Меткая Пуля (№1) - Миссурийские разбойники

Роковое, могильное молчание, которое не нарушалось ни единым возгласом торжества победителей.

Все изменники полегли на месте, за исключением одного, главного, именно которого более всего хотелось иметь в руках.

Занозы нигде не было. Он убежал, и каким образом, никто не мог бы сказать.

Он дрался как демон, с бешенством отчаяния; но в ту минуту, когда Меткая Пуля ударом приклада по голове сбил его с ног и вскочил на него, чтобы овладеть им, Заноза буквально проскользнул между его рук и скрылся, так что никто не мог отыскать его.

Отыскать Храбреца — вот была первая забота Меткой Пули и Тома Митчелла, командовавшего вторым отрядом. Зажгли факелы. Страшную картину представляло собой поле битвы: трупы вповалку лежали вокруг дерева, где произошло главное сражение.

Надо было пролагать дорогу между трупами, чтобы достигнуть Храбреца и двух его храбрых товарищей, прикрывавших его своими телами. Они шатались как пьяные. Страшное напряжение сил поддерживало их во время битвы, но по окончании сражения силы оставили их; все их существо было потрясено; они ничего не видели и не слышали. Они лежали неподвижно на неприятельских трупах и были не в силах пошевелить языком.

Их друзьям стоило больших трудов, чтобы привести их в чувство. Человеческие силы имеют пределы, и нельзя переходить эти пределы безнаказанно; геройство, каким бы прекрасным оно ни было, часто бывает гибельным. На этот раз, кажется, так и произошло.

К счастью, нежные и заботливые ласки Вечерней Росы, попечения умных и внимательных друзей — охотников и Тома Митчелла — совершили чудесное, можно сказать, исцеление.

Мало-помалу воины очнулись, подкрепленные разными целительными средствами своих друзей и в особенности гордой мыслью, что они одержали невозможную победу. Вскоре они почувствовали в себе достаточно сил не только для того, чтобы подняться на ноги, но и чтобы сесть на лошадей и возвратиться в селение.

Храбрец настаивал было, чтобы довершить все обряды, предписанные свадебным этикетом, но его друзья толком объяснили ему, что было бы безумием оставаться одному в безлюдных прериях, куда не замедлят подоспеть враги, чтобы отомстить за смерть своих единоплеменников.

На рассвете соединенные отряды, сопровождавшие в торжественной процессии молодого вождя с женой, въехали в селение.

Приглашенные на свадьбу племена исчезли, и каждое из них оставило на месте своей стоянки пук стрел с окровавленными кончиками, связанных змеиной кожей.

Это означало объявление войны по всем правилам.

ГЛАВА XXIV. Каким образом Лагренэ принял неожиданных гостей и что из этого вышло

Было около восьми часов вечера. Ветер свистел, буря завывала и грозно ревела между деревьями; отрывистый вой волков сливался с хриплым ревом ягуаров в чаще леса; шумно вздымались мрачные воды Миссури и огромными волнами разбивались о скалистые берега. Все спали или притворялись спящими в поселении Лагренэ.

Один хозяин еще не спал. Сидя в камышовом кресле, облокотившись обеими руками на стол, переселенец читал, или, скорее, неподвижными глазами смотрел на Библию, лежавшую перед ним и слабо освещенную закоптелой лампой.

Его огромная собака с торчащими ушами, красными глазами, самого свирепого вида, лежала у его ног, положив морду на вытянутые передние лапы и, чутко насторожив ухо, при малейшем шорохе тихо рычала.

Читал ли Лагренэ? Вряд ли, потому что его глаза вот уже с час как остановились на одной странице; книга служила предлогом, скрывавшим его беспокойство, и не мешала работать мысли, которая была не очень отрадна, судя по его мрачному виду и смотря по тому, как он все более и более хмурился.

