Глава I. Девственный лес

В Мексике население делится всего только на два класса: на высший и на низший, и вовсе не существует среднего сословия, которое связывало бы эти крайности. Зная это, не трудно уже объяснить себе причины двухсот тридцати девяти революций, которые со времени объявления независимости вспыхивали в этой стране. Власть сосредотачивается в Мексике в руках небольшого количества людей, и это-то мятежное и честолюбивое меньшинство и производит все революции, благодаря чему вся страна стонет под гнетом военного деспотизма, вместо того, чтобы быть свободной республикой.

Несмотря на это, население штатов Соноры, Чиуауа и Техаса сохранило еще и до сих пор ту строгую, дикую и энергичную физиономию, которую напрасно стали бы искать в других штатах Союза1. Под более холодным небом, чем небо Мексики, зима, часто покрывающая реки толстым слоем льда, укрепляет нервы жителей, охлаждает их кровь и делает из них людей, отличающихся своей храбростью, умом и глубокой любовью к свободе.

Апачи, первоначально заселявшие большую часть Новой Мексики, мало-помалу отступили перед топором пионеров, первых представителей цивилизации, и удалились в огромные пустыни, покрывающие треугольник, образуемый реками Хила-дель-Норте и Колорадо, и оттуда безнаказанно делают набеги на мексиканские границы, грабя, сжигая и уничтожая все, что попадается им на пути.

Обитатели только что названных нами стран ведут постоянную борьбу с дикарями; они преображают свои асиенды в крепости, а путешествуют не иначе как хорошо вооруженными.

Эль-Пасо-дель-Норте считается крайним пунктом населенной белыми части Мексики. Дальше, к северу и северо-западу, простираются обширные необработанные равнины Чиуауа и бесплодные пустыни по реке Хила.

Эти громадные пустыни, или так называемая Апачерия, и теперь еще остаются все такими же малоисследованными, как и в конце восемнадцатого столетия.

Эль-Пасо-дель-Норте обязано своим именем своему положению около брода, или пасо, реки дель-Норте2. Это одно из самых древних поселений Новой Мексики; основание его восходит к 1585 г., т. е. к концу XVI столетия.

В настоящее время оно занимает пространство около десяти миль вдоль берегов Рио-дель-Норте и насчитывает около 4. 000 жителей.

Plaza, или собственно городок Эль-Пасо, расположен у входа в долину; на противоположном конце ее находится форт Сан-Элесарио. Весь промежуток заполнен непрерывной линией белых домов с плоскими крышами, окруженных садами и виноградниками.

На расстоянии одной мили от этого брода, вверх по течению, река запружена, и вода проведена через отводной канал, прозванный Acequia madre3, в долину, которую она орошает.

Всего в каких-нибудь нескольких милях от этого поселения начинается уже собственно Апачерия, или территория апачей.

Здесь путешественник с первых же шагов замечает, что цивилизованный человек очень редко осмеливался проникать в эту первобытную страну, где природа, которой дана полная свобода развиваться под всемогущим оком Создателя, предстает во всем блеске своей девственной красоты.

В одно прекрасное утро в мае месяце, который индейцы называют waligon-guisis4, высокого роста человек с грубыми и резкими чертами лица на сильной полудикой лошади крупной рысью выехал из форта и после нескольких минут колебания, без сомнения, употребленных на то, чтобы сориентироваться, пришпорил лошадь и, оставив позади себя бесчисленные хлопчатники, покрывавшие в этом месте берега, переехал реку вброд и направился к густым лесам, зеленевшим на горизонте.

На всаднике был надет обычный костюм пограничных жителей; в общем, костюм этот довольно живописный и заслуживает того, чтобы его описать.

На незнакомце был надет кафтан из зеленого сукна, обшитый серебряным галуном, позволявший видеть батистовую расшитую рубашку с отложным воротником, из-под которого выбивался шелковый галстук, перехваченный бриллиантовым кольцом в виде узла. Затем, на нем были надеты обшитые серебряным галуном и украшенные двумя рядами пуговиц из того же металла зеленые суконные панталоны, стянутые шелковым поясом с золотой бахромой. С боков панталоны эти были разрезаны, и из-под них свободно развевались кальсоны из тонкого полотна; на ногах у него были надеты так называемые сапоги vaqueras из дубленой тисненой кожи, вышитой разноцветным шелком. К этим сапогам были прикреплены громадные мексиканские шпоры. Расшитая золотом накидка, спущенная слегка с одного плеча, прикрывала туловище, а на голове его была надета, в защиту от палящих солнечных лучей, коричневая войлочная шляпа, обшитая галуном и стянутая широкой серебряной лентой.

