- Ой, пожалуйста, - сказала Луиза, устремив на священника просительный взгляд.
      - Нет, нет, я суровый старый пастырь. Если я даже и попробую разыскать сказочку в своих пожитках, то наверняка вытащу проповедь. Прочитать вам проповедь? - осведомился он, оседлав нос очками и чопорно сжав губы.
      - Да, - неуверенно ответила Луиза.
      - Ну-с, о чем же вам ее прочитать? О вреде пирогов: пироги прескверная штука, особенно сладкие, да еще со сливовым вареньем.
      Всерьез встревожившись, Луиза спрыгнула с его колен и перебежала к Фреду.
      - В новогодний день, я вижу, лучше не проповедовать, - сказал мистер Фербратер, поднимаясь и выходя из гостиной. Он почувствовал, что Фред ревнует к нему Мэри и что сам он, как и прежде, отличает ее среди всех.
      - Очаровательная молодая особа мисс Гарт, - сказала миссис Фербратер, наблюдавшая за эволюциями сына.
      - Да, - отозвалась миссис Винск, которой не удалось промолчать, ибо старая дама устремила на нее выжидательный взор. - Жаль, ей не хватает миловидности.
      - Ничуть не жаль, - решительно отрезала миссис Фербратер. - У нее приятное лицо. Если всемилостивейший господь счел уместным создать превосходную женщину, не наделив ее красотой, то незачем ее и требовать. Я более всего ценю хорошие манеры, а мисс Гарт, заняв любое положение, будет вести себя как подобает.
      Старая дама с особой запальчивостью вступилась за Мэри, предполагая, что та, быть может, еще станет ее невесткой; помолвка Мэри с Фредом пока не была объявлена, она даже не считалась решенным делом, и поэтому все три лоуикские дамы надеялись, что их Кэмден рано или поздно женится на мисс Гарт.
      Вошли новые гости, и в гостиной зазвучала музыка и началось веселье, а в тихой комнате по другую сторону прихожей приготовили тем временем столы для виста. Мистер Фербратер сыграл в угоду матушке один роббер - старушка полагала, что, изредка играя в вист, дает отпор постыдным новым веяниям, а при такой точке зрения достойно выглядит даже ренонс. Но затем он усадил на свое место мистера Чичли и вышел. В прихожей он увидел Лидгейта, который только что вернулся и снимал пальто.
      - Вас-то мне и надобно, - сказал священник; и, повернув прочь от гостиной, они пересекли прихожую и остановились у камина, в котором трещал и ослепительно сверкал огонь. - Как видите, мне ничего не стоит покинуть карточный стол, - продолжал он, глядя с улыбкой на Лидгейта, - я теперь не играю ради денег. Как утверждает миссис Кейсобон, этим я обязан вам.
      - Каким образом? - холодно осведомился Лидгейт.
      - Э, вам хотелось бы все от меня скрыть; невеликодушная скромность так я ее называю. Вы оказали человеку добрую услугу, ему отрадно будет об этом узнать. Мне непонятно нежелание иных людей чувствовать себя обязанными: даю честное слово, мне очень нравится чувствовать себя обязанным всем, кто сделал мне добро.
      - Я не понимаю, что вы имеете в виду, - сказал Лидгейт. - Разве только разговор, который у меня однажды состоялся с миссис Кейсобон. Я, впрочем, не думал, что она нарушит слово и перескажет его вам, - закончил Лидгейт, опираясь спиной о край каминной доски, с отнюдь не приветливым видом.
      - Проговорилась не она, а Брук, и то совсем недавно. Он весьма любезно сообщил мне, что очень рад моему назначению, хотя вы разрушили все его фортификации, превознося меня, словно новоявленного Тиллотсона, Кена (*168) и им подобных, так что миссис Кейсобон и слушать не желала о других кандидатурах.
      - Брук болтлив и глуп, - презрительно сказал Лидгейт.
