ГЛАВА VI. Один из тысячи способов неожиданно встретиться в пустыне

Оставим пока охотников и, посмотрев, что происходило за несколько часов до нашего рассказа, представим читателю новую личность, сына одного из старых и преданных друзей дона Порфирио Сандоса, имя которого уже не раз упоминалось в этой истории.

Дело было еще до восхода солнца; но сова своим зловещим криком уже неоднократно возвещала наступление дня; небо начало светлеть и на краю горизонта показывались сероватые полосы, которые соединялись одни с другими, окрашиваясь всеми цветами радуги. Жизнь начинала просыпаться в глубине лесов и пустынь; в зелени пробегал таинственный шелест; звери боязливо искали себе берлоги, точно сказочные привидения, медленно проходя сквозь кусты, ветви которых трещали под их напором; одним словом, все возвещало пробуждение еще сонной природы.

С вершин высокий гор, освещенных лучами еще невидимого солнца, понемногу спускался свет в долины и ущелья, из которых подымался густой серый туман, образуемый испарениями почвы, исчезающими при первых лучах солнца; это не была уже ночь, хотя день еще не наступал.

Как раз в это время показался всадник, который намеревался проехать мимо горы в Тубак до наступления зноя; он только что обогнул узкую тропинку и собрался спуститься в равнину.

Этот всадник был верхом на прекрасном мустанге, черном как смоль, без единого пятнышка, кроме белой звездочки посреди лба.

Достигнув ущелья, мустанг закивал своей умной головой, навострил уши, начал фыркать и оглядываться с сильным беспокойством, точно человек.

— Успокойся, Негро, — сказал ему хозяин мягким и мелодичным голосом, гладя его по шее, — успокойся, за кустами ничего нет; я их уже давно осмотрел, пойдем-ка дальше!

Разговаривая так со своей лошадью, по-видимому, совершенно спокойно, всадник бросал испытывающие взгляды из-за полуоткрытых ресниц, стараясь, чтобы от него не ускользало ни одно движение в кустах, растущих по краям дороги; а под плащом, небрежно наброшенным на плечи, поглаживал свой пистолет.

Но в действительности опасаться было нечего: стоило ли нападать на одного путешественника? Кругом царила полная тишина.

Когда всадник въехал на равнину, солнце уже показалось на горизонте, расточая золотистые и пурпурные лучи.

Наступил день. Птицы приветствовали его веселым концертом; жизнь пробуждалась; солнце придало грандиозной пустыне спокойствие и величие, составлявшие резкий контраст с почти зловещим видом, принимаемым той же пустыней ночью.

Сделав несколько сотен метров по равнине, всадник вдруг остановился и, выпрямившись в стременах, стал вглядываться в высокую траву, закрывавшую его почти во весь рост вместе с лошадью.

— Я не ошибся, — пробормотал он, — они запрятались с каждой стороны ущелья. Это, должно быть, бандиты, подстерегающие караван. Как тут быть совсем одному?

Он опустил голову на грудь и глубоко задумался, но тотчас же гордо поднял голову.

— Будь что будет! — проговорил он решительно. — Меня сам Бог привел сюда, это не даром; почему-то пришла же мне мысль к ущелью, хотя это замедляет мой путь по меньшей мере на пять часов?! Тут для меня что-то странное, роковое: верно, это предчувствие! Во всяком случае, я буду свидетелем того, что тут произойдет; почем знать, может быть, мне придется играть немаловажную роль в этом деле?! Двигайся, двигайся Негро, — добавил он своей лошади, — еще немного, и мы отдохнем!

Благородное животное, казалось, поняло эти слова: конь тихонько заржал и прибавил шагу.

В каких-нибудь десять минут всадник въехал в большой и густой лес, расположенный немного левее ущелья, и вскоре остановился на узкой лужайке около громадной скалы, у подножия которой журчал ручей.

— Вот так местечко для остановки, — сказал путешественник, привыкший, подобно всем одиноким людям, выражать вслух свои мысли, — отсюда я все увижу и услышу, оставаясь спрятанным.

Он сошел на землю и, не расседлывая лошадь, снял только с нее удила. Путешественник достал мешок с маисом, затем, снявши с себя плащ, разложил его на земле и насыпал на него корму; лошадь следила умным взглядом за всеми его движениями.

— Позавтракай, Негро, — сказал ему хозяин, — затем пойдешь напиться воды; но не надо уходить с лужайки: о нашем присутствии здесь никто не должен знать.