Его лошадь тоже обращала на себя внимание роскошью и изяществом сбруи, только еще более выделявшей ее красоту: дорогое седло из тисненой кожи, украшенное серебром, к задней луке которого было привязано сарапе5; широкие мавританские серебряные стремена; элегантная попона из дубленой кожи, украшенная маленькими стальными цепочками, звеневшими при каждом движении скакуна, закрывала весь круп лошади.

Судя по этой показной роскоши, незнакомец должен был принадлежать к высшему классу общества. Вооружение его вполне соответствовало его наряду: на правом боку висел у него мачете6, за поясом были заткнуты два пистолета, из-за голенища правого сапога высовывалась рукоятка длинного ножа и, кроме того, в руке он держал превосходный карабин с золотой насечкой.

Пригнувшись к шее лошади, которая шла галопом, всадник быстро двигался вперед, не глядя по сторонам, хотя развертывавшийся перед ним пейзаж и заслуживал того, чтобы обратить на него внимание.

Река делала в этом месте самые причудливые повороты.

Там и сям на песчаном побережье виднелись поваленные деревья, многие и многие годы тому назад покинувшие свои места в лесу и занесенные наводнением на побережье, где они и лежат с той поры, запутавшись ветвями, под горячими лучами солнца.

Там, где начинались болота, бродили кайманы и крокодилы.

Дальше оба берега сплошь были покрыты густым лесом, в котором деревья были переплетены сплошной стеной лиан.

Местами лес как бы расступался, и тогда видны были небольшие лужайки и болота, заваленные деревьями, умершими от старости.

Незнакомец продолжал скакать все так же быстро, устремив глаза вперед.

Так прошло несколько часов; всадник все более и более углублялся в лес; он уже покинул берега реки и теперь с большим трудом пробирался сквозь густую чащу, где природа на каждом шагу ставила ему препятствия и заставляла его делать большие объезды.

Но незнакомец только в крайнем случае замедлял бег своей лошади и тогда поднимал глаза кверху и поглядывал на небо, а затем снова мчался в галоп, шепча про себя только одно слово:

— Adelante!7

Наконец он остановился среди обширной прогалины; здесь он бросил подозрительный взгляд кругом и, по всей вероятности, успокоенный могильной тишиной, царившей в пустыне, спрыгнул на землю, спутал ноги своей лошади и снял уздечку, чтобы она могла жевать молодые побеги.

Исполнив эту обязанность, он беспечно повалился на землю, скрутил пальцами маисовую сигаретку, вытащил золотое кресало из-за пояса и стал высекать огонь.

Прогалина, на которой остановился незнакомец, была довольно большая; с одной стороны глаз видел необозримую даль лугов в просвете между деревьями и различал ланей и косуль, бродивших там в полной безопасности; с противоположной стороны лес, становившийся все более и более диким, казался непроходимой стеной зелени.

Всегда предусмотрительная, природа, по-видимому, сочла необходимым защитить от губительной силы времени некоторые росшие в лугах старые деревья, лесных патриархов, погнувшихся под тяжестью веков, и закрыла их плащом из сыроватого мха, который свисал с верхушек самых высоких ветвей до земли.

Незнакомец, лежа на спине и поддерживая голову заложенными за нее руками, курил с тем блаженством, полным беспечности и лени, которое так свойственно испано-американцам. Он отрывался от этого приятного занятия только для того, чтобы скрутить новую сигаретку и окинуть взором окрестности, и в это время бормотал про себя:

— Гм! Однако он слишком долго заставляет себя ждать.

Затем он выпускал струю голубоватого дыма и снова ложился в той же позе.

Так прошло несколько часов. Вдруг послышался довольно сильный треск в кустах недалеко от незнакомца.

— А-а! — проговорил он. — Должно быть, это он.