      - Тем не менее его болтливость порадовала меня. Не понимаю, чего ради вам понадобилось скрывать, что вы оказали мне услугу, дружище. А вы мне несомненно ее оказали. Огорчительно и в то же время поучительно проследить, как охотно мы вступаем на стезю добродетели, когда перестаем испытывать нужду в деньгах. Человек не стал бы читать "Отче наш" от конца к началу (*169) и тешить тем дьявола, если бы не нуждался в его услугах. С тех пор как мне отдали Лоуикский приход, я перестал зависеть от капризов случая.
      - А по-моему, не будет случая, так не будет и денег, - возразил Лидгейт. - Человек, который зарабатывает их своим трудом, может надеяться только на счастливый случай.
      Столь разительную перемену в его суждениях, по мнению мистера Фербратера, вероятней всего было приписать раздражительности, которая нередко возникает у людей, угнетенных неурядицами в делах. Он ответил благодушно, не вступая в спор:
      - О, жизнь требует от нас великого терпения. Но человеку легче терпеливо ждать, если у него есть любящие друзья, которые от всей души желают поддержать его в беде.
      - Да, разумеется, - небрежно отозвался Лидгейт, выпрямился и взглянул на часы. - Люди склонны слишком уж преувеличивать свои затруднения.
      Мистер Фербратер предлагал ему помощь, он как нельзя более ясно это понял и был уязвлен.
      Так уж удивительно устроены мы, смертные: Лидгейту доставляла неизменное удовольствие мысль об оказанной Фербратеру услуге, но, едва священнику представилась возможность отплатить ему добром за добро, Лидгейт испуганно пресек попытки вызвать его на откровенность. И притом, какими бы соображениями ни было вызвано это предложение дружеских услуг, к чему оно приведет? - да к тому, что он должен будет изложить "суть дела", признаться, в чем же именно испытывает он нужду. Покончить жизнь самоубийством сейчас казалось ему легче.
      Мистер Фербратер был достаточно умен и правильно истолковал ответ, к тому же внушительная внешность Лидгейта сочеталась с внушительностью тона и манер и исключала попытки обходным путем вынудить его отказаться от принятого решения.
      - Который час? - спросил священник, подавляя обиду.
      - Начало двенадцатого, - сказал Лидгейт. И они оба направились в гостиную.
      64
      _Первый джентльмен_:
      Где власть, пускай там будет и вина.
      _Второй джентльмен_:
      О нет, ведь всякой власти есть пределы.
      Чуму нельзя остановить заставой,
      Ни рыбу хитрым доводом поймать.
      Любая сила двойственна в себе.
      Причины нет без следствия. И суть
      Деяния в бездействии таится.
      Приказ без подчиненья - не приказ.
      Даже если бы Лидгейту вздумалось со всей откровенностью рассказать о своих делах, он едва ли мог надеяться получить от Фербратера необходимую ему немедленно помощь. Кредиторы наседали: поставщики присылали счета за истекший год, Дувр грозил отобрать мебель, и так как поступления от пациентов были скудны и ничтожны - щедрые гонорары из Фрешита и Лоуика разошлись в мгновение ока, - требовалось никак не менее тысячи фунтов, чтобы, уплатив самые неотложные долги, сохранить достаточную сумму, которая дала бы доктору "возможность оглядеться", как принято оптимистично говорить в подобных случаях.
      И разумеется, с приходом веселого рождества, за коим следует счастливый Новый год, когда наши сограждане ждут оплаты товаров и услуг, которыми они двенадцать месяцев любезно осыпали ближних, бремя мелочных забот так тяжко придавило Лидгейта, что он не мог сосредоточиться даже на самом обычном и неотложном деле. Характер у Лидгейта был неплохой, живой ум, добросердечие, а также крепкое телосложение позволяли ему в повседневных обстоятельствах не опускаться до несоразмерной поводам обидчивости. Но сейчас его терзало раздражение совсем иного рода, - неурядицы сердили его не сами по себе, его сердило ощущение, что он попусту растрачивает силы на унизительные дрязги, несовместимые с его высокими помыслами. "Вот о чем мне приходится думать, а я мог бы заниматься вот этим и тем", - то и дело твердил он себе с досадой, и каждая новая трудность возмущала его вдвойне.
