Глава XXVIII. Оливье Клари

Оливье Клари расположился, как мог удобнее, в углу своей темницы и, положив оружие рядом на случай, если на него попытаются напасть во сне, уснул так же спокойно, как в пустыне.

Опасения канадца были совершенно лишены основания: он находился под охраной кастильского закона. Но он судил испанцев сообразно с американскими предрассудками и клеветой англичан, мстивших таким образом испанцам за свои колониальные поражения.

На следующий день, пробудившись, канадец поначалу удивился виду тюрьмы, но скоро память вернулась к нему, и он нетерпеливо стал ожидать, что будет.

Его ожидание было продолжительным, затем явился тюремщик, принесший завтрак.

— Ну! — сказал ему охотник с изумлением. — Зачем мне приносят есть вместо того, чтобы открыть дверь и выпустить отсюда?

— Не каждый день — праздник, — отвечал насмешливо тюремщик, — дверь так не открывается. Да и на что вы жалуетесь? Кажется, тюрьма вам нравится, так как вы имели случай покинуть ее и не захотели им воспользоваться!

Клари пожал плечами и повернулся к нему спиной, не желая спорить с таким негодяем.

Тот засмеялся, положил провизию на землю, вышел и тщательно запер дверь. Канадец снова очутился один.

— Черт возьми, — пробормотал он, — скверная шутка… Гм! Посмотрим, все-таки, что нам принесли поесть: плохо рассуждать, когда желудок пуст.

После такого утешительного решения он начал усердно потреблять провизию.

Едва окончил он завтракать, как услышал шум шагов и бряцанье оружия в коридоре. Дверь открылась и вошел офицер.

— Следуйте за мной! — сказал он.

— Куда ведете вы меня? — спросил канадец.

— Идите, идите, — отвечал грубо офицер, — скоро узнаете.

— Идем! — сказал Оливье и вышел.

За дверью ждал его отряд из дюжины солдат.

— Черт возьми! — сказал он. — Кажется, меня считают важным человеком.

И, не дожидаясь приказания, он сам подошел к солдатам, которые сомкнулись вокруг него.

Его провели в тот же салон, где он был накануне.

Там находился генерал. Он был один.

Офицер, толкнув канадца внутрь, удалился и закрыл за собой дверь.

Канадец сделал два или три шага вперед, почтительно поклонился генералу и ждал, когда тот к нему обратится.

Дон Лопес, в полной форме и со шляпой на голове, заложив руки за фалды своего платья, взволнованно шагал по салону с опущенной головой и нахмуренными бровями.

— Гм! Этот храбрый офицер, кажется, не в очень хорошем настроении сегодня утром, — подумал канадец. — Вчера вечером он мне больше нравился.

После нескольких минут молчания, генерал подошел к Оливье, остановился перед ним и посмотрел на него с угрожающим видом.

— А! А! — вскричал он, — вот и вы, сеньор picaro.

Вместо ответа канадец с удивлением осмотрелся.

— Чего вы ищете? — грубо спросил его генерал.

— Я ищу, ваша милость, того — отвечал тот спокойно, — к кому ваше превосходительство обращается в таких выражениях.

— А! А! — сказал тот. — Ты забавляешься. Увидим, долго ли ты выдержишь эту роль.

— Ваше превосходительство, — сказал серьезно охотник, — я не играю никакой роли. Нередко человек, пользуясь своей властью, обращается с другими, как кошка с мышью, — так вы поступаете со мной. Кто бы ни был этот человек, он поступает дурно, так как направляет свою силу на того, кто не может ему ответить.

Генерал продолжил свою нервную прогулку по комнате, но почти тотчас же вернулся к канадцу.

— Слушай, — сказал он грозным голосом, — когда я тебя увидел, ты произвел на меня хорошее впечатление. Твой отказ бежать, когда ты мог ожидать только виселицы, доказывает твою храбрость. Я нуждаюсь в таких людях! Хочешь мне служить? Ты не пожалеешь об этом.

Канадец выпрямился.

