Сожженные Леса

— И я в том убежден. Дон Грегорио прибавляет, что, по его мнению, дон Мигуэль удалился в Соединенные Штаты, во-первых, чтобы скрыться, а во-вторых, чтобы удобнее избавиться от детей своих жертв.

— Это так, — сказал Курумилла.

— Дону Мигуэлю, должно быть, лет под пятьдесят; рост средний, коренастый, сильный; черты лица грубые, взгляд двусмысленный, лицо рябоватое. Случайно на охоте он лишился маленького пальца на правой руке. Кроме того по лицу идет рубец от левого виска и теряется в усах.

— Хорошо, человек здесь, — сказал вождь, указывая на лоб, — Курумилла будет помнить.

— Детей называют Луис и Розарио, как отца и мать. В эпоху гибельного события Луису было шестнадцать лет; он высок ростом, светло-русый, как отец, с которым имеет поразительное сходство. Розарио было четырнадцать лет, но она казалась старше; это прелестное дитя, обладающее уже всею прелестью молодой девушки; насколько Луис похож на отца, настолько же Розарио похожа на мать; с первого взгляда вы узнаете этих детей. Письмо кончается таким образом: «Не зная, где вы находитесь, любезный Валентин, и надеясь на справедливость и доброе сердце посланника французского в Вашингтоне, я послал это письмо ему с просьбою употребить все усилия, чтобы вас отыскать; я убежден, что только вы можете спасти детей нашего друга. Если я не получу от вас ответа в продолжение года, то или вы уже не существуете, или письмо не дошло до вас, или вы не в состоянии отвечать. Тогда я оставлю Чили, прямо отправлюсь в Новый Орлеан и с деятельностью примусь за розыски. Я не могу свыкнуться с мыслью, чтобы такое страшное преступление осталось ненаказанным и чтобы подобный злодей, как этот дон Мигуэль Тадео, избегнул достойной казни». Вот и все, — сказал Валентин, грустно опуская голову на грудь.

— Давно ли это письмо в дороге? Брат мой знает ли? — спросил индеец.

— Да, вождь, знаю; оно долго меня искало.

— Вождь ждет от своего друга положительного ответа.

— Двадцать семь месяцев, как это письмо написано; всякая надежда потеряна.

— Хуг!

— Мой брат думает иначе?

— Да, охотник ошибается.

— Я ошибаюсь?

— Да, так вернее.

— Объясни, мой брат.

— Охотник не получил письма, не отвечал. Дон Грегорио в беспокойстве; сюда приедет; нас ждать будет.

— Мой брат сам ошибается; восемь месяцев прошло со времени, назначенного самим доном Грегорио. Он оставил Чили, приехал сюда, ждал месяц или два, потом, отчаявшись с нами увидеться, уехал; теперь, вождь, где же нам с ним встретиться?

Курумилла покачал головою.

— Мой брат не разделяет моего мнения?

— Нет, так не случится. Дон Грегорио человек благоразумный, мудрый у костра совета; он ждал ответа два, три месяца, потом приготовлялся; искал плавучий дом, глубокую воду, сильный ветер; Седая голова еще не приехал; нам ждать его.

— Неужели это действительно мнение моего брата? — сказал Валентин, колеблясь.

— Вождь говорит да.

— Хорошо, мы будем ждать месяц.

— Седая голова приедет, мы можем, не сомневаясь, его ждать.

Наступило грустное молчание; оба друга погрузились в свои мысли.

Через несколько минут они встали и разошлись по своим комнатам.

Разговор с Курумиллой ободрил Валентина и бросил светлую тень на обстоятельства, казавшиеся ему в самом мрачном виде. Он почти надеялся. Ему прежде и в голову не приходило, а теперь он предчувствовал возможность отыскать детей и отомстить за своего молочного брата.

Он боялся анализировать, какого рода побуждение заставляет его действовать.