      Среди литературных героев особенно сильное впечатление производят джентльмены, постоянно сетующие на прискорбную ошибку, из-за которой их возвышенная душа угодила в столь унылую и неприглядную дыру, как вселенная, но сознание собственной грандиозности и ничтожности света не лишено приятности. Гораздо менее приятно чувствовать, что где-то существует жизнь, полная полезной деятельности и кипения мысли, а ты сам тем временем погряз в эгоистических тревогах и заботах и помышляешь лишь о том, как из них выбраться. Заботы Лидгейта могли, пожалуй, показаться низменными возвышенным натурам, никогда не слыхивавшим о долгах, кроме разве только очень крупных. Они и были низменны, но не сталкиваться с низменными заботами и тревогами невозвышенные смертные могут, лишь будучи свободными от денежных затруднений и их неизбежного следствия - корыстных надежд и вульгарных искушений: ожидания смерти богатого дядюшки, жульнического стремления придать благовидность неприглядному, попытки оттягать у ближнего теплое местечко и нетерпеливого ожидания Удачи, даже в облике бедствия.
      Постоянно ощущая на шее это унизительное ярмо, Лидгейт впал в раздражительное и угнетенное состояние духа, следствием которого явилась все большая отчужденность между супругами. После первого откровенного разговора, когда он рассказал жене о закладной, Лидгейт не раз пытался обсудить с Розамондой, каким образом им сократить расходы, и по мере того как приближалось рождество, его предложения становились все более определенными. "Мы могли бы ограничиться одной служанкой и сильно сократить расходы, - говорил он, - к тому же одной лошади с меня вполне достаточно". Как мы знаем, Лидгейт начал более здраво судить о ведении домашнего хозяйства, и самолюбие, прежде побуждавшее его не отставать от других, еще сильнее побуждало его опасаться прослыть должником и просить помощи у окружающих.
      - Поступай как вздумается - можешь рассчитать двух слуг и оставить только служанку, - ответствовала Розамонда. - Но боюсь, как бы не пострадала твоя репутация, если мы станем жить как бедняки. А это дурно отразится на твоей практике.
      - Розамонда, душа моя, мне не приходится выбирать. Слишком уж мы размахнулись вначале. Дом у Пикока был куда меньше, чем наш. Виной всему мое неблагоразумие, меня следовало бы побить, да некому, за то, что я лишил тебя возможности жить так богато, как ты привыкла. Но мы ведь потому и поженились, что любим друг друга, верно? И это нам поможет потерпеть, пока все не войдет в колею. Пойди же ко мне, милая, отложи рукоделие и подойди ко мне.
      В действительности ему было сейчас не до нежностей, однако он боялся, что любовь исчезнет без возврата, и старался помешать возникавшему между ними отчуждению. Розамонда повиновалась, и он усадил ее на колено, но ее покорность была внешней - муж сердил ее. Бедняжка понимала лишь одно: мир ведет себя совсем не так, как ей нравится, а Лидгейт - частица этого мира. Он обнимал ее одной рукой за талию, прикрыв другою обе ее ручки. Человек крутой и резкий, Лидгейт мягко обходился с женщинами, никогда не забывая, как они хрупки, как из-за сказанного им в сердцах обидного слова могут утратить душевное равновесие, даже захворать. И он снова принялся убеждать жену:
      - Стоит лишь немного разобраться - и просто поражаешься, как много денег уходит у нас попусту. По-моему, прислуга безалаберно ведет хозяйство, к тому же мы слишком часто принимали гостей. Но я думаю, есть много людей нашего круга, которые проживают гораздо меньше нас: они обходятся самым необходимым и следят, чтобы каждая мелочь шла впрок. Вероятно, это очень сокращает расходы - Ренч, хотя у него колоссальная практика, ведет самый скромный образ жизни.
      - Ну, если тебе угодно следовать примеру Ренчей! - сказала Розамонда, слегка отвернувшись. - Только, помнится, ты отзывался об их скаредности с отвращением.