Лошадь тихо заржала и, положив голову на плечи хозяина, выжидала ласки. Он расцеловал ее ноздри; тогда она выпрямилась, весело подпрыгнула на месте и принялась на еду.

— Теперь моя очередь! — сказал путешественник.

Он сел на траву подле ручья, положил оружие совсем близко от себя, затем вынул фрукты, несколько початков кукурузы, кусок жареной лани, овечьего сыру, бутылку хересу и серебряные стаканчик и вилку.

Все это он разложил перед собой и принялся за завтрак с хорошим аппетитом.

Воспользуемся этим моментом, чтобы изобразить его портрет в нескольких чертах.

Это был молодой человек двадцати четырех—двадцати пяти лет, ростом ниже среднего, прекрасно сложенный, с гибким станом; крепкие мускулы выдавали в нем необыкновенную силу. В общем, это было тело древнего Антиноя с его мужественной красотой, природной грацией и силой атлета. На широкий лоб, на котором горе не оставило еще ни одной морщины, ниспадали густые кудри каштановых волос с золотистым оттенком; черные, густые ресницы окаймляли его большие синие глаза, которые при волнении делались почти черными, и тогда взгляд этого юноши, обычно столь мягкий и мечтательный, принимал магнетическую силу, испуская молниеносные лучи, которых никто не мог вынести; тонкий и прямой нос имел розовые, подвижные ноздри; темные усы, изящно закрученные, темной молнией обрамляли верхнюю губу. Наконец, рот, довольно большой, с великолепными зубами, губами ярко-красного цвета, и маленькая бородка, скрывающая часть красивого подбородка, дополняли описание внешности нашего путешественника.

Одним словом, взглянув на лицо этого молодого человека, можно было подумать, что это портрет работы Ван-Дейка, вышедший из рамки. Он был умен, остроумен, насмешлив, беспечен и смел. Прибавим для полноты нашего описания, что ноги и руки юноши были безукоризненны по своей форме и изяществу.

Костюм, носимый им, мы описывали уже не раз; заметим только, что он был сшит из очень ценной материи, наш герой носил его с грациозной небрежностью.

Чтобы дать понять о богатстве костюма юноши, довольно сказать, что одно кольцо, обхватывающее его шелковый галстук, и украшенное огромным алмазом, было оценено мексиканскими ювелирами в шестьдесят тысяч пиастров; по одному этому можно судить о прочем.

Оружие его состояло из двуствольного ружья, только что изобретенного, системы Лефоше, из четырех больших ментонских пистолетов, длинного кинжала, который он носил в правом сапоге, испанской рапиры, висевшей на его поясе и, наконец, лассо, свернутого у седла.

Вооруженный таким образом, молодой человек не боялся ни людей, ни зверей и смело мог бы выдержать нападение многочисленного неприятеля.

Он был охотник-любитель, так как обладал громадным состоянием и принадлежал к одному из знатных родов Мексики, и слыл во всем округе за самого ловкого, искусного и опасного охотника. Ему дали три различных прозвища: краснокожие звали его Черным Орлом, охотники называли — Горячим Сердцем, мексиканцам же он был известен под именем Руиса Торрильяса де Торре Асула, или попросту дона Руиса; он был единственным сыном дона Фабиана Торрильяса де Торре Асула, друга дона Порфирио Сандоса и, подобно последнему, принадлежал к индейской расе.

Вот каков был этот молодой человек, который, обладая всем, чтобы иметь успех в свете и занимать там первое место, предпочел, к великому отчаянию своего отца, скитальческую жизнь, полную опасностей и приключений.

Позавтракав наскоро, он налил себе бокал хересу, потом спрятал оставшуюся провизию в сундучок, который привязал за седлом, не позабыв при этом погладить Негро.

Затем дон Руис опять сел, откусил кончик сигары, закурил ее и углубился в мечты, следя машинально за затейливыми фигурами, образуемыми синеватым дымом сигары.

Так прошло несколько часов; в пустыне по-прежнему все было тихо.

Но к десяти часам утра дон Руис заметил, что Негро насторожился, повернул голову к равнине и зашевелил ноздрями.

— Негро беспокоится, — сказал себе молодой человек, — он что-то слышит.

Он припал к земле и, послушав минуты три, вдруг вскочил.