Между тем шум становился все сильнее и сильнее и быстро приближался.

— Идите же скорей, какого черта! — вскричал незнакомец, поднимаясь. — Вы довольно-таки долго заставили меня ждать вас, клянусь Богоматерью дель-Пилар!

Но никто не показывался; прогалина все так же оставалась пустынной, хотя шум, пожалуй, даже еще усилился.

Незнакомец, удивленный упрямым молчанием того, к кому он обращался, и в особенности тем, что он продолжал все еще скрываться, встал, чтобы узнать в чем дело.

В эту минуту лошадь его, насторожив уши, захрапела и стала рваться, как бы желая избавиться от сдерживающего ее лассо.

Незнакомец подошел к лошади и стал успокаивать ее, поглаживая рукой.

Лошадь дрожала всем телом и прыгала на одном месте, стараясь вырваться. Незнакомец, не понимая, чем могло это быть вызвано, с удивлением обернулся.

И тогда все стало для него ясно.

Не более чем в двадцати шагах от него сидел, пригнувшись к толстой ветке огромного кипариса, великолепный пятнистый ягуар и смотрел на него горящими глазами, проводя по челюстям с чисто кошачьим сластолюбием жестким кроваво-красным языком.

— А-а! — вполголоса проговорил незнакомец, не проявляя, впрочем, особенного волнения. — Я ждал вовсе не тебя; но это ничего не значит. Милости просим, дружок. Carai! Мы поборемся с тобой.

Не спуская глаз с ягуара, он сначала убедился, что его мачете свободно вытаскивается из ножен, а затем поднял с земли карабин, и только уже приняв все эти предосторожности, смело двинулся к свирепому зверю, который смотрел на человека, не меняя позы. Шагах в десяти от ягуара незнакомец бросил свою сигаретку, которую до тех пор все еще держал в руке, приложил к плечу приклад ружья и взвел курок.

Ягуар весь как-то подобрался и приготовился сделать прыжок вперед.

В ту же минуту пронзительный вой донесся с противоположной стороны прогалины.

— Те-те-те! — прошептал незнакомец, улыбаясь. — По-видимому, их двое, а я-то думал, что имею дело с одним только ягуаром! Это становится интересным, — и он бросил взгляд в ту сторону.

Он не ошибся, второй ягуар, немного крупнее первого, смотрел на него сверкающими глазами.

Глава II. Борьба

В Мексике пограничные жители привыкли постоянно бороться как с хищными животными, так и с людьми: и те и другие беспрестанно на них нападают; вот причина, почему незнакомец так спокойно отнесся к неожиданному появлению двух ягуаров.

Хотя положение его между этими двумя свирепыми врагами было довольно ненадежным и он нимало не скрывал опасности, которой подвергался, он тем не менее храбро решился вступить с ними в борьбу.

Не теряя из виду того ягуара, которого он увидел первым, он слегка уклонился в сторону таким образом, чтобы иметь своих врагов перед глазами, вместо того, чтобы быть между ними.

Этот маневр, требовавший довольно много времени, удался лучше, чем он ожидал.

Ягуары смотрели на него, облизываясь и почесывая лапой за ухом теми полными грации движениями, которые свойственны кошачьей породе.

Оба хищника, уверенные в своей победе, казалось, играли со своей добычей и не спешили броситься на нее.

Внимательно следя глазами за каждым движением кровожадных хищников, мексиканец отлично понимал, какая ему грозит опасность; он знал, что борьба эта будет роковой и последней для одной из сторон, и принимал все необходимые предосторожности.

Ягуары нападают на человека только в исключительных случаях, когда их к этому принудит голод, — эти два хищника имели в виду одну только лошадь.

Благородное животное, крепко привязанное хозяином, тщетно употребляло все свои усилия, чтобы разорвать удерживавшие его узы и убежать.

Лошадь дрожала от страха, вдыхая испарения, выделяемые хищниками.

Незнакомец, покончив со всеми необходимыми предосторожностями, во второй раз приложил к плечу свой карабин.

В эту минуту ягуары подняли головы, пригнув уши и с беспокойством потягивая воздух.

Почти неуловимый шум послышался в кустах.

— Кто идет? — спросил громко мексиканец.