      - Да, это люди с дурным вкусом, их бережливость неприглядна. Нам нет нужды во всем уподобляться им. Просто я имел в виду, что они избегают крупных расходов, хотя у Ренча прекрасная практика.
      - А почему бы и тебе не обзавестись солидной практикой, Тертий? У мистера Пикока была хорошая практика. Веди себя осмотрительней, старайся не оскорблять пациентов, сам изготовляй больным лекарства, как делают остальные. Ты, право же, недурно начал, стал врачом в нескольких уважаемых семьях. Эксцентричность до добра не доведет. Нужно постараться каждому быть приятным, - мягко, но решительно увещевала Розамонда.
      Лидгейт рассердился: он был готов оказать снисхождение женской слабости, но не женскому самовластию. Беззаботность наяды не лишена обаяния лишь до тех пор, пока это легковесное существо не примется нас поучать. Впрочем, он сдержался и лишь ответил тоном более суровым, чем прежде:
      - Предоставь уж мне судить, как обходиться с пациентами, Рози. Я не собираюсь обсуждать этот вопрос с тобой. Тебе одно нужно запомнить: в течение долгого времени доход наш будет очень скромен - фунтов четыреста, а то и меньше, и мы должны изменить наш образ жизни, сообразуясь с этим обстоятельством.
      Розамонда помолчала, не поднимая глаз, затем произнесла:
      - Мой дядюшка Булстрод должен оплачивать твою работу в больнице: он ведет себя нечестно, бесплатно пользуясь твоим трудом.
      - Я наблюдаю за больницей безвозмездно, так было сразу решено. Этот вопрос мы тоже не будем с тобой обсуждать. Как я тебе уже сказал, у нас есть только один путь, - с раздражением ответил Лидгейт. Затем, сделав над собой усилие, он более мягко продолжил: - Кажется, я нашел способ значительно облегчить наше положение. Мне говорили, молодой Нед Плимдейл собирается жениться на мисс Софи Толлер. Они богаты, а в Мидлмарче не так легко снять хороший дом. Не сомневаюсь, они с радостью возьмут наш и купят большую часть мебели, а за ценой не постоят. Я могу поручить Трамбулу переговорить об этом с Плимдейлом.
      Розамонда встала и медленно прошла в дальнюю часть комнаты. Когда, повернувшись, она снова направилась к мужу, он увидел, что она вот-вот заплачет, - кусая губы и стискивая кулачки, она с трудом удерживала слезы. Скверно стало у него на душе: гнев разгорался все сильней, однако дать ему выход было бы недостойно мужчины.
      - Розамонда, извини меня. Я знаю, тебе больно.
      - Я думала, когда мне пришлось вернуть столовое серебро и в дом явился этот человек, составлять опись нашей мебели... я тогда думала: ну, ладно, но хотя бы это уже все.
      - Я ведь тогда все объяснил тебе, милая. Закладная - это не более чем закладная, она потому и потребовалась, что у нас есть долг. Его нужно возвратить в ближайшие месяцы, не то продадут нашу мебель. Если Плимдейл согласится взять дом и большую часть мебели, мы сможем расплатиться с этим долгом и некоторыми другими, а кроме того, избавимся от обузы, оплачивать которую нам не по карману. Мы снимем меньший дом, Трамбул сдает очень приличный особняк за тридцать фунтов в год, а за наш мы платим девяносто. - Каждую фразу Лидгейт произносил отрывисто, резко, как говорят обычно люди, стараясь окончательно уверить слушателя в непреложности фактов. Слезы беззвучно катились по щекам Розамонды. Она прикладывала к ним платок, молча глядя на стоявшую на каминной доске большую вазу. Никогда еще ей не было так тяжко. Наконец она сказала, медленно, с нажимом выговаривая каждое слово:
      - Я не ожидала, что тебе захочется так поступить.
      - Захочется? - вспыхнул Лидгейт, вскочил с кресла и, сунув руки в карманы, стремительно зашагал от камина. - При чем тут мои желания? Мне вовсе этого не хочется, у меня нет другого выхода, вот в чем дело. - Он резко повернулся и двинулся назад.
