Глава 3

Наш поединок стал главной новостью в управлении, а затем и во всем городе. Уже на следующий день после появления в «Таймс» статьи Бревена Дайера с анонсом этого события в кассах не осталось ни одного билета. В управлении ставки на бой принимал лейтенант, работавший на участке 77-й стрит. Он оценивал шансы как три к одному в пользу Бланчарда. Настоящие букмекеры принимали ставки в соотношении два с половиной к одному на то, что нокаутом выиграет мистер Огонь, и пять к трем на то, что по очкам опять же выиграет Ли. В управлении каждый участок, кроме всего прочего, делал свои ставки. Дайер и Морри Рискинд из «Миррор» старались вовсю, своими статьями подогревая ажиотаж перед матчем. Вдобавок к этому ди-джей спортивной радиостанции состряпал песенку под названием «Огненно-ледяное танго». Под джазовое сопровождение томный голос выводил: «Огонь и Лед — не имбирь и мед; не сладко обоим — ведь две глыбы молотят друг друга вразмет. Но, мистер Огонь, распали меня, а ты, мистер Лед, остуди мой жар — всю ночь во мне будет пылать пожар!»

Я снова сделался местной знаменитостью.

Наблюдая, как во время утреннего инструктажа делаются ставки, я слышал одобрительные возгласы от тех, с кем до этого даже не был знаком; и только толстяк Джонни Фогель не желал мне добра, злобно поглядывая всякий раз, когда мы сталкивались в раздевалке; Сидвел, как всегда знавший больше остальных, говорил, что двое из ночной смены поставили на кон свои автомобили, а начальник участка капитан Хорралл решил повременить со своим уходом до окончания матча. А ребята из Отдела по борьбе с наркотиками прекратили трясти букмекерские конторы, так как известный букмекер Мики Коэн ежедневно принимал ставок на десять тысяч и отстегивал пять процентов рекламному агентству, которое продвигало идею займа. Гарри Кон, важная шишка в руководстве «Коламбия Пикчерс», поставил кучу денег на мою победу по очкам. В случае выигрыша я получал в награду целый уик-энд с Ритой Хэйворт.

Все это не имело никакого смысла, но в то же время было приятно. Чтобы не свихнуться, я тренировался как проклятый.

После дежурства я направлялся прямиком в спортзал — и вперед. Не обращая внимания на Бланчарда и его окружение, а также на свободных от дежурства полицейских, пришедших на меня поглазеть, я кружил возле, отрабатывая всевозможные удары — от левого бокового до хука с правой, работая в спарринге со своим старым приятелем Питом Лукинсом. Я колотил грушу до тех пор, пока пот не застилал мне глаза, а руки не становились словно резиновые. Прыгал через скакалку, совершал ежедневные пробежки по холмам Елисейского парка наперегонки с бездомными собаками, привязав к лодыжкам двухфунтовый вес, и отвешивал по дороге удары деревьям и кустам. А дома набрасывался на бифштексы, печенку и салат, после чего, не раздеваясь, валился спать.

За девять дней до поединка я увиделся со своим отцом и окончательно решил ввязаться в это дело ради денег.

Как правило, я навещал его раз в месяц, но сейчас ехал к нему, укоряя себя, что не примчался сразу же как услышал от соседа о его чудачествах. Чтобы загладить эту вину, я захватил с собой подарки: консервы из супермаркета — воришку сцапал я — и конфискованные журналы с девочками. Подъехав к дому, я понял, что этого явно недостаточно.

Старик сидел на крыльце, потягивая из бутылки сироп от кашля, и палил из водяного пистолета по деревянным моделькам самолетов, расставленным на лужайке перед домом. Я припарковался и подошел к нему. Под одеждой, покрытой следами блевотины, проступало его несуразное костлявое тело. Изо рта разило, глаза пожелтели и покрылись пленкой, кожа щек под слежавшейся бородой была сплошь в синих венах. Я подошел и протянул руку, чтобы помочь ему встать. Оттолкнув ее, он прошипел:

— Шайскопф! Кляйне шайскопф![4]

Я поднял его. Уронив пистолет и бутылку с сиропом, папаша как ни в чем ни бывало поздоровался:

— Гутен таг, Дуайт.

Я смахнул слезу.

— Говори по-английски, папа.