— Друг, дон Мигель Сарате, — послышалось в ответ.

— А! Это вы, дон Валентин, — сказал мексиканец, — вы явились как раз вовремя для того, чтобы присутствовать при великолепной охоте.

— А! — продолжал человек, говоривший раньше. — А я не могу вам помочь?

— Это бесполезно, но только идите скорей, если вы хотите видеть охоту.

Ветви раздвинулись, и два человека показались на прогалине. При виде ягуаров вновь прибывшие остановились, но не из страха, потому что они спокойно опустили прикладами на землю свои карабины, а затем, чтобы предоставить охотнику полную свободу одному выйти победителем из этого неравного боя.

Ягуары точно поняли, что теперь для них настало время действовать; они подобрались и прыгнули на своего врага.

Первый, пронзенный на лету пулей, пробившей ему глаз, покатился на землю, где и остался неподвижным.

Второго ягуара встретило острие мачете охотника, который, разрядив карабин, стал на одно колено, выставив вперед левую руку, обернутую сарапе, и держа мачете в правой руке.

Человек и зверь боролись не на жизнь, а на смерть.

После борьбы, продолжавшейся всего несколько секунд, поднялся только один из двух борцов.

Это был человек.

Ягуар был убит.

Мачете охотника в нескольких местах пронзило ему сердце.

Во все время этой кровавой битвы вновь прибывшие не сделали ни одного движения и с невозмутимым спокойствием смотрели на разыгрывавшуюся перед ними драму.

Мексиканец приподнялся, два или три раза погрузил свой мачете в землю, чтобы стереть кровь с лезвия, и, спокойно повернувшись к незнакомцам, сказал:

— Ну, как вы это находите?

— Отлично сыграно, — отвечал один из новоприбывших, — это один из самых красивых дуплетов, какие я когда-либо видел в своей жизни.

Мужчины вскинули свои ружья на плечи и направились к мексиканцу, который все так же хладнокровно и спокойно заряжал свой карабин, как будто не он только что пережил страшные минуты борьбы с кровожадными хищниками и только чудом избавился от грозившей ему опасности.

Солнце быстро склонялось к горизонту, тень от деревьев становилась все длиннее и длиннее, солнечный диск казался большим огненным шаром среди прозрачной синевы небес.

Ночь приближалась быстрыми шагами, а вместе с тем просыпалась и пустыня; со всех сторон мрачных и таинственных глубин девственного леса доносилось глухое завывание койотов и хищных зверей, к которому примешивалось пение птиц, сидевших на ветвях.

Молчаливая и угрюмая в течение дня, пустыня выходила из своего болезненного оцепенения с наступлением вечера и готовилась к ночному веселью.

Трое мужчин, собравшихся на прогалине, набрали сухих ветвей, свалили их в одну кучу и зажгли.

По всей вероятности, они намеревались провести на этом месте часть ночи.

Как только пламя костра стало весело подниматься к небу длинными спиралями, оба незнакомца достали из своих ягдташей8 маисовые лепешки, несколько картофелин, сваренных в воде и тыквенную бутылку с пульке9; все это они разложили на траве, а затем трое мужчин принялись за охотничий ужин.

Когда бутылка обошла кругом несколько раз, и лепешки исчезли, вновь прибывшие закурили свои индейские трубки, а мексиканец скрутил самокрутку.

Хотя ужин этот, в общем, продолжался и недолго, но, тем не менее, ночь наступила все-таки раньше, чем они покончили с утолением голода.

Полнейший мрак царил над прогалиной, красноватые отблески пламени освещали энергичные лица мужчин и придавали им фантастический вид.

— Теперь, — начал мексиканец, закуривая свою сигаретку, — я объясню вам, если позволите, почему, именно, мне так хотелось поскорей с вами увидеться.

— Одну минутку, — перебил его один из охотников. — Вы ведь знаете, что в пустыне очень часто листья имеют глаза, а деревья уши; если только я правильно понял ваши слова, вы назначили нам здесь свидание для того, чтобы разговор наш остался в тайне.

— Да, для меня в высшей степени важно, чтобы о том, что я вам скажу сейчас, никто ничего не знал.

— Отлично!.. Курумилла, идите.

