ГЛАВА Х. Флибустьерский флот снимается с якоря

Действительно, это был Морган. Верный слову, данному Питриану, он спешил присоединиться к флибустьерскому флоту. Семь его отлично вооруженных судов входили в эту минуту в Пор-де-Пе. Поразительное зрелище представляла собой эта маленькая эскадра, которая с завидной четкостью и точностью производила необходимые маневры, направляясь к якорной стоянке под прикрытием форта.

В Пор-де-Пе ликовали. Все население высыпало на берег и приветствовало вновь прибывших радостными криками и рукоплесканиями.

Как только английские суда бросили якорь и взяли на гитовы паруса, от адмиральского судна отчалила шлюпка и направилась к берегу.

В шлюпке находились Морган и главные лица его штаба. Когда шлюпка причалила к пристани, Морган и его товарищи были встречены Монбаром и другими предводителями флибустьеров. Дружески поздоровавшись, флибустьеры все вместе направились к дому губернатора, окруженные толпой, которая провожала их восторженными криками.

Моргану в это время было тридцать восемь лет; роста он был высокого и хорошо сложен, весь его облик дышал решимостью, а привычка командовать придала его лицу отпечаток холодной, суровой, неумолимой надменности.

Сын бедного крестьянина из Валлийской Англии, он почти ребенком бежал из родительского дома и попал на Барбадос, где тотчас же ступил на поприще корсара, с которого уже более не сходил. Смелость, упорство, сметливость и везение во всех предприятиях сделали его знаменитым.

Слава его почти равнялась громкой славе Монбара, Прекрасного Лорана и двух-трех других известных флибустьерских капитанов.

Список смелых нападений Моргана на испанцев был длинен, имя англичанина наводило на них несказанный ужас: его жестокость и алчность вошли в поговорку.

Это был настоящий живодер и грабитель. Впрочем, он нисколько этого и не скрывал, он хвастал своими злодейскими поступками с несчастными безоружными жертвами. Ему безразличны были и пол, и возраст. Под благородной внешностью мнимого дворянина он скрывал кровожадное, безжалостное сердце.

Гранада, Санта-Каталина, Пуэрто-дель-Принсипе, Маракайбо, Картахена, Пуэрто-Бельо поочередно были взяты, сожжены и разграблены им, он даже пытался врасплох захватить Панаму, но атака была отражена с громадными потерями.

Надежда на блистательную отплату побудила его с радостью принять предложение Монбара, несмотря на отведенную ему второстепенную роль и необходимость повиноваться, вместо того чтобы командовать экспедицией.

Но злопамятный англичанин замышлял овладеть когда-нибудь, собственно для себя, городом, громадные богатства которого пробуждали в нем сильнейшую жажду к наживе.

Замысел этот он привел в исполнение спустя два года, то есть в 1670 году; теперь же он соглашался стать под команду Монбара просто потому, что намерен был во время экспедиции собрать сведения, которые будут ему полезны, когда он вернется в одиночку повторить это дерзкое нападение.

Впрочем, что бы ни замышлял в будущем знаменитый авантюрист, он не мог бы оказаться на Санто-Доминго при более благоприятных обстоятельствах.

Ровно в двенадцать часов началась вербовка, и флот, по всей вероятности, должен был сняться с якоря спустя несколько дней.

Было десять, когда Береговые братья вошли в губернаторский дом.

Д'Ожерон принял их со свойственным ему добродушным гостеприимством; он распорядился, чтобы подали закуску с обычным приложением трубок и табака, и после обмена первыми любезными приветствиями сейчас же приступили к обсуждению главного вопроса.

Чтобы не повторять всего сказанного, я изложу в нескольких словах решения, окончательно принятые и утвержденные на этом собрании, которое, строго говоря, было не чем иным, как военным советом.

Флот, состоявший из семидесяти двух судов, был разделен на три эскадры, по двадцать четыре судна каждая.

Во главе первой был поставлен избранный в вице-адмиралы Медвежонок Железная Голова вместе с капитаном Питрианом, который был назначен его помощником; во главе второй — вице-адмирал Генри Морган с Дрейком, и во главе третьей — Пьер Легран с Филиппом д'Ожероном в качестве помощника.

Выбрали еще шесть контр-адмиралов, по два на каждую эскадру.

Для первой — Польтэ и Давида, для второй — Льюиса Шотландца и Рока Бразильца, и на третью эскадру — Пьера Прямого и Александра Железная Рука.

Монбар, как командир экспедиции, выбрал себе в адъютанты Прекрасного Лорана, Олоне, Бартелеми, Тихого Ветерка и Мигеля Баска, которые находились тогда в отсутствии, но должны были примкнуть к товарищам, как только произойдет высадка на берег.

