Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Миддлмарч

ModernLib.Net / Иностранные языки / Элиот Джордж / Миддлмарч - Чтение (стр. 58)
Автор: Элиот Джордж
Жанр: Иностранные языки

 

 


      - Но ты мне расскажешь? - спросила Селия и сложила руки, приготовляясь слушать.
      - Нет, милочка, чтобы все узнать, тебе пришлось бы вместе со мной все прочувствовать.
      85
      И тогда присяжные удалились, а имена их были мистер
      Слепец, мистер Порочный, мистер Злолюбец, мистер Похоть,
      мистер Распутник, мистер Шалый, мистер Чванство, мистер
      Недоброжелатель, мистер Жестокость, мистер Лжец, мистер
      Светоненавистник, мистер Неумолимый, и каждый из них
      решил, что он виновен, и в один голос договорились они
      объявить его виновным перед судьей. И первым сказал мистер
      Слепец, их старшина: "Я ясно вижу, что человек этот
      еретик". Затем сказал мистер Порочный: "Нет такому
      человеку места на земле". "Да, - сказал мистер Злолюбец,
      ибо самый вид его мне невыносим". Затем сказал мистер
      Похоть: "Я не хочу его терпеть". "И я, - сказал мистер
      Распутник. - Он осуждает то, как я живу". "Повесить его!
      Повесить!" - сказал мистер Шалый. "Жалкий мужлан",
      сказал мистер Чванство. "Все во мне восстает против него",
      - сказал мистер Недоброжелатель. "Он плут и негодяй",
      сказал мистер Лжец. "Его мало повесить", - сказал мистер
      Жестокость. "Покончить с ним, да поскорее", - сказал
      мистер Светоненавистник. А потом сказал мистер
      Неумолимость: "Если бы мне отдали весь белый свет, все
      равно я не примирился бы с ним, а посему признаем его
      повинным смерти".
      "Путь Паломника"
      В этой созданной бессмертным Беньяном сцене, когда дурные страсти выносят вердикт "виновен", кто жалеет Верного? Весьма немногим, даже не каждому из великих людей, выпадает блаженная участь сознавать свою безупречность перед лицом хулителей, чувствовать уверенность, что осуждают нас не за пороки, а за одни лишь добродетели. Сожаления достойна участь того, кто не вправе назвать себя мучеником, хотя не сомневается, что побивающие его каменьями люди суть воплощения мерзких страстей; участь того, кто знает, что его побивают каменьями не потому, что он отстаивает Справедливость, а потому, что он не тот, за кого себя выдает.
      Мысль эта более всего терзала Булстрода, занятого приготовлениями к отъезду из Мидлмарча, чтобы провести остаток дней своих среди чужих людей, людей, чье равнодушие служит печальным прибежищем добровольному изгнаннику. Преданность жены развеяла один из его страхов, но он чувствовал себя в ее присутствии словно перед судом и, как ни жаждала душа его защиты, не решался на признание. Уверяя себя, будто он непричастен к смерти Рафлса, Булстрод лукавил не только с собою, но, в молитвах своих, и с всеведущим, и в то же время его устрашала перспектива все открыть жене. Поступки, которые он мысленно отмыл добела, пустив в ход хитроумные аргументы и доводы, так что снискать невидимое прощение представлялось ему сравнительно легким делом - каким словом назовет их она? Он не вынесет, если жена даже в мыслях своих назовет их убийством. Ее сомнения служили для него спасительным покровом; пока он знал, что у нее еще нет оснований вынести ему наитягчайший из приговоров, у него хватало сил встречаться с ней лицом к лицу. Когда-нибудь позже, на смертном одре, он, может быть, все ей расскажет: держа его руку в сумраке неумолимо надвигающейся на него кончины, жена, возможно, не отпрянет от него. Возможно - но скрытность была его второй натурой, и страх нового, еще горшего унижения был сильнее, чем стремление исповедаться.