— На этот раз ваше превосходительство, — спросил он, — делает мне честь серьезно говорить?

— Да, серьезно, и жду ответа!

— Вот этот ответ, ваша милость. Я не убежал вчера, во-первых, потому, что спасаются только виновные, а я не принадлежу к ним, во-вторых, заключенный вами в тюрьму в момент дурного расположения духа, я хочу, чтобы, по справедливости, посадивший меня в заключение и освободил от него. Я помог бежать своему товарищу, чтобы показать, что если бы я хотел, то легко бы мог освободиться с ним вместе. Вы сказали, что я храбрый, это правда. Причина проста: мне нечего терять, а, следовательно, не о чем и жалеть. На мой взгляд жизнь не настолько выгодна, чтобы с ней трудно было расстаться. Вы предложили мне поступить к вам на службу. Я отказываюсь.

— А! — произнес генерал, кусая губы.

— Да, по двум причинам.

— Посмотрим.

— Хорошо! Первая: я на некоторое время соединился с вашими врагами, а дав слово, честный человек не может взять его обратно. Вторая причина, может быть, более важна. Однако, я должен вам ее сказать: если бы я и был свободен, то не стал бы вам служить, не из-за вас лично, ваше превосходительство, а из-за дела, которое вы защищаете, из-за абсолютизма: я по природе фанатичный поборник свободы.

— Очень хорошо, ты — философ. Знаешь, какая будет мораль из всего этого?

— Нет, ваше превосходительство, не знаю.

— Ты сейчас же будешь вздернут на виселицу.

— Вы думаете? — отвечал канадец, делая шаг вперед.

— Ты скоро убедишься в этом! — отвечал с насмешкой генерал.

Он подошел к столу, чтобы позвонить, но канадец прыжком тигра бросился к нему, опрокинул и, прежде чем застигнутый врасплох генерал успел настолько овладеть собой, чтобы защититься или позвать на помощь, он был крепко связан и ему старательно был заткнут рот.

С присутствием духа, которое могла дать единственно только полная приключений жизнь, которую он вел до сих пор, канадец, усмирив своего пленника, подошел к дверям и запер их.

Уверившись, таким образом, что ему не помешают, по крайней мере, некоторое время, канадец взял несколько связок бумаг, разбросанных по столу, бережно спрятал их в карманы, захватил пару богато украшенных пистолетов, осмотрел их и убедившись, что они заряжены, засунул за пояс. Затем он вернулся к пленнику, внимательно следившему за всеми его движениями.

— Теперь мы вдвоем, ваше превосходительство, — сказал он играя ножом. — Дайте честное слово благородного человека, что вы не закричите и не будете звать на помощь, и я немедленно выну кляп. Впрочем, замечу, что мы заперты, и прежде чем солдаты или слуги откроют двери, я вас убью. Ну, что скажете вы на мое предложение?

Генерал знаком показал, что принимает его.

Канадец сейчас же вынул кляп из его рта. Он сделал даже более: на руках отнес пленника в кресло и удобно усадил там.

— Вот так, — сказал он, — мы теперь можем поболтать! Видите, ваше превосходительство, вы не ошиблись на мой счет: я, по вашему собственному выражению, отчаянный негодяй.

— Да, — отвечал генерал с глухим гневом, — я поступил, как болван. Чего требуешь ты от меня теперь, когда я в твоих руках?

— Я не требую ничего, ваше превосходительство, а только желаю свободы.

Генерал думал с минуту.

— Нет! — сказал он, наконец, яростно. — Я не дам тебе ее. Убей меня, если хочешь, негодный!

— В добрый час! Вы храбрец. Ваше превосходительство, я вас не убью: я вовсе не убийца. Я хотел вам просто дать урок, чтобы вы научились уважать права людей. Теперь я перережу ваши узы.

— Ты не посмеешь! — вырвалось у генерала.

— Почему же? — спросил канадец.

— Потому, что знаешь хорошо, что освободившись…

— Освободившись, ваше превосходительство, вы поступите, как вам будет угодно, что до этого? Разве я не заявил, что не дорожу своей жизнью?