Отец показал неприличный жест — ухватил себя левой за локоть и сжал правую руку в кулак:

— Инглиш шайссер! Черчилль шайссер! Американиш юден шайссер![5]

Оставив его на крыльце, я вошел в дом. В зале повсюду валялись детали от игрушечных самолетов и открытые банки с фасолью, вокруг которых роились мухи; спальня была обклеена фотографиями голых девиц. Большинство фотографий было наклеено вверх ногами. В ванне стоял запах тухлой мочи, а на кухне вокруг полупустых банок с тунцом ошивалось трое котов. Увидев меня, они зашипели. Я швырнул в них стулом и пошел обратно к отцу.

Он стоял на крыльце, держась за поручень, и теребил бороду. Боясь, что он может упасть, я взял его за руку. Чтобы не расплакаться по-настоящему, я проговорил:

— Скажи что-нибудь, папа. Разозли меня. Объясни, как за какой-то, блин, месяц ты сумел все так засрать.

Отец попытался стряхнуть мою руку, но я не отпускал. Однако, побоявшись сломать ему руку, я ослабил хватку. Папаша спросил по-немецки:

— Ду, Дуайт? Ду?[6]

— Стало ясно, что у него очередной удар, после которого в его голове не осталось ни одного английского слова. Я попытался вспомнить что-нибудь по-немецки, но безрезультатно. В детстве я настолько ненавидел отца, что старался забыть язык, которому он меня учил.

— Во ист Грета? Во, мутти?[7]

Я обнял старика.

— Мама умерла. Ты не захотел разоряться на бутлегеров, и она купила какого-то бухла у негров из Флэтс. Это был денатурат, папа. Она ослепла. Ты отвез ее в больницу, и там она кинулась с крыши.

— Грета!

Я прижал его сильнее.

— Ш-ш-ш. Это было четырнадцать лет назад, папа. Очень давно.

Папаша попытался освободиться, но я усадил его на крыльцо и оставил там. Он хотел было выругаться, но внезапно побелел и замолчал. Я понял, что он не может вспомнить слово. Закрыв глаза, я произнес:

— Знаешь, чего ты мне стоил, говнюк? Я мог бы начать службу чистым, но нет же, обнаружилось, что мой папаша корчит из себя шпиона. Меня заставили сдать Сэмми и Ашиду, после чего Сэмми погиб в Манзанаре. Я знаю, ты вступил в Бунд[8], только чтоб было с кем потрепаться и покуражиться, но, честное слово, надо было сто раз подумать ради меня.

Я открыл глаза. Слез не было. Глаза отца не выражали ничего Выпустив его из объятий, я сказал:

— Ты не подумал, и теперь на мне клеймо стукача. Ты всю жизнь был скупердяем. Ты убил маму, и это на твоей совести. — Чтобы не завершать разговор на мрачной ноте я продолжил: — Иди отдыхай, папа. Я все сделаю.

В тот день я наблюдал за тренировкой Ли Бланчарда. Он проводил четырехминутные спарринги с долговязыми полутяжами, приглашенными из спортивного клуба. На ринге он вел себя очень агрессивно. Двигаясь вперед, Ли слегка наклонялся вниз и маневрировал корпусом; его удары были на удивление точны. Он не был похож на «охотника за головами» или на мальчика для битья, как я думал про него раньше. И когда он бил в живот, я чувствовал этот удар на расстоянии в двадцать ярдов. Сорвать куш, победив такого противника, — дело сомнительное. А ведь теперь деньги для меня — главное.

Деньги в конечном итоге и предрешили исход этого поединка.

По пути домой я заехал к бывшему почтальону, который присматривал за моим отцом, и предложил ему сотню долларов за то, чтобы он прибрался в доме и следил за стариком до нашего с Ли поединка. Он согласился. После этого я навестил своего приятеля по академии, работавшего в Голливуде, и попросил дать мне адреса каких-нибудь букмекеров. Думая, что я хочу сделать ставки на самого себя, он дал мне адреса двух независимых контор, а также конторы Мика Коэна и еще одного заведения, принадлежащего клану Джека Драгны. Независимые и Мик Коэн ставили на победу Бланчарда из расчета два к одному, но букмекеры Джека Драгны принимали ставки и на мою победу, то есть либо Блайкерт, либо Бланчард. Такие ставки стали принимать после того, как появились слухи, что я быстрее и сильнее, чем Ли. И тогда я понял, что смогу получить двойную прибыль с каждого поставленного доллара.