      Он окружил ее робкой нежностью, не только потому, что таким образом стремился смягчить суровость ее приговора, но и потому, что его глубоко удручало зрелище ее страданий. Она отослала дочерей в пансион, расположенный на побережье, чтобы, сколь возможно, скрыть от них постигший их семью позор. Избавленная после их отъезда от мучительной необходимости объяснять им, чем вызвано ее горе, и видеть их испуганные, удивленные лица, она беспрепятственно предалась печали, которая ежедневно прочерчивала в ее волосах все новые белые нити и делала тяжелыми веки.
      - Я собираюсь сделать все имущественные распоряжения, Гарриет, - сказал ей как-то Булстрод, - скажи мне, чего бы тебе хотелось? Землю я продавать не намерен, хочу оставить ее тебе как обеспечение. Если у тебя есть еще какие-нибудь пожелания, то не скрывай их от меня.
      Несколько дней она обдумывала его предложение, затем, придя домой после визита к брату, обратилась к мужу с такими словами:
      - Мне и впрямь хотелось бы что-нибудь сделать для семьи брата, Никлас, и потом, я думаю, мы обязаны искупить свою вину перед Розамондой и ее мужем. Уолтер говорит, мистеру Лидгейту придется уехать из города, а его практика мало чего стоит, и у них почти совсем нет средств, чтобы где-нибудь обосноваться. По мне, так лучше нам себя в чем-то урезать, лишь бы загладить нашу вину перед родными.
      Миссис Булстрод не хотелось объяснять подробней, что означают слова "загладить вину", она знала - муж и так ее понял. Намек задел его больнее, нежели она могла предположить, ибо ей не было известно одно обстоятельство. Мистер Булстрод немного замялся, потом ответил:
      - Нам не удастся осуществить твое желание таким образом, как ты предлагаешь, моя дорогая. Мистер Лидгейт, собственно говоря, отказался принимать от меня впредь какие-либо услуги. Он возвратил тысячу фунтов, которую я ему одолжил. Деньги для этого ему ссудила миссис Кейсобон. Вот его письмо.
      Письмо поразило миссис Булстрод в самое сердце. Упоминание о деньгах, взятых в долг у миссис Кейсобон, как бы олицетворяло решимость всех окружающих любыми средствами избегать сношений с ее мужем. Она немного помолчала, слезы закапали из ее глаз, задрожал подбородок. Больно было видеть Булстроду ее постаревшее от горя лицо, еще два месяца тому назад оживленное и цветущее. Печальная эта перемена сделала ее лицо под стать увядшим чертам ее мужа. Он сказал, стремясь утешить ее хоть немного:
      - Есть еще одно средство, Гарриет, прибегнув к которому я мог бы поддержать семью твоего брата, если ты захочешь мне в том посодействовать. По-моему, оно окажется выгодным и для тебя, так как земля, которую я тебе предназначаю, будет вверена надежному управляющему.
      Она внимательно на него посмотрела.
      - Гарт подумывал когда-то взять на себя управление Стоун-Кортом, с тем чтобы затем передать его твоему племяннику Фреду. Скот и все имущество остались бы при ферме, а арендатор выплачивал бы мне не арендную плату, а определенную долю дохода. Для молодого человека это весьма недурное начало, да к тому же он многому сможет научиться у Гарта. Нравится тебе такое предложение?
      - Да, - сказала миссис Булстрод, к которой отчасти вернулась ее былая оживленность. - Бедный Уолтер совсем пал духом. Я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы хоть немного помочь ему перед отъездом. Он всегда был мне хорошим братом,
      - Тебе придется, Гарриет, самой поговорить об этом с Гартом, - добавил мистер Булстрод, ибо, как ни неприятно ему было это упоминать, он желал добиться исполнения задуманного, и не только для того, чтобы утешить жену. - Ты должна ему объяснить, что земля эта принадлежит тебе и вести дела со мной ему не придется. Стэндиш может взять на себя роль посредника. Я упоминаю об этом потому, что Гарт отказался быть моим управляющим. Я вручу тебе условия, им составленные, а ты предложишь ему возобновить соглашение. Я думаю, он согласится, поскольку это предложишь ты и ради блага своего племянника.
