаза или сомнамбулизма. Отливавшее синевой лицо его было неподвижно, обращенное вверх, а глаза блуждали и закатывались, открывая сверкающие белки. Но взоры всех невольно устремлялись на его безмолвную спутницу, пленительную каменщицу. Ее туника из очень тонкой ткани то отливала чудной белизной, то принимала шафранный оттенок, то рдела ярким пурпуром розы. Она приподняла края одежды обнаженными до плеч прелестными руками, охваченными золотыми запястьями в виде змеи, и открыла до щиколоток ножки в парфянских хитроузорных прорезных сапожках, осыпанных цветными камешками. Выше щиколоток на ногах тоже были змеевидные браслеты, но черненого серебра. Она открыла ноги, чтобы братья капитула видели ее мастерской шаг.

При движении складки переливающейся туники то скрывали, то пленительно выдавали совершенные формы тела Серафимы. Розы рдели над ее склоненной головкой, и черные кудри рассыпались по плечам. Всю ее белоснежной дымкой окутывало широкое тончайшее покрывало. Другое, черное, сверкало темным таинственным блеском. Обвитое вокруг бедра и пропущенное под правой рукой, оно было закинуто на левое плечо, скрывая под собой левую, совершенно обнаженную грудь. За плечом покрывало спускалось широкими складками и развевалось, как черное крыло. Золотые звезды и серебряная луна были вышиты по черному фону покрывала. Таинственную прелесть одеяния жрицы сопровождало весеннее благоухание, исходившее от роз ее венка, розовых, просвечивающихся сквозь тунику ног.

Когда Калиостро и жрица прошли символический путь под стальным сводом и приблизились к великому наместному мастеру, члены капитула с шумом вложили шпаги в ножны и стали ритмично рукоплескать. Елагин принял знаки и слово от Калиостро и заключил его в братские объятия. Затем обратился к пленительной камешцице, расцветая в улыбке восхищения. Не без зависти братья созерцали, как он пожимал ей ручку, как, приблизив уста к уху мастера, она шептала ему тайное и священное слово высшей мистической степени.

Это длинное слово нужно было произносить по слогам, так, мастер шепнул первый слог, а жрица – второй, мастер – третий и т. д., и довольно долго лицо и ухо Елагина находились в ароматном и теплом соседстве с устами прекрасной гостьи. Затем жрица быстро коснулась устами увядших губ старика и ускользнула от его объятий. Елагин с глубоким реверансом поднес ей свой молоток. Поблагодарив наклоном головы, она по обычаю отказалась. С гораздо меньшей любезностью он предложи, молоток и мужу красавицы. Калиостро, конечно, не принял этого знаки власти.

Они поднялись на помост. Секретарь наместного мастера молодой князь Кориат, не спускавший восхищенного взора с таинственно-прекрасной Великой матери и жрицы египетского масонства, поспешил поставить по правую и левую руку Соломонова трона два кресла для визитера и визитерши.

Ржевский бросился снимать со свечей нагар, хотя они горели теперь настолько ярко, насколько это вообще было возможно.

ГЛАВА IX

Удостоверение личности

Заняв Соломонов трон, Елагин обратился к Калиостро:

– Согласно статутам священного капитула Великого Востока восьмой провинции, соблаговолите, достопочтеннейший брат, объяснить всем членам ложи причины вашего прибытия и вступления в наше святилище!

– Охотно, высокопочитаемый мастер! – отвечал Калиостро.

Он отбросил за кресло край своей длинной мантии, оправил цепь с круглым зеркалом на груди, причем посмотрел в зеркало, затем простер руку, горевшую перстнями, и изобразил знак высшей магической власти, который заставил всех преклонить головы.

