Глава III. УБИЙСТВО

Вот при каких условиях приходилось действовать обоим отрядам. С одной стороны, — законность и доверие. С другой, — умышленная хитрость и предательство. Но мы опять-таки повторяем, что в этом нет ничего удивительного. В Америке все время таким образом велась война между французами и англичанами.

Было три часа утра. В лесу послышался крик совы. Небо начало светлеть на востоке. Звезды меркли одна за другой Холодный ветер, проносясь по верхушкам деревьев, раскачивал их с глухим шумом, похожим на стон. Все спало во французском лагере, за исключением часовых, обязанных поддерживать огонь и наблюдать за общей безопасностью.

Граф де Жюмонвиль тоже спал, как и все остальные. Вдруг на его плечо опустилась чья-то рука. Как ни легко было это прикосновение, его было совершенно достаточно, чтобы разбудить начальника французского отряда. Он приподнялся и тревожным взглядом окинул поляну. Все было тихо и спокойно. Перед ним стоял канадский охотник.

— А! Ты уже вернулся, Бержэ? — проговорил он, удерживая зевоту.

— Да, господин граф.

— Что случилось? Или, может быть, пора уже трогаться в путь?

— Теперь, может быть, даже уже и поздно.

— Что? — проговорил капитан, стряхнув с себя сонливость, — что ты хочешь сказать этим? Который час?

— Три часа.

— Есть какие-нибудь новости?

— Да Я сообщу их вам сейчас же после того, как вы отдадите приказание выступать.

— Ты с ума сошел, Бержэ! Клянусь моей душой, ты — сумасшедший!

— Граф, — отвечал лесной бродяга с невыразимым оттенком нежности, — вы должны как можно скорее вернуться назад…

Если вы не желаете сделаться жертвою гнуснейшей засады.

— Что же такое случилось? — вскричал капитан, быстро вскакивая на ноги.

— Выслушайте меня, господин граф.

— Говори.

— Дай Господи, чтобы вы поверили моим словам, иначе вы погибли.

— Ба!

— И мы вместе с вами.

— Это для меня гораздо важнее… Ну, а теперь скажи мне, где ты был?

— Осматривал лес.

— Один?

— Вместе с Тонким Слухом, начальником из племени гуронов, осторожность и проницательность которого вам хорошо известны.

— Ну, так что же?

— Лес полон англичанами,

— Только-то?

— Они приближаются тремя колоннами с целью окружить вас и напасть на ваш отряд.

— Подождем их.

— Если вы сделаете это — мы все погибли!

— Ты ошибаешься, старый дружище, ты ошибаешься, — сказал де Жюмонвиль тоном человека, глубоко убежденного в том, что он говорит.

— Я хотел бы думать так же, как и вы, граф, но к несчастью, все сказанное мною вам — истинная правда. Я вмешался в ряды англичан и шел с ними около получаса. Они не стеснялись со мною, принимая меня за своего союзника.

— Говори.

— Они знают о нашем пребывании здесь и идут наверняка… Они знают, что у вас небольшой отряд и притворяются, будто считают нас шпионами, чтобы поступить с нами, как со шпионами.

— Этого не может быть!

— Повторяю вам еще раз, граф, надо отступать немедленно… Я проведу вас по таким тропинкам, куда никто не может последовать за нами. Раз мы будем под защитой пушек форта Дюкэна, мы тогда на свободе решим, что было бы лучше — отступать или же оставаться здесь. Последнее значило бы идти на верную и бесполезную смерть.

Наступило молчание.

Граф де Жюмонвиль колебался.

Бержэ дрожал от внутренней радости. Он думал, что ему удалось убедить графа. Увы! Его надежда скоро оказалась разбитой. Молодой человек принял непоколебимое решение. Он гордо поднял голову и, обращаясь к охотнику, дружески сказал ему:

— Благодарю тебя, Бержэ, благодарю, друг. Ты отправился со мной по доброй воле, и теперь, я прошу тебя, уходи!

— И это вы говорите мне?

— Уходи, я приказываю тебе.

— А вы?