Вот уже несколько раз переселенец с видимым нетерпением посматривал на часы с кукушкой, стоявшие в углу комнаты, которая, мимоходом сказать, была парадной комнатой в его хижине, после чего глаза его снова устремлялись на ветхие листы Библии. Вдруг раздался тихий свист, чрезвычайно походивший на свист гремучей змеи.

В один миг человек и собака подскочили к двери.

Человек захватил с собой ружье, собака ощетинилась, оскалила два ряда страшных зубов и, глухо зарычав, посмотрела умными глазами на хозяина.

— Молчать, Рок, молчать! — сказал Лагренэ вполголоса, ласково поглаживая пса. — Молчать! Это друг.

Собака перестала рычать и встала позади хозяина. Лагренэ подошел к двери и приложил к ней ухо.

— Кто там? — спросил он, стараясь говорить как можно тише.

— Друг, — был немедленный ответ.

— Мало ли друзей бродяжничает по прериям с честными намерениями в такой поздний час ночи.

— Знаю, но меня ждут. Девять часов пробило, луна поднялась, вот и я тут! Отворите!

Вероятно, эта фраза была паролем, потому что дверь тотчас отворилась.

Но вместо одного в комнату вошли разом двое.

— Что это значит? — закричал Лагренэ, занимая оборонительное положение, тогда как собака смело бросилась вперед.

— Опустите ружье и придержите собаку, старый охотник, — сказал один из прибывших, — зла мы вам не желаем и явились с дружелюбными намерениями.

— А где доказательства? — возразил старик, не переменяя воинственной позы. — Я не ждал никого из вас.

— Справедливо. Но положим, что мы просим у вас гостеприимства; откажете ли вы нам?

Старик с сомнением покачал головой.

— Но как вышло, что вы произнесли именно те слова, которые должен был произнести тот, кого я ждал?

— Может быть, случайно, а может, и нет. Во всяком случае подтверждаю вам, что в настоящую минуту вам нечего бояться с нашей стороны; если же впоследствии обстоятельства переменятся, то на нас не пеняйте — вся вина будет с вашей стороны.

— Пускай будет по-вашему! — сказал Лагренэ, опуская ружье. — Я полагаюсь на ваше слово. Лежать, Рок!.. Входите, дорогие гости!

— Благодарим.

Они вошли. Лагренэ подбросил две охапки хвороста в огонь, поправил лампу, вынул из шкафа кусок жареной дичи, ковригу хлеба, кувшин крепкого эля и графин французской водки, все поставил на стол и, подвинув стулья, обратился к гостям, вежливо поклонившись:

— Прошу покорно; ешьте и пейте, ничего не боясь. Вы мои гости и находитесь в безопасности под ответственностью моей чести.

Он сам сел, гости последовали его примеру, и все втроем принялись закусывать, как будто век были друзьями.

Тем не менее каждый из собеседников держал оружие под рукой, как это было в обычае у всех пограничных жителей.

Когда они насытились и закурили трубки, Лагренэ обратился к гостям с расспросами, считая, что наступила подходящая минута начать разговор, чтобы узнать, хорошее или дурное он может ожидать от этих людей, так неожиданно и почти насильно вошедших к нему в дом.

— Господа, — сказал он с принужденной улыбкой, — не угодно ли вам теперь объяснить мне, кто вы и что за важная причина привела вас в глухую ночь в мою жалкую хижину?

— Неужели вы нас не знаете? — спросил тот посетитель, который все время говорил с ним. — Это довольно странно: мы с вами самые близкие соседи по граничным понятиям.

— Не говорю, чтобы я вас не знал, только мне сдается, что я в первый раз имею честь видеть вас.

— Я тоже так полагаю, тем более, что со времени моего водворения в здешних местах я мало посещал окрестности; кроме того, я совершил довольно большое путешествие и только сегодня к вечеру возвратился домой. Посему спешу нанести вам свой первый визит. Как видите, я не люблю терять времени даром.

— Действительно, это так. Но понятно, что такой любезный шаг с вашей стороны усиливает мое желание познакомиться с вами.

