Пора было переодеваться. К обеду ожидались гости (это был последний званый обед в Типтон-Грейндже из положенных перед свадьбой), и, услышав удар колокола, Доротея обрадовалась предлогу тотчас уйти, словно ей требовалось больше времени на туалет, чем обычно. Ей было стыдно за свое раздражение, но причину его она не могла объяснить даже себе. Хотя она не собиралась кривить душой, ее ответ не имел ничего общего с той болью, которую причинили ей слова мистера Кейсобона. Они были вполне разумны, но в них смутно чудилась странная отчужденность.
      "Наверное, это просто какая-то эгоистическая слабость, - сказала она себе. - Выходя замуж за человека, который настолько выше меня, я не могу не знать, что нужна ему меньше, чем он мне".
      Убедив себя в полной правоте мистера Кейсобона, Доротея успокоилась, и когда она вошла в гостиную в серебристо-сером платье, весь ее облик дышал тихим достоинством - скромно причесанные темно-каштановые волосы, разделенные на лбу и уложенные в тугой узел на затылке, удивительно гармонировали с простотой и безыскусственностью ее манер и выражения. В обществе Доротея обычно держалась с неизъяснимой безмятежностью, словно святая Варвара на картине, глядящая со своей башни в светлые просторы неба. Но это спокойствие только подчеркивало пылкость ее слов и чувств, когда что-то ее волновало.
      В этот вечер она, естественно, не раз становилась темой разговора, тем более что приглашенных было много, не все мужчины принадлежали к кругу избранных (со времени приезда своих племянниц такого большого званого обеда мистер Брук еще не давал) и общей беседы за столом не велось, а гости переговаривались между собой. Среди них был и новоизбранный мэр Мидлмарча, местный фабрикант, и его зять, банкир-благотворитель, пользовавшийся в городе таким, весом, что одни называли его методистом, другие же елейным святошей - в зависимости от привычного лексикона, - а также нотариус, врачи и прочие видные обитатели города. Миссис Кэдуолледер сказала даже, что Брук начинает обхаживать мидлмарчских обывателей и что сама она предпочитает фермеров, которые попросту пьют за ее здоровье на десятинном обеде и не стыдятся дедовской мебели. Собственно говоря, в этих краях до того, как реформа сыграла свою роль в развитии политического сознания, понятия о сословных различиях были очень сильны, а представления о партийной принадлежности довольно смутны, так что пестрота гостей за столом мистера Брука казалась всего лишь следствием той безалаберности, которую он приобрел за время своих неумеренных путешествий и укрепил излишним пристрастием к идеям. - И стоило мисс Брук вместе с дамами покинуть столовую, как кое-кто позволил себе реплики "в сторону".
      - А мисс Брук хороша! Очень хороша, черт побери! - заявил мистер Стэндиш, старый нотариус, который столько лет вел дела аристократических землевладельцев, что сам обзавелся поместьем и украшал свою речь этим аристократическим проклятьем, точно гербом, свидетельствующим о благородстве говорящего.
      Слова его, по-видимому, были обращены к мистеру Булстроду, банкиру, но этот джентльмен не любил грубости и чертыхания, а потому только слегка наклонил голову. Зато на них откликнулся мистер Чичли, пожилой холостяк и завсегдатай скачек, чей цвет лица напоминал пасхальное яйцо, редкие волосы были тщательно прилизаны, а внушительная осанка указывала на немалое самодовольство.
      - Да, но не в моем вкусе. Я люблю, когда женщина думает о том, чтобы нам нравиться. В женщине должно быть тонкое изящество, кокетство. Мужчине нравится, когда ему бросают вызов. И чем больше она в вас целится, тем лучше.
      - Пожалуй, пожалуй, - согласился мистер Стэндиш, который пребывал в отличном расположении духа. - И, черт побери, обычно они такими и бывают. Полагаю, тут есть какая-то мудрая цель: такими их создало провидение, э, Булстрод?
      - На мой взгляд, для кокетства следует искать иной источник, - сказал мистер Булстрод. - Скорее уж оно исходит от дьявола.