Напрасно он приписывал дружбе к Пребуа-Крансе эту ненависть, которую питал к его убийце. Побудительная причина была не та.

Воспоминание о донне Розарио и глубокая привязанность к этой женщине, не угасшая в продолжение многих лет, пробудилась еще с большей силой в его сердце. Следовательно, он пылал мщением не за Луиса Пребуа, но за донну Розарио. Он упрекал себя за эти мысли, но они жили в нем, и чем более он старался их удалить, тем настойчивее они возвращались; пришлось признать себя побежденным и согласиться с тем, что совесть есть единственный свидетель, которого обмануть нельзя. Как часто в свете мы преклоняемся перед возвышенностью чувств, выставляемых напоказ, а если бы пришлось их изучить, рассмотреть в увеличительное стекло, то ясно бы увидели, что двигатель всего есть эгоизм, тщеславие, ненависть, и самый честный человек, управляемый страстями, не раз в свою жизнь играл комедию с макиавеллизмом, достойным плута.

Валентин недолго ждал обещанного визита госпожи Шобар. Почтенная хозяйка почувствовала большую симпатию к охотнику и потому явилась ранее назначенного часа.

— Я теперь свободна, — сказала она, приветливо улыбаясь, — и готова к вашим услугам.

— Благодарю вас за эту готовность быть мне полезною; прошу садиться. — Он подвинул ей стул. — Я призван в Новый Орлеан, — продолжал Валентин, — по весьма важному делу. К несчастью, я никого не знаю в этом городе и хотя говорю довольно хорошо по-испански, а французский язык мой природный, но не понимаю ни одного слова по-английски, что мне будет помехою в моих розысках.

— Во всяком другом городе Союза незнание английского было бы для вас чрезвычайно неудобно, но здесь французский язык самый употребительный; все на нем говорят или понимают, даже янки. Я полагаю, что вы снабдили себя рекомендательными письмами?

— Это драгоценный запас для каждого путешественника, и я хорошо снабжен ими; у меня есть письма к самым богатым и значительным лицам Нового Орлеана.

— В таком случае вам нечего беспокоиться; все двери откроются перед вами, и всякий предложит вам свои услуги и постарается быть полезным. Большинство орлеанцев помнят, что в жилах их течет французская кровь, и на этом основании они с объятиями принимают своих соотечественников по ту сторону Атлантики.

— Вы меня ободряете.

— Вы мне сказали, что и в деньгах не имеете недостатка?

— О, я богат, очень богат,

— Позвольте мне дать вам совет?

— Очень вам буду благодарен; я вас и пригласил к себе с тем, чтобы спросить у вас совет.

— Знаете, милостивый государь, что бы я сделала на вашем месте? В Новом Орлеане, как и везде, людей принимают по платью и судят по наружности. Позвольте, долго ли вы думаете пробыть здесь?

— Около месяца; все будет зависеть от обстоятельств; но это пустое и не может иметь влияния на мои расходы; думайте, что я год проживу в Новом Орлеане.

— Превосходно; извольте выслушать. Вам прежде всего надо быть в собственном доме; неприлично жить в такой маленькой и простенькой квартире, какая у вас. Дела серьезные требуют полной свободы.

— Вы правы, госпожа Шобар, и я вполне разделяю вашу мысль.

— Итак, вам надо: дом, обстановку полную и не менее четырех невольников для услуги.

— Что это будет стоить?

— Ну!.. не дешево, тысяч сорок пиастров; но, платя чистыми деньгами, можно ожидать скидки на шесть тысяч пиастров. Дом готов — тот, что напротив нас. Его три года тому назад выстроил богатый арматер, но он сделался банкротом и застрелился. Мебель, белье и прочее я вам достану выгодным образом.

— Решено… пусть будет по-вашему. Через час сорок тысяч пиастров будут в ваших руках.

— А вы завтра будете у себя.