— За этим дело не станет, господин Лагренэ. Меня зовут Джонатан Диксон, а это мой брат Сэмюэль. Мы новые владельцы Оленьей долины. К этому надо добавить, что мы всегда к вашим услугам. Теперь, надеюсь, наше знакомство состоялось.

— Совершенно так, совершенно, — ответил Лагренэ весело и с прояснившимся лицом. — Несколько дней тому назад я даже имел счастье видеть здесь вашего сына Гарри; должен прямо сказать, он спас мне жизнь.

— Да, он мимоходом намекнул мне об этом деле. Но не стоит говорить об этом: такими одолжениями пограничные соседи обмениваются ежедневно. Могу вас заверить, что молодой человек о том и не думает.

— Может быть, господин Диксон, но я-то думаю, что он спас меня от мучительной смерти.

— Ну, так и что же?

— А то, что я не забуду этого никогда.

— Воля ваша… Теперь потолкуем о деле.

— Не имеет ли оно какого-нибудь отношения к свиданию, которое вы назначили здесь моему племяннику? — спросил наконец Сэмюэль.

— Именно так, господин Сэмюэль: я желаю, насколько это от меня зависит, выказать ему свою благодарность за оказанное мне благодеяние, точно так же, как я не люблю оставаться в долгу за нанесенное мне оскорбление.

— Это свойственно всякому честному человеку. Впрочем, у пограничных жителей принят закон: око за око, зуб за зуб.

— Верно, и надо сказать, что этот закон справедлив, — заметил Лагренэ.

— Трудно сказать… Но если вам это все равно, обратимся опять к моему племяннику. Если нет особых препятствий, то не угодно ли будет вам объяснить причины, заставившие вас назначить ему свидание нынешней ночью?

— Я не вижу смысла уклоняться от объяснения, и вы сами увидите, что причины, заставившие меня вызывать его, очень уважительны. Но прежде позвольте просить вас удовлетворить мое справедливое любопытство: почему вы, а не он явились на мое приглашение?

— Дело очень просто, — ответил Джонатан Диксон. — Я вам уже сказал, что только сегодня вернулся домой, совершив путешествие вниз по реке, продолжавшееся более месяца. Перед отъездом я поручил старшему сыну управление домом; понятно, что по моему возвращению он дат мне отчет обо всем, что произошло в долине во время моего отсутствия. Вот вам и весь секрет.

— Поверьте, господа, я не имел нужды в этом объяснении, однако я очень рад, что вы откровенно высказались; наше обоюдное положение теперь совершенно понятно и ясно.

— Полагаю, господин Лагренэ, тем более, что если ваше дело действительно важное, то, как мне кажется, вам лучше потолковать с такими людьми, как мы с братом, чем с мальчиком, у которого едва только пушок показался.

— Вот это вы сказали верно; так как дело касается лично вас, то будет лучше всего, если мы потолкуем без всяких обиняков.

— Хорошо сказано. Вот мы вас и слушаем.

Старый переселенец задумался на минуту, но вскоре окончательно решился и сказал с добродушным видом и вкрадчивым голосом:

— Прежде всего поверьте, господа, что во всем этом я руководствуюсь искренним участием к вам. Не говоря уже о добросовестности, я считаю это своим священным долгом. В этом деле у меня нет другого интереса, кроме вашего.

— Нам угрожает опасность? — спросил Сэмюэль.

— Именно так! Вам угрожает опасность — и, к несчастью, со стороны страшного врага.

— Объяснитесь! — вскричали оба брата.

— Может быть, я плохо делаю, говоря с вами с такой откровенностью, но видит Бог, что благодарность увлекает меня и что я никак не могу противостоять этому чувству.

— Ради Бога, говорите скорее!

— Сейчас в двух словах я все объясню. Я не люблю длинных речей и прямо скажу вам, в чем дело, чтобы не мучить вас.