      - Бесспорно, в каждой женщине должен сидеть дьяволенок, - объявил мистер Чичли, чье благочестие понесло некоторый ущерб из-за его интереса к прекрасному полу. - И я люблю, когда они белокуры, с эдакой походкой и лебединой шеей. Говоря между нами, дочка мэра нравится мне куда больше мисс Брук, да и мисс Селии тоже. Будь я из тех, кто женится, я бы присватался к мисс Винси, а не к этим барышням.
      - Ну, так решайтесь же, решайтесь, - шутливо посоветовал мистер Стэндиш. - Как видите, людям в годах победа обеспечена.
      Мистер Чичли только многозначительно покачал головой - он не собирался навлекать на себя неизбежное согласие своей избранницы.
      Мисс Винси, имевшая честь быть идеалом мистера Чичли, на обеде, разумеется, не присутствовала: мистер Брук, никогда не любивший заходить слишком далеко, не считал, что его племянницам прилично знакомиться с дочерью мидлмарчского фабриканта - ну, разве на какой-нибудь публичной церемонии. А потому среди приглашенных дам не было ни одной особы, которая могла бы вызвать неодобрение леди Четтем или миссис Кэдуолледер, ибо миссис Ренфру, вдова полковника, не только отвечала всем необходимым требованиям, но и вызывала живейший интерес из-за своего недуга - он ставил врачей в тупик и его исцеление, несомненно, требовало, кроме полноты профессиональных знаний, еще и малой толики шарлатанства. Леди Четтем, приписывавшая свое собственное редкостное здоровье домашним настойкам на травах и регулярным визитам врача, с большим вниманием выслушала рассказ миссис Ренфру о ее симптомах и о поразительном бессилии всех укрепляющих средств.
      - Но, дорогая моя, куда же деваются их укрепляющие свойства? задумчиво спросила добродушная, но величественная вдова баронета у миссис Кэдуолледер, когда миссис Ренфру отошла от них.
      - Укрепляют болезнь, - ответила супруга священника, чье аристократическое происхождение обязывало ее иметь познания в медицине. Все зависит от конституции: у некоторых людей все идет в жир, у других в кровь, у третьих в желчь, - так, по крайней мере, считаю я, - и что бы они ни принимали, все, так сказать, перемалывается.
      - Но тогда ей следует принимать лекарства, которые будут ослаблять... ослаблять болезнь... если все обстоит так, как вы говорите. А мне кажется, это очень убедительно.
      - Ну конечно! Ведь в одной и той же земле растут два сорта картофеля. Один становится все водянистее и водянистее...
      - Ах, совсем как бедная миссис Ренфру... Я так и подумала: водянка! Опухлости еще не заметно, пока все внутри. Мне кажется, ей следует принимать подсушивающие лекарства, как по-вашему? Или воздушные ванны, чтобы воздух был сухим и горячим. Есть много средств, которые сушат.
      - Пусть испробует трактаты некоего автора, - вполголоса сказала миссис Кэдуолледер, увидев его в дверях. - Вот он в подсушивании не нуждается.
      - Кто, моя дорогая? - осведомилась леди Четтем, приятнейшая женщина, но не настолько сообразительная, чтобы лишить собеседницу удовольствия объяснить свои слова.
      - Жених... Кейсобон. После помолвки он что-то начал сохнуть еще быстрее: пламя страсти, я полагаю.
      - Мне кажется, конституция у него далеко не крепкая, - заметила леди Четтем совсем уже шепотом. - И его занятия... очень сушат, как вы сказали.
      - Право, рядом с сэром Джеймсом он выглядит как череп, специально ободранный для такого случая. Помяните мое слово, через год эта девчонка будет его ненавидеть. Сейчас она смотрит на него как на оракула, но пройдет немного времени, и она ударится в другую крайность. Одна взбалмошность!
      - Какой ужас! Боюсь, она упряма до неразумия. Но скажите... вы ведь все о нем знаете... Что-нибудь очень скверное? Так что же?