— От всего сердца вам благодарен. Теперь позвольте мне сделать вам предложение? Не возьметесь ли вы управлять моим хозяйством и присматривать за прислугой? Не имея никогда невольников, я, право, не знаю, как и поступать с ними.

— Я вам выберу хороших, на которых вы можете совершенно положиться.

— Я вполне уверен, но на мое предложение вы ничего не ответили.

— Это почти невозможно; мое присутствие необходимо здесь; глаз хозяйки всюду нужен, так что я в затруднении, какой ответ дать. Впрочем, может, и удастся уладить. У меня есть одна небогатая родственница, которая с удовольствием возьмется за порядочную плату приходить помогать мне. Таким образом, не оставляя моего заведения, могу наблюдать за вашей прислугой и управлять вашим хозяйством.

— Я на это согласен; за ваши труды я вам дам…

— В настоящую минуту ничего, вы расплатитесь перед отъездом из Нового Орлеана.

— Тем лучше. Сделайте одолжение — прикажите принести приличное мне платье; я отправлюсь к моему банкиру, а в моем отсутствии похлопочите, чтобы приготовили контракт на покупку дома, так, чтобы мне только осталось подписать.

— Не тревожьтесь, все будет сделано.

Через полчаса Валентин Гиллуа сбросил с себя старую кожу, то есть натянул черное платье, вышел из дома и направился к проспекту, прозванному Канал, на котором находилась контора Артура Вильсона, Рокетта и Блондо.

Господин Рокетт прекрасно принял Валентина.

— Я вас ждал, милостивый государь, — сказал банкир, подвигая ему кресло. — Мой корреспондент в Литл-Роке предупредил меня о вашем приезде; какую сумму вам угодно?

— Еще не знаю, но сначала вас попрошу рассмотреть бриллианты, которые я с собою привез; вы, вероятно, знаток?

— И очень хороший; оценка их не менее доллара; мне так много об вас писали, что я буду вести с вами как с приятелем; кроме того, вы, кажется, француз, и я не позволю себе обмануть соотечественника. Где же бриллианты?

— Вот они. — Валентин снял с шеи кошелек из выхухоля, на стальной цепочке, и подал банкиру.

Тот открыл кошелек и высыпал бриллианты на лист бумаги.

Их было не более шестидесяти.

Банкир рассматривал сначала со вниманием, потом с удивлением и, наконец, с восторгом.

— О, о! — воскликнул он, подымая голову и смотря на своего нового клиента, — знаете ли вы, земляк, как драгоценны эти бриллианты?

— Знаю, — отвечал Валентин, улыбаясь.

— И на какую сумму? — продолжал банкир.

— Я думаю, пожалуй, на миллион.

— Тот, кто купит у вас эти бриллианты за миллион, ограбит вас, но, может, вы подразумеваете миллион долларов?

— Черт возьми! Неужели так много?

— Может, и более; если вы согласитесь их доверить мне, то я покажу моим товарищам.

— Очень хорошо; продайте их, а деньги оставьте у себя в банке до востребования.

— Как прикажете. Дня через два я буду иметь честь вам доложить, что можно выручить за них; но позвольте вас спросить, вы очень богаты?

— Да, — отвечал небрежно Валентин, — и так как я приехал в Новый Орлеан с целью повеселиться, то нашел необходимым, кроме кредита, открытого мне на ваш банк, запастись еще ценными вещами.

Банкир смотрел на этого человека, говорившего с такой небрежностью о миллионах, с чувством такого же восторга, с каким смотрел на бриллианты.

— Какую сумму угодно вам?

— Мне нужно устроиться, дайте мне пятьдесят тысяч долларов.

— Сейчас, милостивый государь.

Через двадцать минут Валентин Гиллуа возвратился домой в сопровождении приказчика торгового дома Артура Вильсона, Рокетта и Блондо, неся за ним пятьдесят тысяч долларов в билетах и золотом.