Все французские суда будут идти под флибустьерским трехцветным флагом: голубым, белым и красным.

Морган, разумеется, поднимет английский флаг. Цвета вымпелов назначались: красный для главнокомандующего, белый для вице-адмиралов и голубой для контр-адмиралов.

Высший совет, под председательством главнокомандующего, на время экспедиции состоял из вице — и контр-адмиралов и адъютантов главнокомандующего, каждый из которых сам являлся командующим экспедицией и потому считался по своему положению равным вице-адмиралам.

Все решения высшего совета должны были исполняться беспрекословно, под страхом смертной казни, кем бы ни был ослушник и какое бы звание ни имел.

Таковы были решения, единодушно принятые на военном совете, который состоялся в доме у губернатора д'Ожерона.

Этот немного необычный договор, заключенный между предводителями не менее необычной экспедиции, был составлен Оливье Эксмелином20, секретарем губернатора, который впоследствии сделался историком авантюристов с Тортуги.

После прочтения этого акта все присутствующие подписались за себя и за тех, кто отсутствовал по какой-либо причине. После этого к документу приложили губернаторскую печать, он был приобщен к правительственному архиву, а копию вручили Монбару.

Было около полудня, когда заседание совета кончилось и члены его немедленно отправились в гостиницу «Коронованный Лосось», куда были созваны Береговые братья для вербовки.

Из вышесказанного видно, что никогда флибустьерская экспедиция не соединяла более громких имен. В ней участвовали самые знаменитые Береговые братья.

В глубине большой залы гостиницы были установлены широкие подмостки. На этом возвышении, покрытом ковром, стояли кресла для губернатора и главных предводителей экспедиции. По обе стороны от подмостков стояли два стола, за которыми сидели секретари и вели запись добровольцев.

Двери и окна гостиницы были отворены, так что толпа, которая теснилась вокруг дома и, разумеется, не могла попасть внутрь, тем не менее видела все, что происходит.

Монбар, д'Ожерон, Морган и прочие флибустьеры поместились на возвышении.

Пробило двенадцать.

Секретари громко стукнули два раза рукояткой кинжала о стол.

Вдруг огромная толпа народа, которая беспорядочно двигалась во всех направлениях с ревом и стоном и волновалась со странным глухим ропотом, замерла в неподвижности, точно волны разъяренного моря, в одно мгновение скованные всесильным словом разгневанного Нептуна.

Воцарилась мертвая тишина.

Монбар встал, любезно раскланялся и произнес длинную речь.

Повторять ее здесь нет необходимости, заметим только, что она затронула самые живые интересы авантюристов и сильно воодушевила их.

Потом были зачитаны общий договор и решение военного совета относительно выбора предводителей.

— Нет ли у кого-нибудь возражений против общего договора? — спросил Монбар.

— Нет, нет! — загудела толпа.

— Вы согласны подписать его?

— Согласны, согласны! — вскричали в один голос флибустьеры.

— Клянетесь вы подчиняться ему?

— Клянемся! Да здравствует Монбар! Да здравствует Морган!

— Хорошо! Одобряете ли вы назначения военного совета?

— Одобряем!

— Признаете вы командирами тех, кого избрал совет?

— Признаем!

— Клянетесь повиноваться им во всем, что они прикажут, исходя из интересов экспедиции?

— Клянемся, клянемся!

— Извините, адмирал, — почтительно обратился к Монбару один из флибустьеров, выступив вперед, — могу ли я задать вам вопрос?

— Говори, брат, ты имеешь полное право спрашивать меня: пока договор тобой еще не подписан, мы с тобой равны.

— Вы не открыли нам цели экспедиции.

— Цель эта не может и не должна быть открыта здесь: испанцы подсылают к нам такое множество шпионов, что выдать наши намерения означало бы предупредить их заблаговременно.

— Понимаю, — сказал флибустьер, утвердительно кивнув головой.

— Одно только я могу вам открыть, братья, — продолжал Монбар, — после победы беднейший из вас будет чуть ли не миллионером! Довольно вам этого, братья?

— Вполне! Да здравствует Монбар! — грянула толпа.

— А ты, брат, желаешь еще сказать что-нибудь?

— Желаю извиниться, адмирал, что осмелился задать вам глупый вопрос, и поблагодарить за то, что вы удостоили меня ответом.

Флибустьер почтительно поклонился и отступил назад.

— Не желает ли кто заявить еще что-нибудь? — спросил Монбар.

Все молчали.

— Желающие могут начинать записываться, — заключил Монбар, и толпа вереницей потянулась к столам.