— Черт побери! — вскричал Сэмюэль. — Лучше вы разом объявили бы, в чем дело, чем держать нас будто на раскаленных углях.

— Потерпите, господа, сейчас скажу. Каждый говорит как может и по своему умению. Зачем вы только прерываете мою речь!

Американцы, судорожно сжав кулаки, прилагали нечеловеческие усилия, чтобы сдержать свое желание поколотить этого старого бездельника, который явно наслаждался их мучениями и насмехался над ними с той холодной иронией, от которой содрогаются все нервы и бушует гнев в сердцах самых терпеливых и миролюбивых людей.

— Да начнете ли вы когда-нибудь? — закричал Джонатан Диксон, стукнув кулаком по столу так, что все заходило ходуном.

— О, как вы нетерпеливы! — возразил Лагренэ равнодушно.

Но решив, вероятно, что довольно шутить и что тянуть с ответом дольше опасно, он наконец решился и сказал:

— В двух словах, господа, вот вам все дело: вы поселились в Оленьей долине и основали, если не ошибаюсь, великолепную колонию.

— Ну, так что же? — спросил Джонатан.

— Не горячитесь. Эта долина принадлежит самому сильному племени на берегах Миссури.

— А мне какое дело? Девственная земля принадлежит тому, кто первый водворился на ней.

— Может быть, но беда не в том, потому что этот народ владеет огромными территориями и мало обращает на них внимания, так что, по всей вероятности, он и не подумал бы предъявлять вам своих прав на этот клочок земли, если бы слишком значительный интерес не вынуждал его к этому.

— А позвольте узнать, какого рода этот интерес?

— В этой самой долине зарыто народное сокровище.

— Сокровище? Что называете вы сокровищем, старый охотник? Какое сокровище может быть богаче девственной почвы?

— Не стану с вами спорить по этому поводу, но говорю вам то, что есть. Этот клад существует на самом деле, это я знаю наверняка. Его стоимость исчисляется многими миллионами долларов золотыми слитками и золотым песком.

— Тем лучше. Так вы сказали, что клад находится на моей земле?

— Точно так.

— Ну, следовательно, он мне принадлежит, и я воспользуюсь им, — произнес Джонатан решительно.

— Будьте осторожнее! Борьба предстоит жестокая. Ваши противники многочисленны и мужественны; они соединились с шайкой разбойников и, кроме того, выбрали своим вождем молодого человека — такого же американца, как и вы, — который решился во что бы то ни стало покорить вас, и я боюсь, что он добьется успеха. Впрочем, поступайте как знаете. Теперь вы предупреждены.

— Думаете ли вы, что надо ожидать скорого нападения?

— С минуты на минуту; все уже готово.

— Вы не назвали имени того человека, который должен руководить или, вернее, командовать нашим врагом, — заметил Сэмюэль.

— Действительно, это так, — подтвердил Джонатан, — а для нас очень важно знать, с кем из наших земляков нам придется драться.

— Разве я не назвал его? Ну извините, это все из-за рассеянности. Его имя — Джордж Клинтон.

— Ложь! Ты солгал, старый бездельник! — закричал Сэмюэль, вскочив с места.

— Я сказал истину, — ответил старик благодушно. Вдруг дверь с шумом отворилась, и появились двое людей, тащивших за руки сильно упиравшегося третьего, подталкивая его прикладами.

— Бездельник, — закричал один из них, — ты солгал! Это был сам Джордж Клинтон.

Рок, хозяйская собака, хотела было броситься на вновь пришедших, но Шарбоно сильным ударом приклада заставил ее замолчать.

Лагренэ встал и прицелился, но американцы мигом обезоружили его и заставили сесть на стул.

Человек, которого таким необычным средством доставили Клинтон и Шарбоно, был не кто иной, как Заноза, вождь индейцев.

Позади трех посетителей следовали Надежа и Драк; но они почтительно остановились у порога.