      - По-моему, выходов сколько угодно, - возразила Розамонда. - Давай все продадим и навсегда уедем из Мидлмарча.
      - А чем займемся? Чего ради мне бросать работу, практику и начинать все сызнова, на пустом месте? Куда бы мы ни переехали, мы будем нищими, так же как здесь, - говорил он, сердясь все сильнее.
      - Если мы оказались в таком положении, то по твоей лишь вине, Тертий, с глубочайшей убежденностью сказала Розамонда, поворачиваясь лицом к мужу. - Ты вел себя с родней неподобающе. Ты оскорбил капитана Лидгейта. Сэр Годвин был очень добр ко мне, когда мы гостили в Коуллингеме, и я уверена, если бы ты обратился к нему с должным уважением и рассказал о своих делах, он бы тебе чем-нибудь помог. Но ты предпочитаешь отдать наш дом и мебель мистеру Неду Плимдейлу.
      Глаза Лидгейта гневно блеснули и, снова потеряв терпение, он сурово ответил:
      - Да, если тебе угодно так смотреть на дело, я этого хочу. Я признаю, что для меня предпочтительнее прибегнуть к такому выходу, чем ставить себя в дурацкое положение, обращаясь с бесполезными просьбами к родне. Будь по твоему, изволь: мне хочется так поступить.
      Последнюю фразу он выпалил так, словно стиснул мускулистой рукой хрупкое плечико Розамонды. Однако силою характера Розамонда ни на йоту не уступала мужу. Она тотчас же ушла из комнаты, не проронив ни слова, но полная решимости расстроить его план.
      А он вышел из дому, холодея от страха при мысли, что ему еще когда-нибудь придется вступить с женой в подобный спор и разговаривать с ней еще раз так зло и так резко. Казалось, трещинка прорезала хрупкий кристалл и одно неосторожное движение может оказаться роковым. Тягостным недоразумением станет их брак, если они не смогут более любить друг друга. Он давно уже принудил себя смириться с дурными свойствами ее характера, прежде всего с неотзывчивостью, которая проявлялась в пренебрежении ко всем его желаниям и ко всему, что составляло смысл его жизни. Первое разочарование в супружестве, и нешуточное: нет и не будет у него нежной, заботливой, чуткой подруги, и он вынужден смириться с унылой перспективой, как покоряется своей безрадостной доле калека. Но жена не только предъявляет требования мужу, она владеет его сердцем, и Лидгейт горячо желал ей не утратить этой власти. Печальную уверенность: "Она не будет меня сильно любить" легче вынести, чем опасение: "Я уже не смогу любить ее". Вот почему, едва остыв от гнева, он постарался убедить себя, что причина их несогласия не в Розамонде, а в затруднениях, в которых частично повинен он сам. Вечером он был очень нежен с Розамондой, стараясь исцелить нанесенную утром рану, а Розамонда не любила подолгу дуться - она искренне обрадовалась, убедившись в его неизменной любви и покорности. Однако радость эта вовсе не свидетельствовала о любви Розамонды к нему.
      Лидгейт не торопился возобновлять разговор о передаче дома Плимдейлам. Он не отказался от своего намерения, но хотел осуществить его, не тратя лишних слов. Однако Розамонда сама коснулась этой темы, спросив за завтраком как бы невзначай:
      - Ты уже разговаривал с Трамбулом?
      - Нет, - ответил Лидгейт. - Но я загляну к нему нынче утром. Времени терять нельзя.
      Он решил, что Розамонда согласна, и нежно поцеловал ее в голову, прощаясь с ней.