      86
      Сердце пропитывается любовью, словно божественной
      солью, которая сохраняет его; отсюда - неразрывная связь
      тех, кто любит друг друга с самой зари своей жизни, и
      отсюда же - свежесть, присущая давней любви. Любовь
      обладает бальзамирующим свойством. Филемон и Бавкида
      (*179) в прошлом были Дафнисом и Хлоей. В их старости как
      бы отражается сходство утренней и вечерней зари.
      Виктор Гюго, "Человек, который смеется"
      Миссис Гарт, услышав шаги мужа в коридоре перед вечерним чаепитием, приоткрыла дверь гостиной и сказала:
      - А, вот и ты, Кэлеб. Ты уже обедал? (Мистер Гарт выбирал время для еды, сообразуясь прежде всего с "делом".)
      - О да, отлично пообедал - холодной бараниной и чем-то еще. Где Мэри?
      - Я думаю, в саду, гуляет с Летти.
      - Фред еще не приходил?
      - Нет. Ты что, опять уходишь, даже не выпьешь чаю? - спросила миссис Гарт, увидев, что муж рассеянным жестом надевает только что снятую шляпу.
      - Нет, нет, я просто на минутку выйду к Мэри.
      Он нашел ее в дальнем конце сада, где густо росла трава и между двумя высокими грушами висели качели. На голову она повязала розовый платок, слегка надвинув его на глаза, чтобы прикрыть их от лучей закатного солнца. Мэри сильно раскачивала качели, и Летти отчаянно визжала и смеялась, взлетая вверх.
      Заметив отца, Мэри тотчас же направилась ему навстречу, сдвинув на затылок розовый платок и еще издали невольно просияв радостной, полной любви улыбкой.
      - А я искал тебя, Мэри, - сказал мистер Гарт. - Пройдемся немного.
      Мэри ничуть не сомневалась, что у отца есть для нее какие-то новости: трагический излом бровей и сдержанная нежность, звучавшая в его голосе, служили признаками, которые она научилась распознавать еще с тех пор, когда была не старше Летти. Она взяла его под руку, и они повернули к ореховым деревьям.
      - Не так-то весело тебе будет дожидаться, пока ты сможешь выйти замуж, Мэри, - сказал отец, глядя не на нее, а на конец своей трости.
      - Вовсе нет, отец, я не намерена грустить, - со смехом ответила Мэри. Я не замужем уже больше двадцати четырех лет и вовсе не печалюсь. Думаю, теперь мне меньше осталось ждать. - Затем, после небольшой паузы, она спросила уже более серьезным тоном, пытливо заглянув отцу в лицо: - Ты ведь доволен Фредом?
      Кэлеб сжал губы и благоразумно отвернулся.
      - Нет, правда, отец, в прошлую пятницу ты его сам хвалил. Ты сказал, что он знает толк в лошадях и коровах и что у него хозяйский глаз.
      - Я в самом деле так говорил? - не без лукавства спросил Кэлеб.
      - Да, я все это записала, поставила дату, anno Domini [год от рождества Христова (лат.)] и так далее, - сказала Мэри. - Ты же любишь, чтобы записи велись как следует. И потом ты ведь и впрямь не можешь на него пожаловаться, отец, он так почтительно к тебе относится, а уж характер у него - лучше не сыщешь.
      - Вот-вот, я вижу, ты непременно хочешь мне внушить, что он завидная партия.
      - Вовсе нет, отец. Я люблю его совсем не за то, что он завидная партия.
      - За что же?
      - Ох, да просто потому, что я его всегда любила. Ни на кого другого я не буду с таким удовольствием ворчать, а это не последнее дело, когда речь идет о муже.
      - Стало быть, ты окончательно решила, Мэри? - спросил Кэлеб, снова став серьезным. - И никакие недавние обстоятельства не вынудили тебя передумать? - За этим туманным вопросом скрывалось весьма многое. - Ведь лучше поздно, чем никогда. Идти наперекор сердцу не следует - твой муж от этого не станет счастливым.
