Глава I. ГРАФ ДЕ ЖЮМОНВИЛЛЬ

Многие ли знают и вспоминают о том, что в царствования Людовика XIV и Людовика XV большая часть Северной Америки принадлежала Франции? В состав этих владении входила обширная территория — Новая Франция или Канада, как ее называют теперь.

Эта богатая страна из наших рук перешла во владение англичан. Англия, впрочем, владеет теперь очень небольшой частью Канады, которая, однако, составляет одну из самых богатейших колоний этого государства.

На вопрос о том, какие причины вынудили нас сделать подобную уступку, трудно было бы дать более или менее определенный ответ.

Кровь лилась рекой. Самые лучшие и знаменитые люди посвящали себя делу колонизации Новой Франции. Забывая о себе и не щадя своей жизни, они думали только о славе Франции. Но, судьбе было угодно иначе, и Франция лишилась Канады, а с ней вместе погибли и плоды геройских усилий и тяжелых трудов.

Это была большая потеря для Франции.

У нас даже и до сих пор почему-то все убеждены, что Канада представляет из себя небольшую, сравнительно, пустынную территорию, отличающуюся таким суровым климатом, что европейцы не могут переносить его. Затем, прибавляют еще, что эта пустыня покрыта вечным снегом, и в ней живут только дикие звери да бродят свирепые племена индейцев.

Заблуждение, за которое нам пришлось поплатиться очень дорого.

Вот, в двух словах, истинное положение дела.

Новая Франция в то время, когда мы владели ею, образовывала треугольник, основание которого находилось на севере Гудзонова залива, а вершина в Мексиканском заливе, немного южнее Нового Орлеана. Каждая сторона треугольника имела не менее 3. 800 километров, а площадь его равнялась почти 1. 200. 000 квадратных километров, то есть была в одиннадцать раз больше площади, занимаемой нынешней Францией.

В одной только Канаде считается двадцать пять тысяч жителей. Но она могла бы свободно прокормить и в шестеро больше этого числа. Короче, это — самая торговая и промышленная страна Северной Америки.

Таковы были эти несколько тысяч гектаров, покрытые снегом, которые, по словам фернэйского философа, не стоили ни крови ни денег, истраченных на это дело Францией.

В то время, к которому относится начало этого рассказа, в Америке снова разгорелась война между Англией и Францией. Столкновение вызвано было отнюдь не представителями французского правительства в колонии. Затем, надо заметить еще, что англичане вели эту войну с невероятной жестокостью и на каждом шагу нарушали все установленные правила и обычаи. В большинстве случаев они начинали военные действия без объявления войны и даже не давали себе труда придумать хоть какой-нибудь предлог для этого.

Такой образ действий ложится темным пятном на правительство этой страны, и упрек в этом всегда можно бросить в лицо англичанам, несмотря на то, что во время войны войска их проявляли немало военной доблести.

27-го мая 1754 г., около шести часов вечера, отряд в тридцать четыре человека, под командой офицера, вышел на большую поляну.

Поляна эта находилась среди громадных лесов, покрывавших в то время берега Огио, которую французы называли «Красивой рекой», и тянувшихся до границ Виргинии — владений Англии.

Вышедший на поляну отряд совершил утомительный и длинный переход, пробираясь малоизвестными и почти непроходимыми лесными тропинками. Несмотря на то, что большинство людей в отряде были индейские воины, с раннего детства привыкшие к всевозможным лишениям, сопряженным с их бродячей жизнью, а остальные, так называемые канадские охотники, заслуженно славившиеся своей неутомимостью и выносливостью, и те и другие, по-видимому, положительно изнемогали и просто падали от усталости. Они еле тащились, пробираясь сквозь густую лесную чащу, и когда один за другим выходили на поляну, невольный крик радости вырвался из всех уст.

Офицер, — молодой человек лет двадцати пяти, с тонкими и выразительными чертами лица, — носил мундир капитана королевского флота.

Он вышел на поляну первым и, находя, что людям необходимо дать отдохнуть несколько часов, отдал приказание разбить здесь бивуак на ночь.

Канадцы и краснокожие, очевидно, только и ждали этого приказания. Все дружно принялись за дело, и через минуту бивуак был уже готов. В нескольких местах зажгли сторожевые огни. Затем все принялись рыться в своих сумках и занялись приготовлением ужина.