— Многочисленная кавалькада всадников из Тубака собирается вступить в ущелье, — проговорил он. — Наверное, их подстерегают бандиты. Что тут делать? Предупредить их? Но этим не поможешь делу, лучше переждать!

Молодой человек задумался; вдруг его лицо озарилось улыбкой; он свистнул тихонько; лошадь его тотчас же прибежала; он поцеловал доброе животное в ноздри, вскочил на седло и сказал чуть слышно:

— Тихо, Негро, прячься и поезжай.

Лошадь грациозно повернулась на месте, затем пустилась галопом и почти исчезла в густой зелени.

Вскоре дон Руис остановился у высокого дерева, забросил аркан на одну из крепких ветвей его и поднялся вверх: теперь он спокойно мог обозревать все, что происходило на равнине.

Заметив охотников, он понял, что они открыли засаду неприятеля и старались разрушить его планы.

Если бы дон Руис узнал предводителей каравана и увидел бы, что там были дамы, само собой разумеется, поспешил бы к ним на помощь. Но расстояние, отделявшее его от них, было слишком велико, и он остался невидимым свидетелем сражения, восторгаясь ловкостью охотников, сумевших разогнать спрятавшихся бандитов.

Когда дон Порфирио пустился вскачь со своим маленьким отрядом, дон Руис вскрикнул от изумления.

— Дамы! Что это значит? Кто они такие? Как они здесь очутились? Куда они направляются?

Он стал следить за битвой с большим волнением и видел, как бандиты у самого ущелья в беспорядке бросились на охотников.

Вдруг молодой человек заметил несколько человек, бегущих по равнине и уносящих с собой бесчувственную женщину. Очевидно, их намерение было добраться до горы и укрыться в одной из ее пещер.

В несколько секунд дон Руис сообразил, в чем тут дело, и сразу решился: живо спустился он с дерева, пробрался сквозь кусты к границе леса и притаился в ожидании.

Прошло несколько минут, которые показались дон Руису целой вечностью. Вдруг послышался шум приближающихся шагов, затем показались бандиты.

Задыхаясь и изнемогая от усталости, они вступили в лес и здесь почувствовали себя в безопасности за густой листвой, остановились, положив свою все еще бесчувственную пленницу на землю.

— Уф! — выговорил один из них, вздохнув с облегчением, — отдохнем немного: я больше не в силах двигаться!

— И я изнемогаю от усталости! — ответил ему товарищ, опускаясь на землю у дерева.

— Хм! — произнес третий. — По-моему, нам отдыхать здесь невозможно, мы будем в безопасности только в горе.

— Ба! Однако мало же заботятся о нас! — возразил первый.

— Пожалуй, он был бы прав, — сказал второй, — если бы Матадиесу не пришла глупая мысль обременить нас этой женщиной!

— Это самая женщина спасет нас, если мы не будем зевать! — ответил третий, который и был сам Матадиес.

— Не думаю. Как только заметят, что она исчезла, все эти черти пустятся в погоню за нами.

— От вас зависит укрыться заблаговременно! — сказал Матадиес.

— Верно, но эта женщина мешает нам двигаться.

— Правда, она задерживает нас. Но у нас еще есть время. Никто не знает, куда мы направились, — сказал Матадиес, — да и спорить бесполезно; она в наших руках, наша цель достигнута и успех обеспечен. Теперь исключительно от нас зависит получить за нее обещанную награду в десять тысяч пиастров, каждому из нас по три тысячи с лишком — такую сумму не всегда найдешь у ног мула.

— Я это хорошо знаю; но заранее беспокоюсь.

— Почему это?

— Потому что говорят, что дон Мануэль делается скаредным и даже жестоким, когда ему приходится платить.

— Скаредным! Он! да ты, брат, с ума сошел! — ответил Матадиес. — Видно, что ты не имел с ним дел! Это он-то, который черпает сколько угодно из сундуков штата! — добавил он, смеясь.

— Много же там добра, в этих сундуках! — сказал бандит с презрением.

— Дело не в том! Довольно терять понапрасну золотое время, пора отправляться в дорогу.

— Опять пешком, с женщиной, которая не может сама идти? Что же нам делать?

— А то, что следовало давным-давно, — ответил Матадиес, — поймать с помощью лассо, их много блуждает в этих краях. Торопитесь же; а я пока постерегу женщину. Помните, десять тысяч пиастров!