      - Мои чувства не изменились, отец, - спокойно ответила Мэри. - Пока Фред относится ко мне, как прежде, и я буду относиться к нему так же. Я думаю, ни он, ни я не могли бы обойтись друг без друга или полюбить кого-нибудь другого, с каким бы восхищением к нему ни относились. Это было бы для нас таким потрясением - словно весь мир перевернулся и все слова изменили свое значение. Нам еще долго придется ждать, но ведь Фреду это известно.
      Кэлеб снова помолчал, он остановился и, ничего не говоря, тыкал тростью в поросшую травой дорожку. Затем с душевным волнением произнес:
      - У меня есть кое-какие новости. Что бы ты сказала, если бы Фреду предложили переехать в Стоун-Корт и вести там хозяйство?
      - Да как же такое возможно, отец? - с удивлением спросила Мэри.
      - Он станет управляющим своей тетки, миссис Булстрод. Бедная женщина была у меня нынче и слезно просила меня согласиться. Ей очень хочется помочь мальчику, а для него это, пожалуй, заманчивое предложение. Поднакопив деньжат, он сможет мало-помалу выкупить ферму, а хозяин из него получится хороший.
      - Боже мой, как Фред-то будет рад! Просто не верится.
      - Да, но вот в чем тут загвоздка, - сказал Кэлеб, многозначительно качнув головой. - Я должен взять это на свои плечи, на свою ответственность, за всем приглядывать, а твою мать все это опечалит, хотя она, наверное, ни словечка не скажет. Так что пусть уж он постарается.
      - Тогда, может быть, не нужно, отец? - сразу погрустнев, сказала Мэри. - Кто станет радоваться удаче, если она достается такой ценой, ведь у тебя и без того забот хватает.
      - Нет, что ты, девочка, для меня работа только удовольствие, лишь бы твоя мать не огорчалась. Да к тому ж, если вы с Фредом поженитесь, - голос Кэлеба еле заметно дрогнул, - Фред остепенится, станет бережливым, а ты ведь у нас умница - вся в мать, а в чем-то на свой женский лад пошла и в меня, - ты сумеешь держать его в руках. Он вот-вот должен прийти, поэтому-то я хотел сперва все рассказать тебе. Я думаю, тебе будет приятно сообщить ему такие новости. А потом и я с ним потолкую, и мы обсудим все ладком.
      - Ах, отец, какой ты добрый! - воскликнула Мэри и обвила руками его шею, а Кэлеб тихо склонил голову, радуясь ласке дочери. - Хотела бы я знать, другие девушки тоже считают, что лучше их отцов нет никого на свете?
      - Вздор, девочка: муж будет казаться тебе еще лучше.
      - Это невозможно, - возразила Мэри, вновь возвращаясь к привычной шутливости. - Мужья относятся к низшему разряду людей, и за ними надо строго присматривать.
      По дороге к дому их догнала Летти, и когда они втроем приблизились к дверям, Мэри заметила стоявшего у калитки Фреда и пошла ему навстречу.
      - Ах, какой на вас изысканный костюм, расточительный молодой человек! сказала Мэри, обращаясь к Фреду, который в знак приветствия с шутливой торжественностью приподнял шляпу. - Вы совсем не учитесь бережливости.
      - Вы ко мне несправедливы, Мэри, - сказал Фред. - Да взгляните хоть на края этих обшлагов! Лишь усердно прибегая к щетке, мне удается сохранять приличный вид. Я в неприкосновенности храню три костюма - один для свадебного торжества.
      - Воображаю себе, какой потешный вид будет у вас в этом костюме, точь-в-точь джентльмен из старинного модного журнала.
      - За два года он не выйдет из моды.
      - За два года! Будьте благоразумны, Фред, - сказала Мэри, сворачивая к дорожке. - Не обольщайтесь радужными надеждами.
      - А почему бы нет? Уж лучше радужные надежды, чем уныние. Если через два года мы не сможем пожениться, то тогда и будем огорчаться.
      - Я как-то слышала об одном молодом человеке, которому очень скверно пришлось оттого, что он тешил себя радужными надеждами.
