ГЛАВА XX. Неизвестный

Отец Серафим и дон Пабло Сарате перенесли раненого в дом, где остановился миссионер.

Отец Серафим нанимал за десять реалов в месяц комнатку у бедной вдовы, которая имела на калле-де-ла-Пескадерия небольшой домик, выстроенный из саманового кирпича и тростника.

Комнатка была маленькой, с одним окном, выходившим в коридор; она отличалась строгостью монастырской обстановки и чистотой и походила на келью.

Отец Серафим зажег сальную свечку, вставленную в медный подсвечник, и с помощью дона Пабло уложил раненого в постель.

Дон Пабло бросился на бутаку, чтобы перевести дух от усталости.

Отец Серафим, которого, несмотря на его хилую наружность, казалось, не брала никакая усталость, вышел запереть наружную дверь, оставленную открытой.

В ту минуту, когда он хотел захлопнуть ее, кто-то сильно дернул дверь, и какой-то человек вошел в патио, где находился миссионер.

— Извините, батюшка, что я вас побеспокоил… — сказал незнакомец, — позвольте мне остаться здесь.

— Вы, должно быть живете в этом доме? — спросил священник.

— Нет, Святой Отец, — отвечал холодно незнакомец, — я даже совсем не живу в Санта-Фе… Здесь я совершенно чужой.

— Вы просите меня приютить вас на ночь? — продолжал отец Серафим, удивленный этим ответом.

— И не думаю, преподобный отче.

— В таком случае, что же вам здесь нужно? — спросил миссионер, удивление которого все более и более возрастало.

— Я хочу вместе с вами пройти в ту комнату, где вы положили раненого.

— Милостивый государь, — проговорил нерешительно миссионер — эта просьба…

— Вовсе не должна удивлять вас. Мне крайне необходимо узнать, в каком состоянии находится теперь молодой человек…

— Но вы, по крайней мере, знаете, кто он такой?

— Знаю.

— Вы родственник его или, может быть, один из его друзей?

— Ни то ни другое… Еще раз повторяю вам, что мне очень важно узнать, в каком положении он находится; я хочу не только видеть его, но и говорить с ним, если только это возможно.

Отец Серафим бросил проницательный взгляд на незнакомца.

Неизвестный был человеком высокого роста и в полном расцвете сил; черты его лица, насколько это возможно было рассмотреть при бледном свете луны, были очень красивы.

На нем был надет костюм богатого асиендадо, и в правой руке он держал американскую винтовку, затейливо украшенную серебром.

Миссионер раздумывал, не зная, как ему поступить.

— Ну, — снова заговорил незнакомец, — на что же вы решились, батюшка?

— Милостивый государь, — отвечал отец Серафим твердым голосом, — не принимайте в дурном смысле того, что я вам скажу.

Незнакомец поклонился.

— Я не знаю вас, — продолжал священник, — я встретился с вами ночью, при таких странных обстоятельствах… вы с непонятным для меня упорством настаиваете на свидании с молодым человеком, в котором я принял участие из чувства христианского милосердия, и мне кажется, что я не имею права допускать вас к нему.

Досада омрачила лицо незнакомца.

— Вы правы, батюшка, — отвечал он, — обстоятельства против меня, но, к сожалению, теперь я ничего не могу сказать вам, а между тем время бежит, и мне дорога каждая минута. Все, что я могу сделать для вашего успокоения — дать вам торжественную клятву, что я прошу об этом не с дурным намерением… Я еще раз повторяю вам, что желаю только добра тому человеку, которого вы подняли… В настоящее время я караю великое преступление и надеюсь, что Господь поможет мне в этом деле, как помогает Он и всем, посвятившим себя добру.

Незнакомец произнес эти слова с такой искренностью и таким убедительным тоном, что миссионер почувствовал себя побежденным. Он поднял вверх висевший у него на груди крест и, обращаясь к своему странному собеседнику, сказал:

— Клянитесь!

— Клянусь, — отвечал тот твердым голосом.