— Подведешь ты нас; не лучше ли убить эту тварь, да и удрать подобру-поздорову?

— А кто докажет ее смерть?

— Мы снесем ее голову дону Мануэлю.

— Идея хороша, — сказал Матадиес нерешительно, — тем более, что дон Мануэль говорил, что ему нужно ее живую или мертвую.

— Ну, так в чем же дело?

— Да, но убить женщину!

— Ты что, заболел? Тебе ведь не привыкать к убийству!

— Правда, но то были мужчины! И если я убивал их, то сражаясь с ними грудь с грудью.

— Полно рассуждать, я берусь покончить с ней, если хочешь! — проговорил бандит, отстегивая топор от своего кушака.

— Стойте, господа! Зачем так спешить, — раздался вдруг насмешливый голос, и из-за кустов показался дон Руис.

— Горячее Сердце! — вскричали в ужасе все три бандита.

— Я собственной персоной, сеньоры, — ответил он. — Вы не ожидали этой встречи, не правда ли?

— Смерть ему! — закричали бандиты, хватаясь за оружие.

— Бросьте оружие и сдайтесь! — спокойно возразил молодой человек, взявшись за пистолеты.

Бандиты переглянулись и вдруг с диким ревом все бросились на охотника.

— А! Если так, — холодно проговорил он, — пеняйте же на себя!

Двумя выстрелами он сразу положил на месте двух бандитов.

— Сдаюсь! — сказал Матадиес, бросая оружие.

— Ладно! — ответил молодой человек. — Дарю вам жизнь, Матадиес! Вы пожалели эту несчастную женщину, значит, в вас еще есть хорошие чувства; я прощаю вас.

— Благодарю! я не забуду, что моя жизнь была в ваших руках, Кипящее Сердце, и вы пощадили ее!

—Это ваше дело, Матадиес! Берите свое оружие и отправляйтесь, куда хотите: вы свободны!

— Хорошо, я ухожу, но мы еще увидимся!

— Не желайте этого!

— Почем знать? Может быть, вы обрадуетесь, увидев меня опять. Прощайте, Кипящее Сердце, — добавил бандит, подбирая свое оружие, — что бы то ни было, я никогда не буду вашим врагом!

Поклонившись молодому человеку, Матадиес исчез; долго еще раздавался шум от его быстрых шагов через кусты; потом все смолкло.

— Бедная женщина, — проговорил дон Руис, — как бы помочь ей?

Он направился к тому дереву, под котором лежала пленница.

Бандиты, схватив девушку, набросили ей на голову плащ, чтобы помешать ей кричать, и, рискуя задушить ее, крепко затянули ее этим плащом.

Первым делом охотник освободил пленницу от плаща и веревок.

Сердце его сжималось от жалости при виде незаслуженного страдания; в то же время ему интересно было узнать, кто эта женщина, похищению которой бандиты придавали такое громадное значение.

Стоя перед ней на коленях, он начал развертывать ее голову. Вдруг он вздрогнул и откинулся назад, побледнев как мертвец и широко раскрыв глаза: он увидел лицо молодой девушки.

Она была бела как мрамор, глаза закрыты, дыхания не слышно; она казалась мертвой.

— Хесус! — воскликнул охотник душераздирающим голосом. — Она! Это она, о Господи!

Его горе и отчаяние были столь сильны, что в первые минуты он точно окаменел, не будучи в состоянии думать, и устремив безумный взгляд на мраморное лицо девушки.

Вдруг из ее груди вырвался вздох, и из глаз покатились две крупные слезы по загорелым щечкам: неукротимая энергия этого исключительного создания взяла верх над страданием.

— Она жива! — вскричал охотник вне себя от радости. — Она жива! Я спасу ее!

Подняв донью Хесус на руки, он усадил ее под деревом и встал перед ней на колени; налив немного хересу в бокал, он левою рукой наклонил голову бедняжки назад, и, поддерживая ее, влил ей в рот вино. Прошла минута томительного ожидания; слезы градом катились по лицу охотника; взоры его не отрывались от дорогого лица. Вдруг по ее нежному телу прошла нервная дрожь, на щеках появился легкий румянец. Она глубоко вздохнула и приоткрыла глаза.

— Слава тебе, Господи! — воскликнул дон Руис в безумном восторге. — Она спасена!

Он опять придвинул бокал к ее губам; на этот раз она сама выпила вино.