      Когда настало время визитов, Розамонда посетила миссис Плимдейл, матушку мистера Неда, и в изящных выражениях поздравила ее с предстоящей женитьбой сына. Миссис Плимдейл, как истинная мать, полагала, что Розамонда, вероятно, сожалеет о своей ошибке; но, будучи женщиной доброй и сознавая, что сын ее не остался внакладе, ответила любезно:
      - Да, Нед очень счастлив, это так. Я не могла бы пожелать себе лучшей невестки, чем Софи Толлер. Отец дает за ней отличное приданое. Владелец такой пивоварни, разумеется, он щедр. Семейство самое почтенное, превосходные связи. Но для меня не это главное. Мне очень нравится Софи такая милая, простая, без претензий, хотя принадлежит к лучшему обществу. Я не говорю о барышнях из аристократических семейств. Мне не по нраву люди, стремящиеся перебраться из своего круга повыше. Софи у нас в Мидлмарче не уступит никому и довольна своим положением.
      - Да, она действительно очень мила, - сказала Розамонда.
      - Породниться с таким семейством - достойная награда Неду, всегда скромному, он ведь не метил слишком высоко, - продолжала миссис Плимдейл, чью природную резкость несколько смягчало упоительное сознание собственной правоты. - Толлеры весьма щепетильные люди, им могла бы не понравиться наша дружба кое с кем, кого сами они не числят в друзьях. С вашей тетушкой Булстрод мы дружим с юных лет, а мистер Плимдейл всегда поддерживает ее мужа. Да и я сама строгих взглядов. Но Толлерам это не помешало породниться с Недом.
      - Я не сомневаюсь, он очень достойный и высоконравственный молодой человек, - сказала Розамонда, парируя обворожительной покровительственностью тона благодетельные назидания миссис Плимдейл.
      - О, Нед не обладает лоском армейского капитана, он не держит себя с людьми так, словно все они ничто по сравнению с ним, он не блистает певческим и ораторским дарованиями, научными талантами. И слава богу. Никому это не нужно, ни в этой жизни, ни в той.
      - Ну разумеется, не в наружном блеске счастье, - сказала Розамонда. Судя по всему, их брак непременно должен оказаться счастливым. Какой дом они покупают?
      - О, выбирать тут не приходится. Они присмотрели себе дом на площади Святого Петра - рядом с особняком мистера Хекбата. Тот дом тоже принадлежит ему, он сейчас там все основательно подновляет. Едва ли подвернется что-нибудь получше. Нед, по-моему, уже сегодня сговорится с мистером Хекбатом.
      - Очень удачный выбор, мне нравится площадь Святого Петра.
      - Что ж, дом возле церкви, в приличной части города. Но уж очень узкие там окна и слишком много лестниц. Вы не слыхали, не освобождается ли какой другой? - спросила миссис Плимдейл, с внезапным оживлением устремив на Розамонду взгляд круглых черных глаз.
      - О нет, откуда же мне знать такие вещи.
      Отправляясь к миссис Плимдейл, Розамонда не предвидела заранее, что ей предложат такой вопрос и она даст на него такой ответ, просто ей хотелось выведать какие-нибудь сведения и, воспользовавшись ими, помешать унизительной затее мужа с переездом в небольшой домишко. Правда, ей пришлось солгать, но эта ложь тревожила ее ничуть не больше, чем лживая в ее устах сентенция о несоответствии наружного блеска и счастья. Она не сомневалась, что преследует благую цель; иное дело муж - его выдумка непростительна; а тем временем в ее головке созрел план, осуществив который до конца, она докажет мужу, какой ужасный промах он мог совершить, отказавшись от видного положения в обществе.
      На обратном пути она наведалась в контору мистера Бортропа Трамбула. Впервые в жизни она вступала, так сказать, на деловую почву, однако чувствовала, что предприятие ей по плечу. Под угрозой крайне неприятных для нее последствий Розамонда сменила тихое упорство на деятельную изобретательность. В этой новой для нее роли уже недостаточно было невозмутимо и безмятежно оказывать неповиновение: она вынуждена была действовать, отстаивая то, что считала правильным, а в правоте своего суждения она не сомневалась. "Мне бы не захотелось так поступать, если бы это было неправильно", - решила она про себя.