— Хорошо, — сказал священник, — теперь вы можете войти в комнату… Я даже не стану спрашивать у вас ваше имя.

— Мое имя ровно ничего не скажет вам, батюшка, — произнес незнакомец печальным голосом.

— Идите за мной.

Войдя в комнату, незнакомец обнажил голову и встал в углу.

— Не обращайте на меня внимания, батюшка, — проговорил он тихо, — и верьте данной мною клятве.

Миссионер отвечал только кивком головы.

Раненый все еще не подавал никаких признаков жизни и, бледный, неподвижно лежал в том же положении, как его опустили на постель.

Отец Серафим подошел к нему.

С осторожностью и кротостью, свойственными только вполне отрекшимся от мира и посвятившим свою жизнь на пользу ближнего, принялся он ухаживать за раненым.

Но все употребляемые им средства не давали никакого результата, и молодой человек все так же продолжал лежать пластом.

Дон Пабло с безнадежным видом покачивал головой.

Миссионер одно за другим употребил все известные ему средства для того, чтобы привести Шоу в чувство, но безуспешно.

Тогда к постели раненого приблизился незнакомец.

— Святой Отец, — проговорил он, слегка касаясь руки миссионера, — вы сделали все, что доступно человеку, но все ваши усилия не принесли никакой пользы.

— Увы! Да, — отвечал печально миссионер.

— Не позволите ли вы теперь мне попытаться привести его в сознание?

— Неужели вы думаете, что будете удачливее меня? — спросил с удивлением священник.

— Надеюсь, — спокойно сказал незнакомец.

— Но вы же видите, что я употребил все средства, которые предписываются в таких случаях.

— Совершенно верно, батюшка, но индейцы обладают некоторыми тайнами, известными только им одним, и эти таинственные средства производят изумительное действие.

— Да, я слышал об этом. Значит, вы тоже знаете эти таинственные средства?

— Да, мне известны некоторые из них и, если вы позволите, я испробую действие их на этом молодом человеке, который находится в безнадежном состоянии.

— Увы! Я опасаюсь этого.

— Мы ведь все равно ничем не рискуем, испробовав на нем крайнее средство, которое я предлагаю.

— Да, это правда.

— В таком случае, разрешите мне сделать пробу.

— Делайте что хотите… Дай Бог, чтобы труды ваши увенчались успехом, — проговорил с печальным вздохом миссионер.

— Только Он один и в состоянии помочь мне.

Незнакомец наклонился над молодым человеком и с минуту пристально всматривался в лицо раненого. Затем он вынул из-за пазухи граненый хрустальный флакон с зеленой как изумруд жидкостью.

Он просунул острие кинжала между стиснутыми зубами раненого и влил ему в рот четыре или пять капель жидкости, находившейся во флаконе.

Вдруг произошло нечто удивительное.

Шоу испустил глубокий вздох, открыл несколько раз глаза и, как бы под влиянием какой-то сверхъестественной силы, сел на постели и обвел вокруг себя удивленным взглядом.

Затем раненый провел рукой по бледному лбу и пробормотал глухим голосом:

— Эллен, слишком поздно… Я не могу спасти ее!.. Смотри, смотри, они уносят ее… она погибла!

И он упал на постель.

Все бросились к нему.

— Он спит, — вскричал миссионер с удивлением.

— Он спасен, — сказал незнакомец.

— Но, — спросил с беспокойством дон Пабло, — что значат слова этого человека?

— Вы не поняли их? — спросил незнакомец.

— Нет, и напрасно ломаю себе над этим голову.

— В таком случае, я могу объяснить вам это.

— Вы!

— Да, я. Слушайте. Этот юноша хотел освободить вашу сестру.

— Откуда вы это узнали?

— Правда ли это? — воскликнул дон Пабло.

— Правда… Продолжайте, — сказал священник.

— Его нашли перед домом, где ее приютили. Он лежал с кинжалом в груди.

— Дальше!