Капитан сидел перед одним из костров на стволе поваленного дерева. Облокотившись локтями на колени и сжимая руками голову, он рассеянно следил за искрами, вылетавшими из костра, весь предавшись своим думам, которые вскоре всецело завладели им.

Мы намерены воспользоваться этими минутами затишья, чтобы объяснить появление вооруженного отряда на лесной поляне, удаленной более чем на тридцать миль от всякого жилья.

За несколько недель перед этим Дэнвиди, губернатор Виргинии, назначенный британским правительством, выслал большой военный отряд с поручением занять земли по Огио, которые принадлежали Франции.

По английскому обыкновению, экспедиция эта снаряжалась в то время, когда никто и не думал о войне; словом, англичане и на этот раз нарушали традиционные правила ведения войны в цивилизованных странах.

Экспедиционным отрядом командовал майор Вашингтон. Это был тот самый Вашингтон, который впоследствии сделался великим человеком и освободил отечество от ига англичан. Высланный им авангардный отряд, под командой прапорщика Уарда, смело вступил во владения Франции и даже построил на берегу Огио форт, который, само собой разумеется, недолго оставался во власти англичан и был отнят у них французами, а гарнизон форта очутился в плену.

Несмотря на это, комендант форта Дюкэн (в настоящее время город Питсбург, один из богатейших городов в Соединенных Штатах), генерал де Контркер, желая, насколько возможно, избежать кровопролитной войны, решил не отвечать выстрелом на выстрел, атакой на атаку. Вследствие этого, он поручил одному из своих адъютантов, капитану морского полка, отправиться к английскому начальнику с требованием немедленно удалиться с французской территории, куда он проник, не имея на это никакого права.

Адъютант этот был граф де Жюмонвиль.

Граф де Жюмонвиль, повинуясь приказанию начальника, быстро приготовился к отъезду. Но так как ему предстояло пробираться по таким местностям, где бродят враждебные племена индейцев, генерал де Контркер потребовал от него, чтобы он взял с собой конвой, в состав которого входило тридцать четыре человека, выбранных из самых надежных и опытных людей.

Вот этот-то отряд и расположился теперь бивуаком на лесной поляне после пятисуточного усиленного перехода.

Граф де Жюмонвиль так спешил исполнить возложенное на него поручение, что в течение пяти суток ни разу не давал своим людям отдыха ни днем ни ночью. Зато теперь он мог надеяться, что благодаря такой сверхъестественной быстроте, он на другой день около полудня подойдет к первым английским аванпостам.

Молодой человек уже несколько минут сидел погруженный в свои размышления, когда к нему подошел один из канадцев. Молодой офицер так задумался, что не слышал шума шагов.

Канадец терпеливо стоял и ждал. Наконец, видя, что офицер не обращает на него внимания, он решился заговорить первый.

— Капитан, — сказал он, почтительно кланяясь.

Граф де Жюмонвиль быстро поднял голову, и на лице его при этом ясно читалось, что ему неприятно это нарушение канадцем установленных правил военного этикета.

Но канадец спокойно стоял, облокотившись на ружье, и с невозмутимым видом ждал, пока начальник предложит ему вопрос.

Капитан при виде канадца, которого мог считать если не другом, то, во всяком случае, преданным ему человеком, улыбнулся и сказал:

— Это ты, Бержэ, что тебе нужно?

— Мне нужно поговорить с вами, — отвечал лаконически тот, кого граф де Жюмонвиль назвал Бержэ.

— Садись, я слушаю тебя.

Канадец повиновался и сел у ног своего начальника. Это был человек высокого роста, широкоплечий, крепко сложенный. Толстые, как канаты, и твердые, как сталь, мускулы служили верным признаком того, что этот человек обладает геркулесовской силой. Небольшая, сравнительно с его ростом, голова, с квадратным лбом и выразительным лицом, твердо сидела на его толстой шее. Черные открытые глаза с густыми ресницами прямо и смело смотрели в лицо собеседника. Целый лес темных кудрявых волос, перевязанных сзади кожей змеи, в беспорядке рассыпался по плечам. Сильно загорелая пергаментная кожа, испещренная преждевременными морщинами, казалась совершенно черной. Длинная, рыжеватая, густая борода закрывала нижнюю часть лица и спускалась на грудь, придавая ему несколько дикий вид. Несмотря на такую суровую наружность, невольно чувствовалось, что злу нет места в сердце этого человека. Все в нем говорило, что это человек честный и прямодушный.