Тот, кого назвали Курумиллой, поднялся, взял свой карабин и ушел.

Вскоре он уже исчез во мраке.

Отсутствие его продолжалось довольно долго.

За все это время двое сидевших у костра мужчин не обменялись ни одним словом.

Наконец через полчаса охотник вернулся и сел рядом со своими товарищами.

— Ну? — спросил тот из них, который посылал его на рекогносцировку.

— Мои братья могут говорить, — коротко ответил Курумилла, — пустыня спокойна.

Получив такой определенный ответ, охотники совершенно успокоились, но это, конечно, не освободило их от соблюдения обычной осторожности: с трубками в зубах уселись они спиной к огню, чтобы иметь возможность, разговаривая, в то же время наблюдать за окрестностями.

— Мы готовы вас слушать, — сказал охотник.

— Но только я прошу вас слушать меня внимательно, кабальеро, — отвечал мексиканец. — То, что вы сейчас от меня услышите, имеет очень важное значение.

Собеседники его молча наклонили головы в знак согласия.

Мексиканец заговорил снова.

Но прежде чем продолжать рассказ, нам необходимо познакомить читателя с двумя субъектами, которых мы вывели только что на сцену, и вернуться назад для того, чтобы объяснить, почему дон Мигель Сарате, вместо того, чтобы принять их у себя, назначил им свидание среди девственного леса.

Оба охотника казались с первого взгляда индейцами; но, рассматривая их повнимательней, по некоторым признакам можно было узнать, что один из них принадлежит к тем бледнолицым трапперам, смелость которых вошла в Мексике в пословицу.

Как их внешность, так и костюм представляли странную смесь дикости с цивилизацией. Прежде всего они носили необыкновенно длинные волосы, потому что в тех странах, где люди очень часто сражаются ради одной только славы — отнять волосы у своего противника — доказательством мужества, между прочим, служат и длинные волосы, которых так добиваются враги.

У обоих вновь прибывших охотников волосы были красиво связаны в пучок и переплетены полосками выдровой кожи и яркими шнурками.

Костюм их тоже вполне соответствовал их своеобразному понятию о красоте и изяществе.

Охотничья блуза из ярко-красного миткаля10 доходила до колен; гетры, украшенные разноцветными шерстяными лентами и погремушками, защищали их ноги, а обувь их состояла из мокасин, расшитых поддельным жемчугом, которые так мастерски умеют изготовлять индейские скво11.

Пестрое одеяло, стянутое поясом из дубленой ланьей кожи, исполняло обязанности плаща, закрывавшего их торс, но не настолько, однако, чтобы при каждом их движении нельзя было видеть блеск топоров, дула пистолетов и рукоятку мачете, которыми они были вооружены.

Что касается их карабинов, в настоящую минуту лежавших возле них на земле, то если бы с них сняли покрывавшие их чехлы из лосиной кожи, украшенные перьями, можно было бы видеть, с какой тщательностью обладатели украсили их ложа медными гвоздями и раскрасили их в разные цвета; словом, все у этих двоих людей носило на себе отпечаток индейских обычаев.

Первый из двоих охотников, то есть бледнолицый, был человеком лет тридцати восьми, высокого роста и стройным; хорошо развитые мускулы доказывали, что он обладает большой силой и, хотя он и усвоил себе все манеры краснокожих, тем не менее, внимательно приглядываясь к нему, можно было с уверенностью сказать, что он не только принадлежит к индоевропейскому племени, но даже к нормандской или галльской расе.

Он был белокур; его большие голубые и вдумчивые глаза смотрели бесконечно грустно; нос его был с легкой горбинкой, рот большой и украшенный зубами ослепительной белизны; густая пепельно-белокурая борода покрывала весь низ его лица; вся физиономия его дышала кротостью, добротой и храбростью и вместе с тем говорила, что этот человек обладает железной волей.

Зато его спутник, вне всякого сомнения, принадлежал к индейской расе, все характерные признаки которой были у него ясно видны; но, странная вещь, его лицо не имело такого оттенка красной меди, какой бывает у уроженцев Техаса и Северной Америки — цвет его лица был скорее коричневый и даже оливковый.