— Его ранили потому, что он мешал снова похитить ее у вас.

— О! Не может быть.

— А между тем это верно.

— Почему вы все это знаете?

— Не знаю, а угадываю.

— А! — вскричал дон Пабло в отчаянии. — Батюшка, бежим туда… к моей сестре!..

И они оба бросились вон из комнаты.

Неизвестный, оставшись один, завернул раненого в плащ, взвалил его себе на плечи с такой легкостью, как будто это был ребенок, и вместе со своею ношей вышел из дому.

ГЛАВА XXI. Генерал Вентура

Было около шести часов утра.

Генерал Вентура, губернатор провинции, удалившись в свои апартаменты, спал еще глубоким сном, как вдруг дверь в спальню с шумом распахнулась, и в комнату вошел офицер.

— Что такое случилось, капитан Лопес? — спросил губернатор, тщетно стараясь придать твердость своему голосу, который невольно дрожал от какого-то страшного предчувствия.

На заданный ему губернатором вопрос капитан лаконично отвечал таким тоном, который сам по себе уже предвещал беду:

— Ничего хорошего.

— Что значит «ничего хорошего»? Уж не взбунтовался ли народ?

— Клянусь честью, нет. Я думаю, что никто даже и не помышляет об этом.

— В таком случае, — сказал повеселевший генерал, — скажите мне, какого черта вам нужно от меня, что вы явились в такую рань?

— Мне ровно ничего не нужно, — отвечал капитан могильным голосом, — вас хочет видеть какой-то солдат, который явился неизвестно откуда… Я пришел спросить вас, что делать с ним.

— Постойте, — перебил его генерал, лицо которого внезапно потемнело, — кто такой этот солдат?

— Как будто драгун.

— Драгун!.. Ведите его сюда, ведите его сюда!… Как вы меня напугали, прости вас Господи, своей странной манерой говорить обиняками!… Этот солдат, по всей вероятности, явился сообщить мне о скором прибытии отряда, который должен был бы давным-давно быть здесь.

Капитан с видом сомнения пожал плечами.

— Что такое еще? — спросил генерал, которого сильно испугала эта выразительная пантомима. — Что такое еще смущает вас?

— Ничего кроме того, что солдат этот явился в таком печальном виде, что едва ли он может принести вам приятное известие.

— Мы сейчас узнаем, в чем дело. Позовите его.

— Да, это правда, — согласился капитан.

И он вышел.

Генерал вскочил с постели и быстро оделся.

Вдруг с пласа-Майор донесся сильный шум, генерал подошел к окну, поднял занавеску и взглянул на улицу.

Целая толпа с громкими криками и в страшном беспорядке двигалась со всех сторон к площади.

— Что там такое происходит? — с тревогой спрашивал себя генерал. — Что означает весь этот шум?

В это время крики еще больше усилились, и отряд коман-чских воинов показался с калле-де-ла-Мерсед, быстро и в строгом порядке направляясь к дворцу.

При виде этого зрелища генерал остолбенел.

— Опять индейцы! — пробормотал он. — Каким образом осмелились они явиться сюда? Значит, им ничего еще неизвестно о прибытии драгун? Меня более чем удивляет эта смелость с их стороны!..

Он опустил занавеску и отошел от окна.

Солдат, о котором докладывал ему капитан, стоял перед ним и ждал, пока губернатору угодно будет обратиться к нему с вопросом.

Вид солдата заставил генерала содрогнуться с головы до ног. Солдат был страшно бледен, мундир его был разорван и весь в грязи, как будто он совершил длинный и утомительный переход.

Генерал Вентура решил сразу рассеять все сомнения. Он уже открыл было рот, чтобы приступить к допросу, как вдруг дверь отворилась и в комнату вошло несколько человек офицеров, а с ними капитан Лопес.

— Генерал, — сказал капитан, — идите скорей… вас ждут в зале совета… Индейцы явились за ответом, который вы обещали дать сегодня утром.