На нем был надет обычный костюм канадских охотников — голубая полотняная блуза, расшитая белыми нитками. Эта блуза, стянутая поясом из крокодиловой кожи, не стесняла его движений, чего нельзя сказать про европейское суконное платье. За поясом у него виднелись нож с роговой рукояткой, штык, мешок с пулями и пороховница. Затем на нем были надеты панталоны из грубой крашенины. Индейские мокасины из лосиной кожи защищали его ноги от колючих игл терновников. Большая кожаная сумка, очень похожая на обыкновенные охотничьи сумки, висела через правое плечо. Наконец, в руке он держал длинное ружье, приклад которого затейливо был изукрашен набитыми в него маленькими гвоздиками с медными позолоченными головками.

Этот типичный представитель канадского охотника, в котором индейская и европейская кровь смешались до такой степени, что почти невозможно было различить, какая именно кровь в нем преобладает, по-видимому, чувствовал себя прекрасно среди дикой и в то же время роскошной природы. Здесь в лесу он был, как рыба в воде.

Бержэ был потомком тех нормандских колонистов, которым первым пришлось бросить свои дома, отнятые у них англичанами, и удалиться на север в леса, где они отважно стали вести жизнь, полную опасностей. Впоследствии они получили прозвище «горелое дерево, головешка» благодаря темному цвету кожи, явившемуся результатом скрещения рас.

По внешнему виду довольно трудно было определить, сколько именно лет Бержэ. Собеседнику графа де Жюмонвиля можно было дать как тридцать пять, так и пятьдесят лет.

Видя, что охотник не решается почему-то говорить о том, что у него на душе, капитан продолжал:

— Ну, говори же, в чем дело?! Все распоряжения на ночь сделаны… Наши молодцы поужинали, и теперь пусть они отдохнут и выспятся. Двух часовых вполне достаточно для охраны общей безопасности и поддержания огней.

Канадец молча покачал головою.

— Нет? — спросил офицер.

— Нет! — отвечал Бержэ.

— Что же такое еще случилось?

— Извините, но…

— Что такое?

— Теперь нельзя спать всем.

— Я и сам прекрасно вижу это, — сказал, улыбаясь, граф де Жюмонвиль. — И если ты будешь говорить все так же загадками, мы проговорим с тобою до самого утра.

— Теперь совсем не время смеяться, — заметил канадец серьезным тоном.

Французский офицер хорошо знал своего подчиненного. Зная, что Бержэ не станет тратить слова попусту, он перестал смеяться.

Затем канадец прибавил:

— Капитан, нужно осмотреть окрестности.

— Какие окрестности? Разве здесь не настоящая пустыня? Какому черту придет в голову искать нас здесь?

— Я никого не боюсь.

— Я это отлично знаю, милейший мой Бержэ.

— Но есть люди, которым грозит опасность в лесу.

— Ты это говоришь обо мне?

— Да, господин граф.

— Баста! Уж не хочешь ли ты испугать меня?

— Нет, потому что это все равно ни к чему не поведет… Я тоже хорошо знаю вас и стараюсь пробудить в вас осторожность.

— Осторожность? А разве у тебя не хватит осторожности и на мою долю, старина Бержэ? — дружески возразил офицер.

— Этого мало.

— Дай мне твою руку!

Бержэ протянул руку графу де Жюмонвилю, который затем продолжал:

— Видишь ли, милый мой, мы с тобою земляки…

— Да.

— Оба — нормандцы. Твои предки были долгое время верными слугами моих…

— Да.

— Ты — мой друг.

— Да.

— В таком случае и говори со мною как друг, а не как подчиненный.

— Благодарю, — проговорил канадец, отнимая свою руку и отворачиваясь, чтобы скрыть охватившее его волнение, — благодарю, господин граф!.. Это правда… Моя семья всегда была предана вашей… и когда там… в Квебеке я случайно услыхал ваше имя, мое сердце затрепетало от счастья, и я поспешил к вам… Несмотря на то, что я родился в Новой Франции, я считал себя прирожденным слугой вашим и вашей семьи… Вы сами видели, что я не заставил себя ждать. Я предложил свои услуги, и вы взяли меня… Договор заключен и только одна смерть может разлучить старшего сына моего отца с наследником графа де Жюмонвиля.

— Я очень рад слышать от тебя это… и я, когда-нибудь, поговорю с тобой еще раз по этому поводу.