У него был высокий лоб, горбатый нос, маленькие проницательные глаза, большой рот и квадратный подбородок; словом, он являлся типичным представителем арауканской расы12, занимающей на юге Чили небольшую территорию.

У этого охотника на голове была надета пурпурная повязка13, в которую, повыше правого уха, было воткнуто перо горного орла — знак, по которому можно различать ульменов аукасов14.

Эти два человека были: Валентин Гилуа, бывший драгунский унтер-офицер, и Курумилла, его друг, ульмен племени Великого Зайца.

ГЛАВА III. Дон Мигель Сарате

Будь в Мексике другое правительство, это была бы одна из богатейших стран на земном шаре.

С тех пор как Североамериканские Соединенные Штаты показали всему свету, овладев половиной Мексики15, чего именно они добиваются, жители этой прекрасной страны несколько вышли из того оцепенения, в котором они находились до тех пор, и стали заботиться о том, чтобы колонизировать свои провинции и заселить принадлежащую им богатую и плодородную землю людьми умными, трудолюбивыми, которые помогли бы им воцарить обилие и богатство там, где до них были только развалины, разорение, нерадение и нищета.

К несчастью, все эти стремления по непонятной роковой случайности не дали никакого результата, может быть, вследствие природной апатии обитателей, а может, и по вине самого мексиканского правительства.

Впрочем, некоторые крупные собственники, понимавшие, как благородна предложенная правительством мера и насколько, в их же собственных интересах, важно побороть вредное для них влияние американских нашествий, великодушно посвятили себя осуществлению этого великого вопроса социальной экономии, который, к несчастью, становится все невыполнимее.

Все это происходит потому, что в Северной Америке сталкиваются лицом к лицу две враждебные расы: англосаксонская и испанская.

Англосаксы обуреваемы жаждой завоеваний и нашествий, и на этом пути никакая сила не в состоянии не только остановить их, но даже задержать.

Нельзя не удивляться завоевательным стремлениям этого подвижного и странного народа, разнородной смеси всех рас, изгнанных нищетой или дурными инстинктами из Европы; им кажется тесно на обширных территориях Северной Америки, которыми, однако же, численная слабость их мешает им завладеть сполна.

Чувствуя себя как в клетке в необъятных границах своей страны и считая силу за право, североамериканец то и дело переходит границы владений своих соседей и беспрестанно захватывает чужие земли, с которыми ему нечего делать.

Ежедневно толпы эмигрантов покидают свои жилища и с карабином на плече и топором в руках направляются к югу, точно движимые какой-то волей, более сильной, чем они сами, причем ни горы, ни пустыни, ни девственные леса или широкие реки не в состоянии заставить их остановиться хотя бы на несколько минут.

Североамериканцы, кроме того, воображают, что они в этом случае служат орудиями Провидения, которым возложена на них миссия населить и цивилизовать Новый Свет.

Они с лихорадочным нетерпением считают часы, долженствующие протечь до того дня, недалекого по их мнению, когда они займут все пространство, заключающееся между мысом Норд и Панамским перешейком, за исключением испанских республик, с одной стороны, и английских колоний, с другой.

Эти проекты, из которых североамериканцы не делают никакой тайны, но которыми, наоборот, они громко хвастают, вполне известны мексиканцам, которые ненавидят своих соседей и пускают в ход все зависящие от них средства, чтобы создавать им затруднения и ставить препоны их постоянным набегам.

К числу таких собственников Новой Мексики, решившихся на великие жертвы, чтобы остановить или, по крайней мере, оттянуть грозное нашествие североамериканцев, принадлежал также один самый богатый и пожалуй, самый умный и самый влиятельный землевладелец в стране.

Этим землевладельцем был дон Мигель Акамариктцин Сарате.

Что бы там ни говорили, но индейское население в Мексике в два раза превышает по численности белое население и имеет огромное влияние.

Дон Мигель Сарате происходил по прямой линии от Акамариктцина, первого мексиканского тлатоани16, имя которого как драгоценное наследство сохранялось в его семье. Владея колоссальным состоянием, дон Мигель жил в своих огромных владениях, точно король в своем государстве, любимый и уважаемый индейцами, которых он действительно защищал каждый раз, как к тому представлялся случай, и которые питали к нему уважение, доходившее почти до обожания, потому что они видели в нем потомка одного из своих знаменитейших тлатоани и своего защитника.