      - Что? Он скверен, как лекарство, принятое по ошибке: мерзкий вкус и только вред для здоровья.
      - Хуже этого ничего быть не может, - сказала леди Четтем, с такой отчетливостью представив себе мерзкое лекарство, что ей показалось, будто она узнала какие-то подлинные пороки мистера Кейсобона. - Впрочем, Джеймс не позволяет сказать о мисс Брук ни одного дурного слова. Он по-прежнему утверждает, что она - зерцало всех женщин.
      - Всего лишь великодушное заблуждение. Поверьте, крошка Селия нравится ему гораздо больше, а она умеет ценить его достоинства. Надеюсь, вам моя крошка Селия тоже нравится?
      - О конечно! Она больше любит герани и производит впечатление более кроткой, хотя и не так красиво сложена. Да, кстати, о лекарствах: расскажите мне про этого нового молодого врача, мистера Лидгейта. Говорят, он удивительно умен. По крайней мере, лицо у него очень умное - такой прекрасный лоб.
      - Во всяком случае, он джентльмен. Я слышала, как он разговаривал с Гемфри. Говорит он хорошо.
      - Да-да. По словам мистера Брука, он в родстве с нортумберлендскими Лидгейтами - такая старинная семья. Как-то странно, когда речь идет о докторе. Мне больше нравится, когда врач стоит ближе к прислуге, и обычно такие врачи лечат гораздо лучше. Поверьте, бедный Хикс никогда не ошибался. Мне не известно ни одного такого случая. Он был груб и смахивал на мясника, но он знал мою конституцию. Его внезапная кончина очень меня огорчила. А мисс Брук что-то очень оживленно разговаривает с этим мистером Лидгейтом!
      - О домах для арендаторов и о больницах, - ответила миссис Кэдуолледер, обладавшая редкостным слухом и умением схватывать на лету. - Он, кажется, филантроп, так что Брук захочет сойтись с ним покороче.
      - Джеймс, - сказала леди Четтем, увидев сына, - представь мне мистера Лидгейта, я хочу посмотреть, каков он.
      Любезная дама тут же объявила, что она в восторге познакомиться с мистером Лидгейтом - она слышала, как успешно он лечит горячки новым способом.
      Мистер Лидгейт в полной мере обладал необходимой для врача способностью сохранять серьезный вид, когда ему говорили всякий вздор, а спокойный взгляд темных глаз свидетельствовал, что он слушает со всем вниманием. Он во всем отличался от блаженной памяти Хикса - особенно легкой изящной небрежностью одежды и речи. Тем не менее леди Четтем прониклась к нему полным доверием. Он согласился с тем, что конституция у нее совершенно особая: во всяком случае, он сказал, что конституция любого человека обладает своими особенностями, и не отрицал, что у нее она может быть совершенно особой. Он не одобрил слишком уж ослабляющую систему с избытком кровопусканий, однако не рекомендовал и частых приемов портвейна и хинной коры. Он произносил "я полагаю" с таким почтительным видом, подразумевающим согласие, что она составила самое благоприятное мнение о его талантах.
      - Я очень довольна вашим протеже, - сказала она мистеру Бруку, прощаясь с ним.
      - Моим протеже? Помилуйте! Да кто же это? - осведомился мистер Брук.
      - Молодой Лидгейт, новый доктор. Мне кажется, он весьма искушен в своей профессии.
      - Ах, Лидгейт. Но он вовсе не мой протеже, знаете ли. Просто я знаком с его дядей, и тот написал мне о нем. Впрочем, думаю, лечить он должен превосходно - учился в Париже, знавал Бруссе (*40). И у него есть идеи: хочет, знаете ли, поднять престиж медицинской профессии.
      - У Лидгейта множество совсем новых идей о проветривании, диете, ну и так далее, - продолжал мистер Брук, когда, проводив леди Четтем, он вернулся к своим гостям из Мидлмарча.