— Я пойду вперед.

— Но…

— Я пойду вперед, — повторил граф.

— Уйти без вас?.. но вы не понимаете, граф…

— Ни слова больше, дружище, — сказал молодой человек. — Я имею честь быть офицером его величества короля Франции. Мне дали поручение, и я во что бы то ни стало исполню это поручение.

— Хорошо.

— Итак, оставим этот разговор. Прощай… и расстанемся.

— Прощай! Зачем? Я остаюсь.

— Но…

— В свою очередь, ни слова больше, господин граф. Надеюсь, вы шутили, когда предлагали мне бросить вас, — отвечал охотник с печальным оттенком в голосе. — Мое место подле вас, и я останусь возле вас, несмотря ни на что. Вы желаете умереть? Прекрасно! Я умру вместе с вами.

— У тебя отважное, честное сердце. Я был уверен, что ты не покинешь меня.

— К несчастью, мое присутствие не спасет вас.

— Успокойся. Опасность не так велика, как ты думаешь. Англичане — я согласен с этим — ненавидят нас, но это храбрые противники, которые сражаются с неприятелем открыто.

— Мне бы очень хотелось, чтобы это было так.

— Они не убийцы. Их офицеры такие же люди, как к мы, а не дикие звери или свирепые индейцы.

— Индейцы уважают своего гостя. Парламентер — гость того племени, куда его посылают. Я предпочел бы лучше иметь дело со свирепыми индейцами, чем с цивилизованными солдатами, с которыми мы скоро встретимся.

— Будь, что будет!.. На все воля Божья!.. Но я ни за что не откажусь от исполнения своей обязанности… Если меня убьют — я паду, как воин, и моя смерть покроет бесславием моих убийц. Поверь мне, Бержэ, какова бы ни была их дальнейшая судьба, это кровавое клеймо навсегда запечатлеется в их сердцах и на челе.

— Да, но…

— Разбуди людей, — прибавил граф де Жюмонвиль, — и пойдем навстречу англичанам.

— Вы твердо решились? — спросил охотник в последний раз.

— Да. Сократим им путь наполовину.

Бержэ почтительно склонил голову перед молодым человеком. Он в душе проклинал ослепление, которое толкало графа на верную гибель, но, проклиная, он невольно восхищался его благородным характером. Решившись, в свою очередь, не покидать молодого офицера, он теперь спешил разбудить поскорее охотников и индейцев.

Через несколько минут все были уже на ногах и готовы к выступлению. Капитан де Жюмонвиль стал во главе отряда вместе с верным канадцем, который, как тень, следовал за ним по пятам. В одну минуту пересекли они поляну и углубились в лес.

Тонкий Слух исполнял обязанности проводника. Он шел в двадцати шагах впереди отряда.

Проходя мимо охотника, вождь обменялся с ним взглядом. Этого взгляда было им довольно, чтобы понять друг друга, решить и заключить договор о самопожертвовании.

Между тем, занималась заря. Поднявшееся солнце возвратило французам всю их беспечность и веселость. Они, смеясь и болтая, шли по лесу, когда вдруг в семь часов, в то время, как де Жюмонвиль приказал остановиться на несколько минут, проводник, который до сих пор шел впереди, тоже остановился, и вид его выражал нерешительность, — казалось, он прислушивался, а затем быстро отступил назад.

— Что там такое, начальник? — спросил офицер.

— Янки, — отвечал лаконически гурон. Янки — исковерканное слово англичане, которое индейцы не могут выговорить.

— Англичане? — спросил капитан. — Где они?

— Там, везде, — отвечал начальник, показывая во все четыре стороны.

— Я предупреждал вас: мы окружены, — прибавил Бержэ с невозмутимым спокойствием.

Граф де Жюмонвиль нахмурился. Он начинал подозревать ловушку. Однако он не побледнел. Лицо его оставалось все таким же спокойным, голос твердым.

— Стой, — скомандовал он.

Затем, повернувшись к Бержэ, остановившемуся, как и все остальные, прибавил:

— Вот те, кого мы ищем… Бержэ, выньте знамя из чехла и дайте его мне.