Целых три дня являлись желающие участвовать в экспедиции.

Монбар не ошибся, сказав д'Ожерону, что людей будет больше чем достаточно.

Когда через пять дней после начала вербовки в Пор-де-Пе доставили списки добровольцев, оказалось, что даже при самом тщательном отборе лишних остается около полутора тысяч человек, поскольку не было абсолютно никакого повода отказать им.

Когда эти списки были представлены д'Ожерону, он не мог поверить: восемь тысяч человек, завербованных за пять дней, то есть треть населения — это казалось ему просто фантастикой, а между тем это даже не было вербовкой в строгом смысле этого слова, так как все желающие явились добровольно, по собственному побуждению, и если бы уполномоченные, которым были даны очень строгие инструкции, не отбирали людей с особой тщательностью, число их легко дошло бы до огромной цифры в двенадцать тысяч, а все отстраненные были в прекрасной форме, знакомы с военным делом и отлично подходили к службе.

— Что вы теперь скажете? — спросил у губернатора Монбар со своей приятной улыбкой, всегда, однако, немного насмешливой.

— Что тут говорить! — ответил губернатор, совсем оторопев от такого неожиданного результата. — Просто не верится! Пусть мне скажут после этого, — прибавил он, улыбнувшись, — что мои колонисты — преимущественно земледельцы, как бы не так! Ей-Богу, я сумею ответить на такие речи! Вот и доказательство налицо. Согласитесь, Монбар, что престранная у нас земледельческая колония.

— Кто знает! Дайте испариться лишнему жару и, быть может, лет через двадцать мы так же будем ненавидеть войну, как любим ее теперь.

— Увы, любезный Монбар, — возразил губернатор с комическим отчаянием, — я жду этого отрадного явления больше всего на свете, но надеяться не дерзаю — во всяком случае, мы с вами его вряд ли застанем.

— Говоря по совести, любезный господин д'Ожерон, я со своей стороны вовсе не жажду этого.

— Понятно, — сказал губернатор со вздохом, от которого пошла бы в ход ветряная мельница, — вы рубака, тогда как я…

Монбар захохотал. На этом разговор и закончился.

Эти два человека, оба одаренные светлым умом, уважали и любили друг друга, но шли по дороге в диаметрально противоположных направлениях, в определенных вопросах им было невозможно прийти к согласию, и они открыто отказались от попыток переубедить один другого.

Тем временем Пор-де-Пе быстро пополнялся судами. Из Леогана и Пор-Марго один за другим приходили корабли, так что прошла едва неделя после начала вербовки, а весь флибустьерский флот уже соединился в Пор-де-Пе.

Рейд представлял собой поразительное и живописное зрелище.

В городе царило небывалое оживление.

На корабли перевозили провизию, пресную воду и боеприпасы, многочисленные лодки и баркасы то и дело сновали по рейду вдоль и поперек.

Монбар поспевал везде, все видел и за всем наблюдал.

Когда флот оказался в полной готовности, Монбар устроил ему смотр.

Командиры заранее отправились на свои суда, и все экипажи находились в полном составе.

Войско состояло из восьми тысяч пятисот человек, вместо семи тысяч, на которые рассчитывали. Таким образом, десантное войско было на тысячу пятьсот человек больше, чем предполагалось, потому что число людей, изначально определенное Монбаром для охраны кораблей, осталось неизменным.

Каждый доброволец был обязан иметь свое оружие, два фунта21 пороха и пули и, кроме того, съестных припасов на целую неделю.

Таково было постановление на всех флибустьерских судах.

Выгода его заключалась в том, что это значительно уменьшало расходы, что было особенно важно в такой экспедиции, какая предпринималась теперь.

Понятно, что Монбара интересовала в основном готовность оружия и наличие боеприпасов и провизии, что же касается самих судов, то он давно знал их превосходные ходовые качества, прочность и прекрасную оснащенность.

Смотр состоялся. Он был произведен тщательно, придирчиво и в высшей степени строго, тем не менее Монбар вернулся на берег исполненный радости: он не имел повода сделать ни одного упрека, ни одного замечания.

Если он знал флибустьеров, то и они знали его, им было известно, как он строг даже относительно мелких, на первый взгляд, подробностей, от которых, однако, нередко зависит успех экспедиции. Разумеется, они приняли меры к тому, чтобы он остался доволен во всех отношениях.

В губернаторском доме опять был созван военный совет по предписанию главнокомандующего.

Пора было выступать в поход, терять время на рейде не следовало, особенно с людьми, которые, имея перед глазами родную землю, ежеминутно против воли испытывали приступы непокорности, и было ясно, что они полностью подчинятся дисциплине только после нескольких дней плавания в открытом море.

Командующий экспедицией намеревался также представить свой план действий и всесторонне обсудить его со своими помощниками, прежде чем окончательно приступить к его исполнению.

Ровно в полдень двадцать один пушечный выстрел из форта возвестил об открытии заседания совета.

Флот ответил залпом из всех орудий.

Ничем нельзя описать тот оглушительный гром, что был произведен тысячью пятьюстами орудиями, грянувшими одновременно.

Грохот этот, подхваченный эхом, разносился все дальше и дальше и наконец замер в ущельях Черной горы, где долго еще гудел грозными раскатами.

От каждого адмиральского судна отделилась шлюпка и на веслах пошла к пристани. Из этих шлюпок высадились на берег все высшее флибустьерское начальство.

Отряд войска ожидал их на пристани для почетного караула.

У дверей губернаторского дома флибустьеры были встречены Монбаром, д'Ожероном и его племянником Филиппом.

Губернатор по своему обыкновению принимал гостей роскошно и на широкую ногу; однако закусили скорее для виду — время было дорого — и вскоре прошли в залу совета.

Береговые братья, такие беспечные относительно будущего, чья жизнь на суше, когда они оставались не у дел, была рядом чудовищных оргий, невероятных прихотей и сумасбродств, которых не опишешь никаким пером, едва только им западала в голову мысль об экспедиции против испанцев и план этот необходимо было осуществить, моментально перерождались; в них происходило превращение самое полное и коренное. Пьянство, разгул, праздность — словом, все пороки, которые оспаривали первенство в этих странных натурах, вдруг сменялись умеренностью, покорностью, лихорадочной деятельностью и всеми качествами, которые в данное время создают если не великих людей, то, по крайней мере, героев.

Едва ли не в этом и крылась тайна их бесчисленных и блистательных успехов во всем, за что бы они ни брались.

Все в великолепных мундирах, расшитых золотом и драгоценными камнями, с толстыми шнурками на шляпах, высшие флибустьерские предводители оставляли далеко позади себя самых щеголеватых вельмож при дворе Людовика XIV, роскошь которых всегда немного отдавала расчетом, так что любой посторонний, случайно столкнувшийся с ними и не будучи в курсе дела, непременно принял бы их за принцев крови.

Простые Береговые братья, грязные, растрепанные, едва прикрытые жалкими дырявыми лохмотьями, все в жиру и дегте, любили видеть своих предводителей в блистательном наряде; пренебрегая роскошью для себя, они ставили ее, так сказать, в непременную обязанность своим командирам, которым повиновались с тем большим рвением, преданностью и уважением, чем больше они гордились ими. Сами командиры знали это и, разумеется, не упускали из виду свой долг удовлетворять этому требованию.

Тем не менее разница в костюме составляла одно лишь мнимое различие между командиром и матросом; на берегу они шли рука об руку в самые грязные кабаки напиваться вместе или играть, чтобы просаживать или выигрывать баснословные суммы.

На берегу между ними не существовало никакого различия, дисциплина соблюдалась только на море, но там она властвовала всесильно, жестоко и неумолимо: слово, взгляд, движение подхватывались на лету и исполнялись с беспрекословной покорностью, неизмеримое расстояние отделяло командира от простого матроса, с которым за час до того, быть может, он кутил по-товарищески; матрос, со своей стороны, знал это и ничуть не оскорблялся, а напротив, находил вполне естественным, чтобы такая дистанция отделяла его от командира. Кроме того, весьма частыми бывали случаи, когда сегодняшний матрос назавтра принимал начальство над тем самым командиром, которому в настоящее время повиновался с такой почтительной готовностью.

Флибустьеры сели вокруг большого стола, покрытого зеленым сукном, и заседание началось.

Монбар ясно и четко изложил свой план.

Этот план был образцовым произведением военного искусства, смелости и воображения. Его выслушали с глубоким вниманием от начала до конца.

Когда Монбар кончил, все наклонили голову в знак одобрения.

— Не последует ли каких-либо возражений с вашей стороны, господа? — спросил главнокомандующий.

— Ни малейших, адмирал.

— Стало быть, если все согласны, приступим к исполнению этого плана — я говорю теперь только о маневрах, которые позволят нам достигнуть твердой земли. Наша экспедиция делится на две совершенно отдельные части: первая — исключительно морская, вторая, напротив, преимущественно сухопутная, когда мы должны превратиться в солдат, преодолеть большие пространства и совершенно забыть о том, что мы являемся моряками, вспоминая об этом разве только в стремительных нападениях и во время быстрых переходов по лесам в погоне за теми, кого собираемся захватить врасплох.

— Это правда, — заметил Морган.

— Здесь мы будем обсуждать только первую часть нашей экспедиции, — продолжал Монбар. — Это единственное, о чем теперь может идти речь. Наш флот велик. Испанцы* находятся настороже, видя наши усиленные приготовления; уведомленные шпионами, они зорко следят за нами, тем более что не знают, в какую точку мы устремим наши силы и какая именно из их колоний подвергнется нападению. В этом полезном неведении их необходимо держать как можно дольше и даже усилить их опасения, придав им ложное направление. Для этого, я полагаю, хорошо было бы сделать вот что…

Все придвинулись ближе и затаили дыхание. Помолчав с минуту, Монбар продолжал:

— Мы выйдем в море все вместе милях в десяти отсюда. По знаку, поднятому на адмиральском корабле, флот разделится на три части следующим образом: адмирал Морган, однажды уже взявший Пуэрто-Бельо, направится прямо к этому городу, овладеет им и, прочно укрепившись, займется приготовлением всего необходимого для высадки. Адмирал Пьер Легран займет Санта-Каталину. Этот остров богат, обильно снабжен съестными и боевыми припасами и служит

в одно и то же врем складом и арсеналом испанскому флоту. Пьер Легран заготовит с возможной быстротой все необходимое для снабжения флота припасами; на Санта-Каталине он оставит порядочный гарнизон и шесть судов для наблюдения за теми местами на острове, где легко пристать, так как туда мы будем свозить наших больных и раненых, там же назначается общий сборный пункт по возвращении из экспедиции. После этого эскадра со съестными припасами, которые адмиралу удастся собрать, примкнет к остальному флоту в порту Бургас, но предварительно адмирал с помощью легкого посыльного судна известит Моргана, чтобы тот спешил соединиться с ним. Медвежонок Железная Голова с третьей частью флота поднимется прямо по ветру и бросит якорь в нескольких милях от Чагреса, в устье реки Сан-Хуан — именно там произойдет общая высадка. Действуя таким образом, я полагаю, нам удастся провести испанцев и сбить их с толку: пока они будут зорко следить за Морганом и Пьером Леграном, стараясь не допустить их высадки на Санта-Каталину и в Пуэрто-Бельо, эскадра Медвежонка незаметно подойдет к тому месту, где мы хотим высадиться, и спокойно станет на якорь, не встретив отпора; к тому же, если мы сумеем прочно укрепиться в Пуэрто-Бельо и Санта-Каталине, то уже тем самым мы захватываем владычество над морем и перешейком и, следовательно, вольны действовать против Панамы, не опасаясь, что сильные отряды из внутренних колоний подоспеют на помощь местному гарнизону. Вот, господа, какой план я составил для исполнения первой части нашей кампании. Прошу вас взвесить все, сказанное мной, после чего сделать мне честь и представить ваши возражения; я с должным уважением отнесусь к мнению таких знатоков военного дела, как вы.

Услышав это ясное и точное изложение плана, составленного главнокомандующим, флибустьеры не могли удержаться от изъявления восторга — но не удивления; в самом деле, все было предвидено и рассчитано с редким искусством. То, что задумал Монбар, не требовало решительно никаких изменений, чего можно было бы ожидать в подобном случае. Монбар разом разрешил все затруднения, даже сам недоверчивый д'Ожерон почти что уверовал в возможный успех экспедиции и открыто завил об этом, поздравив Монбара с таким превосходным планом.

— Адмирал, — с пленительной улыбкой обратился к нему Морган от имени всех. — Мы понимаем, что вы из одной только вежливости созвали этот совет и нисколько в нем не нуждаетесь; нам остается только повиноваться вашим приказаниям.

— Стало быть, мой план, господа, кажется вам не только возможным, но и легко исполнимым?

— Нельзя придумать лучше, адмирал! Все мы искренне принимаем его без малейшей тени страха.

— Благодарю, господа. Итак, исполним же его! С вашей помощью я рассчитываю на успех.

— С таким командиром, как вы, адмирал, — продолжал Морган, — всегда можно с уверенностью рассчитывать на успех даже самого отчаянно смелого предприятия. Мы постараемся показать себя достойными вас!

Все поочередно пожали руку Монбару, с жаром уверяя его в своей безусловной преданности.

— Когда вы отправляетесь, адмирал? — спросил д'Ожерон.

— Сегодня же, с вашего разрешения, — ответил Монбар и прибавил, обращаясь к флибустьерам: — Теперь двадцатое марта, господа, на общий сборный пункт в устье реки Сан-Хуан я назначаю вам прибыть десятого апреля.