      - Черт побери, а вы думаете, это такая уж здравая мысль? Ломать старую систему лечения, которая сделала англичан тем, чем они стали? - сказал мистер Стэндиш.
      - Медицинские знания у нас оставляют желать много лучшего, - возразил мистер Булстрод, который говорил слабым голосом и имел нездоровый вид. - Я со своей стороны радуюсь, что мистер Лидгейт избрал для своей практики наш город, и надеюсь, у меня будут все основания поручить его заботам новую больницу.
      - Все это прекрасно, - ответил мистер Стэндиш, который не слишком любил мистера Булстрода. - Если вы хотите, чтобы он пробовал новые способы лечения на тех, кто попадет в вашу больницу, и убил пару-другую неимущих пациентов, я возражать не стану. Но платить собственные деньги за то, чтобы на мне что-то пробовали - нет уж, увольте! Я люблю, чтобы меня лечили проверенными способами.
      - А знаете ли, Стэндиш, каждое лекарство, которое вы принимаете, это уже проба... да, проба, знаете ли, - сказал мистер Брук, кивая нотариусу.
      - Ну, если в таком смысле! - воскликнул мистер Стэндиш с тем раздражением, какое только мог допустить в разговоре с ценным клиентом. Но когда человек без юридического опыта пускается толковать слова, никакого терпения не хватит!
      - Я буду рад любому лечению, которое меня исцелит, не превратив в скелет, как беднягу Грейнджера, - сказал мэр мистер Винси, дородный человек, чей цветущий вид представлял резкий контраст францисканским тонам (*41) мистера Булстрода. - Очень опасно остаться без брони, хранящей нас от стрел болезни, как выразился кто-то, и, по-моему, весьма удачно.
      Мистер Лидгейт, разумеется, ничего этого не слышал. Он уехал рано и считал бы, что провел очень скучный вечер, если бы не некоторые интересные знакомства - особенно знакомство с мисс Брук, чья юная красота, близкая свадьба с пожилым педантом и увлечение общественно полезными делами были необычным и пикантным сочетанием.
      "Доброе создание эта прекрасная девушка... но слишком уж восторженна, размышлял он. - Разговаривать с такими женщинами всегда трудно. Они вечно доискиваются до сути вопроса, но настолько невежественны, что неспособны понять ее и обычно полагаются на собственное нравственное чувство, чтобы уладить все по своему вкусу".
      Другими словами, мисс Брук столь же мало отвечала требованиям мистера Лидгейта, как и требованиям мистера Чичли. Если взглянуть на нее глазами этого последнего - человека зрелого и неспособного изменить давно сложившуюся точку зрения, - то она вообще была ошибкой, призванной подорвать его веру в мудрость провидения, создающего молоденьких красавиц для того, чтобы они кокетничали с багроволицыми холостяками. Однако Лидгейт еще не достиг такой зрелости, и возможно, ему предстояли испытания, способные изменить его мнение о том, что следует особенно ценить в женщинах.
      Однако ни тому, ни другому больше не пришлось встречаться с мисс Брук, пока она еще носила свою девичью фамилию: вскоре после этого обеда она стала миссис Кейсобон и отправилась с мужем в Рим.
      11
      Простую речь, обычные дела
      Комедия орудьем избрала,
      Портрет рисуя верный наших дней:
      Глупцы, а не злодеи милы ей.