Поверенный домовладельца, у которого Валентин покупал дом, дожидался его с готовыми документами на продажу.

Валентин переменил кое-что в купчей, и, попросив поверенного не говорить никому о продаже, он подписал контракт, заплатил двадцать одну тысячу долларов, дал пятьсот франков поверенному, который удалился, кланяясь в пояс.

ГЛАВА IX. Кто такой был мистер Джон Естор

Госпожа Шобар пунктуально сдержала обещание, данное своему жильцу.

Достойная женщина так много хлопотала и употребляла столько средств, что совершила действительно чудеса.

На другой день к четырем часам пополудни Валентин Гиллуа переселился на свою новую квартиру, где было все предусмотрено.

Мебель была богатая и со вкусом, шкафы были наполнены бельем и платьем; слуги, или, вернее сказать, черные невольники, ходили из комнаты в комнату с озабоченным видом, исполняя свою должность, как будто были уже целый год в услужении у охотника.

В конюшнях ржали четыре великолепных степных мустанга; купленные Валентином утром за бешеные деньги, казалось, они способны были при случае оказать своему новому владельцу большие услуги. Словом, все было отлично устроено.

Валентин Гиллуа, предупредим читателя, чтобы он не удивлялся огромным расходам, которые делал так легко наш герой, был чрезвычайно богат, как он сам даже говорил г-ну Рокетту, но на самом деле состояние его было колоссально.

Происхождение его было очень простое.

В продолжение двадцати пяти лет с тех пор, как Валентин сделался лесным бегуном, ему удалось открыть несколько золотых россыпей, тайну которых он сохранял более по беспечности и пренебреженью, чем по другой какой-либо причине.

Между тем трудно было бы найти человека более щедрого, состояние которого, если привести в известность, что довольно легко было бы сделать, оставило бы далеко за собой состояние капиталистов всего света.

Плясер, по выражению гасигусинов, или искателей золота, называется месторождение самородков, из которых стоит только нагнуться, чтобы достать кусок золота.

Эти плясеры, как и в Волядеро, который мы описывали выше, скрывают в себе несметные сокровища.

Вероятно, из ненависти и презрения к утонченному свету Валентин Гиллуа сделался лесным бегуном; он твердо решился жить и умереть в пустыне, где мог следовать влечениям своего сердца и делать добро тем, с кем столкнет его судьба.

Однако ж охотник очень хорошо знал, что золотой ключ отпирает все двери, где б человек ни жил, и увенчивает успехом все предприятия.

Не для себя, но для тех, кто мог иметь в нем нужду, Валентин старался не попасться врасплох.

Ввиду чего Валентин и Курумилла, прежде чем отправляться в город для продажи своих мехов, захватывали с собой самородки золота, часто на значительную сумму, с целью променять их на бриллианты, будучи знатоками драгоценных камней.

Кроме того, как мы видели в Литл-Роке, деньги за свой меховой товар они оставляли в руках мистера Гроло, ограничиваясь только медикаментами и порохом — необходимыми принадлежностями для долговременной охоты.

Таким образом, Валентин Гиллуа имел значительный кредит у банкиров трех границ: английской, мексиканской и американской.

Этот человек в жалкой одежде, на взгляд грубый и в то же время простой, никуда не ходил без того, чтобы не иметь при себе на несколько миллионов бриллиантов, что делал и его друг Курумилла.

Вот источник богатства Валентина, которым, впрочем, он был нисколько не занят.

Благодаря заботливости своего друга Курумилла был помещен в настоящий вигвам, возвышающийся посредине сада; все в нем было устроено согласно привычкам индейца.

Вождь с большим удовольствием принял во владение свое новое жилище.

Сидя на корточках, Курумилла курил из калюме.

Занавеска, которая служила вместо двери, приподнялась, и на пороге показался охотник.

В мужчине, одетом в черном, с орденом Почетного легиона в петлице и носящем этот костюм с таким щегольством и изяществом, никто не мог бы признать знаменитого лесного бегуна, которого в лугах называли Искатель следов.

