Мефодий Буслаев - Мефодий Буслаев. Свиток желаний

      Вскоре, к радости Зозо, ей стали приходить письма. Некоторые она сразу отсеивала, другие придерживала в резерве, на третьи вяло отвечала, сомневаясь по ряду причин, стоит ли доводить дело до личной встречи. А потом пришло ещё одно письмо, и Зозо нюхом ищейки поняла: он. Хотя письмо было само по себе довольно вялое и бесхарактерное, да и фамилия была какая-то овощная: Огурцов. Антон Огурцов.

* * *

      Вы все еще, вслед за Кальдероном, убеждены, что жизнь есть сон? Неправда! Жизнь есть кошмар. Единственное утешение, что кошмар кратковременный. Боятся можно всего. Страхов, или фобий, многие тысячи. Боязнь темноты называется эклуофобия, холода – фригофобия, одиночества – эремофобия, ужас быть погребенным заживо – тафофобия, открытых пространств – агорафобия, дневного света – фенофобия, бородатых – погонофорофобия, бессонницы – клинофобия, утренних подъемов – стазифобия, грабителей – харпаксофобия, работы – эргасиофобия.
      Ничуть не меньше, чем фобий, насчитывается маний. Самая безобидная состоит в ежеминутном мытье рук. Кроме маний и фобий, существует несколько дюжин «филий», не сулящих их обладателю ничего, кроме неприятностей, часто уголовных.
      Среднего, ничем не примечательного лопухоида преследуют по статистике одна фобия и парочка маний. Редко кто может похвалиться большим. Однако такие уникальные экземпляры все же случаются. В Москве на улице Стромынке, в красивом элитном доме с башенками и круглыми окнами проживал некий индивидум, которого преследовали абсолютно все существующие фобии и большая половина маний.
      Антон Огурцов был личностью примечательной. У него были широкие плечи, пухлые щеки с наглым поросячьим румянцем и твердый породистый нос. Он сошел бы даже за красавца, если бы не вечное выражение затравленного ужаса в глазах и не сложенные бантиком обиженные губы.
      Бывший студент-медик, вылетевший со второго курса, знал слишком много. Даже теперь, десять лет спустя, занимая средней величины пост в представительстве австрийской фирмы, производящей одноразовые салфетки, ватные палочки и бумажные полотенца, Огурцов страдал от множества своих знаний.
      Недоучившийся медик видел опасности там, где другие их благополучно прохлопывали. Чего уж, кажется, милее, чем поковыряться пальцем в носу? Ан нет, ахтунг! Чрезмерно увлекшись, легко пополнить собой, любимым, ряды клинических идиотов. Как? Запросто! Поджимая губы, вечно застывшие в ожидании беды, Огурцов объяснил бы вам, что, извлекая из носа присохшую козявочку, легко занести через капилляры инфекцию, которая в свою очередь вызовет закупорку сосудов головного мозга.
      «И это еще только начало!» – воскликнул бы Огурцов и, закатывая измученные глаза с базедовой поволокой, поведал бы страшную тайну. Рыба накапливает ртуть. Консервы увеличивают вероятность рака. Встав резко со стула, легко схлопотать инсульт. Острая фольга от шоколада «Аленка» в состоянии перерезать вену, если пилить ее этой фольгой некоторое время. А сама наша пища? Что она такое, как не кладбище пестицидов, гербицидов, консерванта E и гормональных добавок!
      Но если бы все ужасы мира ограничивались лишь этим! Как легко, как славно было бы тогда жить! Увы, несчастному Огурцову было известно в сотни раз больше. Взять хотя бы транспорт. Самолеты падают в океаны. Троллейбусы горят, как спички. Если троллейбус не сгорел сегодня – значит, он сгорел вчера. Автобусы только притворяются, что у них есть маршрут и остановки. На самом деле она терпеливо ищут закрытый железнодорожный шлагбаум, чтобы снести его и заглохнуть. А метро? Воздух в нем полон тяжелейших инфекций. Эскалаторы, обрываясь, хватают зазевавшихся бедолаг зубчатыми колесами и затаскивают в лязгающую утробу. А маньяки–машинисты, устремляющиеся в тоннели с ухмылкой на устах и с защемленными пневматическими дверями пассажирами?
      Грустно, очень грустно жилось на свете злосчастному Антону Огурцову. Не жилось ему, а обиталось. Даже вечером, падая в изнеможении на холостяцкую кровать, застеленную бесплатно выданными самому себе в рекламных целях антисептическими простынями, он не мог забыться спасительным сном. Огурцов лежал и вспоминал, что в подушках живут стрептококки, выпитый на ночь стакан чая может вызвать рвоту, а тлеющий матрас способен удушить спящего человека за пять минут.
      Среди ночи он просыпался в холодном поту. Ему мерещилось, что сорвало предохраняющий вентиль на трубе и квартира наполняется метаном. Кроме того, пакостный фальцетик регулярно нашептывал ему, что, по статистике, девяносто процентов людей умирают в постели.
      Тот же неустанный фальцетик внушал Антону Огурцову бдительно относиться к своему здоровью.
      В разное время сотрудник инофирмы подозревал у себя спондилоартрит, перитонит, пиодермию, гельминтоз, ирит, астигматизм, рак, лимфаденит, полиневрит, эндокардит, цирроз, трахеит, лепру и гингивит. То, что ни один из этих диагнозов не подтвердился, не ослабило его природной мнительности.
      Не было ни одного крупного медицинского светила, к какому бы Огурцов не являлся на прием. Гомеопаты, вирусологи, дерматологи, аллергологи, бактериологи, гастроэнтерологи, терапевты, токсикологии и физиатры – все знали его в лицо. Всем им работник салфеточного фронта демонстрировал свой атлетический торс и настороженные глаза параноика. Отвязаться от перепуганного Огурцова, сгорающего от желания узнать правду, было невозможно. Он присасывался, как пиявка, и рыдал докторам в жилетки, умоляя: «Профессор, не обманывайте! Скажите правду, как бы жестока она ни была!»
      Отчаявшись, врачи применяли последнее средство – посылали министра антибактериальных салфеток к своим коллегам, тоже маститым светилам, на которых у них имелся зуб. Врачи перебрасывались Огурцовым, как чугунной болванкой, спеша с его помощью подложить свинью недругу. В результате гистолог отсылал Антона к кардиологу, офтальмолог – к бальнеологу, а эндокринолог – к ортопеду.
      На прощанье каждое светило все же считало своим долгом что-нибудь выписать Огурцову на память о себе. В результате в кухонном шкафчике у Антона рядами выстраивались папазол, аспаркам, рибоксин, нитросорбид, норсульфазол, эринит, этазол, сенеде, сустак, теофиллин, левомицетин, холосас в синеньких бутылочках, холосас в красненьких бутылочках, тетурам, нембутал натрия, ноотропил, супрастин, гидрокортизон и самое любимое из всех лекарств, название которого Огурцов выговаривал за два страстных вздоха – аноксициллин 0,123%. Могучий организм атлета пока успешно справлялся со всей этой дрянью, ежедневно пожираемой в немыслимых количествах.
      С вредными привычками у герцога салфеток и магистра ордена ватных палочек было не то чтобы туго, а вообще никак. В этой графе у него стояли сплошные прочерки. Когда при нем курили, он зеленел. Иногда он выпивал вина, но исключительно в рамках ампелотерапии по одной чайной ложке два раза в день. Ещё напряженнее было у Огурцова с девушками. Если случалось, что кто-нибудь из них заинтересованно подходил к мускулистому красавцу, Огурцов сразу обращался в бегство. Там, где другие видели девушек, он видел орды микробов, гепатит и вирус гриппа.
      Когда Огурцову исполнилось тридцать пять, его родители, обитавшие в подмосковном Ногинске, забили тревогу и приняли его в плотный борцовский захват, заставляя жениться. С полгода поупрямившись, мнительный сотрудник фирмы одноразовых салфеток сдался. Он покорно вздохнул, скушал витамины и стал читать объявления в Интернете.
      Написав Зозо очень скромное письмо – первое неделовое письмо в своей жизни, – он был крайне удивлен, когда его сразу сцапали под белы ручки и в спешном порядке мобилизировали на свидание.

