Однако он испытывал какую-то тревогу и усталость - возможно, после внутреннего спора, - а потому, не вкусив других развлечений конской ярмарки, отправился восвояси один и проехал все четырнадцать миль не торопясь, чтобы не утомить своего коня.
      24
      Раскаянье виновника беды
      Того, кто страждет, мук не утолит.
      Шекспир, "Сонеты"
      Как ни жаль об этом говорить, но всего лишь через два дня после многообещающей сделки в Хаундсли Фред Винси оказался во власти такого отчаяния, какого еще никогда в жизни не испытывал. Нет, он не ошибся в возможном покупателе для своего коня, но прежде чем переговоры с грумом лорда Медликоута успели завершиться, Алмаз, воплощавший заветные восемьдесят фунтов, вдруг без всякой причины принялся злобно лягаться в стойле, чуть не убил конюха и в довершение всего сильно повредил ногу, запутав ее в веревке, которая висела на стене. Поправить дело было невозможно - как и в том случае, когда после свадьбы у мужа или жены характер оказывается скверным, о чем, разумеется, их старые друзья знали и до брачной церемонии. Почему-то после этого удара судьбы Фреду изменила его обычная жизнерадостная уверенность в будущем - он больше не строил обнадеживающих планов и сознавал только, что вся его наличность исчерпывается пятьюдесятью фунтами, что никакой возможности раздобыть еще денег у него нет и что срок его векселя на сто шестьдесят фунтов истекает через пять дней. Обратиться к отцу, чтобы мистеру Гарту не пришлось за него расплачиваться? Но Фред испытывал горькую уверенность, что его отец сердито откажется спасать мистера Гарта от последствий того, что он назовет поощрением мотовства и лжи. В полнейшем унынии молодой человек решил пойти к мистеру Гарту, чистосердечно признаться во всем и отдать ему пятьдесят фунтов, чтобы хоть эти деньги не пропали. Его отец был на складе и еще не знал о том, что Алмаз охромел. Узнав же, он, конечно, придет в ярость из-за того, что к нему в конюшню поставили такого злобного и опасного зверя, и прежде чем подвергнуть свое мужество этому менее тягостному испытанию, Фред хотел пройти через более тяжелое, которое требовало всех его сил. Он оседлал кобылу отца, решив после разговора с мистером Гартом сразу же поехать в Стоун-Корт и во всем покаяться Мэри. По правде говоря, не будь на свете Мэри и не люби ее Фред, вполне возможно, что его совесть прежде куда реже напоминала бы ему о векселе, а теперь позволила бы по обыкновению отложить неприятный разговор на последнюю минуту, вместо того чтобы действовать, не щадя себя, со всей простотой и прямодушием, на какие он только был способен. Даже люди куда более сильные, чем Фред Винси, по меньшей мере половину своего благородства хранят во мнении тех, кому отдана их любовь. "Театр моих поступков рухнул", - сказал древний герой, когда погиб его ближайший друг. И счастливы те, в чьем театре зрители требуют от них лучшего. Несомненно, если бы мнение Мэри Гарт о том, какие черты человеческого характера заслуживают восхищения, не было столь четким, Фред мучился бы гораздо меньше.