Курумилла приятельски улыбнулся своему другу и жестом пригласил его сесть на табурет.

Валентин сел и, бросив вокруг себя довольный взгляд, закурил сигару.

Пустив несколько клубов дыма, охотник наклонился к другу своему и начал говорить с ним на ароканском языке, только им одним понятном.

— Открыты ли уши брата моего? — спросил он.

— Хуг! — отвечал Курумилла, наклоняя утвердительно голову.

— Ну, так пусть вождь слушает слова, которые я ему скажу: они настолько важны, что должны остаться в памяти его.

— Курумилла не забудет их, — отвечал коротко вождь.

— Хорошо, — сказал Валентин, — но доволен ли брат мой своим новым вигвамом? Отныне он ему принадлежит; но глаза и уши брата моего должны быть постоянно открыты: с этой минуты мы вступаем на тропинку войны.

— Что должен делать вождь? — спросил Курумилла.

— Вождь должен быть неотлучно на страже на этом каменном тольдо. Курумилла хотя и мудрый воин, но он не знает всех хитростей и средств, которые употребляют бледнолицые в больших каменных селах, чтобы погубить и обмануть своих врагов; Валентину они известны; это он будет отыскивать убийцу донны Розарио. Брат мой ограничится лишь тем, что будет зорко следить за всем из своего вигвама. Всякий день его друг будет отдавать ему отчет в том, что он сделал, и просить совета на будущее время.

— О, Искатель следов мудрый воин; что он сказал, то и сделает. Курумилла говорит: это хорошо! Его брат может ехать: глаза и уши вождя открыты. Кто может его обмануть? Идите, — Курумилла на страже.

— Но чтобы Курумилла сторожил с большим успехом, — продолжал с улыбкой охотник, — друг его принес ему оружие.

С этими словами он поднес ему пару шестиствольных револьверов крупного калибра и ружье со штыком.

— Хуг! — воскликнул с восхищением индеец, — Курумилла никогда не видал такого оружия.

— Верю, — отвечал с улыбкой Валентин, — эти оружия изобретены едва шесть месяцев тому назад Голяндом, французским оружейником. Напрасно стали бы вы искать подобное в Америке; их сила и верность выстрела необыкновенны, а между тем устройство как нельзя проще.

Затем в нескольких словах он растолковал вождю гениальный и действительно чудесный механизм револьверов и еще более простой — ружей, которые можно заряжать и с дула, и с казенной части.

Радость Курумиллы была неописанная; его индейское хладнокровие было побеждено; он смеялся как ребенок и хлопал в ладоши, любуясь оружием.

— Теперь, — воскликнул он с гордостью, которая отразилась на его некрасивом лице, — Курумилла будет отлично сторожить и благодарить своего брата-охотника.

— Прекрасно, — отвечал Валентин, — я теперь совершенно спокоен. Черт возьми, друг мой, это оружие мне стоило красноречия: едва удалось убедить капитана французского корабля уступить мне их. Имея его в руках, нам некого бояться в лугах: мы стоим двадцати человек; кажется, сам Бог за нас, — прибавил он с глубоким убеждением, — и мы выйдем победителями.

Эти два человека слишком хорошо понимали друг друга с полуслова, чтобы нуждаться в более ясном объяснении.

Валентин пожал другу руку и вышел из вигвама.

Тотчас же сел он верхом на лошадь и, сопровождаемый лакеем, одетым в богатую ливрею, отправился во французское консульство.

Пребывание Валентина у консула было непродолжительно и мотивировалось одной лишь учтивостью к представителю его отечества, а может быть еще и тем, что охотнику когда-нибудь придется прибегнуть к его покровительству.

Консул, по обычаю всех наших агентов за границей, встретил очень любезно своего гостя и заметил, что охотно ему поможет в любых затруднительных обстоятельствах.