* * *

      Огурцов ждал Зозо там, где встречаются все лишенные воображения москвичи, – у памятника Пушкину. В руках у него был большой букет роз.
      – Вы Зоя? – деловито осведомился он.
      – Я? Да.
      – Тогда это все вам. Держите цветы осторожнее. Не уколитесь! Это чревато споротрихозисом, – предупредил Огурцов.
      Зозо едва не уронила цветы. Она не знала, что такое споротрихозис, но слово звучало жутко.
      Тем времен Антон Огурцов расправил богатырские плечи и изрек еще одну истину:
      – Раз мы уже встретились, не стоит стоять у дороги. Я тут прикинул и понял, что за те десять минут, что я вас ждал, ко мне в легкие попало около четырехсот миллионов микроорганизмов. На многие из них у людей нет иммунитета.
      Зозо на всякий случай терпеливо кивнула. Она давно уже привыкла, что на нее клюют исключительно психи. Такая уж у нее карма.
      – Пойдемте куда-нибудь перекусим? Я с работы, – предложила она.
      Это просторечное выражение вызвало самую неожиданную реакцию. Сотрудник инофирмы рассеянно воззрился на нее. Зозо ощутила, как его интеллект пробивается сквозь пелену гигиенических мыслей, спускаясь со звездных далей, где летают спиральные вирусы и парят мрачные кишечные палочки, на грешную, омикробленную землю.
      – Хм… Э-э… Ну да…
      – Вы не против?
      – Да нет. Перекусить, конечно, можно, только вот где? – спросил Огурцов.
      – Какая разница? Да хоть бы там!
      Легкомысленно заигрывая с царящим на шипах спиротрихозисом, Зозо взмахнула розами в сторону «Макдональдса». Антон дико уставился на нее и паралично вздрогнул подбородком:
      – Вы серьезно? Там же канцерогенные консерванты, маргариновые жиры и искусственные углеводы! Как вам не стыдно!
      Зозо послушно застыдилась, но при этом робко заметила, что вся без исключения еда вредна и что же теперь – с голоду умирать?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.