Генерал посмотрел на него.

— Тогда исполни свое обещание! — сказал он.

— Сию минуту, ваше превосходительство!

Действительно, с величайшим хладнокровием канадец развязал веревки, которыми так старательно скрутил генерала.

— А! — вскричал тот, вскакивая. — Теперь мы посмотрим!

— Подождите, ваше превосходительство, — сказал ему миролюбиво канадец, — двери еще не открыты.

Эта безумная и беспечная смелость смутила генерала, и в первый раз в жизни, может быть, сердце этого человека забилось чувством, незнакомым ему до сих пор.

— Хорошо, — сказал он, — открой!

Канадец не заставил повторять приказания и с таким же спокойным видом, какое он сохранял во все продолжение этой сцены, снял задвижку.

Генерал позвонил.

— Сейчас же оседланную лошадь! — сказал он вошедшему служителю. Потом, вернувшись к Клари, произнес: — уезжай, уезжай, не оглядываясь назад! Спеши, пока я не отменил данного приказания, так как я скоро, вероятно, раскаюсь в своей слабости.

— Я думаю, ваше превосходительство! — отвечал канадец с особенной улыбкой.

И, почтительно раскланявшись, он вышел.

Генерал с минуту думал.

— Какой странный характер! — произнес он.

Он сел в кресло, чтобы привести в порядок свои мысли, спутанные этими необычайными событиями. Его глаза случайно упали на стол.

— О! — вскричал он, гневно вскакивая, — мои бумаги!

Но напрасно пустились в погоню за охотником. Он в точности исполнил совет генерала и, пришпорив лошадь, помчался во весь дух.

Глава XXIX. Раненый

Клари до крайности понукал лошадь, и она, казалось, пожирала пространство.

После почти часовой езды он надеялся, что достаточно далеко оставил своих врагов и преследователей, так что можно было умерить аллюр коня, который начинал уставать и которого он не хотел бесполезно губить.

Было около двух часов утра, день был великолепный. Просидев в заключении около двадцати четырех часов, канадец вдыхал воздух полной грудью и бросал кругом восхищенные взоры: так отрадно ему было пользоваться свободой и снова видеть воду и деревья.

Таким образом ехал он, беспечный и довольный, смеясь сыгранной с генералом шутке и радуясь своему счастливому избавлению, как вдруг заметил небольшой отрад всадников, несущихся ему навстречу.

В первый момент канадец почувствовал беспокойство, но, подумав, успокоился, так как это не могли быть его преследователи.

Он продолжал двигаться вперед, не замедляя и не убыстряя хода коня, чтобы не возбудить у встреченных всадников подозрения, которые могли бы причинить ему нежелательные затруднения.

Но проехав около десяти минут, он радостно вскрикнул и помчался галопом к путешественникам.

Он узнал в двух всадниках, находившихся во главе отряда, графа Мельгозу и Диего Лопеса.

— Да будет благословлен бог! — вскричал граф, заметив его. — Я опасался приехать слишком поздно.

— Это, вероятно, и случилось бы, — отвечал канадец, — если бы я не постарался сам. Но каким образом очутились вы здесь?

— Да ведь я обещал присоединиться сегодня к вам в Леон-Викарио?

— Действительно, теперь я понимаю.

— Я намеревался выехать, когда спадет жара, но сегодня утром Диего Лопес примчался, как сумасшедший, в гасиенду с известием, что генерал Карденас заключил вас вчера в тюрьму, чтобы сегодня повесить. Теперь я понимаю, что этот простофиля Диего Лопес поддался распущенной в городе, не знаю с какой целью, клевете. Я счастлив, так как был бы неутешен в случае вашей смерти.

— Сеньор граф, — отвечал канадец, с чувством сжимая руку пеона. — Диего Лопес не поддался обману. Все, что он вам рассказал — самая чистая правда.

— Кто же вас освободил?

— Я.

— Однако?