      Мистер Трамбул был у себя в кабинете и с изысканной любезностью приветствовал Розамонду, не только потому, что не оставался нечувствительным к ее чарам, но и потому, что, зная о затруднениях Лидгейта и будучи добросердечным человеком, он сочувствовал этой удивительно красивой женщине, молодой даме редкостного обаяния, так неожиданно попавшей в тяжелое положение, из которого она не в состоянии выбраться. Он почтительно усадил Розамонду и застыл перед ней с видом глубочайшего внимания, желая по возможности подбодрить гостью. Розамонда сразу же спросила, заходил ли утром ее муж и говорил ли что-нибудь о передаче дома.
      - Да, сударыня, да, именно так, именно так, - ответствовал добряк аукционист, ради вящей успокоительности повторяя каждую фразу. - Я собирался сегодня же утром, если удастся, выполнить его распоряжение. Он просил меня не мешкать.
      - А я вас прошу ничего не предпринимать, мистер Трамбул, и никому не упоминать об этом предмете. Вы согласны оказать мне такую любезность?
      - Ну разумеется, миссис Лидгейт, ну разумеется. Доверие клиентов для меня священно, как в деловых, так и во всех иных вопросах. Стало быть, поручение отменяется, я верно понял? - спросил мистер Трамбул, выравнивая обеими руками углы синего галстука и с учтивостью глядя на Розамонду.
      - Да, если вы не возражаете. Мистер Нед Плимдейл, оказывается, уже снял себе дом на площади Святого Петра, рядом с домом мистера Хекбата. Мистеру Лидгейту будет неприятно, если его распоряжение окажется невыполненным. Кроме того, есть и другие обстоятельства, делающие необязательной эту меру.
      - Прекрасно, миссис Лидгейт, прекрасно. Располагайте мною как угодно, всегда к вашим услугам, - сказал мистер Трамбул, обрадованный тем, что молодая чета, как видно, нашла выход из положения. - Можете смело на меня рассчитывать. Все сказанное здесь останется между нами.
      Вечером Лидгейт немного повеселел, заметив непривычное оживление Розамонды, которая даже сама села за фортепьяно, предупреждая желание мужа. "Если она будет довольна, а я сумею выкарабкаться, все наши затруднения - сущий пустяк. Не более чем узкая болотистая полоса, которую надо пересечь в начале длительного путешествия. Если я сумею снова обрести ясность мысли, все будет хорошо", - подумал он.
      Приободренный, он принялся обдумывать дальнейшую систему экспериментов, которую давно уже собирался разработать, но откладывал, увязнув в житейских дрязгах. Слушая тихую музыку, под которую думалось так же славно, как под всплески весел вечером на озере, он с наслаждением почувствовал, как к нему возвращается былой исследовательский пыл. Было уже довольно поздно; Лидгейт отодвинул в сторону книги и, скрестив пальцы на затылке и глядя в огонь, погрузился в размышления о том, как провести очередной контрольный опыт, как вдруг Розамонда, которая оставила фортепьяно и сидела в кресле, разглядывая мужа, сказала:
      - Мистер Нед Плимдейл уже снял себе дом.
      Лидгейт, вздрогнув, ошеломленно вскинул взгляд, словно его внезапно разбудили. Затем он понял смысл ее слов и, раздраженно вспыхнув, спросил:
      - Откуда ты знаешь?
      - Я сегодня утром заезжала к миссис Плимдейл, и она мне сказала, что ее сын снял дом рядом с особняком мистера Хекбата на площади Святого Петра.
      Лидгейт промолчал. Расцепив закинутые за голову руки, он уперся локтями в колени и прижал пальцы к волосам, падавшим, как обычно, густой волной ему на лоб. Его охватило горькое разочарование, словно, задыхаясь в душном помещении, он отворил, наконец, дверь, а она оказалась замурованной; и в то же время он не сомневался, что причина его огорчения приятна Розамонде. Он ничего не говорил ей и не смотрел в ее сторону, дожидаясь, когда уляжется первая вспышка гнева. И в самом деле, подумал он с горечью, есть ли для женщины что-нибудь важнее дома и обстановки; муж без этого приложения - просто нелепость. Когда, откинув волосы со лба, он взглянул на жену, его темные глаза смотрели тоскливо, не ожидая сочувствия, и он лишь холодно заметил:
      - Что ж, может быть, подвернется кто-нибудь еще. Я просил Трамбула продолжить поиски, если Плимдейл откажется.