Канадец повиновался.

— Прикажете приготовиться нам на всякий случай к бою? — спросил Бержэ.

— Нет, старый друг, нет. Смельчакам, которые идут теперь со мной, нечего делить сегодня с англичанами. Разрядите ружья.

Бержэ, твердо решившийся не делать больше ни одного замечания, приказал исполнить желание графа де Жюмонвиля.

После этого молодой человек протянул ему бумагу, которую достал из внутреннего кармана. Это было объявление, которое охотник должен был перевести на английский язык.

— Прикажете идти к английскому начальнику, граф?

— Нет, ждите моих приказаний. Подождем, пока они сами придут.

— Они уже явились, — пробормотал охотник, — смотрите.

В самом деле, глухой шум послышался в кустах, которые внезапно раздвинулись. Англичане сразу появились с трех сторон. Они так заботливо устроили облаву, что французы оказались замкнутыми в круг, как в железное кольцо.

Увидев неприятеля или тех, кого они считали за такового, с ружьями у ноги, англичане остановились как вкопанные. Граф де Жюмонвиль воспользовался этим моментом, чтобы потребовать свидания с начальником английского отряда.

Вашингтон приблизился к нему с обнаженной шпагой в руке. Он остановился, холодный и невозмутимый, в нескольких шагах впереди своих солдат.

Французский офицер попросил Берже, говорившего по-английски, служить переводчиком. Тем временем сам он с саблей в ножнах неторопливо развернул знамя Франции.

Презрительная улыбка скользнула по губам англо-американского майора.

Краска негодования залила лицо графа де Жюмонвиля. Он выпрямился во весь свой рост и, держа правою рукой знамя, крикнул прерывающимся голосом охотнику:

— Читайте.

Не успел последний начать чтение, как вдруг майор Вашингтон совершенно неожиданно скомандовал своим солдатам взять ружья на прицел.

Граф де Жюмонвиль сделал два шага вперед и очутился почти лицом к лицу с начальником неприятельского отряда.

— Я посол Франции, милостивый государь, и требую от вас объяснить мне: что все это значит?

Вашингтон поднял шпагу и скомандовал:

— Пли!

Английские ружья дали залп.

Целый ураган свинца, как смертоносный вихрь, понесся на французов, окаменевших от изумления при такой гнусной проделке.

— Подлец! — вскричал граф де Жюмонвиль, и затем, обвитый парламентским знаменем, покрасневшим от его собственной крови, мертвым повалился на землю.

Пуля поразила его в голову.

Шестеро из его людей мертвыми легли возле него. Остальные разбежались.

Англичане, опьяненные видом пролитой ими крови, с ружьями наперевес, с громкими криками «ура!» бросились в штыки на несчастных спутников графа де Жюмонвиля. Началась чудовищная бойня.

Но тут произошло нечто такое, чего никогда не случалось во все продолжение этих безжалостных и беспощадных войн.

Индейцы, союзники англичан, не смогли оставаться равнодушными зрителями такого изменнического избиения и, размахивая томагавками, бросились между палачами и их жертвами и преградили первым путь.

Даже сам майор Вашингтон и тот не мог остаться равнодушным зрителем.

Может быть, впрочем, он считал, что достиг своей цели, заставив навсегда замолчать парламентера, посланного к нему графом де Контркером, комендантом форта Дюкэна? Или же, может быть, он почувствовал угрызения совести. Как бы там ни было, а только он остановил кровопролитие, и часть людей из французского отряда была спасена. Нет надобности, конечно, пояснять, что все они оказались военнопленными.

Но мы не станем больше говорить об этом страшном преступлении. Подобные факты не изобретают, когда дело касается такой великой исторической личности, как Вашингтон. Мы можем только сообщить нашим читателям об этом печальном событии, вполне правдивом от начала и до конца.

Из сорока человек, составлявших конвой французского парламентера, только двое счастливо избежали опасности; они воспользовались беспорядком, вызванным вмешательством индейцев, и успели убежать.

Эти два человека были: канадский охотник Бержэ и вождь гуронов Тонкий Слух.