Утром я прикинулся больным. Дежурный по смене на это купился, может, потому что я был местной знаменитостью, а может, просто не хотел связываться с капитаном Хорраллом, который был на моей стороне. Получив свободный день, я пошел в банк, снял все деньги со счета, продал имевшиеся у меня казначейские облигации и взял банковский кредит на две тысячи долларов, предложив в качестве залога свой «шевроле» 46-го года с откидывающимся верхом. Из банка я направился к Питу Льюкинсу. Он согласился выполнить мою просьбу и уже через пару часов сообщил результат.

Контора Драгны, куда он ходил по моей просьбе, приняла его ставку на победу Бланчарда в последних раундах, предложив соотношение два к одному. Если я сломаюсь в течение восьмого — десятого раундов, моя чистая прибыль составит восемь тысяч шестьсот сорок долларов — вполне достаточно, чтобы содержать отца в приличном доме престарелых в течение двух-трех лет. Я променял место в Отделе на погашение старых долгов, предложив вариант с последними раундами только для того, чтобы не казаться самому себе трусом. Это была сделка, оплатить которую должен был кто-то со стороны — и на эту роль я выбрал Ли Бланчарда.

За семь дней до поединка я отъелся на лишние десять фунтов, увеличил протяженность своих пробежек, довел время работы с грушей до шести минут. Дуэйн Фиск, полицейский, которого приставили ко мне тренером и секундантом, предупреждал, чтобы я не переусердствовал. Но, не обращая на него внимания, я продолжал наращивать нагрузки и сбавил обороты лишь за два дня до боя, перейдя к легким гимнастическим упражнениям и изучению манеры соперника.

Из глубины зала я наблюдал, как Бланчард ведет спарринг на ринге. Искал слабые места в его нападении, оценивал реакцию на неожиданные действия его противников. Я заметил, что, отражая удары в ближнем бою, он прижимал локти к корпусу, поэтому, нанося резкие апперкоты, можно было ослабить его защиту и вынудить на контрудары по ребрам. Я обратил внимание, что удар, который получался у него лучше всего — перекрестный справа, — он всегда наносил, немного отступая влево и делая финт головой. Также мне бросилось в глаза, что у канатов он был просто неудержим, прижимая более легких соперников локтями и нанося резкие удары по корпусу. Подойдя ближе к рингу, я заметил шрам у него над бровью. И понял, что бить Бланчарда в это место не следует, так как бой могут остановить из-за рассеченной брови. Это, конечно, немного раздражало, зато большой шрам на левом боку представлялся как раз тем местом, удары по которому доставят ему пяток неприятных минут.

— По крайней мере, он неплохо смотрится без рубашки.

Я обернулся. На меня в упор глядела Кей Лейк. Боковым зрением я видел, что Ли, сидя в перерыве между раундами на стуле, тоже не сводит с нас глаз.

— А где ваш альбом для эскизов? — поинтересовался я.

Кей помахала Бланчарду, тот послал ей воздушный поцелуй. Прозвучал гонг, и они с партнером вновь начали мутузить друг друга.

— Я бросила рисование, — ответила Кей. — Не особенно получалось, поэтому я сменила специализацию.

— На что?

— На медицину, затем на психологию, потом на английскую литературу, позже на историю.

— Мне нравятся женщины, которые знают, чего хотят.

Кей улыбнулась:

— Мне тоже. Только ни одной такой я пока не встречала. А чего хочешь ты?

Я обвел взором зал. Вокруг ринга на раскладных стульях сидело тридцать или сорок зрителей, большей частью отдежурившие полицейские и журналисты; почти все дымили. Дым зависал над рингом, и яркие прожекторы, светившие с потолка, придавали ему желтоватый блеск. Все взоры были устремлены на Бланчарда и его партнера. И все выкрики и подбадривания предназначались ему одному — однако без моего участия все это выглядело абсолютно бессмысленным.

— Участвовать в этом. Вот чего я хочу, — сказал я. Кей покачала головой.

— Ты бросил бокс пять лет назад. Теперь у тебя другая жизнь.

Ее агрессивность заставила меня поежиться, и я выпалил:

— А твой дружок — такой же неудачник, как и я, да и ты сама была какой-то бандитской юбкой, пока он тебя не подобрал. Ты...

Она прервала меня, рассмеявшись.

— Прочитал обо мне в газетах?

— Нет. А ты обо мне читала?

— Да.

На эту реплику я не нашел, что ответить.

— А почему Ли бросил бокс? Почему пошел в полицию?

— Ловля преступников дает ему ощущение внутренней гармонии. У тебя есть девушка?

— Я берегу себя для Риты Хейворт. Ты со всеми полицейскими флиртуешь или я — особый случай?

В толпе раздались крики. Я обернулся и увидел, как спарринг-партнер Бланчарда рухнул на пол. Джонни Фогель взобрался на ринг и подбежал к упавшему, чтобы вытащить каппу. У боксера изо рта брызнула кровь. Стоявшая рядом со мной Кей побледнела и спрятала лицо в воротник куртки. Я сказал:

— Завтра будет хуже. Тебе лучше остаться дома. Кей вздрогнула.

— Нет. Завтра большой день для Ли.

— Он попросил тебя прийти?

— Нет. Он никогда бы меня не попросил.

— Чувствительный, да?

Кей, достав из сумочки сигареты, закурила.

— Да. Как ты, только не такой обидчивый.

Я почувствовал, как краснею.

— Вы всегда стоите друг за друга. И в беде и в радости, ну, все такое.

— Стараемся.

— Тогда почему не женитесь? Сожительство не приветствуется начальством, и если оно пойдет на принцип, то Ли придется несладко.

Кей выпустила колечко дыма, потом посмотрела на меня.

— Мы не можем.

— Почему? Вы уже несколько лет вместе. Он из-за тебя бросил бокс. Он позволяет тебе флиртовать с другими. По-моему, вполне могли бы и пожениться.

Из толпы снова раздались крики. Бросив взгляд на ринг, я увидел, как Ли молотит очередного партнера. Невольно я начал считать наносимые удары. Через мгновение понял, что делаю что-то не то, я прекратил считать. Кей метнула сигарету в сторону ринга и произнесла:

— Мне пора. Удачи, Дуайт.

Только отец называл меня по имени.

— Ты не ответила на вопрос.

Кей вздохнула:

— Мы не спим вместе.

Я проводил ее изумленным взглядом.

После ее ухода я еще какое-то время послонялся по залу. Ближе к вечеру стали подтягиваться журналисты и телевизионщики, которые сразу же по прибытии устремлялись к рингу и Бланчарду с его податливыми партнерами. Последние слова Кей все еще звучали в моих ушах, а перед глазами стояло ее лицо, сначала улыбчивое, а затем внезапно погрустневшее. Когда какой-то журналист, увидев меня, прокричал на весь зал мою фамилию, я поспешил к выходу. Через некоторое мгновение я уже садился в свой дважды заложенный «шевроле». Сев в машину, я понял, что ехать мне особо некуда и что единственное, чего я сейчас хочу, — это удовлетворить свое любопытство в отношении женщины, ворвавшейся в мою жизнь как стихия, как лавина печали.

Поэтому я поехал в центр, чтобы почитать ее газетное досье.

Заведующий архивом «Геральд», увидев полицейский жетон, провел меня в читальный зал. Я объяснил, что меня интересует происшедшее в 1939 году ограбление банка «Бульвар Ситизенс» и судебный процесс по этому делу того же года. Он ушел, а через десять минут принес две подшивки газет в кожаных переплетах. Газетные страницы были наклеены на листы картона и подшиты в хронологическом порядке. Пролистав газетные выпуски с 1 по 12 февраля, я обнаружил то, что хотел.

Банда из четырех человек 11 февраля 1939 года на одной из тихих улиц Голливуда напала на инкассаторскую машину. Используя в качестве отвлекающего маневра брошенный на дороге мотоцикл, налетчики обезоружили охранника, вышедшего из машины, чтобы посмотреть, в чем дело. Приставив ему нож к горлу, бандиты забрались в инкассаторскую машину и, усыпив хлороформом всех троих инкассаторов, связали их. После этого мошенники, забрав шесть сумок с деньгами, подменили их сумками с обрезками телефонных книг.

