Голос господина Исиды доносился до Самурая точно из далекого, неведомого мира. Запомнил он лишь то, что кроме тридцати с лишним человек команды южных варваров на корабле поплывут четверо японских посланников, их слуги, пятнадцать японских матросов и более ста купцов. Корабль будет намного крупнее самой большой китайской джонки и сможет в течение двух месяцев доплыть до Новой Испании. В качестве переводчика японцев будет сопровождать падре – южный варвар, он будет повсюду сопровождать японскую миссию и окажет ей необходимую помощь. Новая Испания – владение Испании; замысел Его светлости, поддержанный самим найфу, состоит в том, чтобы завязать торговые отношения с этой страной и основать в Сиогаме и Кэсэннуме порты, не уступающие Сакаи и Нагасаки.
      Самурай не знал, понял ли его престарелый дядя хоть что-нибудь из разговора. Ему самому все, о чем рассказал господин Исида, казалось дурным сном. Он жил в крохотной долине Ято и хотел умереть здесь; Самурай никогда не думал, что ему придется плыть на огромном корабле в страну южных варваров. Он не мог поверить в реальность происходящего.
      Наконец господин Исида попрощался и, сев на коня, ускакал. Свита поспешила за ним. Самурай с дядей, провожая гостей до выезда из Ято, молча следовали за ними. После того как всадники скрылись из виду, они, не проронив ни слова, вернулись в усадьбу. Перепуганная Рику, которая из кухни слышала весь разговор, куда-то скрылась. Казалось, что у очага все еще сидит господин Исида. Тут же расположился, скрестив ноги, дядя и долго молчал, потом издал тяжелый вздох, похожий на стон.
      – Что же это такое, ничего не понимаю… – пробормотал он.
      Самурай и сам ничего не понимал. Для такой важной миссии в замке было достаточно вассалов Его светлости более высокого ранга – его домочадцы, ближайшие родственники… Он никак не мог взять в толк, почему выбор пал на него, самурая такого низкого звания.
      «Неужели по рекомендации господина Сираиси?»
      Если это так, то скорее всего потому, что господин Сираиси помнит и ценит заслуги его отца в сражениях при Корияме и Куботе. Самурай опять вспомнил своего отца.
      Из кухни выглянула бледная Рику и, подойдя к очагу, посмотрела на дядю и Самурая.
      – В далекую страну южных варваров – вот куда направляется Року, – сказал дядя, обращаясь не к Рику, а скорее к самому себе. – Большая честь, очень большая честь. – Потом, пытаясь заглушить беспокойство, пробормотал: – Если он хорошо послужит, могут вернуть земли в Курокаве… Сам господин Исида это сказал.
      Рику вскочила и убежала на кухню; Самурай понял, что она с трудом сдерживает слезы.
 
      Еще было темно, когда Самурай открыл глаза. Тихо посапывали во сне младший сын Гондзиро и Рику. Перед его глазами еще плыл сон, который он только что видел. Ему снилось, как в морозный зимний день он охотится на зайцев. Над снежной равниной волнами прокатывается разрывающий холодный воздух грохот ружейных выстрелов Ёдзо. Стаи птиц носятся в голубом небе. Их крылья ярко белеют в небесной синеве. С приходом зимы Самурай всегда видит в небе Ято этих белых птиц, но не знает, из какой страны прилетают они сюда. Знает лишь, что из каких-то далеких земель, из каких-то далеких стран. Может быть, даже из Новой Испании, куда ему предстоит отправиться.
      Но почему выбрали именно его? Этот вопрос вертелся в его голове, пока он лежал во тьме. Его род был незнатным и, хотя служил еще отцу Его светлости, особых заслуг не имел. Поэтому было совершенно непонятно, почему выбор пал на него, Самурая. Дядя глуп: он считает, что благодаря рекомендации господина Сираиси, но уж кто-кто, а господин Исида должен был знать, годен ли Самурай, не обладающий ни особыми талантами, ни особым красноречием, для выполнения столь ответственного поручения.
      «Единственный мой талант, – думал Самурай, – безропотно, как и мои крестьяне, сносить все невзгоды, что обрушиваются на меня. Видимо, это и было оценено господином Исидой».
      Сын заворочался во сне. Самурай с ужасом представил, как покинет свою семью и Ято. Эта долина была для него тем же, что раковина для улитки. И вот теперь его силой вырывают из этой раковины. Может статься… может статься, он погибнет в пути и уже никогда не вернется сюда. Его вдруг охватил страх: он больше не увидит детей и жену.
 
      В бухте, в которой отражались вершины гор, тихо колыхались на волнах плоты. Слышалось ржание лошадей. Множество бревен громоздилось и на берегу. Это были дзельквы, спиленные в окружавших бухту горах Кэндзё, и криптомерии, которые привозили сюда на лодках с полуострова Одзика. Дзельквы предназначались для киля строящегося корабля, кипарисовик, доставлявшийся из Эсаси и Кэсэннумы, шел на мачты.
      Беспрерывно слышался стук молотков, звон пил; мимо Миссионера со скрипом проезжали запряженные волами повозки, груженные бочками с лаком для покрытия корпуса корабля.
      Плотники, точно муравьи, облепившие остов корабля, напоминающего скелет какого-то мифического животного, работали не покладая рук.
      Миссионер только что переводил нескончаемый спор между испанской командой и японскими матросами. Испанцы, ни во что не ставя японских матросов, с ходу отвергали любое их предложение. Японцы настаивали на том, что для спуска корабля на воду нужен наклонный скат, по которому можно будет столкнуть его в море. Миссионер прекрасно владел японским, но не знал многих специальных терминов, употреблявшихся в этом споре.
      Наконец спорщики пришли к согласию, и Миссионер, совершенно обессиленный, удалился. Было около полудня, все, кроме него, могли спокойно погреться и отдохнуть на солнышке, а он должен был обойти всю верфь.
      Там трудилось больше десятка христиан, которых использовали для черных работ. Во время дневного перерыва он служил для них мессу, причащал, исповедовал. Все без исключения верующие были из Эдо, где запретили христианство; после того как там началось преследование христиан, они бежали на северо-запад, во владения князя, нанимаясь на золотые прииски. Они, точно муравьи, издали чующие запах сладкого, стали стекаться в Огацу, прослышав, что туда прибыл Миссионер.
      Небо было ясное, но ветер холодный. В Эдо, наверное, уже зазеленела ива, а здесь дальние горы еще кое-где покрыты снегом и леса совсем безжизненные. Весна еще не наступила.
      Остановившись около одного из верующих, Миссионер спокойно ждал, пока тот закончит работу. Наконец засыпанный опилками мужчина – в лохмотьях, лоб его был повязан скрученным куском ткани, чтобы пот не заливал лицо, – подошел к нему.
      – Падре, – окликнул он Миссионера.
      «Да, теперь я не просто переводчик, а пастырь этих несчастных верующих», – подумал Миссионер.
      – Падре, я бы хотел исповедаться.
      Груда бревен и досок заслоняла их от ветра. Мужчина встал на колени, Миссионер прочел на латыни исповедальную молитву и, прикрыв глаза, стал слушать.
      – Я грешен. Язычники насмехаются над христианской верой, но я не спорю с ними и позволяю издеваться над Дэусом, потому что не хочу, чтобы товарищи отвернулись от меня.
      – Ты откуда приехал?
      – Из Эдо, – робко ответил мужчина. – В Эдо христианство уже запрещено.
      Миссионер стал говорить, что каждый христианин должен являть собой свидетельство существования Всевышнего. Однако мужчина, слушая его, с грустью смотрел на море.
      – Успокойся, – сказал Миссионер, положив руку ему на плечо. – Скоро настанет день, когда никто не будет смеяться над твоей верой.
      Отпустив грехи, Миссионер вышел из-за груды бревен. Мужчина, поблагодарив его и неуверенно потоптавшись, ушел. Миссионер знал, что тот снова впадет в такой же грех. Мастеровые с подозрением относились к христианам, которым пришлось искать здесь убежища. Давно ушли в прошлое те времена, когда даже самураи и торговцы спешили принять крещение. Во всем случившемся повинны иезуиты! Если бы они проявили сдержанность и мудрость и не восстановили против себя власти, то золотое время продолжалось бы и поныне… «Будь я епископом…»
      Сев на валун, с которого открывался вид на бухту, Миссионер снова предался мечтам.
      «Будь я епископом, никогда бы не поссорился с властями Японии, как это сделали иезуиты. Я сделал бы так, чтобы христианская вера приносила им выгоды, за что получил бы свободу распространять веру. Миссионерская деятельность в этой стране не так проста, как в Гоа или Маниле. Она требует изобретательности и дипломатичности. Я использую любые средства, которые позволят укрепить мужество в бедных верующих».
      Он вспомнил своих знаменитых предков. Он мог гордиться, что в его жилах течет кровь таких людей.
      «С этими коварными японцами…»
      Чтобы распространять веру в Японии, нужно было прибегать к хитростям. Над бухтой, забитой плотами и бревнами, с громкими криками носились морские птицы, то взмывая ввысь, то едва не касаясь воды. Миссионер мысленно представил себя в пурпурной епископской мантии, но мечта его оплодотворялась не обычным честолюбием, а долгом – нести Слово Божье.
      «Господи, – молился он, прикрывая глаза от соленых брызг прибоя, – если я могу послужить Тебе…»
 
      Хибара, которую чиновники отвели Миссионеру здесь, в Огацу, стояла у самой бухты, в значительном отдалении от лачуг плотников и подсобных рабочих. В ней была одна-единственная крохотная комната, в которой он и спал, и молился.
      В ту ночь море шумело сильнее, чем обычно. Миссионер только что слушал его рокот, когда возвращался в хибару по темному побережью, зажав в руке письмо от отца Диего из Эдо. Он высек огонь и зажег свечу; колеблющееся пламя, со струившейся к потолку ниточкой черного дыма, запечатлело на бревнах его огромную тень. В тусклом свете он распечатал письмо, и перед его глазами всплыло плаксивое лицо глуповатого Диего.
 

      «Прошел уже целый месяц, как вы покинули Эдо. Положение здесь не ухудшилось, но и не улучшилось. – Почерк у Диего был совсем детский, какими-то корявыми, мелкими буковками он заполнял весь лист бумаги. – По-прежнему христианство запрещено, и нас здесь терпят только потому, что правителю известно, что, кроме нас, никто не возьмет на себя заботу о прокаженных. Но рано или поздно нас тоже изгонят отсюда, и мы вынуждены будем бежать на северо-запад.
      К сожалению, я не могу сообщить вам ничего отрадного. Иезуиты из Нагасаки снова отправили осуждающие вас письма в Манилу и Макао. По их словам, вы, прекрасно зная о гонениях на христиан в Японии, предпринимаете шаги, направленные на то, чтобы побудить Его святейшество Папу способствовать установлению торговых связей между Японией и Новой Испанией. Они утверждают, что ваши действия чрезвычайно опасны для распространения христианства в Японии, и если они будут продолжаться, из Манилы и Макао в Японию по-прежнему будут направляться ничего не ведающие об этой стране молодые миссионеры, что, несомненно, вызовет гнев найфу и сёгуна. Иезуиты уже не раз посылали донесения в Макао, в которых содержались обвинения в ваш адрес. Очень прошу вас, действуйте осмотрительно, учитывая все это…»

 
      Пламя свечи искажало черты Миссионера. Ему удавалось справляться с овладевавшим им порой искушением совершить плотский грех, но побороть буйный нрав он был не в силах. Болезненное самолюбие – их семейная черта – приносило ему временами немало страданий. Его лицо покраснело от гнева.
      «То, что иезуиты испытывают ко мне зависть, вполне понятно: найфу и сёгун держат их на почтительном расстоянии, им не удалось добиться благосклонности японских правителей – вот в чем все дело».
      Веруя в того же Бога, служа той же Церкви, они – потому только, что принадлежат к другому ордену, – питают к нему отвратительную зависть, клевещут на него – этого он не мог им простить. Вместо того чтобы вступить с францисканцами в открытый бой, достойный мужчин, иезуиты лгут, интригуют, как евнухи при дворе китайского императора.
      Шум моря, словно распаляя его гнев, становился все громче. Миссионер поднес свечу к письму Диего. Язык пламени лизнул бумагу, исписанную детскими каракулями, она побурела и с треском, точно трепетали крылышки тысяч мотыльков, вспыхнула и сгорела. Письмо, вызвавшее гнев Миссионера, исчезло без следа, но сердце его не обрело покоя. Сложив ладони, он опустился на колени и стал молиться.
      «Господи, – шептал он. – Господи, Ты же знаешь, кто Тебе верный слуга в этой стране, они или я. Обрати меня в камень – для этих бедных японских верующих. Как Ты назвал камнем одного из своих учеников».
      Миссионер и не заметил, что то была не молитва, а поношение недругов, нанесших удар по его самолюбию.
      – Падре.
      Из темноты послышался голос, и он открыл глаза: в дверном проеме тенью вырисовывался человек. Миссионер помнил лохмотья, которые были на нем. Это был тот самый человек, которого он исповедовал днем за грудой бревен. Мужчина смотрел на Миссионера с той же грустью, как и в тот раз.
      – Входи.
      Стряхнув с колен пепел сгоревшего письма, Миссионер встал. Грустное лицо мужчины чем-то напоминало лицо Диего с красными, словно опухшими от слез глазами. Не переступая через порог, человек стал заунывным голосом умолять, чтобы Миссионер взял его с собой в плавание, он готов на какую угодно работу. Его изгнали из Эдо, и он пришел сюда, но только из-за того, что он христианин, все сторонятся, ругают его, и если он останется здесь, новой работы ему ни за что не найти.
      – Мы, христиане, только об этом и мечтаем, – скулил он.
      Миссионер покачал головой:
      – Нет, вы не должны уплывать отсюда. Если вы покинете эту страну, кто же будет опорой для священников, которые вскоре приедут сюда? Кто возьмет на себя заботу о них?
      – Падре еще долго не смогут приехать…
      – Нет, очень скоро во владения Его светлости из Новой Испании приедет много священников. Вы об этом еще ничего не знаете, но Его светлость обязательно это сделает.
      «Пройдет немного времени, я вернусь в эту страну, и вместе со мной будет много священников – ради пришедшего ко мне человека, ради себя самого я обязан свершить это, – прошептал Миссионер. – И тогда меня сделают епископом. Главой всех миссий в Японии».
      Поглаживая рукой дверную раму, мужчина слушал Миссионера с еще более грустным лицом, чем прежде. Свеча совсем оплыла, и взметнувшееся высоко пламя осветило спину уходившего.
      – Прощай. Расскажи о том, что я говорил, всем своим товарищам. Скоро вашим мучениям придет конец. Я обещаю это.
      Плечи и спина мужчины, как и днем, были усыпаны опилками.
 
      Крестьяне, собравшиеся в передней, ждали появления Самурая. Это были выборные трех деревень долины Ято. Они сидели на корточках, временами кашляя и шмыгая носом.
      Когда из глубины дома в сопровождении Ёдзо вышли дядя и Самурай, кашель и шмыганье сразу же прекратились.
      Самурай устроился на возвышении у очага и внимательно оглядел крестьян. На их лицах оставили свой след годы, снежные вьюги, голод, непосильный труд. Лица, привыкшие к терпению и покорности… Из этих крестьян ему предстояло выбрать слуг – они должны отправиться с ним за море, в Новую Испанию, которая им даже во сне не снилась. Согласно приказу из замка, каждый член миссии мог взять с собой не более четырех человек.
      – Мы хотим сообщить вам хорошую весть, – самодовольно заявил дядя, не дав Самураю раскрыть рта. – Я думаю, вы уже слышали об огромном корабле в Огацу. По приказу Его светлости он отправляется в далекую страну южных варваров. – Дядя с гордостью посмотрел на племянника. – На этом корабле поплывет Рокуэмон. В качестве посланника Его светлости.
      Однако крестьяне продолжали тупо смотреть на Самурая и дядю, не выказывая ни волнения, ни восхищения. Они были похожи на старых, ко всему привычных собак, безучастно наблюдавших за движениями хозяина.
      – Что же касается тех, кто будет сопровождать Рокуэмона… – дядя кивнул на Ёдзо, которому в отличие от крестьян разрешали сидеть не в передней, а в углу комнаты, у очага, – с Ёдзо мы уже говорили. Об остальных трех мы решили так: по одному из каждой деревни.
      Лица сидевших на корточках крестьян застыли, точно у мертвецов. Так бывало и прежде. Каждый год, когда нужно было выделять людей на государственные работы по приказу Его светлости, собиравшиеся здесь крестьяне застывали на мгновение, после того как Самурай произносил их имена.
      – Путешествие долгое, поэтому особенно трудно будет тем, у кого здесь останутся жены и дети. Об этом тоже подумайте как следует, когда будете выбирать, кому ехать.
      Самурай, сидевший рядом с дядей, думал о том, сколько горя придется хлебнуть этим крестьянам. Они, как и он сам, прочно приросли к Ято, словно моллюск к раковине. Им придется вытерпеть и это, как выстаивают в снежную бурю, согнувшись и низко опустив голову.
      Крестьяне, прижавшись друг к другу, точно перепелки в садке, совещались тихими голосами. Их едва слышная беседа длилась бесконечно долго, а Самурай и дядя все это время молча наблюдали за ними. Наконец от трех деревень Ято были назначены Сэйхати, Итискэ и Дайскэ, не имевшие ни жен, ни детей.
      – Пока Рокуэмон не вернется, мы будем заботиться об их родных.
      Остальные вздохнули с облегчением. Снова кашляя и шмыгая носом, они поклонились и покинули переднюю. Но запах земли и пота остался.
      – Не робей! – Дядя с притворной бодростью похлопал Самурая по плечу. – Нелегко приказывать такое. Но ведь это же все равно что сражение. От тебя зависит, вернут нам земли в Курокаве или нет. Рику тоже придется трудно – готовить тебя в дорогу, уложить вещи. Когда Его светлость соберет посланников?
      – Через десять дней. Он даст нам все необходимые указания.
      – Прошу тебя, Року, береги себя во время путешествия.
      Самурай сидел потупившись, но ему было горько. Все мысли дяди сосредоточены на потерянных землях. Смысл жизни для него – вернуть их. Однако и сам Самурай, и крестьяне, которые только что ушли, не хотели перебираться на новое место. Они желали одного – остаться жить в Ято и умереть здесь.
      – Пойду взгляну, как там лошади.
      Сделав знак Ёдзо, Самурай спустился в прихожую и вышел наружу. Лошади в конюшне, почуяв хозяина, забили копытами и заржали. Нюхая запах прелой соломы, он оперся спиной о жердь и повернулся к слуге.
      – Благодарю тебя, – мягко сказал он. – Значит, едешь со мной?
      Кроша соломинку, Ёдзо кивнул. Он был на три года старше Самурая, и в его волосах уже пробивалась седина. Глядя на него, Самурай неожиданно вспомнил свое детство, когда Ёдзо учил его ездить верхом, ставить силки на зайцев. Он научил его стрелять, плавать. Ёдзо, широкоскулый, с глубоко посаженными глазами, был ему верным товарищем с детских лет, когда они вместе косили, заготовляли на зиму дрова, он обучил Самурая всему, что могло пригодиться в жизни.
      – Не понимаю, почему меня выбрали посланником? – пробормотал Самурай, поглаживая морду лошади. Он обращался не столько к Ёдзо, сколько к самому себе. – Какие опасности поджидают нас в этом путешествии? Что это за страна?.. Если ты поедешь со мной, я буду чувствовать себя уверенней.
      Словно устыдившись своей минутной слабости, Самурай усмехнулся. Сдерживая переполнявшие его чувства, Ёдзо отвел взгляд и, войдя в денник, стал молча сгребать в угол грязную подстилку, стелить свежую солому – работая, он словно старался побороть страх и тревогу, не зная, что ждет его в предстоящем путешествии.
 
      Через десять дней Самурай и Ёдзо верхом отправились в замок Его светлости. Господин Сираиси должен был передать указания каждому из членов миссии. Дорога от Ято до замка занимала полтора дня; миновав несколько деревушек, таких же бедных, как и в Ято, они выехали на широкую равнину. Здесь уже чувствовалась весна: пригревало солнце, в рощах кое-где виднелись белые цветы магнолий, на еще не вспаханных полях играли детишки – собирали цветы и плели из них гирлянды. Самурай впервые отчетливо осознал, что он уезжает в далекую, неведомую страну. На холме, за которым заканчивалась равнина, темным утесом, точно военный корабль, врезался в небо замок Его светлости. Раскинувшийся у подножия холма призамковый город окутывала легкая дымка. Подъехав к городским воротам, они увидели рынок, где торговцы, прямо на земле разложив свои товары, начиная от сковород и котлов и кончая маслом, солью, бумажными тканями, посудой и другой утварью, громкими криками зазывали покупателей. Самурай и Ёдзо, привыкшие к тихой жизни в Ято, были оглушены этим столпотворением и шумом. Переправившись через реку, над которой летали белые цапли, по крутой дороге поднявшись к замку, они оказались у массивных железных ворот, охраняемых стражниками с пиками. Им пришлось спешиться.
      Низкий ранг не давал Самураю права войти в главную башню замка без специального разрешения. Подойдя к указанному ему строению на территории замка, он увидел во внутреннем дворе уже прибывших туда остальных посланников. На скамеечках сидели трое: Тюсаку Мацуки, Тародзаэмон Танака и Кюскэ Ниси, имевшие тот же ранг, что и Самурай. Они поклонились друг другу, не скрывая беспокойства и напряжения.
      Во дворе стояло еще шесть скамеек. Вскоре раздались шаги, и служители привели трех южных варваров в странных одеяниях. Длинноносые, похожие на воронов, они уселись напротив посланников. И тут вошел господин Сираиси в сопровождении двух высших сановников.
      Прежде чем сесть, господин Сираиси удовлетворенно посмотрел на почтительно склонившегося Самурая и приветливо кивнул ему. Потом торжественно представил южных варваров. Это были старшие офицеры испанского судна, два года назад выброшенного на берег у Кисю. Одного из южных варваров, сидевшего с краю, Самурай помнил. Это был переводчик, который в Огацу сопровождал господина Сираиси и разговаривал с японцами.
      – Вы не должны посрамить Его светлость. Вам надлежит взять с собой пики, знамена и даже одежду для сопровождающих вас слуг, чтобы не стать посмешищем в Новой Испании. – Господин Сираиси бросил взгляд на переводчика. – Во всем следуйте указаниям господина Веласко.
      Южный варвар, которого назвали Веласко, с чуть заметной самодовольной улыбкой взглянул на Самурая и его товарищей. Улыбка словно бы говорила, что без него японские посланники ничего не добьются в Новой Испании.
      Посланникам и сопровождающим их слугам было приказано на третий день пятой луны собраться в Цукиноуре. В эту бухту приведут корабль, а уж оттуда он выйдет в море.
      После того как каждый из посланников получил приказ, в комнате для гостей было подано сакэ. Господин Сираиси, покидая двор, окликнул Самурая и сделал ему знак задержаться.
      – Рокуэмон, впереди немалые трудности, но ты должен выполнить свой долг. Это мы с господином Исидой рекомендовали тебя. Не забывай и о землях в Курокаве. Если ты успешно выполнишь возложенную на тебя миссию, то Совет старейшин, возможно, вернется к этому вопросу. Но пока не говори об этом дяде.
      Самурай почтительно слушал господина Сираиси. Он был от всей души благодарен ему за теплое участие.
      – В стране южных варваров, – господин Сираиси говорил совсем уж странные вещи, – живут иначе, чем в Японии. Чтобы выполнить миссию, ты не должен упорно следовать японским обычаям. Если то, что в Японии считается белым, у южных варваров считается черным, принимай за черное. Если в глубине души ты не согласен, обязан делать вид, что согласен.
      В тот день Самурай повел Ёдзо по городу. У самого замка выстроились богатые дома высших сановников, дома торговцев были сосредоточены на Большой, Южной, Рыбной, Глухой улицах; множество храмов было разбросано по всему городу. Ёдзо, сложив ладони, кланялся перед каждым храмом. Самурай прекрасно понимал, что он испытывает при этом.
      Детям он купил игрушечных лошадок, жене – гребень. Когда он покупал ей подарок, перед глазами вдруг возникло лицо жены, и неожиданно для себя Самураю стало стыдно перед Ёдзо, он даже покраснел.
 
      День ото дня на душе Самурая становилось всё тяжелее. Его неотступно терзала мысль о долгом морском путешествии, о том, что ему придется отправиться в неведомую страну южных варваров. Для него, как для всех жителей здешних мест, было невыносимо жить вдали от Ято. Но всякий раз, когда становилось совсем невмоготу, он вспоминал слова господина Сираиси и к нему снова возвращалась бодрость духа.
      Наступала весна – это ощущалось во всем. Побеги хвоща уже пиками торчали из земли, кое-где виднелись стебли подбела. Всё в этой долине, еще с детских лет ставшей неотъемлемой частью его жизни, он будет с нежностью вспоминать на корабле, думал Самурай. Этот пейзаж он долго не сможет увидеть. Те же печальные мысли посещали его и по вечерам, когда, сидя у очага, он смотрел на жену и детей. Держа на коленях младшего сына, Гондзиро, он говорил ему:
      – Отец уезжает в далекую страну. – Хотя малыш ничего не мог понять. – Отец уезжает в далекую, далекую страну и привезет подарки Кандзабуро и Гондзиро.
      Он рассказывал Гондзиро сказку, которую когда-то слышал от матери.
      – Давным-давно, – покачивая сына на коленях, он словно рассказывал сказку самому себе, – когда наступила весна и стаял снег, лягушка из нашей деревни и лягушка из соседней деревни решили взобраться на вершину холма. – Гондзиро начал клевать носом, но Самурай продолжал: – Давным-давно лягушка решила отправиться в путешествие и, усевшись на лошадь, за спиной барышника, отправилась в путь…
 
      Огромная комната, которая называлась Соколиным залом, была темной и холодной. Единственное, что привлекало внимание, – четырехстворчатые фусума, на которых был изображен сокол с пронзительным взглядом. Раньше Миссионеру тоже случалось бывать в таких же мрачных холодных залах в эдоском замке и дворцах богатых вельмож, и каждый раз у него возникало чувство, что в этой тьме, подобно теням, витают тайные мысли японцев.
      – С нижайшим поклоном обращаемся к великому Владыке мира, Его святейшеству Папе Павлу V.
      Старик писец зачитывал послание князя. В отличие от высших сановников, которые, как и в прошлый раз, сидели на возвышении справа и слева от господина Сираиси, голова у него была выбрита и одет он был во все черное, как буддийский священник.
      – Веласко, брат ордена святого Франциска, прибыл в нашу страну, чтобы проповедовать христианство. Посетив наши владения, он посвятил нас в таинства христианской веры, и мы, впервые познав смысл этого учения, решили без колебаний следовать ему.