— Потом, — сказал Бержэ с видимым замешательством.

— Да, когда мы исполним возложенное на меня поручение.

— Разумеется.

— Ты мне расскажешь тогда все, чего я не знал до сих пор.

— Успеем еще.

— Ты мне расскажешь, почему покинул Францию твой отец… — продолжал капитан.

— О! рассказ о жизни таких бедняков, как мы, не может представлять особенного интереса.

— Все, что тебя касается, очень интересует меня.

— Я всегда к вашим услугам, господин граф.

— Кроме того, — продолжал молодой человек, — я ведь и приехал-то в Америку только за тем, чтобы собрать некоторые сведения…

Замешательство канадца все возрастало.

Граф де Жюмонвиль продолжал говорить, не замечая его смущения, заметить которое, впрочем, мешал мрак наступающей ночи.

— Надеюсь, ты мне поможешь в моих розысках?

— Я сделаю все, что будет зависеть от меня, хотя я и не совсем понимаю вас, — отвечал Бержэ, который, казалось, чувствовал себя, как на иголках.

— Дело идет об одном из моих двоюродных дедов…

— А! Понимаю…

— Он был, если я не ошибаюсь, капитаном Кариньянского полка.

— Но…

— Он вместе со своим полком отправился в Америку и там остался.

— Ну, а потом?

— А потом мы уже не имели о нем никаких известий. Мы долго разыскивали его, но все наши хлопоты пропали даром: он точно канул в воду.

— В этом нет ничего необыкновенного, господин граф.

— Почему?

— Да просто потому, что, сделавшись колонистом, он, как и множество других людей, переменил имя, — отвечал канадец с некоторым колебанием в голосе.

— Зачем?

— Ах! Господин граф, все это такие вещи, которые с первого взгляда кажутся непонятными европейцу… Но, видите ли, когда пройдет несколько времени после того как покинешь Старый Свет для Нового, город для леса, когда поймешь, что настоящее счастье возможно только в глубине лесов, тогда явится желание отрясти прах с ног и сделать это так, чтобы на тебе не осталось ни одной городской пылинки. Ну, а когда начинают жизнь снова, само собою разумеется, меняют имя и чувствуют себя отлично.

— Да, — пробормотал молодой человек. — Может быть, оно и так, а может быть, и нет. Но мне все-таки хотелось бы узнать, какая судьба постигла нашего родственника.

— Может быть, вы это узнаете когда-нибудь.

— Ты думаешь?

— А почему бы и нет! — повторил охотник с видимым волнением.

Нет сомнения, что, если бы канадец мог дать разговору другое направление, капитану де Жюмонвилю не удалось бы вытянуть из него ни одного слова больше; но охотник слишком почтительно относился к своему начальнику и, конечно, не считал себя вправе перебить его.

Капитан, между тем, продолжал:

— Родственник, о котором я говорю, исчез более тридцати лет тому назад.

— Тридцать лет — тридцать дней! Время — самый лучший способ для раскрытия тайн. А вы не позволите мне предложить вам один вопрос, господин граф?

— Говори.

— Почему вам именно так хочется раскрыть эту тайну?

— Да ведь я же тебе говорил, что я хочу собрать сведения об одном из моих двоюродных дедов? Если бы я даже и не интересовался им лично, я не мог бы остаться равнодушным к тому, что он носит наше имя, и может набросить на него тень.

— А если бы он переменил имя?

— Возможно ли это?

— Этого я не знаю.

— Кроме того, признаться тебе, дружище Бержэ, во всей этой истории есть нечто такое, что очень сильно затронуло мое любопытство.

— А, любопытство!.. — пробормотал охотник, — хотя теперь и не время для этого… Мы должны обратить внимание на Другое.

Граф де Жюмонвиль продолжал начатый разговор, как бы не слыша того, на что старался обратить его внимание канадец.

— Хотя это и очень запутанная история и слышал я ее еще ребенком, Бог знает сколько лет тому назад, но мне помнится, что отец мой говорил, будто мой родственник был замешан в какой-то кровавой истории.

— Не совсем так. Внезапное исчезновение деда стояло в тесной связи с какой-то катастрофой… мой отец отлично знал всю эту историю.

— А он не рассказывал вам ее? — спросил охотник.

— Подробно никогда. Я пробовал раза два заговорить с ним об этом, но он всегда сворачивал разговор на другое.