      Бен Джонсон (*42)
      По правде говоря, Лидгейт уже попал во власть чар девушки, совершенно не похожей на мисс Брук. Впрочем, он не считал, что потерял голову настолько, чтобы влюбиться, хотя и сказал о ней так: "Она сама грация, она прелестна и богато одарена. Вот какой должна быть женщина - она должна вызывать то же чувство, что и чудесная музыка". К некрасивым женщинам он относился, как и к прочим суровым фактам жизни, которые надо философски терпеть и изучать. Но Розамонда Винси была полна поистине музыкального очарования, а когда мужчина встречает женщину, которую он избрал бы в невесты, если бы собирался жениться, то остаться ли ему холостяком или нет, обычно решает она. Лидгейт считал, что в ближайшие годы ему не следует жениться - во всяком случае, до тех пор, пока он не проложит для себя собственную дорогу в стороне от широкого истоптанного пути. Мисс Винси сияла на его горизонте примерно все то время, какое потребовалось мистеру Кейсобону, чтобы обручиться и сыграть свадьбу, но этот ученый джентльмен был богат, он собрал обширный предварительный материал и создал себе ту репутацию, которая предшествует свершению и нередко остается главной частью славы такого человека. Как мы видели, он взял себе жену, чтобы она украсила последнюю четверть его плавания и была маленькой луной, не способной вызвать сколько-нибудь заметные изменения его орбиты. Лидгейт же был молод, беден и честолюбив. Полвека жизни лежало перед ним, а не позади него, и он приехал в Мидлмарч, лелея много планов, исполнение которых не только не должно было сразу принести ему состояние, но даже вряд ли могло обеспечить приличный доход. Если человек в подобных обстоятельствах берет жену, то не для того, чтобы она служила украшением его жизни, в чем Лидгейт был склонен видеть главное назначение жен. Вот это-то после единственного их разговора он и счел изъяном в мисс Брук, несмотря на ее бесспорную красоту. Ее взгляд на мир был лишен истинной женственности. Общество подобной женщины сулило столько же отдыха, как класс шумных мальчишек, которых ты отправляешься учить после трудового дня вместо того, чтобы пребывать в раю, где нежный смех заменяет пение птиц, а синие глаза - безоблачную лазурь небес.
      Разумеется, в эту минуту склад ума мисс Брук не имел для Лидгейта ни малейшего значения, как для самой мисс Брук - качества, которые нравились молодому врачу в женщинах. Но тот, кто внимательно следит за незаметным сближением человеческих жребиев, тот увидит, как медленно готовится воздействие одной жизни на другую, и равнодушные или ледяные взгляды, которые мы устремляем на наших ближних, если они не имели чести быть нам представленными, нередко оборачиваются ироничной шуткой - Судьба, саркастически усмехаясь, стоит возле, держа список dramatis personae [действующих лиц (лат.)], включающий и их и наши имена.
      В старинном провинциальном обществе тоже происходили свои постоянные внутренние перемещения. И это были не только драматические крушения, когда его блистательные молодые денди, отсверкав, кончали семейным очагом, у которого их ждали неопрятные обрюзгшие жены с полудюжиной ребятишек, но и менее заметные взлеты и падения, постоянно изменяющие границы светских знакомств и порождающие новое осознание взаимозависимости. Одни спускались чуть ниже, другие взбирались на ступеньку повыше, люди с простонародным выговором богатели, высокомерные джентльмены выставляли свои кандидатуры от промышленных городов; кого-то подхватывали политические течения, а кого-то - церковные, и вдруг, к собственному удивлению, они оказывались рядом; немногие же знатные особы или семьи, которые стояли среди этих смещений, точно несокрушимые скалы, тем не менее вопреки своей незыблемости мало-помалу получали какие-то новые черты, претерпевая двойное изменение - и в собственных глазах и в глазах тех, кто на них смотрел. Муниципальный город и сельский приход постепенно соединялись новыми нитями - постепенно, по мере того как старый чулок заменялся счетом в сберегательном банке, поклонение золотому солнцу гинеи сходило на нет, а помещики, баронеты и даже лорды, которые в своей недоступной дали вели безупречную жизнь, при более близком знакомстве обретали всевозможные недостатки и пороки. Появлялись и новые люди из других графств - одни были опасны тем или иным особым умением, другие брали обидным превосходством в хитрости. Собственно говоря, в Старой Англии происходили те же перемещения и смешивание, которые мы находим у куда более старого Геродота, каковой, повествуя о былом, также счел уместным начать свой рассказ с судьбы женщины (*43). Впрочем, Ио - девица, по-видимому соблазнившаяся красивыми товарами, - была полной противоположностью мисс Брук и в этом отношении скорее походила на Розамонду Винси, которая одевалась с изысканным вкусом, тем более что фигура как у нимфы и белокурая красота дают широчайший простор в выборе покроя и цвета; но все это составляло лишь часть ее чар. Она была признанным украшением пансиона миссис Лемон, лучшего пансиона в графстве, где благородных девиц обучали всему, что необходимо знать светской барышне - вплоть до отдельно оплачиваемых уроков, как входить в карету и как выходить из нее. Миссис Лемон постоянно ставила мисс Винси в пример остальным ученицам - ее успехи в науках, чистота и правильность ее речи были выше всех похвал, особенно же отличалась она в музыке. Мы неповинны в том, как о нас говорят люди, и возможно, если бы миссис Лемон взялась описать Джульетту или Имогену, эти шекспировские героини утратили бы всякую поэтичность. Первого же взгляда на Розамонду оказалось бы достаточно, чтобы рассеять предубеждение, вызванное дифирамбами миссис Лемон.