Валентин поблагодарил, но не воспользовался готовностью хозяина; оба мужчины расстались в восхищении друг другом.

В продолжение нескольких дней Валентин успел вручить многим лицам рекомендательные письма, которыми в избытке снабдил его мистер Гроло.

Любопытные, которых везде много, наводили уже справки на приезжего, окружившего себя такой неслыханной роскошью.

Так как многие сведения были почерпнуты из верного источника, то есть из самой даже конторы Артура Вильсона, Рокетта и Блондо, то состояние Валентина скоро было всем известно, благодаря чему его повсюду встречали с распростертыми объятиями.

Новый и Старый свет близнецы по отношению к золотому тельцу, но первый еще более перед ним преклоняется.

Валентин был представлен г. Рокеттом консулу Чили.

Однажды они встретились в доме банкира.

Английский консул был простой английский купец и владетель торгового дома в Сан-Яго-Чили. Он принял назначение консула в Новом Орлеане с целью приобрести себе покровительство со стороны правительства Чили на случай революций в этой стране.

Известно, что республики испано-американские изобилуют революциями.

Впрочем, консул был очень честен и услужлив, словом — такой человек, какой нужен был Валентину.

Обменявшись несколькими незначительными словами, оба мужчины отделились к окну и не замедлили завязать серьезный разговор.

Вот что охотник узнал.

Дон Грегорио Перальта два месяца тому назад приехал прямо из Вальдивио в Новый Орлеан, испытав в продолжение этого довольно продолжительного путешествия много затруднений.

С виду дон Грегорио Перальта казался пожилым человеком, но, несмотря на седину, не утратил посадки, живого взгляда, и гибкость его членов доказывала, что он еще очень силен.

Пребывание его в Новом Орлеане было кратковременно.

Он объехал почти всю Луизиану.

Всякий раз, как возвращался в Новый Орлеан, он жил очень уединенно, посещая только немногих лиц, и то преимущественно деловых.

Впрочем, консул предполагал и даже был уверен, что дон Грегорио Перальта не преминет возвратиться скоро в Новый Орлеан, основывая свое предположение на том обстоятельстве, что он нанял на Канале богато отделанную квартиру, в которой оставил свои вещи под присмотром верного слуги…

Валентин скрыл приятное впечатление, которое на него произвело это известие; затем он осведомился о доне Мигуэле Тадео де Кастель-Леон.

Но тут начались затруднения.

Консул первый раз слышал эту фамилию. Но Валентин не способен был унывать. Он описал консулу наружный вид дона Мигуэля Тадео со всеми мельчайшими подробностями.

Консул, казалось, пробуждал свои воспоминания; вдруг, хлопнув рукой по лбу, сказал:

— Слушайте, я припоминаю действительно личность, которая подходит к вашему описанию; но она не носила той фамилии, которую вы сказали.

— А! — воскликнул Валентин.

— Нет, я уверен, это был он, — продолжал консул не колеблясь. — Вот благодаря какому случаю мне пришлось его увидеть: однажды утром, когда я завтракал у дона Педро д'Авиля, здешнего бразильского консула, доложили, что какой-то иностранец желает с ним говорить. Дон Педро приказал просить, и тот не замедлил войти. Хотя я видел этого человека не более минуты, но странное выражение его мрачного лица запечатлелось глубоко в моей памяти. Он похож был как две капли воды на особу, которую вы мне сейчас описывали. Иностранец назвался Матиасом Корвино, дворецким или доверенным маркиза де Рива д'Агуейро, наместника провинции Мато-Гросса.

Он приехал в Новый Орлеан в это же утро.

При нем были дети его господина, который поручил ему поместить их в один из пансионов Нового Орлеана для изучения английского и французского языков.

Затем Матиас Корвино передал дону Педро письмо маркиза — письмо, вероятно, очень спешное, так как дон Педро, извинившись передо мной, оставил меня одного и вышел вместе с ним.