Бержэ вздохнул свободнее.

— Ваш отец, — сказал он, — по всей вероятности, думал, что лучше предать забвению всю эту историю.

— Весьма возможно. Наше путешествие по лесам, эта торжественная тишина, вся эта поэзия пустыни невольно заставили меня вспомнить эту историю. Мы поговорим с тобой об этом в другой раз, а теперь скажи мне, что именно тебя так обеспокоило и заставило подойти ко мне?

— Теперь, пожалуй, уже поздно, — процедил сквозь зубы Бержэ.

— Ворчун! — улыбнулся молодой человек. — Что же особенного могло случиться за эти несколько минут?

— Ничего. А вы можете поручиться, что все обойдется благополучно?

— Все в руках Божьих. Надеюсь, ты не станешь требовать от меня, чтобы я предсказывал будущее.

— Конечно.

— Ну, однако, скажи же, что тебе от меня нужно?

— Чтобы вы разрешили мне отлучиться на один час затем, чтобы осмотреть, все ли спокойно в окрестностях.

—А, а! Да ты, кажется, боишься чего-то?

— Говоря откровенно, да.

— Чего?

— Индейский вождь, который идет вместе с нами, открыл в лесу много следов, а кроме того, я и сам напал на следы.

— Охотников?

— Нет.

— Может быть, таких же, как и мы, путешественников?

— Нет.

— Чьи же в таком случае эти следы?

— Следы солдат, — ответил Бержэ.

— Английских солдат?

— Да.

— А ты не ошибаешься?

— Такой старый лесной бродяга, как я, не может не узнать следов, которые оставляют после себя красные мундиры.

— Значит, ты думаешь, что тут в лесу, где-то недалеко от нас, бродят англичане?

— Я уверен в этом.

— Тем лучше, нам, значит, остается меньше идти.

— А по-моему, для нас было бы гораздо лучше не встречаться с ними.

— Вот это да!

— И вернуться назад.

— Ты с ума сошел? — спросил граф де Жюмонвиль, с невыразимым изумлением смотря на канадца.

— Все эти таинственные переходы, марши и контрмарши мне очень подозрительны, смею вас уверить.

— Но ты забываешь, что я иду парламентером к полковнику Фрею?

— Я это знаю.

— И к подполковнику Вашингтону.

— Да.

— Поэтому мне вовсе нечего бояться, что вблизи находится отряд англичан.

— Ну, это еще бабушка надвое сказала… Офицер с видимым раздражением перебил его.

— Парламентер — неприкосновенен! Он во время исполнения своих обязанностей находится под покровительством законов, как военных, так и международного права.

Охотник сделал рукою жест, выражающий сомнение.

— Здесь война ведется при совершенно иных условиях, чем в старой Европе, — сказал он затем.

— Я не допускаю даже и мысли…

— Ни на чем не основанное нападение в мирное время должно дать вам понятие о том, с каким уважением англичане относятся ко всем этим законам и правам.

— Бержэ! Бержэ! Ты точно зловещая птица, — возразил капитан, невольно улыбаясь. — Твоя ненависть к англичанам делает тебя несправедливым.

— Несправедливым?

— Уважай своих врагов, если хочешь, чтобы и враги уважали тебя.

— Хорошо. Я буду молчать… — пробормотал канадский охотник с недовольным выражением лица.

— Но ты все-таки стоишь на своем и считаешь необходимым принять известные меры предосторожности?

— Совершенно верно.

— Ну, пусть будет по-твоему… Делай, что хочешь.

— Мне только этого и нужно, — весело вскричал Бержэ, вставая.

— Надеюсь, что ты скоро сознаешься в своей ошибке.

— Дай-то, Господи! Я буду очень рад, господин граф, если окажется, что мои подозрения были неосновательны и я видел следы не англичан… Ну, а пока что, я сейчас же воспользуюсь вашим разрешением.

— Иди, иди себе, куда хочешь. Не забудь только показаться мне, когда вернешься.

— Непременно, господин граф.

Простившись с молодым офицером, Бержэ скорыми шагами направился к индейцу, сидевшему в стороне перед костром, который он разложил лично для себя.