      И этот первый взгляд и даже знакомство с семейством Винси ожидали Лидгейта вскоре после его водворения в Мидлмарче - мистер Пикок, чью практику он приобрел за некоторую сумму, правда, не был их семейным доктором (миссис Винси не нравилась принятая им ослабляющая система), но зато пользовал многих их родственников и знакомых. Да и кто из видных обитателей Мидлмарча не был связан с Винси родством или хотя бы давним знакомством? Это была старинная семья фабрикантов, они держали открытый дом на протяжении трех поколений и, конечно, за этот срок успели породниться со многими другими более или менее почтенными мидлмарчскими семьями. Сестра мистера Винси приняла предложение богатого жениха мистера Булстрода; но так как он не был уроженцем города и происхождение его окутывал некоторый туман, считалось, что он возвысился, войдя через брак в исконную милдмарчскую семью. С другой стороны, мистер Винси женился несколько ниже себя, выбрав дочь содержателя гостиницы. Но и тут не обошлось без целительной силы денег - сестра миссис Винси стала второй женой богатого и старого мистера Фезерстоуна и через несколько лет скончалась бездетной, так что ее племянники и племянницы могли рассчитывать на родственную привязанность вдовца. И получилось так, что мистер Булстрод и мистер Фезерстоун, лучшие пациенты Пикока, по разным причинам с распростертыми объятиями встретили его преемника, приезд которого в город вызвал не только толки, но и разделение на партии. Мистер Ренч, домашний врач мистера Винси, вскоре получил некоторые основания усомниться в профессиональном такте Лидгейта, а многочисленные визитеры постоянно рассказывали о нем что-нибудь новенькое. Мистер Винси предпочитал общий мир и не любил держать чью-либо сторону, однако у него не было надобности спешить с новыми знакомствами. Розамонда про себя желала, чтобы ее отец пригласил мистера Лидгейта в гости. Ей надоели лица и фигуры, которые она помнила с тех пор, как помнила себя, - всевозможные неправильные профили, и походки, и привычные словечки тех мидлмарчских молодых людей, которых она знала маленькими мальчиками. В пансионе она училась с девочками из семей, занимавших более высокое положение, и не сомневалась, что их братья были бы ей интереснее всех этих вечных мидлмарчских знакомцев. Но она не хотела говорить о своем желании отцу, сам же он не торопился. Олдермен, которого вот-вот изберут мэром, должен давать большие званые обеды, но пока гостей за его обильным столом было вполне достаточно.
      Этот стол часто хранил остатки семейного завтрака долго после того, как мистер Винси уходил со вторым сыном на склад, а мисс Морган уже давала утренний урок младшим девочкам в классной комнате. Завтрак дожидался семейного лентяя, который предпочитал любые неудобства (для других) необходимости вставать, когда его будили. Так было и в то сентябрьское утро, в которое мистер Кейсобон, как нам известно, отправился с визитом в Типтон-Грейндж и познакомился с Доротеей. Однако, хотя камин в столовой пылал так жарко, что спаниель, пыхтя, улегся в самом дальнем от него углу, Розамонда по какой-то причине засиделась за вышиванием дольше обычного. Иногда она заставляла себя встрепенуться и, разложив рукоделие на коленях, рассматривала его нерешительным скучающим взглядом. Ее маменька, вернувшись после посещения кухни, села по другую сторону рабочего столика и безмятежно чинила кружева, пока часы не захрипели, показывая, что они снова собираются бить. Тогда ее пухлые пальцы взяли колокольчик.