Когда англичане ушли и увели с собой пленников, не дав себе даже труда похоронить так изменнически ими убитых, оба друга, крадучись, вышли из чащи, где они скрывались. Прежде всего они сочли нужным убедиться, что убийцы графа де Жюмонвиля, действительно, покинули место побоища. Затем Бержэ набожно преклонил колени перед телом молодого офицера и стал молиться. Молитва охотника была, наверное, услышана на небесах. В то время, как канадец молился и оплакивал безвременную смерть молодого полного жизни офицера, Тонкий Слух, вооружившись висевшим у него на поясе широким ножом, принялся усердно копать могилу в земле, еще влажной от пролитой крови.

Вождь взялся за это неприятное дело только из дружбы к охотнику, потому что его, как краснокожего, не могла, конечно, печалить смерть бледнолицего графа де Жюмонвиля. Канадец встал и, глядя на останки французского офицера, со слезами на глазах прошептал:

— Бедное дитя! Такой молодой! Красивый! Храбрый! И так кончить жизнь!.. Изменнически убить среди леса!.. Бедное дитя!

Затем он осторожно приподнял голову капитана, отрезал локон волос, снял двойной медальон, висевший у него на шее на тонкой стальной цепочке, достал из кармана бумаги и, поцеловав в лоб, опустил тело на землю.

«Что скажу я его брату?.. Думал ли он, что его ждет такой конец, отправляясь парламентером к англичанам?.. Как сообщить его брату эту ужасную новость?.. В состоянии ли я буду исполнить все это?..»

И он молча стоял, погруженный в думы, которые сверлили ему мозг.

Тем временем вождь закончил свою работу.

Тонкий Слух подождал с минуту, а затем, видя, что его друг стоит, задумавшись, подошел к нему.

— Вы кончили, вождь?

— Да.

— Что же, снесем этих несчастных в их последнее жилище. По крайней мере, здесь им нечего уже будет бояться людской измены, здесь их ждет вечный покой.

Затем, завернув графа де Жюмонвиля в знамя, которое оказало ему такую плохую защиту, Бержэ положил его вместе с остальными убитыми в яму, вырытую индейцем. Славный саван для молодого человека! Англичане почему-то не взяли у него парламентерского флага. Может быть, впрочем, они сами устыдились своего гнусного поступка и не осмелились оскорблять жертву своего предательства.

Два человека засыпали землей трупы и навалили на могилу тяжелые камни. Теперь они могли быть уверены, что дикие звери не осквернят последнего убежища, где покоятся люди, убитые, хотя и подобными себе, но более жестокосердными братьями.

Исполнив этот долг, канадский охотник встал и с бледным лицом и нахмуренным лбом, протянув руку над свежезасыпанной могилой, проговорил:

— Покойтесь с миром, благородные жертвы, вы будете отомщены!

Вождь в знак одобрения молча наклонил голову, и оба друга удалились быстрыми шагами по неизвестным тропинкам леса.

Глава IV. НА «КРАСИВОЙ РЕКЕ»

Первые французы, попадая в Северную Америку, особенно восхищались красотами берегов реки Огио. Эту реку, причудливо извивающуюся по самой гористой части страны, богатой живописными видами, они назвали «Красивой рекой», и она сохраняла это название до тех пор, пока французы не покинули Канады.

Огио образуется из соединения двух рек, Манонгохела и Аллеганы, и, пробежав несколько сот миль и приняв в себя бесконечное множество притоков и ручьев, под названием Огио впадает в Миссисипи, которую индейцы называют Матерью вод.

Бесчисленное множество островов и островков, которыми усеяно ее русло, и очень быстрое течение, вследствие чего суда должны держаться только середины реки, — все это, вместе взятое, делает плавание по этой реке очень опасным.

Довольно высокие берега образуют длинную цепь холмов, прерываемых там и сям ровными и лесистыми долинами, изобилующими дичью.

Берега Красивой реки так же пустынны в настоящее время, как и в ту эпоху, к которой относится наш рассказ. В этих местах жили и живут почти исключительно одни кочующие племена. По временам в эти места заходят индейские охотники или лесные бродяги. Вот и все.