      Розамонда на это ничего не сказала. Она надеялась, что аукционисту не удастся исполнить просьбу ее мужа, а тем временем новый поворот событий сделает ее вмешательство оправданным. Как бы там ни было, она отвела непосредственно грозившую ей неприятность. Сделав паузу, она спросила:
      - Сколько денег требуют эти противные люди?
      - Какие противные люди?
      - Те, что составляли опись... и другие. Я хочу знать, сколько им нужно заплатить, чтобы они перестали тебя беспокоить?
      Лидгейт разглядывал ее несколько мгновений, словно определяя симптомы болезни, затем ответил:
      - Если бы я смог получить от Плимдейла шестьсот фунтов за мебель и в качестве отступного, я бы выкрутился. Я бы тогда полностью рассчитался с Дувром и заплатил остальным достаточно, чтобы они согласились ждать. Но, конечно, нам придется сократить расходы.
      - Но я спрашиваю, сколько тебе нужно денег, если мы не уедем из этого дома?
      - Больше, чем я могу где-нибудь раздобыть, - желчно ответил Лидгейт. Его сердила Розамонда, которая вместо того, чтобы думать о деле, предавалась бесплодным мечтаниям.
      - Но почему ты мне не называешь сумму? - с мягкой укоризной допытывалась Розамонда.
      - Ну, я думаю, - неуверенно произнес Лидгейт, - меньше тысячи меня не спасет. Впрочем, - резко добавил он, - мне следует думать не об этой тысяче, а о том, как обойтись без нее.
      Розамонда не стала спорить.
      Но на следующий день она осуществила свое намерение написать сэру Годвину Лидгейту. После отъезда капитана Розамонда получила письмо от него, а также от его замужней сестры миссис Менгэн с соболезнованиями по поводу гибели ребенка и туманно выраженной надеждой вновь увидеть ее в Куоллингеме. Лидгейт объяснил жене, что все это пустая вежливость, однако Розамонда в глубине души считала, что холодное отношение родственников к Лидгейту вызвано его высокомерной и отчужденной манерой, и с чарующей любезностью ответила на письма, убежденная, что вскоре последует более настойчивое приглашение. Полное молчание в ответ. Капитан, как видно, не блистал в эпистолярном жанре, а его сестры, предположила Розамонда, вероятно, находились за границей. Однако вскоре им пора уже было соскучиться по родине, и, во всяком случае, сэр Годвин, который охотно трепал Розамонду по подбородку и находил в ней сходство с прославленной красавицей, миссис Кроли, покорившей его сердце в 1790 году, не останется равнодушным к ее просьбе и, чтобы сделать ей приятное, окажет родственную поддержку племяннику. И она настрочила весьма убедительное на ее взгляд послание - сэр Годвин, прочитав его, поразится ее редкостному здравому смыслу, - в котором доказывала, как необходимо Тертию перебраться туда, где его талант найдет признание, из гнусного Мидлмарча, строптивость обитателей которого воспрепятствовала его научной карьере, следствием чего явились денежные затруднения, для преодоления коих нужна тысяча фунтов. Она ни словом не обмолвилась о том, что Тертий ничего не знает о ее намерении написать это письмо; ей казалось: если сэр Годвин решит, что оно написано с ведома племянника, это лишний раз подтвердит ее заверения в том редкостном уважении, которое доктор Лидгейт питает к дядюшке, почитая его своим лучшим другом. Таково было практическое осуществление тактики, которой пользовалась бедняжка Розамонда.
      Все это произошло до Нового года, и ответ от сэра Годвина еще не пришел. Однако утром праздничного дня Лидгейт узнал, что Розамонда отменила отданное им Бортропу Трамбулу распоряжение. Считая необходимым постепенно приучить ее к мысли, что им придется расстаться с домом на Лоуик-Гейт, он преодолел нежелание говорить с женой на эту тему и во время завтрака сказал: