Тухломон надул щеки и, одновременно хлопнув по ним обеими руками – получился звук «пуф!» – подобострастно захихикал, оценив размах фантазии стража света.
      – Мне твой кот не нужен! – обиженно произнес Мефодий.
      – Прекрасно. Потому что насчет хлорки я говорила всерьез. Не хочу, чтобы на моем коте были твои микробы, – сказала Даф.
      – Ах, какое воображение! Дядя Тухломончик весь в плезире с ног до головы! Если ты захочешь воплотить свои грезы, светлая, Тухломончик с удовольствием заберется в стиральную машинку, чтобы ты нажала кнопочку! А хлорку можно насыпать мне в ушки-с! И даже туфелькой можно отшлепать! Насчет оплаты договоримся! Кроме твоих крылышек, мне ничего и не надо! – осторженно заблеял комиссионер.
      Даф посмотрела на него с омерзением. Тем временем Тухломон, вскочив на ноги, уже прыгал вокруг Мефодия, точно сбежавший из зоопарка бабуин.
      – Мое очередное почтение грядущему повелителю! Не надумали ножки об меня вытереть? Или кулачком в лобик? Он у меня мяконький, не ушибете кулачок! Или в щечку. Я щечку надую-с!
      – Отстань! – сказал Мефодий.
      Тухломон ничуть не обиделся.
      – Ну нет – так нет. Одному хорошему человеку другого хорошего человека побить никогда не поздно. А я ведь, признаться, с дельцем пожаловал. К Арею и ко всем вам-с. Я только что от Лигула. Буквально в минуту смотался: одна ножка туточки, другая уже тамочки. Со скоростью света спешил!
      – Считай, что я уже упала в обморок от счастья! Дальше что? – проворчала Улита.
      – Как – дальше что? Я от Лигула! – широко открывая глаза в картинном недоумении, повторил Тухломон.
      – Я это уже слышала. Чего надо от нас горбуну? – сказала ведьма.
      Тухломон посмотрел на нее с глумливым укором.
      – Какой же он горбун-с? Да, росточку оне маленького, сутуловаты немножко, не без этого. Да разве хорошо этим попрекать? Разве нравственно-с? А где сердечная доброта-с, где терпение-с? Ай-ай-ай! Придется мне Лигулу сказать, как вы его здесь оценили! Ой, придется!
      – Донести, значит? – ледяным голосом уточнила Даф.
      – Какие слова нехорошие говорите, девушка! Донести, фи! Не донести, а проинформировать во имя торжества закона-с и порядка-с! – обидчиво поправил комиссионер.
      – Тухломоша, рыбонька моя дохлая, выруби звук! А то ведь шерстяной носок заставлю проглотить! Ты меня знаешь! – поморщилась Улита.
      – Не поможет. Я носков, ить, много переглотал-с на своем веку! Фантазия нынче у всех богатая! Вот и Даф, страж наш ненаглядный, Мефочку, повелителя мрака, котиком поцарапать хочет! А котику хлорочки в глазки засыпать! А тут какой-то носок! Моль вот ест же и не давится! – отмахнулся комиссионер.
      – Так, значит, ел носки? И как, вкусно? – с любопытством спросила Даф.
      – Невкусно, но потреблять можно-с! – охотно отозвался комиссионер. – А теперь главное. Цель визита, так сказать. Я должен передать приглашение! Лигул зовет Арея, Мефодия и Улиту в Англию-с. К главе британского отдела мрака Вильгельму Завоевателю. Вильгельм собирает своих на междусобойчик по случаю годовщины норманнского нашествия. Будут самые что ни есть наиблагородные тузы!
      – Когда надо ехать?
      – Завтра-с.
      – Л меня, конечно, не зовут? – насмешливо спросила Даф.
      Тухломон передернул плечами, всем своим видом выразив сожаление.
      – Не положено, хорошая моя. Там мрак собирается, а ты хоть беглый, а все же свет-с! Непорядок! Вот если бы ты мне крылышки отдала – тогда без проблем, хоть сию секунду! Отдашь, а?
      Дафна молча потянулась к флейте, заставив комиссионера мгновенно свернуть агитацию.
      – Ясно. Когда надо быть? – спросила Улита.
      – Завтра в полночь. Арею сама приглашение передашь, сладкая моя, или соизволишь меня пиночком к нему сопроводить? Под самые под огненные очи-с? – ехидненько поинтересовался Тухломон.
      – Сама. Только тебя там не хватало. Стой здесь и жди.
      Улита скрылась в кабинете, прикрыв за собой дверь. Через пару минут из кабинета вышел Арей и остановился посреди приемной – тучный, сопящий. Глубокий шрам расчерчивал его смуглое лицо, разделяя его на две неравные половины.
      – С каких это пор Лигул, чтобы позвать нас к Вильгельму, посылает Тухломона? У Вильгельма что, курьеров нет? – спросил Арей недовольно.
      – Так уж случилось. Они вдвоем позвали. Сообща-с. Когда я прибыл, Вильгельм был у Лигула в гостях. Сидели, в лаве парились. Хотели курьера послать, но я вызвался. Курьеры, думаю, тоже духи подневольные! Их надобно жалеть по доброте сердечной, – кланяясь, ответил Тухломон.
      Говорил он приниженно и льстиво, однако его зоркие мигающие глазки буквально впиявились в переносицу Арея: так и ловили любую неосторожность. Мечник протянул руку и, взяв Тухломона за пластилиновое ухо, подтянул к себе. Не поднимись Тухломон на цыпочки, его ухо осталось бы у Арея в пальцах.
      – Это ты-то жалеешь? Ой, не ври! Небось вынюхиваешь для Лигула? Хочешь и тут и там – везде успеть? – брезгливо спросил Арей.
      – Вот уж нет-с! – оскорбился Тухломон. – Я к вам всей душой-с... Аи! За что?
      – Пергаменты сдал, штамп получил, пребывание продлил? Вот и славно. Теперь топай отсюда!.. Улита, меч!
      – Зачем меч? Не надо меча! Как я понимаю, это такой изящный намек-с, что мне пора уходить? Дядя Тухломон как раз собирался сказать, что он очень спешит!.. Лигулу-то передать чего? Нет? Ну и не надо, не надо! Я просто так спросил... – засуетился комиссионер.
      Трусливо озираясь, Тухломон поспешно потащился к дверям, на ходу подклеивая надорванное ухо.
      – Стоять! – неожиданно приказал ему Арей.
      Комиссионер остановился, тревожно переступая на ломких пластилиновых ножках.
      – Повернись!
      Тухломон грустно повернулся.
      – Комиссионер, вспомни: Лигул говорил тебе о шкатулках? Только прежде чем сейчас соврать, подумай, стоит ли эта ложь того, чтобы стать твоей последней ложью, – угрожающе произнес Арей.
      Тухломону явно стало не по себе. Он неторопливо достал красный в горошек платок, развернул его и промокнул платком свой лоб тем деловитым движением, которым хозяйка сметает крошки с кухонного стола.
      – Э-э... ну... Было что-то такое. Краем уха-с, – невнятно промямлил комиссионер.
      – Умница! Если бы ты соврал – отправился бы в Тартар. Я в силах сделать так, чтобы ты десять веков не смог вселиться ни в одно самое жалкое пластилиновое тело. И никакой Лигул мне не помешает.
      – Это я знаю-с. Вы можете-с, – уныло кивнул Тухломон.
      – Отлично. Если ты такой многознающий, тогда еще вопрос: шкатулку уже нашли? У кого она?
      Тухломон верноподданнически выпучил глазки.
      – Не могу знать-с! Сие тайна, покрытая мраком-с!
      – В самом деле? Какая досада! Улита, так ты несешь меч?
      Тухломон задрожал. Он уже сообразил, что, сказав «А», придется сказать и «Б». Иначе в промежутке запросто можно оказаться в Тартаре навечно.
      – Не надо-с меча! Я вспомнил-с. Всего шкатулок, в которых этоможет оказаться, две. Шкатулки – точные близнецы-с. Первая у лопухоида по имени Антон Огурцов. Это наши уже разнюхали.
      – Лопухоид догадывается, что в ней?
      – Как можно? Лопухоиды – оне совсем дураки-с.Откуда ему знать о потайном дне? – хихикнул Тухломон.
      Арей чуть наклонил голову и негромко повторил «Антон Огурцов». В лице у него ничего не изменилось. Мефодий готов был поклясться, что, едва услышав имя, он уже знал об этом лопухоиде все. От первого крика до последнего вздоха.
      – А у кого вторая? – быстро спросил Арей.
      – Со второй шкатулкой сложнее-с. Она постоянно меняет местоположение в лопухоидном мире. Наши совсем с ног сбились! Лучше, если тайник окажется в шкатулке Огурцова! – заявил комиссионер.
      Арей пытливо и страшно посмотрел на него.
      – Не врешь?
      – Нет. То есть вообще случается, вру-с. Не без этого. Но сейчас – нет-с, – затрясся Тухломон.
      Мечник мрака поощрительно похлопал его по щеке.
      – Умница! Надеюсь, ты не забудешь, что содержи мое шкатулки нужно принести не Лигулу, а мне в руки? Не так ли?
      Тухломон в тревоге завозился. Он был в панике, как таракан, случайно забравшийся в ружейный ствол и услышавший сухой щелчок затвора. Должно быть, у него существовали на этот счет другие инструкции.
      – Ну да, но, вообще-то, я обещал-с... – забормотал он.
      – Хвалю за сознательность. И учти, если этоокажется у Лигула – вследствие роковых случайностей, например, я ОЧЕНЬ обижусь. Ты понял?
      Тухломон затравленно поклонился и пообещал лично всем заняться.
      – Других и не допущу! Можете не сомневаться! – сказал он с сожалением.
      – Вот и молодец! Проваливай! – брезгливо приказал Арей.
      Комиссионер подпрыгнул и телепортировал, оставив после себя небольшое облачко вони.
      – Он донесет. Напрасно вы с ним так. Мне кажется, Тухломон вас боится и ненавидит, – проговорила Даф.
      Арей серьезно посмотрел на нее.
      – Донесет?
      – Донесет. Если уже не побежал доносить. Разве вы не знаете? – удивилась Дафна.
      – Знаю. Он донесет в любом случае. И на меня, и на тебя, и на Мефа, и на Улиту. И на себя бы донес, будь в этом хоть какая-то выгода. Ему все равно, что и кого предавать, поскольку он предал уже все на свете.
      – Тогда как же быть?
      – А никак С этой публикой церемониться нельзя. Для таких, как он, существует только одна узда: кулак, который может смять его пластилиновую голову. В конечном счете, даже призрак Безликого Кводнона не смог бы рассчитывать на его верность, – с презрением сказал Арей.
      – Безликий Кводнон? Кто это? – наивно спросил Мефодий.
      Едва в просторном зале прозвучало это имя – Безликий Кводнон, что-то изменилось. Зазвенело стекло. Со стола дождем посыпались пергаменты. Потусторонний ветер коснулся лиц, запорошив глаза прахом. Мефодий ощутил волны опасности и смерти. Они были так осязаемы, что почти стали материальными. Улита затихла и съежилась. Депресняк перестал истошно мяукать, раскачиваясь на групповом портрете тузов мрака. Страх, повисший в воздухе, был так упруг, что Мефодий заблокировал восприятие, стараясь не вбирать его энергии. Что-то подсказало ему, что таким образом легко лишиться своей сущности, эйдоса, а в конечном счете, и жизни.
      – Проклятие! – сказал Арей, захлопывая распахнувшееся окно, за которым пузырилась строительная сетка.
      – Это потому, что онпроизнес это имя! Он, Буслаев! – прохрипела Улита. Она стала белой как мел. Мефодий не видел ее такой, даже когда Лигул бесновался здесь, угрожая отправить ведьму в Тартар.
      – Безли... – снова начал зачем-то Мефодий.
      Арей подскочил и, жесткой рукой зажав ему рот, тяжело задышал сквозь разрубленный нос.
      – Молчи! Ни слова больше! Я сожалею, что вообще упомянул о... о нем...
      – Почему? – спросил Меф, едва Арей убрал ладонь.
      – Когда-нибудь ты сам разберешься. Пока же запомни: любое произнесенное слово овеществляется. Нельзя не услышать своего истинного имени, даже если оно сказано шепотом. При условии, конечно, что ты достиг откровения. Ты услышишь свое имя везде, даже если его прошепчет упырь, похороненный в тундре на трехметровой глубине. Услышишь – и воспримешь как вызов или как просьбу о помощи. Особенно когда его произносит тот, кто наделен силой, которую не умеет контролировать. Теперь сообразил?
      Мефодий неопределенно пошевелил пальцами, что можно было расценить и как «да», и как «нет». Ему не очень хотелось, чтобы Арей вновь зажал ему рот своей жесткой ладонью.
      – Теперь о делах... Завтра мы, думаю, все же навестим Вильгельма. Надо понять, что нужно ему и Лигулу. Грех игнорировать столь любезное приглашение, особенно переданное через такого расторопного посыльного, как наш Тухломон... Мефодий и Даф, я вас не задерживаю! Вспомните о делах, если таковые у вас имеются! Если же дел нет – брысь в питомник к Глумовичу запасаться просроченными сведениями из области физики, биологии и прочих неточных наук. Улита, а ты останься!.. Здесь нужно навести порядок и разобраться с пергаментами!
      Арей повернулся и вразвалку направился в кабинет. Глядя ему вслед, Мефодий неосторожно подумал, что трудно поверить, что перед ним лучший мечник мрака. Сейчас его шеф больше походил на растолстевшего борца или боксера, которому кресло и хорошая кружка пива давно милее спортивного прошлого. Подумал и тотчас пожалел об этом, потому что Арей вдруг обернулся, а в следующий миг Мефодий ощутил, что шею ему щекочет острие кинжала.
      – Вывод первый, – услышал Буслаев его голос. – Людям и тем более нелюдямопасно смотреть в затылок То, что происходит у нас за спиной, мы зачастую видим лучше, чем то, что творится у нас перед глаза ми. Никакого напряжения, никаких лишних мыслей и тем более роковых пижонских взглядов. Оставь их трагикам из погорелого театра. Усек, синьор-помидор? Отвечай только «да» или «нет».
      – Д-да, – выговорил Мефодий, ощущая, как колет его шею острое жало.
      – Вывод второй, косвенно вытекающий из первого. Если хочешь что-то от кого-то спрятать, положи это у него перед носом. И это усек?
      – Да.
      – И, наконец, вывод третий: не думай плохо о тех, на кого работаешь. Это не только опасно, но и дискомфортно. Двуличие не поощряется даже Лигулом, который сам же его и придумал. Ясно?
      – У матросов нет вопросов, – сказал Мефодий, следя зрачком за запястьем Арея.
      – Вот и умница, синьор помидор, – одобрил Арей. – Я давно заметил: лопухоиды соображают гораздо быстрее, когда угрожаешь им клинком или просто любым тяжелым предметом. Это отлично прочищает самые затуманенные мозги.
      – Ничего подобного! Это только унижает человека! – возразила Даф, вырастая рядом с ними.
      – Человека нельзя унизить. Он унижен по природе своей. За тысячи лет ничего не изменилось. Человечество как было обезьяньим стадом, так им и осталось, – жестко сказал Арей.
      – Человек не происходил от обезьяны. И уж вы-то отлично это знаете. Я училась в школе, когда в лопухоидном мире стражи мрака запускали эту утку. Разве не так? – проговорила Дафна.
      Арей поморщился, показывая, что дело тут не в банальном знании.
      – Так и быть, согласен, не происходил... Мнится мне, это обезьяны произошли от лучшей части человечества. Гориллы – от спортсменов, политики – от бабуинов, а макаки – от интеллектуальной элиты. Нужны доказательства? Запросто! В мире лопухоидов, синьор помидор, есть только одно право – право сильного. Слабых духом (их-то в первую очередь) топчут и забивают ногами – морально, а зачастую и буквально. Кроме права силы, других прав почему-то не придумали.
      – Вы забыли еще одно человеческое право. Право прощать и творить добро, несмотря ни на что, – упрямо сказала Дафна.
      Мефодий смотрел на нее с изумлением. Он и не подозревал в своем хрупком светлом страже такой внутренней силы. И Арей, пожалуй, тоже. Потому что он вдруг успокоился, перестал горячиться и примирительно произнес:
      – Ну-ну, крошка! Сворачивай светлую агитацию, а то я могу подумать что-нибудь не то!.. Хотя нет, если угодно, продолжай в том же духе. Только рано или поздно найдешь у себя в шее вилку, к зубцам которой будет пришпилена недоеденная сосиска со следами зубов твоего лучшего друга... Человеколюбие, увы, наказуемо.
      В голосе Арея не было и тени юмора. Он спрятал кинжал, легко оттолкнул Мефодия и ушел. Дверь кабинета закрылась. Улита подошла и, осмотрев шею Мефодия, пошептала на неглубокий порез.
      – Не обижайся на него! На Арея порой находит... Часто на маяке он молчал целыми неделями, а затем начинал вдруг зло шутить и смеяться сразу над мраком и светом. В такие минуты лучше всего спокойно промолчать. Потом его отпускает и он снова прежний... – негромко сказала Улита.
      – Почему так? Расскажешь? – попросил Меф.
      Если бы эта просьба была высказана Даф, ответом стало бы решительное «нет». Но здесь Улита заколебалась. К Мефодию она относилась неплохо. Покосившись на кабинет, она щелчком пальцев поставила круговой защитный экран от подслушивания. Лицо горбуна Лигула на групповом портрете тузов мрака обиженно вытянулось. Одновременно на соседнем пейзаже с видом смиренного кладбища в духе Жуковского разочарованно зашевелилось крайнее из надгробий. Даже Арей из кабинета – и тот едва ли смог бы «просветить» магический барьер, хотя вряд ли это входило в его планы.
      – Я думаю, все потому, что мраку нельзя служить наполовину. Мрак сам же и наказывает своих слуг, отнимая, с кровью вырывая у них самое дорогое. Возьми любого из нас. Все мы или несчастны, без эйдоса, с зияющей раной в груди, которая никогда не зарастет, или надутые самовлюбленные болваны (завтра ты, Мефодий, их увидишь), или вообще натуральные уроды, как Лигул. Убежденных же сторонников мрака реально мало, хотя есть, конечно...
      – А зачем же тогда служат остальные? – удивился Мефодий.
      – Ну, милый мой, ты и скажешь тоже!.. Попасть на сторону мрака очень просто: всего один раз неосторожно оступился на склоне и... бесконечно скатываешься вниз. Хотя порой весело скатываешься, со вкусом, с этим не поспоришь...
      Двадцатилетняя ведьма фыркнула, вспомнив о чем-то. Возможно, об очередном свидании, казино или кабаке, который она собиралась разнести в ближайшее время. Долго удерживать накал мысли было не в ее привычках. Улита так же быстро потухала, как и загоралась.
      – Хотя, с другой стороны, я с трудом представляю себе Арея среди стражей света. Не правда ли, Даф? У тебя как с воображением? – спросила Улита.
      Даф задумалась и попыталась ответить честно:
      – Каменным грифонам Арей бы не понравился, что да, то да... Хотя среди нас, например, полно зануд. Занудство и ханжество – главные неприятные черты света. Или, точнее, главные наши искушения.
      – Слушай, Улита, а кто такой Безли?.. Ну ты поняла, о ком я? – шепотом спросил Мефодий.
      – Все еще упрямишься? Ладно, думаю, тебе все же стоит сказать, хотя Арей и против. В конце концов, ты ведь мог узнать это и из Книги Хамелеонов? Если бы не был таким лентяем? – намекающе подмигнула ему ведьма.
      – Угу! – согласился Мефодий, удивляясь, как мысль про книгу не пришла ему раньше.
      – Кводнон – только умоляю, Меф, сам не повторяй, у тебя какой-то язык черный – истинный хозяин мрака. Его единственный повелитель. Безликий Кводнон – второе и истинное лицо Двуликого Кводнона. Усек?
      Мефодий замотал головой, переваривая информацию.
      – Безликий – истинное лицо Двуликого? Теперь я еще больше запутался.
      – Я так почему-то и думала. Лопухоидам всегда долго приходится объяснять элементарные вещи. А вот джинны, скажем, понимают такие тонкости сразу. Им скажешь: «Слышь, друг, был Двуликий Кводнон, а теперь он Безликий Кводнон. Так что ты заруби себе на тумане, приятель, когда мы говорим просто «Кводнон», мы подразумеваем прежнего Кводнона в его административном качестве, когда говорим «Двуликий» – подразумеваем собирательную сущность Кводнона, когда же говорим «Безликий» – говорим о нынешнем».
      – Тпрр-ру, приехали! Я тоже не понимаю. Кводнона же поразили наши златокрылые? Во время решающего сражения? Разве не так? – удивилась Даф. – У нас в Эдеме даже ежегодный праздник есть!
      Улита посмотрела на нее с насмешкой.
      – Ну вы у нас народец веселый! Отчего бы вам не повеселиться?.. На дудочках не поиграть? Особенно если повод есть.
      – Шути-шути. Все равно не понимаю: Безликий, Двуликий, просто Кводнон... Сколько же их?
      – Число юных вундеркиндов стремительно увеличивается. На самом деле Кводнон один, разумеется. Милочка, златокрылые уничтожили тело Кводнона, тем самым превратив Двуликого Кводнона в Безликого. Более того, златокрылые сумели сделать так, что Кводнон никогда не сможет воплотиться. Ни в одном из существующих тел, даже в комиссионерском. Во всяком случае, так считается. Но в том, что златокрылые сумели уничтожить бессмертную сущность Кводнона, многие у нас сомневаются. И знаешь почему? Потому что они ее не уничтожили!
      – А я думал, Лигул – сейчас повелитель мрака и меня прочат на его место, – задумчиво произнес Мефодий.
      Улита прыснула.
      – Кого, кого на место Лигула? Тебя? Так бы он и подвинулся, чтобы тебя пропустить. Нет, Лигул сам по себе, а ты сам по себе.
      – Ты уверена?
      – Кто такой, если разобраться, Лигул? Обычный управляющий! Прыщ на теле мрака! Выскочка, глава Канцелярии, которая учитывает скверные поступки лопухоидов и их эйдосы. Какие-то эйдосы идут в наши дархи, но лишь некоторая часть. Максимум одна треть. Куда, как ты думаешь, попадают остальные? Хоть бы, скажем, тот эйдос незадачливой самоубийцы, который недавно принесла Мамзелькина? Думаешь, он достанется Лигулу? Ему перепадают лишь крохи с барского стола!
      – А кому тогда он пойдет?
      – Вот тут-то опять и всплывает Безликий Кводнон, его дух, его подлинная теневая сторона, о которой никто ничего не знает... Этот эйдос вместе со множеством других будет брошен в темный сосуд, который стоит в центре Тартара, на трехногой подставке со львиными лапами.