      - Мэри, если вы собираетесь мне сообщить что-то неутешительное, я этого не выдержу, я лучше сразу же пойду к мистеру Гарту. Мне и так скверно. Отец расстроен, в доме все вверх дном. Еще одной дурной вести я не вынесу.
      - А как, по-вашему, дурная это весть, если я вам скажу, что вы будете жить в Стоун-Корте и управлять тамошней фермой, являя собой чудо бережливости и откладывая ежегодно деньги, пока не выкупите, наконец, все именье с домом и обстановкой и сделаетесь светочем агрикультуры, как выражается мистер Бортроп Трамбул, боюсь, довольно тучным и сохранившим в памяти лишь жалкие обрывки греческого и латыни?
      - Вы просто дурачитесь, Мэри? - спросил Фред, тем не менее слегка розовея.
      - Отец мне только что сказал, что все это вполне осуществимо, а мой отец никогда не дурачится, - сказала Мэри, наконец-то поднимая взгляд на Фреда, а тот схватил ее за руку и стиснул крепко, до боли, но Мэри не стала жаловаться.
      - Ах, Мэри, если бы все это получилось, я стал бы таким умником, что просто диво, и мы с вами сразу смогли бы пожениться.
      - Не так скоро, сэр, а вдруг мне вздумается отсрочить свадьбу на несколько лет? Вы за эти годы успеете сойти со стези добродетели, и если мне тем временем понравится кто-то другой, это послужит оправданием моей ветрености.
      - Мэри, бога ради, не надо шутить, - умоляюще произнес Фред. - Скажите мне серьезно, что все это правда и что вы рады этому, потому что... потому что любите меня.
      - Все это правда, Фред, и я этому рада, потому что... потому что я вас люблю, - с видом прилежной ученицы повторила Мэри.
      Они немного задержались у двери под покатым навесом крыльца, и Фред сказал почти шепотом:
      - Когда мы с вами еще в детстве обручились кольцом от зонтика, Мэри, вы тогда...
      Глаза Мэри, теперь уже не скрываясь, заискрились радостным смехом, но тут, как на беду, из дома выбежал Бен в сопровождении заливающегося громким лаем Черныша и, прыгая вокруг них, воскликнул:
      - Фред и Мэри! Что же вы так долго не идете? А то можно, я съем ваш пирог?
      ФИНАЛ
      Всякий рубеж - это не только конец, но и начало. Кто может, расставаясь с теми, с кем долго пробыл вместе, проститься с ними в начале их жизненного пути, не испытывая желания узнать, как сложится их судьба в дальнейшем? Страница жизни, даже самая типическая, - не образчик гладкой ткани: надежды не всегда сбываются, и самый энергичный почин порою завершается ничем; скрытые силы прорываются наконец, и высокие подвиги совершаются, дабы исправить давнишнюю ошибку.
      Брак - предел, которым заключается такое множество повествований, является началом долгого пути, так было с Адамом и Евой, которые провели медовый месяц в райском саду, но чей первенец увидел свет среди шипов и терниев пустыни. Брак - лишь начало эпопеи, в которой цепь событий, развернувшихся у домашнего очага, приводит либо к краху, либо к победе тот союз двоих, высшая точка которого - преклонный возраст, а старость - время жатвы совместных сладостных воспоминаний.
      Иные, подобно крестоносцам, снаряжаются в путь во всеоружии надежд и энтузиазма и терпят поражение, не добравшись до цели, ибо не проявили должного терпения друг к другу и к миру, окружающему их.
      Все, кого заботит судьба Фреда Винси и Мэри Гарт, рады будут узнать, что чета эта избегла такой участи и обрела прочное взаимное счастье. Фред неоднократно изумлял соседей то на тот, то на этот лад. Он прославился в своей части графства теоретическими познаниями и практическими успехами в сельском хозяйстве и создал труд "О выращивании кормовых трав и об откорме скота", снискавший немало похвал на собраниях фермеров. В Мидлмарче проявления восторга оказались сдержаннее, ибо большая часть жителей склонялась к мнению, что творение это увидело свет не столько благодаря стараниям Фреда, сколько его жены, так как никто не ожидал от Фреда, чтобы он смог что-то написать о репе и о свекле.