Затем трое грабителей переоделись в заранее приготовленную униформу — такую же как у настоящих инкассаторов, а четвертый повез их в центр. Держа в руках сумки с резаной бумагой, трое в инкассаторской форме вошли в здание Кредитно-сберегательного банка «Бульвар Ситизенс». Менеджер банка проводил их в хранилище. В хранилище подонки набросились на него и усыпили, после чего забрали все находившиеся там деньги. В это время четвертый бандит, собрав в кучку остальных сотрудников банка, погнал их в хранилище, где их усыпили, связали и заперли. Четверка негодяев уже выходила из банка, когда туда подъехали патрульные полицейские, получившие сигнал об ограблении, пришедший на пульт дежурного. Грабителям приказали сдаться, в ответ они открыли огонь, завязалась перестрелка, в результате которой двоих налетчиков убили, а двоим удалось скрыться с четырьмя сумками немаркированных пятидесяти— и стодолларовых банкнот.

Не обнаружив в статье ничего о Бланчарде или Кей Лейк, я стал листать дальше. На следующих страницах рассказывалось о расследовании этого дела, которое проводила лос-анджелесская полиция.

Убитыми бандитами оказались Чик Гейер и Макс Оттенс — «гастролеры» из Сан-Франциско, у которых в Лос-Анджелесе, похоже, не было особых связей. Свидетели ограбления банка не смогли описать двух убежавших преступников, так как те были в темных очках и надвинутых на глаза фуражках. На месте угона инкассаторской машины свидетелей не оказалось, а сами инкассаторы не успели разглядеть бандитов, так как были выведены из строя слишком быстро.

Последующие несколько страниц тоже были посвящены налету и ограблению. Биво Минз вел тему три дня подряд. Ему удалось придать делу неожиданный поворот, когда он опубликовал материал о том, что к поиску двух сбежавших грабителей подключились люди из банды Багси Сигела. Оказалось, что якобы перед тем, как ехать в банк, инкассаторы забрали выручку в одном из галантерейных магазинов, принадлежавших Багси. Сигел поклялся найти подонков, даже если они сбежали не с его деньгами, а с банковскими.

Далее в том же духе. Наконец в номере от 28 февраля я наткнулся на заголовок: «Конфиденциальная информация, полученная от полицейского, бывшего боксера, помогает раскрыть кровавое ограбление банка».

Статья в основном возносила почести мистеру Огню, но была скупа на факты: Лиланд К. Бланчард, 25 лет, лос-анджелесский полицейский, а некогда популярный боксер, расспросив своих коллег по рингу и некоторых «осведомителей», узнал, что организатором ограбления банка «Бульвар Ситизенс» является Роберт — Бобби — Де Витт. Бланчард передал эту информацию следователям из полицейского управления Голливуда, и они произвели в доме Де Витта обыск. В доме был найден склад марихуаны, форменная одежда инкассаторов, а также сумки для перевозки выручки с логотипом банка «Бульвар Ситизенс». Де Витт, настаивавший на своей невиновности, все же был арестован. Ему предъявили обвинение в вооруженном ограблении, физическом насилии при отягчающих обстоятельствах, угоне автомобиля, а также хранении наркотиков. Его заключили под стражу без права выхода под залог. Про Кей Лейк в статье опять не было ни слова.

Устав от полицейских и грабителей, я пролистал дальше. Де Витт, уроженец Сан-Берду, уже имевший на счету три судимости за сутенерство, продолжал вопить о том, что его подставил Сигел или полицейские. Сигел — потому что он иногда обирал проституток на его территории, а вторым надо было повесить на кого-то ограбление банка. Алиби на день налета у него не было. Но он продолжал утверждать, что не знает ни Чика Гейера, ни Макса Оттенса, ни все еще не найденного четвертого участника налета. Его судили, и жюри присяжных ему не поверило. Он был признан виновным по всем пунктам и осужден на пожизненное заключение в тюрьме Сан-Квентин.

Наконец в газете от 21 июня появилась заметка о Кей. Заголовок гласил: «Девушка налетчика влюбилась. В полицейского! Завязала? Теперь под венец?»

Кроме самой истории, там были фотографии Кей, Ли и сделанный в полиции снимок Бобби Де Витта — типа с продолговатым лицом и набриолиненной прической. Статья начиналась рассказом об известном ограблении и о той роли, которую в его раскрытии сыграл Бланчард, а далее появлялся мелодраматический оттенок:

"...на момент ограбления у Де Витта жила впечатлительная молодая девушка. В 1936 году 19-летняя Кэтрин Лейк приехала на запад из Сью-Фоллс, Южная Дакота, но не в поисках голливудской славы, а чтобы получить здесь образование. В итоге она получила образование, но только с уголовным уклоном.