— Честное слово. Когда я увидел, что никто не приходит мне на помощь, я постарался освободиться сам, и вы видите, что мне это удалось.

— О! — сказал граф, — пожалуйста, посвятите меня во все подробности происшедшего.

— Я лучшего не желаю, но этот рассказ затянется, вероятно, надолго, а, по понятным причинам, я не особенно желаю оставаться на таком коротком расстоянии от Леон-Викарио.

— Это не помешает, сеньор, — отвечал граф. — Скажите, куда вы намерены ехать, и я провожу вас несколько миль.

— Принимаю ваше милостивое предложение с величайшим удовольствием. Я возвращаюсь в гасиенду дель Барио, чтобы дать отчет о доверенном мне деле. Я думаю, что никакое серьезное препятствие не помешает вам проводить меня по этому пути.

— Никакое, тем более, что я не поеду настолько далеко, чтобы рисковать нарваться на неприятности.

Граф поворотил своих провожатых, и маленький отряд, увеличившийся на одного человека, помчался галопом.

— Э! — сказал вдруг граф, взглянув на лошадь канадца. — Я сильно ошибусь, если этот конь не из конюшен генерала Карденаса.

— Вы не ошибаетесь, это действительно так.

— Каким же образом очутился он под вами?

— Это относится к рассказу, который я вам обещал.

— Начинайте же его, ради бога! Я умираю от нетерпения.

— Слушайте, сеньор граф. Только позвольте, пожалуйста, моему товарищу, Диего Лопесу, быть с нами. Он сделал для меня слишком много хорошего за время нашего короткого знакомства, чтобы я отказал ему в этой легкой награде.

Граф с удовольствием согласился исполнить просьбу канадца и сделал знак Диего Лопесу, который с радостью поспешил поравняться с Оливье Клари.

Тогда канадец начал свой рассказ со всеми подробностями и вполне откровенно с того времени, когда он расстался с графом в гасиенде, и до того, как он встретил его по дороге в Леон-Викарио.

Граф выслушал правдивый рассказ канадца с самым серьезным вниманием, причем на его лице иногда отражались волновавшие его чувства, а когда Оливье закончил, то он несколько раз покачал головой.

— Вы были более счастливы, чем благоразумны, — сказал он, — и способ, которым вы завоевали себе свободу, поистине чудесен. Во всем, что вы рассказали мне, есть одна вещь, которая меня шокирует и которую я не одобряю. Это помощь, оказанная вами краснокожему. Индейцы — это настоящий бич для всех пограничных жителей. Выпустить одного из них, которого удалось поймать, значит освободить дикого зверя.

— Правда, сеньор! Но что поделаешь! Я долго жил среди краснокожих, часто сражался с ними и при случае убивал их без малейшего сожаления. Но я не понимаю, как можно отнимать у них единственное достояние — свободу. К тому же, в этом случае было старое знакомство, так как племя, к которому он принадлежит, оказало мне большие услуги. Подвернулся случай расплатиться, я это и сделал.

— Да, вы правы: бродячая жизнь дала вам право так рассуждать!

Канадец повернулся тогда к Диего Лопесу, чтобы поблагодарить его за все, что он пытался для него сделать, и уверить, что хотя он и не воспользовался его советами, но все-таки выражает за них самую большую признательность.

Разговаривая и галопируя, они проехали ущелье, где несколько дней тому назад подверглись нападению индейцев, и готовы были выехать на обширную равнину, чтобы пересечь ее и достичь берегов озера. Вдруг канадец заметил на довольно большом расстоянии впереди тело спящего или, вернее, лежащего под тенью огромного сумаха человека, который укрывался там, по-видимому, от палящих лучей солнца.

— Вот человек, плохо знакомый с пустыней — посмотрите! — сказал охотник, протягивая руку. — Этот индивидуум расположился на краю дороги, чтобы первый встречный мог убить его и ограбить. Я знаю много мест, где он не долго бы так оставался, не будучи убит и скальпирован каким-нибудь индейским бродягой.

— У него нет лошади, — заметил Диего Лопес. — Это необыкновенно в стране, где самый бедный пеон владеет своим конем.

— Правда, — согласился канадец. Потом, через минуту прибавил. — Я очень опасаюсь, чтобы наш спящий не оказался просто трупом.

— Я уведомлю сеньора графа! — отвечал пеон, повертывая коня и приближаясь к своему господину.

Тот выслушал донесение слуги с некоторым удивлением, так как уже давно не слыхал об убийствах на дороге, очень часто посещаемой путешественниками. Однако он пришпорил лошадь и подъехал к канадцу.

— Что думаете вы об этом? — спросил он.

— Ничего хорошего, — отвечал тот. — Однако, я думаю, что нам надо лучше изучить дело. Если вы позволите, я поеду вперед и разузнаю, что же там такое.

— Мы поедем вместе, — сказал граф, — и если этот труп скрывает западню, то мы, по крайней мере, откроем ее.

— Поедем же, с помощью бога! — отвечал канадец, натягивая повод своего коня, помчавшегося, как ветер. Остальные всадники последовали его примеру.

Скоро они достигли сумаха. Человек не шевелился.

Граф и охотник сошли с лошадей, приблизились к неподвижно распростертому телу и наклонились.

— Это белый! — сказал канадец.

— Да, — подтвердил граф после внимательного осмотра, — я его узнаю. Его имя — дон Мельхиор: я видел его в гасиенде дель Барио во время последнего своего визита. Дон Аннибал де Сальдибар очень привязан к нему. Как произошло, что этот человек находится здесь и в таком несчастном положении?

— На этот вопрос он один мог бы ответить. Посмотрим прежде, жив он или мертв.

Как все лесные бродяги, которых случайности скитальческой жизни подвергают каждую минуту риску получить рану, канадец обладал некоторыми практическими сведениями по медицине, или, вернее, по хирургии. Он наклонился над бедным молодым человеком, приподнял его одной рукой и поддерживал в сидячем положении, а другой рукой приставил к его устам блестящий клинок своего ножа.

Через минуту он взглянул на него: сталь слегка потускнела.

— Слава богу! — вскричал он. — Он не умер, он только в обмороке.

— Бедный мальчик, кажется, не очень здоров! — заметил граф.

— Правда, но он молод, крепок, и пока душа держится в теле, есть надежда. Диего Лопес, дайте мне свою фляжку, если в ней осталось немного водки.

— Она еще полна! — отвечал пеон, протягивая фляжку канадцу.

Тот смешал воду и водку на листе и с ловкостью, какую в нем трудно было подозревать, начал растирать жидкостью виски, грудь и живот раненого. Потом он просунул между его зубами острие своего ножа, открыл насильно рот и влил несколько капель ликера, в то время как Диего Лопес продолжал растирание, а граф поддерживал молодого человека в сидячем положении.

Почти четверть часа эти заботы не производили, по-видимому, никакого действия на раненого. Однако, канадец не отказался от надежды оживить его, а, напротив, удвоил усилия и скоро мог поздравить себя с успехом, так как молодой человек совершил легкое движение.

— Да будет благословлен бог! — радостно вскричал граф. — Он приходит в сознание!

— Да, — сказал канадец, — вот он и очнулся.

Действительно, дон Мельхиор, сделав несколько судорожных жестов, слегка приоткрыл глаза, но, ослепленный солнечными лучами, сейчас же опять закрыл их.

— Мужайтесь! — сказал ему канадец. — Мужайтесь, товарищ! Близ вас — друзья!

Молодой человек при звуке этого голоса, казалось, совершенно пришел в себя, и его бледные щеки слабо покраснели. Он открыл глаза, бросил вокруг удивленный взгляд и, сделав усилие, произнес тихим и почти невнятным голосом:

— Индейцы!.. Индейцы!.. Спасите донну Диану, спасите! Спасите донну Эмилию!

И, утомленный, он упал без чувств на руки графа.

Тот тихо положил его на землю и быстро встал.

— Диего Лопес, — сказал он, — устрой, как можно скорее, носилки. Этого молодого человека надо перенести ко мне!