      - Притчард, постучите к мистеру Фреду еще раз и скажите, что уже пробило половину одиннадцатого.
      При этом лицо миссис Винси, на которое сорок пять прожитых ею лет не нанесли ни углов, ни параллелей, продолжало сиять благодушием. Поправив розовые завязки чепца, она залюбовалась дочерью и оставила работу лежать на коленях.
      - Мама, - сказала Розамонда, - когда Фред сойдет завтракать, не давайте ему селедки. Я не терплю, когда в доме с утра стоит этот запах.
      - Душечка, ты совсем уж братьям житья не даешь. Больше мне тебя и упрекнуть не в чем. Ты у нас и добрая и ласковая, но только всегда братьев пилишь.
      - Не пилю, мама. Вы ведь не слышали, чтобы я хоть раз сказала что-нибудь вульгарное.
      - Но ты их все время утесняешь.
      - А если у них такие неприятные привычки!
      - Нужно быть снисходительней к молодым людям, душечка. Сердце у них хорошее, надо и этому радоваться. Женщине лучше не обращать внимания на мелочи. Ведь тебе замуж выходить.
      - За кого бы я ни вышла, на Фреда он похож не будет.
      - Напрасно ты так смотришь на своего брата, душечка. Против других молодых людей он сущий ангел, хоть и не сумел сдать экзамен. Право, не понимаю почему, он же такой умный. И ты сама знаешь, что в университете все его знакомые были из самых лучших семей. При твоей взыскательности, душечка, тебе бы радоваться, что твой брат - настоящий молодой джентльмен. Ты же постоянно выговариваешь Бобу, потому что он не Фред.
      - Ах нет, мама! Просто потому, что он Боб!
      - Что же, душечка, в Мидлмарче не найдется ни одного молодого человека без недостатков.
      - Но... - Тут на лице Розамонды появилась улыбка, а с ней - две ямочки. Сама Розамонда эти ямочки терпеть не могла и в обществе почти не улыбалась. - Но я ни за кого из Мидлмарча замуж не пойду.
      - Да уж знаю, деточка, ты ведь отвадила самых отборных из них. Ну, а если найдется кто-нибудь получше, так кто же его достоин, как не ты.
      - Простите, мама, но мне не хотелось бы, чтобы вы говорили "самые отборные из них".
      - Так ведь они же самые отборные и есть!
      - Это вульгарное выражение, мама.
      - Может быть, может быть, душечка. Я ведь никогда не умела правильно выражаться. А как надо сказать?
      - Самые лучшие из них.
      - Да ведь это тоже простое и обычное слово! Будь у меня время подумать, я бы сказала: "Молодые люди, превосходные во всех отношениях". Ну, да ты со своим образованием лучше знаешь.
      - И что же такое Рози знает лучше, маменька? - спросил мистер Фред, который неслышно скользнул в полуотворенную дверь, когда мать и дочь снова склонились над своим рукоделием, и, встав спиной к камину, принялся греть подошвы домашних туфель.
      - Можно или нет сказать "молодые люди, превосходные во всех отношениях", - ответила миссис Винси, беря колокольчик.
      - А, теперь появилось множество сортов чая и сахара, превосходных во всех отношениях. "Превосходный" прочно вошло в жаргон лавочников.
      - Значит, ты начал осуждать жаргон? - мягко спросила Розамонда.
      - Только дурного тона. Любой выбор слов - уже жаргон. Он указывает на принадлежность к тому или иному классу.
      - Но есть правильный литературный язык. Это не жаргон.