      То и дело спотыкаясь, писец продолжал читать послание князя:
      – Питая уважение и любовь к братьям ордена святого Франциска, мы полны желания строить храмы, отдавать все силы тому, чтобы укреплять добродетель. Мы с радостью сделаем в нашей стране все, что Ваше святейшество посчитает необходимым для распространения веры Христовой. Мы с радостью предоставим средства и земли для строительства храмов.
      Слушая сиплый голос писца, Миссионер посматривал на господина Сираиси и сановников, но по их каменным лицам невозможно было определить, о чем они думают.
      – Новая Испания находится далеко от нашей страны, но мы тем не менее испытываем горячее желание установить с ней отношения и весьма надеемся, что Ваше святейшество поможет нам в осуществлении этих намерений.
      Писец медленно положил свиток на колени и поднял голову, как обвиняемый в ожидании приговора. Господин Сираиси, приложив руку ко рту, несколько раз кашлянул.
      – У вас нет возражений, господин Веласко?
      – Все хорошо. Хотелось бы только обратить ваше внимание на два момента. Прежде всего, когда обращаются с приветствием к Папе, принято добавлять традиционную фразу. Она звучит так: «Мы смиренно припадаем к стопам Вашего святейшества».
      – Неужели мы должны писать, что Его светлость целует ноги Папе?
      – Так принято.
      Миссионер говорил непреклонно, тоном, не допускающим возражений. Сановники возмущенно подняли головы, но господин Сираиси лишь невесело усмехнулся.
      – Второе замечание касается того места, где говорится о посылке в ваши владения падре, – продолжал наступать Миссионер, воспользовавшись минутной растерянностью Сираиси. – Здесь нужно специально указать, что речь идет только о священниках, принадлежащих к ордену францисканцев. В противном случае наш орден не сможет передать Папе ваше послание.
      Миссионер хотел сказать, что следует изгнать из Японии иезуитов и отдать распространение веры в этой стране в полное распоряжение францисканцев, но он понимал, что чрезмерная откровенность неуместна.
      – Это очень важно.
      – Мы сделаем такое добавление, – согласился господин Сираиси. Для него, так же как и для остальных японцев, и иезуиты, и францисканцы были одинаковыми христианскими падре, и его нисколько не интересовало различие между ними. – Вы уверены, что это послание дойдет до Папы? – спросил он едва ли не заискивающе.
      Действительно, без Миссионера ни один из его сановников не смог бы ничего сделать для достижения цели. После того как огромный корабль прибудет в Новую Испанию, посланники, не знающие языка и обычаев этой чужой страны, окажутся беспомощными как дети. И лишь Веласко может помочь им.
      – Уверен. Если будет необходимо, я сам отправлюсь в Рим и вручу послание Папе.
      – Вы поедете один?
      – Нет, возьму с собой кого-нибудь из посланников.
      – Поедете туда из Новой Испании?
      – Да. Так будет надежнее.
      Миссионер уже давно решил: чем отправлять послание через посредников, разумнее самому в сопровождении японцев прибыть к Папе. Сейчас, высказав наконец заветную мысль, он еще больше укрепился в своем намерении. Он возьмет с собой японца и отправится в Рим. Римляне будут глазеть на людей из далекой страны, и высшее духовенство воочию убедится, каких успехов он добился в Японии. Ради того, чтобы стать епископом…
      – Ну что ж. – Господин Сираиси, снова приложив руку ко рту, кашлянул. Он, видимо, хотел немного подумать, прежде чем ответить. – В таком случае… вам лучше всего взять с собой Рокуэмона Хасэкуру.
      – Господина Хасэкуру?
      Миссионер припомнил лицо одного из посланников, с которым он увиделся во внутреннем дворе замка. По-крестьянски широкоскулое, с глубоко посаженными глазами, лицо человека, готового вынести любые испытания. Он почему-то решил, это именно он – Рокуэмон Хасэкура.
      Словно стараясь подольститься к Миссионеру, господин Сираиси с похвалой отозвался об огромном корабле, постройка которого близилась к концу, и с улыбкой сказал, что, если бы был помоложе, сам поплыл бы посмотреть на Новую Испанию.