Я узнал уже позже, от самого консула, что дети были определены: молодая девушка в институт девиц Федерлэ и молодой человек во французскую коллегию.

— А с этих пор вы ничего не слышали более про этого человека? — прервал Валентин.

— Право, признаюсь вам откровенно, это дело не касалось меня, и потому я нисколько им не занимался.

— Не можете ли вы хотя бы приблизительно назвать число, когда видели этого авантюриста?

— Это будет трудненько; но тем не менее я, кажется, не ошибусь, если скажу, что это было не ранее, как два с половиной года тому назад.

— Мне совестно, сударь, что я вас так долго задержал разговором, который очень мало вас интересует; но для меня, не скрываю, он имеет громадное значение.

— Поверьте, я буду чрезвычайно рад, если сообщенные мною сведения могут быть вам полезны.

Обменявшись еще несколькими вежливыми фразами, оба мужчины разошлись и присоединились к гостям.

На другой день Валентин Гиллуа отправился в пансион девиц Федерлэ, где его приняли очень учтиво и с готовностью отвечали на его вопросы.

К несчастью, сведения, которые получил от них Валентин, только еще более сгустили мрак вокруг этого таинственного происшествия.

Дамы припоминали очень хорошо прелестного ребенка, вернее сказать, молодую девушку по имени и фамилии Розарио де Рива-д'Агуейро, которая была помещена в их институт в качестве пансионерки.

Все ее любили за кроткий и тихий нрав; но в одно роковое утро, шесть месяцев спустя после поступления ее в институт, на прогулке с подругами она по неизвестному предлогу отделилась от них и исчезла.

Но что еще более было странно, так это то, что, несмотря на заявление в полицию о пропаже молодой девушки и публикации во всех газетах, никто в течение двух лет не предъявлял своего права на Розарио. В коллегии, куда немедленно отправился из института охотник, Валентин получил подобные же ответы.

В тот же день, почти даже в тот же час и при тех же условиях. Луи молодой тоже исчез.

Странное стечение обстоятельств — похищение в одно время брага и сестры — удостоверили Валентина, что виновником этого был дон Мигуэль Тадео.

Но что сделалось с детьми?

Были ли они умерщвлены?

Живы ли они еще?

Вот вопросы, которые во что бы то ни стало нужно было разрешить.

Важнее всего, конечно, было попасть на след похитителя.

В Америке велика свобода действий и возможность быстрого переезда с одного места на другое, тем не менее в дальних городах союза человек не может исчезнуть, не оставив после себя следов, как это часто случается в пустыне и саваннах.

Там не существует контроля, и через два дня каждое мертвое тело, обглоданное до костей хищными зверями и птицами, становится навсегда неузнаваемым.

Несмотря на то, что мрак все более и более сгущался вокруг Валентина, он не терял надежды. Охотник был одарен тем энергическим характером, который, раз поставив себе цель в жизни, постоянно стремится к ней.

Сделав эти два посещения, Валентин отправился домой, где госпожа Шобар сообщила ему, что уже более часа ожидает его в гостиной какой-то джентльмен.

Валентин поспешил пойти к нему.

При входе в гостиную охотника с кресла встал мужчина высокого роста, с выразительными чертами, и почтительно поклонился ему.

— С кем имею удовольствие говорить? — спросил Валентин, указывая жестом щегольски одетому незнакомцу в черном на кресло.

— Господин Рокетт, глава торгового дома Артур Вильсон, Рокетт и Блондо, — отвечал тот чистым французским языком, — имел честь дать мне к вам рекомендательное письмо.

При этих словах он подал запечатанный конверт.

— Прекрасно, — сказал минуту спустя Валентин, прочитав письмо, — господин Рокетт, которого я просил познакомить меня с вами, пишет, что я могу вполне довериться вам; вы господин Естор?

— Да, Джон Естор, бывший шеф тайной полиции, к вашим услугам. Хотя я уже бросил несколько лет свою должность, сколотив небольшое состояние, но тем не менее больше из удовольствия оказываю услуги джентльменам, коим угодно осчастливить меня своим доверием. Господин Рокетт шепнул мне уже несколько слов про одно щекотливое, а главное, трудное дело, которое вы хотите мне поручить.

— Совершенно справедливо; но к этому я должен прибавить, что дело это не только трудно, но и очень опасно.

— Вот такие-то дела я и люблю: я артист своего ремесла и скажу откровенно, что не столько работаю для денег, сколько из любви к искусству, впрочем… — прибавил он с едва приметной улыбкой, — я не пренебрегаю и золотом. Считаю долгом предупредить вас, что из немногих ваших слов я заключил, что придется делать частые переезды, содержать агентов в разных местностях, и, словом, может встретиться бездна непредвиденных расходов, которые обойдутся очень дорого. Вы потрудитесь сами назначить сумму.

— Честное слово, я теперь не сомневаюсь, что вы настоящий джентльмен, господин Естор.

— Не угодно ли вам будет сейчас условиться со мной о плате, чтобы нам далее уже не касаться этого предмета.

— Я ничего не имею против этого.

Джон Естор задумался и через несколько минут, смотря прямо в глаза Валентину, заговорил.

— Что вы скажете о тридцати тысячах долларов?

— О тридцати тысячах долларов? — переспросил Валентин.

— Да, но зато я предамся душой и телом этому делу и даю честное слово, что все зависящее от меня я сделаю; а если не исполню возложенное на меня поручение, то, значит, исполнить его нет физической возможности.

— Я буду настолько же откровенен с вами, как и вы были со мной, — отвечал Валентин в свою очередь, пристально смотря ему в глаза. — Я дам вам не тридцать, а пятьдесят тысяч долларов — все равно, исполните ли вы поручение или нет; а чтобы доказать мое доверие к вам, вы получите вперед двадцать тысяч долларов и десять тысяч в виде благодарности при успешном окончании поручения. Итого, значит, всего-навсего вы получите шестьдесят тысяч долларов. Согласны ли вы на эти условия?

— Еще бы! Нужно быть сумасшедшим, чтобы на них не согласиться.

— Итак, мы сошлись в цене?

— Вполне, сударь, и я жду только ваших приказаний.

Валентин Гиллуа передал Джону Естору содержание письма дона Грегорио Перальта и обстоятельно рассказал все дело, не упуская ни малейшей подробности, могущей навести на след.

Рассказ длился более двух часов.

Все это время Джон Естор слушал с большим вниманием, позволяя себе только в некоторых местах рассказа одобрительно кивать головой, но не перебивать.

— Ну, теперь, когда вы все знаете, — спросил Валентин, — скажите ваше мнение об этом деле.

— Гм, — отвечал тот, — я вам скажу термином нашего ремесла: оно дьявольски крепко, и будет, будет в нем Порядочно передряги.

— Но вы не отчаиваетесь в успехе?

— Ей-Богу, я никогда не отчаиваюсь. Мне удавались дела еще труднее этого; но тем не менее я должен признаться, что мы будем иметь дело с ловким малым, даже слишком ловким, — прибавил он с сардонической улыбкой, — и эта ловкость его погубит. Желая схитрить, он себя выдаст. Двойное похищение детей, исполненное таким образом, есть глупость, а его поездка в Бразилию нелепость. Теперь я вижу игру этого человека так же ясно, как будто я смотрел ему через плечо.

— Объяснитесь.

— Для меня дело ясно, как день. Понятно, что этот человек желает скрыть следы детей посредством фальшивого документа о их смерти, который он мог легко достать здесь при помощи денег, и воспользоваться их состоянием.

— Ну, а если он действительно их умертвил?

— Нет, мы имеем дело не с убийцей.