Индеец был уже пожилой человек, высокого роста и хорошо сложенный, с красивыми правильными чертами лица, достойными резца Микель Анджело. Его черные большие глаза сверкали хитростью и умом. Кроткое и задумчивое выражение лица и свойственная почти всем индейцам манера держать себя придавали ему какой-то особенный, благородный характер и заставляли относиться к нему с уважением. Костюм его состоял из панталон, сшитых по индейской моде, с поясом, украшенным вбитыми в него маленькими гвоздиками с медными головками, коленкоровой рубашки и мокасин из лосиной кожи, украшенных иглами дикобраза и разноцветными бусами. Довольно длинные волосы были искусно заплетены и приподняты в виде шиньона на затылке. Шкура белого бизона, стянутая на плечах ремнем, закрывала его всего и при ходьбе величественно и грациозно волочилась по земле.

В этом индейце, лениво курившем свою трубку, человек, знакомый с нравами и обычаями дикарей, с первого раза определил бы вождя по орлиному перу, воткнутому сбоку в волосы.

Несмотря на то, что вождь отлично слышал торопливые шаги канадца и, кроме того, видел его своими острыми глазами, он даже не шевельнулся и неподвижно продолжал сидеть в той же позе, погруженный в свои мысли.

Бержэ подошел к нему. Индеец даже не повернул головы. Канадский охотник тихо положил ему руку на плечо, не произнося ни слова. Он ждал, пока индеец сам заговорит с ним.

— Мой брат — желанный гость у своего друга, — проговорил, наконец, индеец грудным голосом, — что ему нужно от его друга? Пусть он говорит. Уши вождя открыты.

— Белый охотник хотел видеть своего друга перед отправлением в путешествие и пожелать ему хорошенько отдохнуть, — отвечал канадец.

Куда идет Бесследный? — продолжал краснокожий, называя Бержэ прозвищем, под которым он был известен и знаменит в девственных лесах. — Разве бледнолицый начальник дал ему такое поручение, которое не могут исполнить два человека?

— Вождь не ошибся, мне дано поручение.

— Бесследный обещал исполнить это поручение непременно один?

— Нет.

Индеец даже не моргнул глазом. Охотник, между тем, продолжал, улыбаясь:

— Я думал, что вождь, утомленный длинным переходом по лесам, захочет посидеть лучше у огня, чем идти со мною в такую темную ночь, когда на небе не видно ни одной звездочки.

Краснокожий быстро поднял голову.

— Бесследный очень весел, — сказал он. — Бесследный шутит. Или, может быть, он забыл, что Куга-Гандэ, «Тонкий Слух» — вождь, и что он не знает, что такое усталость.

Гуроны — мужчины, а не старые болтливые женщины. Куда идет брат мой?

— Осмотреть, все ли спокойно кругом лагеря.

— Хорошо.

— Пойдете вы со мной?

— Пусть брат мой идет; вождь последует за ним.

— Я был уверен в этом.

С этими словами канадский охотник протянул руку индейскому вождю, который молча пожал ее. Краснокожий встал, завернулся плотнее в бизонью шкуру, взял ружье и приготовился следовать за своим другом. Затем эти два человека, окинув взглядом лагерь, где все, за исключением часовых, были погружены в сон, покинули поляну и углубились в лес. Вскоре они скрылись в чаще леса, среди которого на поляне расположился бивуаком французский отряд.

Глава II. МАЙОР ВАШИНГТОН

Оставим пока отдыхать в лесу отряд, находившийся под командой графа де Жимонвиля, опередим разведчиков, отправившихся исследовать окрестности лагеря и попросим читателя отправиться вместе с нами в гуронскую деревушку, расположенную в нескольких лье дальше, на берегах Огио.

В этой деревушке временно находятся несколько лиц, с которыми нам необходимо познакомиться, чтобы уяснить себе дальнейший ход событий.

Деревушка эта была разбросана на зеленой поляне, вблизи левого берега реки, и долгое время служила временной стоянкой индейцам во время их весенних охот. Место для деревушки было выбрано очень удачно и гарантировало обитателей ее от всякого внезапного вторжения. С одной стороны ее защищала прихотливо извивающаяся «Красивая река», а с другой — скалистая покатость. Индейцы покинули эту деревушку уже несколько лет тому назад и переселились в глубь страны. Дичь стала попадаться редко, и благодаря этому им пришлось искать других земель для охоты.

Поэтому же и палисады, служившие им прежде оградой, были почти совершенно уничтожены, а немногие уцелевшие еще хижины сделались скорее достоянием ветра и дождя, чем приютом для несчастных, которых могли бы привести сюда или печальное стечение обстоятельств, или их злосчастная звезда.

Несмотря на это, в тот день, когда начинается наш рассказ, сильное оживление царило в деревушке, обыкновенно такой пустынной и угрюмой.

Часов около семи вечера, английский отряд, состоявший из трехсот человек, наполовину белых, наполовину краснокожих, поднялся по холму и вступил в деревню, где солдаты сейчас же начали устраиваться на ночь. Отряд этот был послан по приказанию Денвиди, губернатора Виргинии, и составлял часть войска, которому поручено было захватить земли по Огио и устроить здесь форт; но французы узнали о выступлении англичан и заставили их горько раскаяться в нарушении чужих прав, установленных законами и освященных обычаем.

В одной из менее развалившихся хижин, поправленных на скорую руку, находились два английских офицера.

Это были командир отряда и его лейтенант.

Сидя друг перед другом, перед огнем, который был необходим, благодаря свежей ночи, они вели оживленную беседу и в то же время с аппетитом уничтожали большой кусок жареной дичи, которую они запивали виски, разбавленным водой.

Командир, молодой человек, лет двадцати двух, не больше, был не кто иной, как майор виргинской милиции Вашингтон, тот самый Вашингтон, который впоследствии так прославился освобождением своей родины от английского ига.

Но в это время английский майор Вашингтон был далек от того, чтобы мечтать о той роли, которую Провидение судило ему играть в будущем.

Он едва только вышел из отроческого возраста.

Высокий, хорошо сложенный, с элегантными манерами, он казался во всех отношениях настоящим джентльменом. При этом у него были очень красивые черты лица. Греческий нос, задумчивые и меланхоличные глаза и тонкие губы над резко очерченным подбородком говорили о твердом, решительном характере английского майора и невольно обращали на него внимание тех, кому приходилось иметь с ним дело. Он внушал к себе уважение с первого же взгляда.

На нем ловко сидел военный мундир, и, несмотря на его молодые годы, в нем сразу виден был начальник отряда, расположившегося в гуронской деревушке.

Полнейший контраст с ним представлял прапорщик Уард.

Это был солдат в полном смысле этого слова. Высокий, сухощавый, хладнокровный и неустрашимый, как его шпага, он обладал всеми качествами, необходимыми для исполнительного офицера.

Для полной характеристики этого офицера необходимо прибавить еще следующее.

Прапорщик Уард, набитый, как и все европейцы того времени, глупыми предрассудками о расах и кастах, чувствовал себя глубоко униженным и посрамленным благодаря тому, что состоял под начальством майора Вашингтона. Он негодовал не только потому, что ему, пятидесятилетнему человеку, приходится повиноваться двадцатидвухлетнему юноше, но еще и потому, что он — англичанин, состоял под командой креола — факт неслыханный со времени основания английских колоний в Америке.

Все это, вместе взятое, составляло срам и стыд для прапорщика Уарда. Несмотря на все старания, он не мог скрыть удара, нанесенного его гордости и тщеславию.

Попав в плен к французам при взятии ими Маленького форта, выстроенного на берегу Огио, он был отведен в форт

Дюкэн, где и содержался пленником под честное слово. Но, благодаря установившемуся образу действий англичан в Америке, он и не думал вовсе о том, что обязан сдержать данное им обещание.

Ровно восемь дней тому назад он бежал из форта и присоединился к английскому отряду, мечтая об отмщении за поражение, нанесенное ему и его солдатам.

Его дурное расположение духа увеличивалось еще вследствие укоров совести — хотя прапорщик Уард и был сыном Альбиона, но тем не менее у него была и совесть.

Уард только и думал о той минуте, когда ему представится случай жестоко отомстить за все, что ему, по его мнению, пришлось вынести во время сорокавосьмидневного плена, когда он пользовался свободой только на словах.

Но французы — такие жестокие и неумолимые враги Англии!

Оканчивая ужин, прапорщик, по крайней мере, в двадцатый раз рассказывал своему начальнику о перенесенных им притеснениях во время нахождения в плену и о том, каким опасностям он подвергался во время бегства по пустыне.

Майор Вашингтон, по-видимому, с глубоким вниманием слушал его, хотя чуть заметная улыбка по временам и подергивала углы его губ. Прапорщик, в пылу своего рассказа даже и не подозревал, что за этим притворным вниманием скрывалась ни перед чем не останавливающаяся воля.