В Новой Мексике индейское население сильно увеличилось в последние полстолетия. Некоторые писатели находят, что в настоящее время оно даже многочисленнее, чем было, до завоевания, что, впрочем, вполне допустимо, если принять во внимание апатию испанцев и то нерадение, которое они проявили в борьбе с индейцами.

Но индейцев как будто и не коснулось постоянное движение прогресса и цивилизации; они и до сих пор еще сохраняют в неприкосновенности главные черты своих старинных нравов. Они живут отдельными племенами, управляемыми своими касиками, в рассеянных по всей стране деревушках или ранчо; они и до сих пор, как и во времена ацтеков, говорят на своих наречиях, в которые вошло всего несколько испанских слов.

Единственная видимая перемена, происшедшая в них, это их переход в католичество; но переход этот более чем сомнительный, потому что они сохраняют с величайшей тщательностью все предания своей прежней религии и втайне исполняют все ее обряды и все ее суеверные обычаи.

Эти индейцы, в особенности же, живущие в Новой Мексике, хотя их и зовут Indios fideles17, постоянно готовы при первом же удобном случае вступить в союз со своими родичами из пустыни; а во время набегов команчей или апачей весьма редко бывает, чтобы верные индейцы не служили им разведчиками или шпионами.

Предки дона Мигеля Сарате, несколько лет спустя после завоевания Мексики гениальным авантюристом Кортесом, удалились в Новую Мексику, которую они с тех пор уже и не покидали.

Дон Мигель следовал политике своей семьи и старался крепить узы дружбы и добрососедства, которые с незапамятных времен связывали его с индейцами, как верными, так и неверными.

Эта политика принесла свои плоды. Ежегодно в сентябре месяце, который команчи называют Мексиканской луной, — до такой степени они привыкли к своим периодическим набегам на бледнолицых, — когда отряды краснокожих переходили границы и начинали жечь фермы и избивать жителей, не разбирая ни пола, ни возраста, одни только владения дона Мигеля Сарате оставались неприкосновенными, и краснокожие не только не причиняли ему никакого вреда, но если иногда, без намерения, какое-нибудь из его полей вытаптывалось лошадьми или грабители сжигали и вырывали некоторые из его деревьев, то убыток сейчас же возмещался, и хозяин не имел никакого повода жаловаться на них.

Такое отношение индейцев не могло, конечно, не вызвать зависти к дону Мигелю со стороны населения, периодически разоряемого Indios bravos18. На него не раз поступали жалобы и доносы мексиканскому правительству; но, несмотря на все могущество его врагов и на страшное желание их погубить его, богатого асиендадо никогда не беспокоили, во-первых, потому, что Новая Мексика слишком далеко от столицы и жителям ее нечего было бояться властей, а во-вторых, еще и потому, что дон Мигель был слишком богат и, благодаря этому, ему нетрудно было заставить молчать даже самых опасных из своих врагов.

Дон Мигель Сарате, наружность которого мы описали в предыдущей главе, был женат; но через три года его жена умерла, и он остался с двумя детьми, сыном и дочерью, которым было в то время, когда начинается наш рассказ, одному двадцать четыре года, а другой семнадцать.

Донна Клара — так звали дочь дона Мигеля — была самым очаровательным созданием, какое только можно себе вообразить; у нее была одна из тех головок мурильевских мадонн, большие черные глаза которых, окаймленные длинными шелковистыми ресницами, открытый лоб и мечтательный рот, по-видимому, обещают божественные радости; цвет ее лица, слегка потемневший под горячими лучами солнца, имел тот золотистый оттенок, который так идет женщинам этих тропических стран; роста она была маленького, но очень грациозна и прекрасно сложена.

Кроткая, наивная и невежественная как настоящая креолка, эта прелестная девушка была идолом своего отца, который видел в ней портрет своей любимой жены.

Индейцы следили за ней глазами, когда она проходила иногда, задумавшись, ощипывая цветок, мимо их жалких хакалей19 и едва сгибая растения, на которые ставила свою маленькую ножку; в своем сердце они сравнивали эту хрупкую молодую девушку с девой первой любви, этим чудным