— Э! Чего это вы так испугались, господа? — строгим тоном сказал генерал. — Насколько мне известно, в городе все спокойно… Индейцы не подожгли его… Я не успел еще обсудить, что отвечать этим дикарям… пусть они подождут, пока я дам им аудиенцию.

— Хорошо, хорошо, генерал, — грубым голосом отвечал капитан Лопес, — город еще не загорелся с четырех концов, но это легко может случиться, если вы будете продолжать поступать таким образом.

— Как! Что это значит? — вскричал генерал, бледнея от страха. — Неужели дела наши так плохи?

— Да хуже этого ничего и быть не может, и нам нельзя терять ни минуты, если мы хотим избавить город от больших бед.

— Кабальеро, — сказал генерал прерывающимся от страха голосом, — мы прежде всего должны заботиться о спасении города… я иду вместе с вами.

И, не обращая больше внимания на солдата, генерал направился в зал совета.

Беспорядок, царивший на улице, отразился и на дворце.

Собравшиеся в зале офицеры спорили, перебивая друг друга. Выйдя в зал, генерал бросил тревожный взгляд на присутствующих. Все сели на свои места. Заседание, по крайней мере внешне, носило строгий и спокойный характер. Со стороны можно было подумать, что здесь собрались люди, сознающие лежащие на них обязанности и твердо решившиеся исполнять свой долг до конца.

Индейцы в данную минуту были полными хозяевами города. Против них мексиканцы не могли выставить ни одного солдата и поэтому им оставалось только постараться покончить дело с команчами на возможно более выгодных для себя условиях. Но так как офицеры хотели сохранить наружное приличие, то началось совещание, причем все снова поочередно высказывали свое мнение; затем, по окончании прений, генерал поднялся со своего места и попросил собрание выслушать его.

— Кабальеро, — начал он голосом, дрожавшим от волнения или, лучше сказать, от страха, — все мы, собравшиеся здесь, — люди мужественные и не раз имели случай доказать это в затруднительных обстоятельствах. Одним словом, если бы дело шло о том, чтобы пожертвовать нашей жизнью для спасения несчастного населения, мы не задумываясь сделали бы это, потому что все мы отлично понимаем святость долга и знаем, что бывают моменты, когда нельзя отступать, но увы! Жертва наша не принесла бы пользы и не устранила бы опасности для тех, кого мы должны защищать. Поэтому мы должны вступить в переговоры с дикарями. К сожалению, мы не можем выставить против них войска. Может быть, нам и удастся отвратить опасность и спасти женщин и детей. Но если мы даже и не достигнем желаемых результатов, у нас, по крайней мере, останется сознание свято исполненного долга.

Оглушительные аплодисменты приветствовали такое заключение речи губернатора, и он, обернувшись к часовому, неподвижно стоявшему у двери, приказал ввести главных индейских вождей.

ГЛАВА XXII Команчи

Валентин и его друзья проснулись на рассвете.

Команчи, уже с оружием в руках, были совсем готовы к выступлению.

Единорог, одетый в великолепный воинский наряд, подошел к охотнику.

— Мой брат уже выступает? — спросил его Валентин.

— Да, — ответил вождь. — Я отправлюсь в крепость за ответом вождя бледнолицых.

— А что намерен предпринять мой брат, если ему ответят отказом?

Единорог улыбнулся.

— У команчей длинные копья, — сказал он, — бледнолицые не откажут ему.

— Я буду сильно беспокоиться во время вашего отсутствия, вождь. Испанцы — изменники; берегитесь, как бы вам не попасть в засаду.

— Они не осмелятся сделать этого, — гордо отвечал Единорог. — Если они не отдадут мне вождя, которого любит мой брат, испанские вожди будут замучены на площади Санта-Фе, город сожжен и разграблен. Я сказал, пусть мой брат не беспокоится.

— Хорошо! Единорог — мудрый вождь, он сделает все, что следует.

Вдруг в лагере произошло какое-то смятение, и двое запыхавшихся людей подбежали к Валентину и Курумилле, разговаривавшим с Единорогом.