      - Извини меня, правильный литературный язык - это жаргон ученых педантов, которые пишут исторические труды и эссе. А самый крепкий жаргон - это жаргон поэтов.
      - Ты говоришь невозможные вещи, Фред. Тебе лишь бы настоять на своем.
      - Ну, скажи, это жаргон или поэзия, если назвать быка "тугожильным"?
      - Разумеется, можешь назвать это поэзией, если хочешь.
      - Попались, мисс Рози! Вы не способны отличить Гомера от жаргона. Я придумал новую игру: напишу на листочках жаргонные выражения и поэтические, а ты разложи их по принадлежности.
      - До чего же приятно слушать, как разговаривает молодежь! - сказала миссис Винси с добродушным восхищением.
      - А ничего другого у вас для меня не найдется, Притчард? - спросил Фред, когда на стол были поставлены кофе и тартинки, и, обозрев ветчину, вареную говядину и другие остатки холодных закусок, безмолвно отверг их с таким видом, словно лишь благовоспитанность удержала его от гримасы отвращения.
      - Может быть, скушаете яичницу, сэр?
      - Нет, никакой яичницы! Принесите мне жареные ребрышки.
      - Право же, Фред, - сказала Розамонда, когда служанка вышла, - если ты хочешь есть за завтраком горячее, то мог бы вставать пораньше. Ты бываешь готов к шести часам, когда собираешься на охоту, и я не понимаю, почему тебе так трудно подняться с постели в другие Дни.
      - Что делать, если ты такая непонятливая, Рози! Я могу встать рано, когда еду на охоту, потому что мне этого хочется.
      - А что бы ты сказал про меня, если бы я спускалась к завтраку через два часа после всех остальных и требовала жареные ребрышки?
      - Я бы сказал, что ты на редкость развязная барышня, - ответил Фред, невозмутимо принимаясь за тартинку.
      - Не вижу, почему братья могут вести себя противно, а сестер за это осуждают.
      - Я вовсе не веду себя противно. Это ты так думаешь. Слово "противно" определяет твои чувства, а не мое поведение.
      - Мне кажется, оно вполне определяет запах жареных ребрышек.
      - Отнюдь! Оно определяет ощущения в твоем носике, которые ты связываешь с жеманными понятиями, преподанными тебе в пансионе миссис Лемон. Посмотри на маму. Она никогда не ворчит и не требует, чтобы все делали только то, что нравится ей самой. Вот какой должна быть, на мой взгляд, приятная женщина.
      - Милые мои, не надо ссориться, - сказала миссис Винси с материнской снисходительностью. - Лучше, Фред, расскажи нам про нового доктора. Он понравился твоему дяде?
      - Как будто очень. Он задавал Лидгейту один вопрос за другим, а на ответы только морщился, словно ему наступали на ногу. Такая у него манера. Ну, вот и мои ребрышки.
      - Но почему ты вернулся так поздно, милый? Ты ведь говорил, что только побываешь у дяди.
      - А, я обедал у Плимдейла. Мы играли в вист. Лидгейт тоже там был.
      - Ну, и что ты о нем думаешь? Наверное, настоящий джентльмен. Говорят, он из очень хорошей семьи - его родственники у себя в графстве принадлежат к самому высшему обществу.
      - Да, - сказал Фред. - В университете был один Лидгейт: так и сорил деньгами. Доктор, как выяснилось, приходится ему троюродным братом. Однако у богатых людей могут быть очень бедные троюродные братья.
      - Но хорошее происхождение - это хорошее происхождение, - сказала Розамонда решительным тоном, который показывал, что она не раз размышляла на эту тему, Розамонда чувствовала, что была бы счастливей, не родись она дочерью мидлмарчского фабриканта. Она не любила никаких напоминаний о том, что отец ее матери содержал гостиницу. Впрочем, всякий, кто вспомнил бы об этом обстоятельстве, почти наверное подумал бы, что миссис Винси очень походит на красивую любезную хозяйку гостиницы, привыкшую к самым неожиданным требованиям своих постояльцев.