      Зато, когда Мэри написала для своих сыновей небольшую книжицу под названием: "Рассказы о великих людях, взятые из Плутарха" и книжицу эту напечатали и издали "Грипп и Кь, Мидлмарч", весь город приписал честь создания этого произведения Фреду, поскольку он в свое время посещал университет, "где изучали древних", и мог бы стать священником, если бы захотел.
      Отсюда явствует, что Мидлмарч провести невозможно и что за сочинение книг никого не следует хвалить, коль скоро их всегда пишет кто-то другой.
      Мало того, Фред не только не сошел со стези добродетели, но и ни разу не оступился. Через несколько лет после свадьбы он сказал Мэри, что половиной своего счастья обязан Фербратеру, задавшему ему взбучку как раз в нужный момент. Я не утверждаю, что он научился трезво оценивать свои возможности и перспективы: урожай всегда оказывался хуже, а барыш от продажи скота - ниже, чем он предполагал; к тому же он не избавился от привычки время от времени в надежде на выгодную сделку покупать лошадь, которая впоследствии оказывалась с пороком. Впрочем, Мэри в таких случаях замечала, что повинна в этом лошадь, а не Фред. Он сохранил любовь к верховой езде, но редко позволял себе хоть денек поохотиться; и вот что любопытно: Фред в этих случаях брал препятствия с такой осмотрительностью, что все над ним смеялись - у каждой калитки ему чудилась Мэри с детьми, под каждым плетнем мерещились их кудрявые головенки.
      У них было трое сыновей, Мэри не огорчалась, что у нее родятся только мальчики, и когда Фред выражал сожаление, что у них нет дочки, похожей на Мэри, она со смехом говорила:
      - Это было бы слишком тяжким испытанием для твоей матушки!
      Миссис Винси, у которой на склоне лет осталось меньше оснований кичиться "отлично поставленным домом", черпала немалое утешение в том, что по крайней мере двое из сыновей Фреда - настоящие Винси и не похожи на Гартов. Зато Мэри радовалась в душе, что ее младшенький, по всей вероятности, очень напоминает ее отца в ту пору, когда тот носил курточку и обнаруживал поразительную меткость, играя в шарики и сбивая камнями спелые груши.
      Бен и Летти Гарт, ставшие дядюшкой и тетушкой еще подростками, бесконечно спорили о том, кого лучше иметь: племянников или племянниц. Бен уверял, что девочкам, конечно, далеко до мальчиков, в противном случае они не ходили бы всю жизнь в юбках - несомненное свидетельство того, сколь скромен предназначенный им удел, на что Летти, любительница апеллировать к книгам, гневно отвечала, что господь бог одел и Адама и Еву в звериные шкуры, притом ей вспомнилось, что на востоке и мужчины ходят в юбках. Впрочем, последний довод, несколько затмивший блеск предыдущего, ей вообще не следовало приводить, ибо Бен, презрительно сказав: "Ну и дураки", тотчас же обратился к матери с просьбой, чтобы она ответила, кто лучше мальчики или девочки. Миссис Гарт выразила мнение, что и те и другие достаточно гадкие и непослушные, но мальчики несомненно сильней, быстрее бегают и умеют более метко попадать в цель. Этим туманным приговором Бен остался вполне доволен, пропустив мимо ушей все, что касалось непослушания, зато Летти огорчилась, ибо ее самолюбие превышало ее физические силы.
      Фред так и не разбогател - этому воспрепятствовала его склонность предаваться оптимизму, но постепенно он скопил достаточно и стал владельцем Стоун-Корта, и когда наступали неизбежные в жизни каждого фермера "тяжелые времена", его всегда спасала выучка, пройденная у мистера Гарта. Мэри с возрастом приобрела свойственную ее матери дородность, но, в отличие от нее, не заставляла своих сыновей сидеть подолгу над учебниками, так что миссис Гарт тревожилась, достаточно ли хорошо они усвоили грамматику и географию. Впрочем, в школе они оказались в числе лучших, возможно, потому, что всем удовольствиям предпочитали общество и беседы матери. Когда в зимние вечера Фред верхом возвращался домой, он с радостью представлял себе пылающий камин в большой гостиной и жалел всех мужчин, которым не выпало счастье жениться на Мэри, особенно же мистера Фербратера. "Он был в десять раз достойнее, чем я", - признавался он теперь великодушно. "Разумеется, - отвечала Мэри, - и по этой причине ему легче было без меня обойтись. Но ты - даже подумать страшно, во что ты превратился бы, - младший священник, который по уши увяз в долгах, потому что берет лошадей в прокатной конюшне и покупает батистовые носовые платки!"