— Господа, — произнес Джордж Клинтон, — кажется, я подоспел вовремя; но — благодарение Богу! — нам удалось захватить и этого мошенника, который шатался около здешнего дома. Надеюсь, что он не заставит себя долго просить и скажет нам всю правду.

Он посмотрел на индейца, который невольно почувствовал, как дрожь ужаса пробежала по всем его жилам, однако с виду оставался холодным и спокойным, как будто дело его не касалось.

Оба американца мучились неизвестностью, а Лагренэ напрасно ломал себе голову, чтобы выдумать средство, каким образом выпутаться из критического положения, в какое поставило его неожиданное появление Джорджа Клинтона.

От шума, произведенного вторжением новых гостей, проснулась жена Лагренэ. Впопыхах она вскочила с постели, оделась как попало и вбежала в комнату, дрожа от страха и любопытства, что такое могло случиться.

Картина, представшая перед ее глазами, была не совсем успокоительной для старика Лагренэ — тем более, что хотя вне дома ничего и не было видно, зато ясно слышались звуки, выдававшие самым недвусмысленным образом присутствие многих людей.

Наступила минута молчания, когда легко было слышать хриплое дыхание в груди присутствующих при этом зрелище.

Наконец Лагренэ, увлекаемый ужасом, от которого кровь стыла в его жилах, решился во что бы то ни стало покончить с этим нестерпимым положением и узнать, на что он может надеяться и чего страшиться.

— Во всяком случае, господа… — начал было он. Но Джордж Клинтон не дал ему договорить.

— Молчать! — крикнул он. — Вы будете говорить только для того, чтобы защищаться, и дай Бог, чтобы вам это удалось — не то чтобы оправдаться или доказать свою невиновность в этом деле, но чтобы возбудить участие и заслужить помилование тех, кто сейчас будет судить вас.

— Меня? Судить?! — вскричал старик, делая напрасное усилие подняться.

— Да, Лагренэ, вас судить. Разве вы забыли, что мы живем в пограничных владениях и признаем один закон — закон Линча?

— Закон Линча! — повторил старик, цепенея от ужаса.

— В чем дело? — поинтересовался Джонатан Диксон. — Вы же очень хорошо знаете этот закон. Не сами ли вы несколько минут назад подтверждали справедливость этих слов: око за око, зуб за зуб? Ну вот и выходит, что в этих шести словах заключается весь закон Линча.

В эту минуту послышался шум шагов.

— А вот и судьи, — холодно произнес Джордж Клинтон. Смертельным ударом упали эти слова на голову старого переселенца.

Полусломанная дверь с шумом распахнулась, и несколько человек один за другим молча вошли в хижину.

ГЛАВА XXV. Как вершится правосудие в прериях

Лагренэ сознавал свою гибель. Он попал в руки неумолимых врагов, от которых нельзя было ожидать пощады.

Заноза стоял, прислонившись к стене, как раз против двери; сложив руки на груди и понурив

голову, он, по-видимому, ни на что не обращал внимания. Однако хитрый индеец не отчаивался. Напротив того, он сосредоточивал все свои способности на одной мысли — как бы бежать.

Итак, несмотря на притворное равнодушие и неподвижность подкарауливающей кошки, он готовился воспользоваться первым же удобным случаем, чтобы улизнуть от своих врагов.

Неожиданное появление Джорджа Клинтона сильно озадачило Джонатана Диксона; вся его злоба против молодого американца забушевала в эту минуту в его сердце, и, предавшись своей ненависти, он невольно допускал мысль о его вероломстве.

Между тем вновь пришедшие люди подхватили старого хозяина и, несмотря на его сопротивление и отчаянные крики его жены, старались вытащить его вон из дома, что, вероятно, им вполне бы удалось, потому что старик, полупомешанный от страха, не мог долго сопротивляться таким силачам. Но вдруг дверь опять отворилась, и на пороге показались Луи и Франсуа Бержэ.

— Помогите, друзья и братья! — закричал хозяин, завидев их.