– Почтеннейшие братья! – заговорил Калиостро. – Уже одно благоговение к сему святилищу всякого принудило бы или хранить в нем молчание, или изрекать истину! Но если сказанное мною окажется для вас трудно постижимым и невероятным, то причиной тому слабость зрения, не выносящая яркого света, заблудшее состояние даже стоящих у врат мудрости, бессилие слова человеческого поведать необъяснимое. Вот почему вынуждены мы прибегать к символам и иероглифам. Однако я не среди непосвященных! Вы знаете, сколь величественно наше искусство и сколь далеко простирается. Вы знаете, что масон, обладающий таинством великого дела, имеет дар излечивать все болезни тела и жить несколько сот лет по примеру древних! Обладает он и способностью производить богатства, превосходящие сокровища всего мира, имеет возможность беседовать с ангелами, в силе остановить солнце с Иисусом Навином и с Илиею отверзать и затворять небо! Знаете вы также, что истинное масонство открылось еще в раю, но неумеренное праотца нашего вожделение, выпустив страшное из твердых запоров зло, дало ему волю неистовствовать в телесном веществе! Тогда первобытное таинство сокрылось. Однако в избранных душах оно сохранилось и, переходя от мудреца к мудрецу на год, и месяц, и день, и час, не нарушено! И ныне я истину пред вами свидетельствую, что уже близко у порога откровение святыни и преображение мира! С тем я и прибыл на север, что именно здесь благоволит воссиять свет над главою Великой Жены в ясном блеске! Именно здесь откроется мать созвездий, родоначальница времени, праматерь мира! Итак, выходите, выходите за врата, посвященные, со светильниками в руках, выходите, чтобы светом земного огня почтить высшую госпожу небесных созвездий!

Граф Калиостро на минуту умолк. И все хранили молчание, одурманенные потоком темных слов визитера. – Не будете ли столь добры, граф, – с приятной улыбкой сказал Елагин, – не будете ли добры от иероглифического языка перейти к общедоступному и, согласно статуту капитула, объяснить точно, откуда и с какой целью прибыли к нам, и какую, собственно, роль в нашем святилище хотите на себя взять.

Насколько восхищала главного директора зрелищ красота женщины, настолько неприятное впечатление производил на него сам посланник Великого Кофта. По манерам, приемам, словам и костюму Калиостро казался Елагину самым вульгарным шарлатаном. Своим последним словам Елагин придал явно иронический тон и окинул визитера с ног до головы пренебрежительным взглядом.

Но Калиостро даже не смотрел на наместного мастера. Взор его блуждал в высотах.

– Какова цель нашего прибытия? – повторил он вопрос Елагина. – Сие слово от стрельбы взято и к работам каменщиков неприлично в употреблении. Какую роль хотим мы взять на себя?

Тут вдруг синеватые губы Калиостро расплылись в улыбке, и глаза, выглянув из-под круглых бровей, словно мыши, шмыгнули по сторонам и опять вознеслись кверху.

– Какую роль? В нас нет ничего театрального, – с явной насмешкой выговорил Калиостро на своем грубом южно-французском наречии.

Члены капитула зашевелились, скрывая улыбку. Елагин почему-то чрезвычайно рассердился и заговорил уже брезгливо, свысока, всем видом показывая, что хотя в ложе и почитались за ничто титулы, все были равны и братья, однако он – статс-секретарь государыни, сенатор и кавалер, а прибывший визитер не кто иной, как темный проходимец и авантюрист, и, вступив в собрание столь избранных особ и первых, можно сказать, вельмож империи, напрасно забывается.

– Государь мой, в статутах этой почтенной ложи определенно сказано, что визитер должен точно объяснить причину своего прибытия и вступления в собрание капитула, несмотря на то, что представленные им патенты право на сие безусловно подтверждают. Ежели же он нужных объяснений не представит, то, во-первых, к рассмотрению работ в капитуле не будет допущен, во-вторых, великий наместный мастер налагает на него значительный денежный штраф, используемый на благотворительные цели.

– Мне кажется, что патенты, а главное, рекомендательные письма высоких в ордене особ избавляют господина Калиостро от применения к нему статута, направленного против любопытствующих особ, в Европе принятых легкомысленно, как часто там бывает? – заметил Гагарин. – Имя господина Калиостро знаменито…