      Если мы наведем справки, мы, возможно, узнаем, что Фред и Мэри, как и прежде, живут в Стоун-Корте, что ползучие растения, оплетающие красивую каменную стену, как и прежде, выплескивают через нее белую пену цветов и роняют ее на поле, где величавым рядом высятся каштаны, и что двое влюбленных, которые обручились когда-то кольцом от зонтика и которых годы наделили безмятежностью и сединой, все так же в солнечные дни видны у того самого окна, из которого Мэри Гарт выглядывала когда-то по просьбе Старого Питера Фезерстоуна, чтобы посмотреть, не едет ли мистер Лидгейт.
      Лидгейт не дожил до седых волос. Он умер всего лишь пятидесяти лет, не оставив без средств вдову и сирот, ибо жизнь его была застрахована на солидную сумму. Он обзавелся отличной практикой и жил в зависимости от сезона то в Лондоне, то на одном из морских курортов на континенте. Кроме того, он написал трактат о подагре, болезни, являющейся привилегией) богачей. Множество платежеспособных пациентов уповало теперь на его врачебное искусство, но он упорно называл себя неудачником: он не осуществил того, что некогда замышлял. Все знакомые считали его счастливым мужем обворожительной супруги, и ничто ни разу не поколебало этого мнения. Розамонда не совершала больше опрометчивых поступков и не компрометировала себя. Она просто сохранила кротость нрава, незыблемость в суждениях, склонность журить мужа и способность при помощи разных уловок всегда настоять на своем. С годами он перечил ей все реже и реже, из чего Розамонда заключила, что он научился ценить ее мнение; со своей стороны, и она поверила в таланты мужа, когда он сделался богат и поселил ее не в клетушке на Брайд-стрит, как грозился прежде, а в золоченой, благоухающей цветами клетке, где и подобало жить такой райской птичке, как она. Иными словами, Лидгейт, как говорится, достиг успеха. Но он умер, не дожив до старости, от дифтерита, и Розамонда некоторое время спустя вышла замуж за пожилого и преуспевающего врача, который стал хорошим отчимом ее четырем детям. Прелестное зрелище являла она собой, сидя в карете с дочерьми, и свое нынешнее благоденствие не раз именовала "воздаянием", за что именно она не говорила, но, возможно, имела в виду, что воздалось ей за терпеливость по отношению к Тертию, чей нрав так и не стал безупречным и с чьих губ до самых последних дней нет-нет да и срывалась какая-нибудь резкость, запоминавшаяся на более продолжительный срок, чем все последующие попытки ее загладить. Как-то он назвал ее своим базиликом, а когда она спросила, как объяснить эти слова, он ответил, что базилик - это растение, питательной почвой для которого служит мозг убитых людей. У Розамонды на такие выпады всегда был в запасе кроткий, но неопровержимый ответ. Зачем же он тогда на ней женился? Ему следовало бы выбрать в жены миссис Ладислав, которую он всегда так превозносит и постоянно ставит ей в пример. Так что победа, как водится, оставалась за Розамондой. Но отдадим ей справедливость: она никогда ни единым словом не пыталась умалить достоинств Доротеи, благоговейно помня, с каким великодушием та в критическую минуту пришла к ней на помощь.