— Благодарю! — проговорила она едва слышным голосом. Затем она опять закрыла глаза, опустив свою прелестную головку на плечо молодого человека. Послышалось легкое, но правильное дыхание из ее полуоткрытых губ: девушка впала в глубокий сон, который восстанавливает потерянные силы больного.

Охотник тихонько встал, стараясь не разбудить девушку, приготовил ей постель из листьев, которые прикрыл плащом, потом осторожно, подобно опытной сиделке, положил девушку на это импровизированное ложе и закрыл ее своим плащом. Не теряя ни минуты, он с помощью топоров, оставшихся после бандитов, наломал длинных ветвей, переплел их один с другими и устроил из них шалаш, который вполне укрывал и охранял молодую девушку.

— Теперь мне спешить некуда, раз Хесус здесь, — пробормотал он, — но каким образом она не у себя на асиенде дель-Пальмар? Что такое случилось?.. Отчего она очутилась в пустыне?.. Все это я узнаю.

Размышляя вслух, он набрал хворосту и зажег костер. Потом, подойдя к краю леса, он сильно свистнул, а сам

послушав с минуту, возвратился на прежнее место и сел у огня.

Прошло несколько минут; вдруг послышался шум быстрого бега; кусты раздвинулись, — и на лужайке запрыгал Негро.

Умное животное заржало, увидев своего хозяина, и начало тереться головой об его плечо.

— Где ты пропадал, беглец этакий? — сказал ему ласково охотник, — будет бегать, скоро ты мне понадобишься!

Молодой человек снял с Негро свой сундучок, вынул оттуда котелок, и занялся приготовление обеда.

Покончив со стряпней, он вымыл руки и закурил папиросу.

Около трех часов пополудни из палатки послышался шум; донья Хесус проснулась с улыбкой на устах. Но какая она была, эта улыбка! — грустно было смотреть на нее.

— Вы! — произнесла она с упреком, увидевши молодого человека, склонившегося у входа в палатку.

— Я, сеньорита! — поспешил ответить он, так как ему было понятно значение этого слова «вы», произнесенного таким тоном, — я, сеньорита, имел счастье вырвать вас из рук негодяев, которые обманом завладели вашей особой!

Молодая девушка колебалась; она была бледна и озабочена.

— Вы мне не верите? Вы сомневаетесь во мне? — сказал он с грустью, — хотите, я вам представлю доказательства моей честности, сеньорита?

— Все, что произошло со мной и с вами, до того странно, что мне необходимо все выяснить!

— Это очень легко, сеньорита; стоит вам только выйти из палатки, — и вы увидите на земле трупы ваших похитителей, а сделавши еще несколько шагов, увидите Марфильское ущелье, от которого вы находитесь не более как на три или четыре ружейных выстрела.

— Довольно, дон Руис, — сказала она, протягивая ему руку в волнении, — я была неправа, усомнившись в вас. У вас благородное сердце, простите меня!

— О! — проговорил он целуя ее маленькую ручку. — Уже за одно это я готов пожертвовать своей жизнью.

— Напротив, вы должны беречь ее, — ответила она со своей обычной обворожительной улыбкой, — кто же будет моим защитником, когда вас не станет? А теперь уйдите на минуту, дон Руис, — добавила она, переменив тон, — я сейчас приду к вам.

Молодой человек поклонился и тотчас же удалился.

Через несколько минут, приведя в порядок свой костюм, она с веселой улыбкой приблизилась к охотнику.

— Что это вы там делаете? — спросила она.

— Как видите, сеньорита, накрываю на стол. Как вы себя чувствуете?

— Превосходно, дон Руис, благодарю вас. Но как я страдала: я уже думала, что умираю, дышать мне было нечем, я задыхалась; какая это была пытка!

— Не вспоминайте про эти ужасные страдания, сеньорита; когда я освободил вас от плаща, вы были в обмороке; вашего дыхания почти не было слышно. О! Как я мучился! Как я боялся, что явился слишком поздно!

— Оставим это; теперь все прошло. Я спасена благодаря вам, дон Руис, и не забуду этого! — проговорила она с оттенком грусти.

— Увы! Я даже не знал, кого именно похитили бандиты; плащ скрывал ваше лицо; я узнал вас только тогда, когда освободил вас от него, и с отчаяния чуть не сошел с ума. Вот уж никак не ожидал встретить вас здесь, более чем в ста милях от вашей асиенды!