Вновь прибывшими были дон Пабло, сын дона Мигеля, и отец Серафим.

Подбежав к своим друзьям, они в полном изнеможении опустились на траву

Спустя некоторое время миссионер первым оправился от почти бесчувственного состояния.

Дон Пабло точно обезумел: слезы ручьем лились из его глаз, грудь надрывалась от рыданий, он не мог произнести ни слова.

Валентин страшно взволновался при виде такого горя своего друга.

— Господи, Боже мой! — в испуге повторял он. — Да скажите же мне, что такое случилось? Может быть, дон Мигель…

Миссионер отрицательно покачал головой.

— Нет, — отвечал он наконец, — с доном Мигелем, насколько мне известно, не случилось ничего дурного.

— Слава Богу! Так что же это значит? Какое несчастье случилось еще, батюшка?

— Да, сын мой, случилось большое несчастье, — отвечал миссионер, закрывая лицо руками.

— Говорите же, что такое? Ваше молчание убивает меня!

— Донна Клара…

— Ну! — перебил его охотник.

— Сегодня ночью Красный Кедр похитил ее из того убежища, где я укрыл ее.

— О! — вскричал с глухой яростью Валентин, гневно топнув ногой. — Опять этот демон! Проклятый Красный Кедр! Попадись только он мне!..

— Увы!.. — проговорил в отчаяньи священник.

— Соберитесь с мужеством, батюшка, — сказал Валентин, — спасем сначала дона Мигеля, а затем, клянусь вам, я верну ему и его дочь!

— Отец молитвы, — сказал Единорог кротким и твердым голосом, обращаясь к отцу Серафиму, — у вас доброе сердце, команчи любят вас, и Единорог поможет вам. Молитесь вашему Богу, и Он поможет вам… вы ведь сами говорите, что Он может все сделать.

Затем вождь повернулся к дону Пабло и, тяжело опустив ему руку на плечо, сказал:

— Плачут только женщины, а мужчины мстят. Разве у моего брата нет винтовки?

— Да, вы правы, вождь, — отвечал дон Пабло, преодолевая волнение, — пусть плачут женщины, которые не имеют другого оружия для защиты… Я — мужчина, я буду мстить.

— Хорошо. Мой брат говорит хорошо, он — воин… Единорог уважает его… он прославится на тропе войны.

На минуту упавший духом, дон Пабло снова вернул себе всю свою энергию, и теперь это был уже другой человек.

— Куда вы отправляетесь? — спросил он.

— В Санта-Фе, освободить вашего отца.

— Я пойду с вами.

— Пойдемте, — согласился Единорог.

— Нет, — решительно вмешался Валентин, — ваше место не там, дон Пабло… Пусть команчи одни делают то, что им нужно… Вы гораздо лучше сделаете, если останетесь здесь.

— Приказывайте, друг мой, — покорно отвечал молодой человек, — я вполне доверяю вашему опыту.

— Прекрасно, вы благоразумны, мой друг… Брат, — прибавил он, повернувшись к вождю, — вы можете ехать. Солнце уже поднялось над горизонтом, и да поможет вам милосердный Господь!

Единорог подал знак к выступлению. Команчи, размахивая оружием, испустили военный клич и, окружив привезенных ночью испанских пленников, тронулись в поход.

Курумилла встал и старательно завернулся в бизонью шкуру.

— Мой брат покидает нас? — спросил его Валентин.

— Да, — лаконично отвечал араукан.

— Надолго?

— На несколько часов. Отыскивать лагерь гамбусинос Красного Кедра, — отвечал с тонкой улыбкой Курумилла.

— Хорошо. Мой брат — мудрый вождь, он ничего не забывает.

— Курумилла любит своего брата, он думает за него, — сказал вождь.

С этими словами он грациозно поклонился присутствующим и удалился по направлению к Пасо-дель-Норте.