      А Доротея и не помышляла, что ее можно ставить в пример другим женщинам, - ведь она чувствовала себя в силах найти своим способностям более достойное применение, если бы только знала - какое, и сама была бы более достойной. И все же она не раскаивалась в том, что отказалась от богатства и положения в свете из-за Уилла Ладислава, а если бы раскаялась, тот был бы сломлен горем и стыдом. Их взаимная любовь была столь сильной, что никакие посторонние соображения не могли ее омрачить. Жизнь, не наполненная глубоким душевным волнением, для Доротеи была невозможна, теперь же ее жизнь протекала в постоянных благодетельных хлопотах, которые пришли к ней сами, без тревожных поисков и сомнений. Уилл с головой погрузился в общественную деятельность, охваченный юношеским воодушевлением той поры, когда, не в пример нашим прозаическим временам, затевая каждую реформу, от нее немедленно ожидали добрых плодов, и был избран наконец в парламент от округа, который оплачивал его расходы. Доротея же только о том и мечтала, чтобы муж ее был в самой гуще борьбы против всяческих несправедливостей, коль скоро таковые существуют, а она сама служила бы ему в этой борьбе опорой. Многие знавшие ее сожалели, что столь исключительная личность целиком подчинила себя жизни другого человека и известна лишь немногим - просто как жена и мать. Но никто не брался объяснить, какое именно дело, соразмерное ее дарованиям, следовало бы избрать Доротее, даже сэр Джеймс Четтем, ограничившийся чисто негативным утверждением, что ей не следовало выходить замуж за Уилла Ладислава.
      Впрочем, невзирая на такое его суждение, семейный раскол продолжался недолго и прекратился при обстоятельствах, весьма характерных для всех причастных к делу лиц. Мистер Брук не смог отказать себе в удовольствии переписываться с Уиллом и Доротеей, и однажды его перо, вдохновленное перспективой муниципальной реформы, до того разгулялось, что настрочило само собой приглашение погостить в Типтон-Грейндже, каковое, будучи запечатленным на бумаге, уже не подлежало отмене, ибо для этого следовало бы полностью уничтожить все письмо - весьма ценное, - а об этом и помыслить было невозможно. В течение тех месяцев, пока шла вышеупомянутая переписка, мистер Брук в беседах с сэром Джеймсом Четтемом то и дело либо намеком, либо без обиняков - давал ему понять, что не отказался от намерения уничтожить майорат. И в тот день, когда пресловутое приглашение дерзко сорвалось с его пера, он отправился во Фрешит именно с целью сообщить, что он считает решительно необходимым отважиться на эту энергическую меру, дабы владения Бруков не достались наследнику, в чьих жилах течет неблагородная кровь.
      Но во Фрешит-Холле в то утро произошли волнующие события. Селия получила некое письмо и безмолвно Плакала, его читая; когда сэр Джеймс, не привыкший видеть жену в слезах, встревоженно спросил, в чем дело, она разразилась такими стенаниями, каких он прежде от нее не слыхивал.
      - У Доротеи родился сын. А ты мне не позволишь к ней поехать. А я уверена, она хочет со мной повидаться. И конечно, она не знает, как управляться с малюткой... еще глупостей каких наделает. И ей было так плохо - думали, она не выживет. Все это так ужасно! Ты себе представляешь, если бы, когда родился наш Артур, Доротею бы ко мне не пустили! Ах, как можно быть таким недобрым, Джеймс!
      - Бог с тобой, Селия! - воскликнул сэр Джеймс, растроганный до чрезвычайности. - Скажи мне, чего тебе хочется, милая? Я все сделаю. Я завтра же отвезу тебя в Лондон, если ты этого хочешь.
      Селия этого хотела.
      Вскоре вслед за тем приехал мистер Брук и, встретив в парке баронета, вступил с ним в беседу, ничего не зная о полученных известиях, которыми сэр Джеймс не счел необходимым с ним немедленно поделиться. Но когда гость опять заговорил о майорате, сэр Джеймс сказал:
      - Любезный сэр, не собираюсь навязывать вам свое мнение, однако на вашем месте я не стал бы ничего менять. Пусть все останется как есть.
      Мистер Брук был совершенно потрясен и поначалу даже не почувствовал, сколь утешительным является сознание, что от него не требуется никаких действий.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60