      – Зачем?
      – О, тут множество версий. Даже Арей едва ли знает их все. Самая распространенная: это нужно для Кводнона, который самим фактом своего существования подпитывает мрак. Сосуд на львиных лапах особый. Даже не артефакт, а первоартефакт. Уже много столетий в него ежедневно сбрасываются сотни эйдосов и исписанные пергаменты с деяниями смертных. И до сих пор, заметь, сосуд не наполнился. Причем украсть что-либо из сосуда невозможно по определению. Он признает только одного хозяина, которого никто давно уже не видел.
      – Кво...
      – Тшш!
      Улита посмотрела на Буслаева с многострадальным терпением мамочки, которая объясняет годовалому ребенку, что нельзя тыкать вилкой папочке в глазик. «Ай-ай-ай! Папочке будет бо-бо!»
      – Возможно. Кводнон в той же мере существует, в какой его не существует, да не смутит тебя этот парадокс. Лопухоид всегда узнает о существовании Кводнона в самый последний момент, когда коса Мамзелькиной уже опустилась. Кто-то же, в конце концов, составляет нашим «менагерам» списки... хм... уборки урожая. И, уж можешь мне поверить, это не Лигул. Иначе я давно была бы в них занесена.
      Мефодий ощутил вдруг, как у него запульсировали, заныли и заболели волосы. Это было странное ощущение, почти предупреждение, возникшее как раз в момент, когда он захотел задать Улите один вопрос. Но он его все же задал. Просто потому, что он был Мефодий Буслаев. Упрямый, как пень, на котором посидел Эдя Хаврон.
      – Слушай, если есть К... тогда зачем Арей то ли в шутку, то ли всерьез назвал меня повелителем мрака? Или К... собирается передать мне свою власть?
      Улита подула на свою длинную челку.
      – Пуф... Ну и вопросики ты, извиняюсь, задаешь! Сама до конца не знаю, как тут и чего, но, думаю, власть Кводнона теперь другого рода. Кводнон сейчас – дух, а власть духа всегда скорее идейная, нежели реальная. Повелитель мрака в теперешнем его понимании – это... с чем бы сравнить... ну как король. Только сразу предупреждаю: не обольщайся. Да, у короля есть власть и сила. Он может казнить, а можеть помиловать. Может объявить войну или заключить мир. Все, казалось бы, тип-топ. Но смотри: короля можно свергнуть, отравить, казнить, поразить в битве, или, наконец, он может умереть сам. А дальше обычная история: «Король умер... Да здравствует король!» Есть такое дело?
      Мефодий неохотно кивнул. Улита сочувственно посмотрела на него и продолжила:
      – Вот и Кводнон – старый, телесный Кводнон, не нынешний, Безликий, – некогда слетел с копыт в битве со светом, и теперь тебя осторожненько, культурненько так примеряют на его трон, чтобы еще раз с твоей помощью попытаться дать в табло свету. Не будет тебя, рано или поздно родится другой Буслаев. Двуликим же Кводноном и тем паче Безликим стать нельзя. Он неповторим. Он существовал изначально. Он древнее, чем этот мир.
      – Путаная организация этот ваш мрак, – покачав головой, сказала Дафна.
      – И не говори, светлая. Просто жуть, какая путаная. С другой стороны, мне она понятнее, чем тот же Эдем, – согласилась Улита.
      Арей за дверью гулко кашлянул и ударил кулаком по столу. Улита заспешила.
      – Ну все, прием окончен! Шеф не в духе! Даф, Меф, забирайте вашу адскую кису – вон она от мраморного стола угол отгрызла! – и марш к Глумовичу в школу доводить бедолагу до инфаркта! Мефодий, завтра к полуночи ты будешь нужен. Намотай это себе на склероз! – заявила она.

Глава 3
Министр золотухи, король аспирина