— Почему не в гасиенду дель Барио? — заметил канадец.

— Нет, — отвечал граф, качая головой, — в этом деле есть вопросы, которые мы должны разъяснить. Не будем поступать легкомысленно, чтобы не причинить слишком сильного горя человеку, и без того уже много страдавшему. Я надеюсь, вы будете нас сопровождать, сеньор?

— Конечно, если вы желаете этого!

— Я прошу, кабальеро!

Глава XXX. Донна Эмилия

Как мы уже сказали, Олень обнаружил тропинку, протоптанную антилопами и тянувшуюся со дна пропасти и до самой поверхности. Индейский вождь поспешил воспользоваться этой дорожкой. Теперь, хладнокровно поразмыслив обо всем происшедшем, он внутренне проклинал свое безумие, побудившее его спуститься в бездну, вместо того, чтобы поддержать своих воинов и уничтожить их суеверный страх к двум пленницам, особенно к донне Эмилии.

По мере своего приближения к тому месту, где остались воины, Олень все яснее слышал крики, и беспокойство его росло. Он торопился, рискуя оступиться и полететь в пропасть.

Действительно, едва показался он на поверхности, как двое из его воинов бросились к нему с криками радости.

— Иди же! Иди! — кричали они. — Если не хочешь, чтобы все погибло!

Олень, не теряя времени на расспросы, поспешно бросился за ними на вершину холма.

Вот что случилось за время его долгого отсутствия.

Обе женщины были перенесены на вершину холма и осторожно уложены перед огнем на шкурах.

Донна Эмилия, хотя и сильно разбитая падением, скоро пришла в себя. Под влиянием волнующих ее чувств она, вместо того чтобы примириться с обстоятельствами, обрела, казалось, мужество вновь.

Первым делом она оглянулась кругом и рассмотрела физиономии окружающих ее людей, чтобы определить, в чьи руки она попала.

В первый момент, обманутая европейским костюмом некоторых из ее похитителей, она думала, что это подонки общества, бродяги, открыто кочующие во время восстаний и занимающиеся грабежом. Такие люди уже несколько лет как появились в Мексике. Они не признавали другого знамени, кроме своего, и вели войну на свой риск, служа обеим сторонам или, вернее, вредя обеим своей низостью, варварством и хищностью.

Иногда эти негодяи, не чувствуя себя достаточно сильными, соединялись с индейцами и вместе опустошали земли.

Туземцы и испанцы пытались положить конец хищничеству этих шаек, не признающих ни веры, ни закона, вешая и безжалостно расстреливая их. Но все было тщетно! Число их не только не уменьшалось, а, казалось, все возрастало. Особенно за последнее время они стали страшны, и дерзость их не имела границ.

Но второй, более спокойный взгляд обнаружил, что она ошиблась, и что люди, принятые ею за европейцев, были просто переодетыми индейцами.

Это открытие удвоило ее мужество: она верила в свое влияние на дикую натуру этих людей и надеялась справиться с ними.

Впрочем, поведение индейцев подтверждало ее надежды: они трепетали перед ней, перед одним ее взглядом. Даже те, которые чаще находились среди белых и которых Олень заставил одеть европейский костюм, держались на почтительном расстоянии от обеих женщин.

Донна Эмилия поднялась, и никто из присутствующих не помешал ей. Она подошла к дочери, села рядом с ней и, подняв ее прекрасную, побледневшую от страдания головку, тихо положила ее на колени. Минуту она с нежностью смотрела на нее, затем, откинув рукой длинные пряди белокурых волос, обрамлявших прекрасное лицо, покрыла его поцелуями, произнося тихим голосом с невыразимо нежным оттенком:

— О, моя обожаемая дочь, я одна виновата в этом ужасном несчастье. Прости меня! Прости меня!

Две горячие слезы упали на лоб молодой девушки.

Она слабо открыла глаза.

— Мама! — произнесла она мелодичным и приятным детским голосом. — Мама! О, мама, я страдаю!