— Добрые родные, неужели вы допустите, чтобы на ваших глазах зарезали моего бедного мужа? — завопила его жена с душераздирающими воплями.

— Спасите, ради самого Бога, спасите!

— Смилуйтесь над нами!

Луи Бержэ поднял руку и сказал:

— Друзья и братья, этот человек мне родня; выдайте егомне. Клянусь, правосудие будет удовлетворено.

Люди тотчас повиновались и выпустили из рук Лагренэ, который, дрожа и задыхаясь, спрятался за стариков-канадцев.

Луи Бержэ повернулся к двум американцам, которые пришли в сильное замешательство, увидев себя в многолюдной толпе, внушавшей им нешуточные опасения.

— Господа, — сказал старик, — кажется, вы — те самые переселенцы, недавно водворившиеся в Оленьей долине?

— Точно так, — согласился Сэмюэль.

— Я как раз направлялся к вам.

— К нам? — с удивлением воскликнул Джонатан. — Это по какой такой причине? Мы вас не знаем, да и — насколько мне кажется — дела с вами никакого не имеем; нам и спорить не о чем.

— Вы ошибаетесь. Напротив того, у нас с вами есть важные дела, иречь идет о значительных интересах.

— Вероятно, вам угодно шутить, — сказал Джонатан.

— Тут не до шуток, как вы сами изволите видеть. Прежде всего позвольте вас спросить, по какому праву вы устроили расчистку в Оленьей долине?

— Вот странный вопрос! Клянусь честью, престранный!

— Может быть, но не угодно ли вам на него ответить?

— А если не угодно, что же из этого выйдет? — спросил переселенец с упрямым видом.

— А то, что я вынужден буду заставить вас отвечать мне, — спокойно произнес старый охотник. — Не угодно ли вам оглянуться вокруг; тогда вы поймете, что мне не трудно будет заставить вас сделать это. Поверьте мне, лучше будет, если вы добровольно дадите ответ.

— Пускай будет по-вашему; сила на вашей стороне, и глупо было бы с моей стороны сопротивляться. Обосновавшись в Оленьей долине, я поступал по праву.

— О каком праве вам угодно говорить?

— О праве первого основателя: земля принадлежит тому, кто первый займет ее.

— Послушайте, мне очень досадно за вас, но заявленное вами право не имеет никакого значения.

— Смотри пожалуйста! Это почему же, позвольте вас спросить? — проговорил Джонатан Диксон со своей обычной насмешкой.

— Во-первых, потому, что не вы первый завладели ею.

— Не я первый! Ну, уж это чересчур нелепо!

— Может быть, но это так. Во-вторых, эта земля принадлежит мне.

— Вам?

— Вот именно; она принадлежит мне уже более тридцати лет.

— Ого! Но я думаю, что вам будет очень трудно доказать свои права на эту собственность.

— Напротив, очень легко. Эта земля была передана мне на общем совете старейшин того племени, с которым я сроднился, и предоставлена мне в дар за услуги, оказанные мною этому племени. Если вы желаете видеть дарственный акт, я вам покажу его. Он составлен по установленному законом порядку.

— А что мне за дело до всей этой тарабарщины?

— Кроме того, — продолжал старый охотник все так же бесстрастно, — хотя и я удалился в прерии, однако хорошо знаком с порядками просвещенных государств и потому поспешил, во избежание возможных споров, заверить эту дарственную в канцелярии вашего собственного отечества. Во всем этом вы можете удостовериться, если только пожелаете — все сделано в законном порядке.

— Черт возьми! — вскричал Джонатан Диксон, разъярившись. — Неужели я в целом мире не найду уголка земли, который никому бы не принадлежал?

— Это очень трудно, даже в прериях.

— Так вы требуете назад эту долину?

— Именно так, требую. Наступило короткое молчание.

Все присутствующие были до того заинтересованы этими необыкновенными переговорами, что все внимание их переключилось на споривших противников.

Заноза, улучив удобную минуту, незаметно проскользнул к выходу и вдруг бросился в дверь, опрокинув по пути двух зазевавшихся караульных; издав воинственный крик, индеец мгновенно исчез в чаще.

Поднялась страшная суматоха; каждому хотелось кинуться в погоню. Раздались беспорядочные выстрелы.

— Остановитесь и ни с места! — закричал престарелый охотник. — Пускай эта трусливая лань бежит; скоро она опять попадется к нам в руки.

Никто не стал заботиться о беглеце, который успел нырнуть в реку.

— Окончим наши переговоры, — вновь обратился канадец к Диксону.

— Довольно; теперь я начинаю все понимать.

— Вот как! И что же вы поняли?

— Дело очень просто: рассказанная мне история о кладе должна быть истинна.

— Сущая истина. Клад существует и принадлежит мне, а я подарил его капитану Тому Митчеллу.

— Атаману разбойников?

— Ему самому.

Джонатан и Сэмюэль посмотрели друг на друга с унынием.

— Довольно, — сказал Джонатан, — я вижу, что наше дело потеряно, и потому лучше сам уберусь отсюда подобру-поздорову.

При этих словах он глубоко вздохнул.

— Может быть, и так, а может быть, и нет.

— Что это значит? Уж не согласитесь ли вы продать мне эту землю?

— Это полностью зависит от вас.

— Я ничего тут не понимаю.

— Молодой человек, достоинств которого вы не хотели признавать, не зная ни его благородного сердца, ни его прямодушных намерений…

— О ком вы говорите?

— О Джордже Клинтоне.

— О Клинтоне! — повторил переселенец.

— Господа, — сказал молодой американец, подходя к ним, — благодарю за доброе намерение, но не хлопочите понапрасну, пытаясь разуверить Джонатана Диксона на мой счет — он не поверит вам.

— А вот посмотрим! — воскликнул Сэмюэль. — Клянусь честью! Вы, Джордж Клинтон, храбрый и достойный юноша, которого я очень люблю. Тем хуже, если это оскорбляет моего брата.

— И ты, Сэмюэль, против меня?

— А что делать, если ты не хочешь ничего взять в толк. С самого первого дня нашего поселения на этой земле я встретил Джорджа Клинтона и после того ни на минуту не терял его из вида. Он искренно любит нашу Диану, и его поведение до настоящей минуты безукоризненно.

— И по всей вероятности, ты способствовал его свиданиям с моей дочерью?

— Еще бы! Такая чистая, такая прямодушная любовь этих милых детей напоминает мне лучшие дни молодости.

Послушай, брат, давай женим их да на том и покончим. Почему ты налагаешь на сына ответственность за отца, с которым у тебя вышли неприятности? Во всем этом нет искорки здравого смысла. Разве ты не понимаешь, что делаешь свою дочь несчастной?

— Да как же это… — начал было Джонатан.

— А будешь упрямиться и не отдашь ее любимому человеку, так она зачахнет и умрет с горя. Да и за чем дело стало? Джордж богат, даже очень…

— Тем более, — подхватил Луи Бержэ, — что он вам уступит право на владение Оленьей долиной, которая, по-видимому, вам очень нравится, и в этом вы правы, потому что земля здесь превосходная.

— Как уступит? Что это значит?

— Это значит, что Джордж Клинтон купил у меня эту землю, так что теперь она составляет его собственность.

— О, теперь я понимаю!

— И принимаешь, не так ли, брат? — спросил Сэмюэль. Джонатан колебался.

— Однако я полагаю… — начал было он.

— К оружию! — вдруг огласили воздух пронзительные крики.

И в ту же минуту появился Том Митчелл.

— Вы здесь, о несчастные! — закричал он, увидев двух братьев. — Вы все-таки попались в западню, которую вам подставил Лагренэ и его сообщники.

— Что?! Что такое происходит? — закричали оба брата.