Мы не знаем, чем объяснить отсутствие оседлого населения в этой стране, изобилующей лесами, состоящими из деревьев наиболее ценных пород. Как бы там ни было, а можно с уверенностью сказать, что колонисты, если бы им вздумалось поселиться здесь, находились бы в самых благоприятных условиях, — им не пришлось бы влачить жалкое существование.

Почти в десяти милях от форта Дюкэна, среди густого леса, стоял скромный домик, выстроенный, по обыкновению всех колонистов, из толстых, едва отесанных бревен. Двухсотлетние или трехсотлетние деревья, перепутанные лианами, окружали его непроницаемым поясом и защищали лучше, чем всякие рвы и брустверы. В этом, в сущности, довольно небольшом домике имелось три окна, — неслыханная роскошь в этих пустынных местах. Окна эти, хотя и пробитые без всякой претензии на симметрию, до известной степени, служили украшением домика, выстроенного, очевидно, без участия архитектора. В окна были вставлены даже стекла, а изнутри они закрывались крепкими дубовыми ставнями. Крыша из маисовой соломы низко спускалась по краям, образуя нечто вроде навеса. Стен почти не было видно, их скрывали от глаз листья винограда и других вьющихся растений. Вправо и влево от двери, обитой железом, под тенью растений, образовавших род беседки, стояли большие дубовые скамьи.

Внизу, невдалеке от этого живописного и очаровательного приюта, протекала небольшая речка, капризно извивавшаяся под зеленым сводом и, в нескольких милях дальше, впадавшая в Аллегану. Кругом дома, на пространстве приблизительно трех гектаров, почти все деревья были вырублены и место из-под них вскопано заступом. В ста шагах от домика помещались сараи, где хранилось зерно, солома и вообще все съестные припасы владельцев домика. Между сараями и домом, ближе к последнему, приютился курятник, откуда доносилось кудахтанье штук двадцати кур. В конюшне, рядом с курятником, две сильные лошади с аппетитом уничтожали корм, доверху наполнявший ясли. Громадная свинья, окруженная полудюжиной поросят, с веселым хрюканьем плескалась в помоях; утки с громким кряканьем копошились в болоте, которое тянулось до самой реки. К столбу, вбитому у самого берега в песок, была привязана легкая из березовой коры пирога, где сушились различного рода сети. В заключение остается еще сказать, что перед дверью на солнце спали две великолепные охотничьи собаки — одна черная, а другая рыжая.

Внутреннее убранство домика напоминало обстановку ферм в Нормандии. То же самое расположение комнат; та же самая мебель. Все различие заключалось только в том, что пол здесь был деревянный, а не земляной или кирпичный, как во Франции. Печка одной стороной примыкала к стенке и отделяла кухню от залы, где обыкновенно проводили время хозяева домика. Затем, к зале примыкали еще две очень небольшие комнаты-спальни. Вся меблировка состояла, главным образом, из постели с занавеской из зеленой саржи, кропильницы и распятия в головах; затем, большой обеденный стол, потемневший от времени, несколько деревянных сундуков, в которых хранилось белье и платье, квашня, поставец с самой необходимой посудой, длинное старинное ружье, висевшее около очага, между пороховницей и мешочком, с пулями, словом, все, — кончая длинной трубкой с чубуком из дикой вишни и красными коленкоровыми занавесками на окнах, — напоминало до такой степени нормандскую жизнь, что, при некоторой доле воображения, можно было подумать, что находишься в окрестностях Диэппа или Кан.

Но об этом уединенном жилище рассказывались такие вещи, что всякий прохожий или колонист боязливо спешил пройти мимо него. Страх, который испытывали как бледнолицые, так и краснокожие любители чужой собственности при виде этого домика, охранял владельца его гораздо лучше, чем целый гарнизон.

На самом же деле, все эти слухи основывались только на россказнях досужих болтунов. Никто не знал ничего точно и в доказательство своих слов не мог привести ни одного факта.