Валентин следил за ним глазами до тех пор, пока тот не скрылся, затем он задумчиво опустил голову на грудь, пробормотав глухим голосом:

— Славная и великодушная натура! Какое преданное сердце! Одна только эта правдивая душа и осталась мне как последнее воспоминание моих первых похождений!.. Единственный человек из всех моих старых и верных друзей!.. Луи, бедный Луи!.. Где-то вы теперь?

Глубокий вздох вырвался у охотника, и он крепко задумался.

Наконец Валентин поднял голову, провел рукой по лбу, как бы желая отогнать нахлынувшие на него печальные воспоминания и, обращаясь к своим друзьям, сказал:

— Простите меня, иногда я ухожу в себя. Увы, я также очень сильно страдал!.. Но оставим это, — добавил он весело, — что было, то прошло, займемся теперь нашими делами.

Он жестом пригласил их сесть рядом с собой, порылся в переметных сумках и, достав оттуда запас провизии, разложил перед ними.

— Подкрепитесь, — обратился он к ним, — мы не знаем, что случится с нами через несколько часов и должны собраться с силами. Потом, когда вы позавтракаете, вы подробно расскажете мне о том, как произошло похищение донны Клары: мне необходимо все знать.

Но друзья охотника, несмотря на все свои усилия, не могли проглотить ни одного кусочка и принуждены были отказаться от еды.

Увидев, что дон Пабло и отец Серафим ничего не могут есть, охотник положил обратно в сумку оставшиеся съестные припасы, закурил индейскую трубку и приготовился слушать рассказ о похищении донны Клары.

Оставим их беседовать между собой и присоединимся к команчам Единорога.

Как и накануне, все жители при появлении команчей бросились бежать куда глаза глядят с криком: «Закрывайте двери!.. Закрывайте двери!..»

Крик этот из конца в конец облетел весь город.

Через несколько минут на улицах уже не было ни души.

Прибыв на пласа-Майор, индейцы остановились перед ратушей.

По приказанию Единорога полуобнаженные пленники были помещены на некотором расстоянии впереди первого ряда. Возле каждого из них стоял вооруженный с ног до головы индеец, готовый по знаку Единорога размозжить голову пленнику. Паук, исполнявший уже один раз обязанности парламентера, подъехал к ратуше и объявил, что желает говорить с губернатором.

Офицер, которым был не кто иной как дон Лопес, вежливо попросил индейского воина подождать несколько минут, а сам отправился к генералу Вентуре.

Наконец через полчаса капитан дон Лопес вернулся и сказал Пауку, что губернатор вместе со своим штабом ожидает в зале совета вождя племени и троих самых заслуженных воинов.

Паук передал этот ответ Единорогу.

Последний сделал знак согласия, спрыгнул с лошади и направился к ратуше вместе с Пауком и тремя другими вождями.

ГЛАВА XXIII. Переговоры

Когда Единорог вместе с тремя индейскими вождями вошел в залу совета, губернатор едва заметным кивком головы ответил на церемонный поклон команчей и выпрямился в кресле, как будто хотел обратиться к ним с речью. Но если он и намеревался сделать это, Единорог не дал ему времени открыть рот.

Сашем решительными шагами направился к генералу Вентуре, который тревожно следил за ним.

Не доходя шага четыре до генерала, Единорог остановился, скрестив руки на груди.

— Приветствую моего отца, — начал он высокомерным и твердым голосом, — я пришел за ответом.

Генерал раздумывал, не зная, что сказать.

— Я жду, — продолжал индеец, зловеще сдвинув брови.

Генерал, припертый к стене, видел, что ему волей-неволей приходится исполнить данное слово.

— Вождь, — отвечал он, внутренне содрогаясь от страха, — ваши слова удивляют меня. Мексиканцы, насколько мне известно, не находятся во враждебных отношениях с вашим племенем, я не помню, чтобы белые сделали что-нибудь такое, на что вы имели бы право жаловаться. Почему же захватываете вы беззащитный город и вмешиваетесь в дела, которые нисколько не касаются вас?