— А то, что пока вы тут теряете время, на вашу колонию напали индейцы и жгут и грабят все подряд. Скоро у вас останутся одни развалины да обломки!

При этом страшном известии, поразившем как громовым ударом всех присутствующих, наступила минута общего оцепенения.

Все повернулись к человеку, принесшему такую ужасную весть.

Страшная, леденящая душу картина предстала перед ними в образе Тома Митчелла; он был страшен — в порванной одежде, с лицом, запачканным порохом и кровью, с сильно изнуренным видом, грозным взором, метавшим молнии, и с еще дымящимся ружьем в руке.

Джордж Клинтон не теряя времени бросился вон из дома; Верная Опора не отставал от него.

Они понимали, что главное — надо спасать любимую женщину от страшной опасности, не дать краснокожим захватить ее в свои руки.

— Что же теперь делать! — воскликнул Джонатан Диксон, совершенно растерявшись.

— Не приходить в отчаяние, — резко сказал атаман разбойников. — Ваши сыновья и слуги дерутся как львы; две атаки были храбро отбиты. Все еще можно поправить, но не надо медлить.

— Поспешим! — воскликнул Сэмюэль.

— И горе этим воплощенным дьяволам! — проревел Джонатан, потрясая ружьем.

— Торопитесь же, ради самого Бога! У меня тут отряд молодцов, которые не прочь схватиться с краснокожими.

— Какая бы ни была причина ваших действий, от всей души благодарю вас! — сказал Джонатан.

— Скорее! Скорее! Теперь не до слов, надо дело делать.

— Вперед — и да поможет нам Бог! — воскликнул Джонатан.

Они выбежали из хижины и, быстро вскочив на коней, помчались во весь опор во тьме ночной, точно легион фантастических призраков.

В хижине остались четыре человека: два старых охотника и Лагренэ с женой.

Старик Лагренэ успел опомниться за время этой суматохи и важных происшествий, следовавших одно за другим с головокружительной быстротой. О нем забыли, и он ожил, считая себя спасенным.

Оставшись наедине с родственниками, он кивнул головой жене, и оба поспешили накрывать стол и подавать угощения.

Старые канадцы оставались все время на ногах и, опершись на ружья, понурив головы, казалось, не замечали этих приготовлений.

Лагренэ подошел к ним и произнес вкрадчивым голосом:

— Любезные гости, не угодно ли вам откушать у нас хлеба-соли?

Франсуа Бержэ быстро выпрямился и сказал:

— Что это он говорит?

— Вы изволили проделать длинный путь, так не угодно ли…

— К чему это? — перебил его охотник сурово.

— Неужто вы не хотите выпить у нас и стакана вина? — спросила жена ласково.

— Молчать! — крикнул Франсуа, стукнув по полу прикладом ружья.

Тут Луи Бержэ поднял голову и, устремив на Лагренэ странный взгляд, проговорил едва слышным голосом:

— Лагренэ, я вырвал тебя из рук врагов, потому что не хотел, чтобы мой родственник был повешен по закону Линча, но я дал клятву, что правосудие восторжествует. Ты опозорил не только свое имя, но и семейство, с которым находишься в родстве; это семейство, несмотря на свою бедность, сохранило в неприкосновенности лучшее свое благо — свою честь. Эту честь ты опозорил самым гнусным, самым бесчеловечным образом из-за горсти золотого песка, из жалкой корысти. Подтверждаю, правосудие свершится! Готовься к смерти!

— К смерти?.. — повторил старик с ужасом.

— О, мои милые братцы, дорогие мои друзья! — завопила его жена, заливаясь слезами и протягивая к ним с мольбой руки. — Неужели у вас хватит духа убить моего бедного мужа? Вот уже тридцать лет живем мы с ним душа в душу и никогда не знали разлуки. Куда же мне деваться, если его не будет на свете? Кто прокормит меня и позаботится о моей старости? Ради самого Господа, не убивайте его! Его не будет — и я вслед за ним уйду в могилу.