      Не застав мистера Гарта в конторе, Фред поехал к нему домой. Дом мистера Гарта находился за чертой города - этот старый полукаменный дом, прятавшийся среди яблонь, был прежде жилищем фермера, но теперь, когда город разросся, к нему вплотную подступили сады горожан. Наша любовь к родному дому бывает особенно сильна, если, подобно нашим друзьям, он обладает присущим только ему своеобразием. И семья Гартов (довольно большая, так как у Мэри была сестра и четверо братьев) питала нежнейшую привязанность к старому зданию и его убранству - весьма скромному, потому что вся хорошая мебель была давным-давно продана. Фреду оно тоже очень нравилось, он знал в нем каждую комнату, каждый уголок вплоть до чердака, восхитительно благоухавшего яблоками и айвой, и до сих пор всегда подъезжал к нему с предвкушением чего-то очень приятного. Но теперь его сердце тревожно сжималось: он опасался, что вынужден будет сделать свое признание в присутствии миссис Гарт, которой боялся куда больше, чем ее мужа, хотя она, в отличие от Мэри, не была склонна ни к сарказмам, ни к обидным замечаниям. Мать большого семейства, она никогда не позволяла себе, поддавшись порыву, сказать что-нибудь необдуманное - правда, такой сдержанности она, по ее словам, научилась в своей подневольной юности. Миссис Гарт обладала редким здравым смыслом, который умеет без ропота смиряться с тем, чего нельзя изменить. Восхищаясь душевными качествами своего мужа, она понимала, что он неспособен блюсти собственные интересы, и бодро переносила все последствия. У нее достало великодушия раз и навсегда без горечи отказаться от удовольствия щегольнуть чайным сервизом или нарядами своих детей, и она никогда не жаловалась соседкам на легкомыслие мистера Гарта, не поверяла их сочувственным ушам, какие деньги мог бы наживать ее муж, будь он как все люди. А потому соседки считали ее кто гордячкой, а кто чудачкой, и в разговорах с мужьями иногда называли ее "твоя хваленая миссис Гарт". Она же, будучи более образованной, чем большинство мидлмарчских матрон, в свою очередь находила, что поставить им в упрек, и - где найдется совершенная женщина? - относилась с излишней строгостью к своему полу, который, по ее мнению, был предназначен играть подчиненную роль. С другой стороны, к мужским недостаткам она относилась с излишней снисходительностью и часто во всеуслышание называла их естественными. Кроме того, приходится признать, что миссис Гарт с излишней горячностью восставала против всяких глупостей и побрякушек, как она выражалась, - превращение из гувернантки в мать семейства наложило заметный отпечаток на ее взгляды, и она никогда не забывала, что говорит правильней и чище, чем принято в мидлмарчском свете, и тем не менее носит простенькие чепцы, сама готовит семейные обеды и штопает все чулки в доме. Иногда она брала учеников и, точно философ-перипатетик (*80), водила их с букварем и грифельной доской за собой на кухню. По ее убеждению, им было очень полезно убедиться, что она способна взбить превосходную пену, исправляя их ошибки "на слух", - что женщина с засученными рукавами может знать все о сослагательном наклонении или тропической зоне, что, короче говоря, она может обладать "образованием" и прочими качествами, кончающимися на "ание" и "ение" и достойными высочайших похвал, не будучи при этом бесполезной куклой. Когда она говорила подобные поучительные вещи, ее брови строго сдвигались, хотя лицо сохраняло обычное доброжелательное выражение, а слова, шествовавшие торжественным строем, произносились выразительным приятным контральто.
      К Фреду Винси она относилась по-матерински и была склонна извинять его ошибки, хотя, вероятно, не извинила бы Мэри, если бы та с ним обручилась, - ее требовательность к женскому полу распространялась и на дочь. Однако самая ее снисходительность стала для Фреда еще одним источником терзаний ведь теперь он неизбежно упадет в ее мнении. И визит этот оказался даже еще более тягостным, чем он предполагал, так как Кэлеба Гарта не было дома: тот с раннего утра отправился закончить неподалеку какую-то починку. Эти часы миссис Гарт всегда проводила на кухне и теперь была занята там несколькими делами сразу: лепила пирожки на чисто выскобленном столе в углу у окна, следила через открытую дверь за тем, как Салли хлопочет у духовки и кадушки с тестом, и давала урок младшему сыну и дочке, которые с учебниками и грифельными досками стояли у стола напротив нее. Лохань и бельевая корзина в другом конце кухни позволяли заключить, что одновременно происходит стирка всяких мелочей.
      Миссис Гарт, которая, засучив рукава, ловко орудовала скалкой, красиво прищипывала законченные пирожки и с жаром излагала правила согласования глаголов "с именами существительными, означающими множественность", являла собой забавное, но очень приятное зрелище. Мэри унаследовала вьющиеся волосы и квадратный подбородок матери, но миссис Гарт была красивей более изящные черты лица, матовая кожа и статная фигура, гармонировавшая с величавой твердостью взгляда. В белоснежном плоеном чепце она напоминала одну из тех восхитительных француженок, которые с корзинкой на локте шествуют на базар. Глядя на мать, хотелось думать, что дочь с возрастом станет такой же - жребий, вполне заменяющий приданое: ведь как часто мать рядом с дочерью выглядит зловещим пророчеством, гласящим: "Вот какой она будет вскоре".
      - Ну-ка, повторим еще раз, - сказала миссис Гарт, прищипывая яблочную пышку, которая как будто мешала Бену, подвижному мальчугану с выпуклым лбом, следить за уроком. - "Но следуя смыслу слов, как передающему идею единства и множественности". Бен, объясни мне опять, что это значит.
      (Миссис Гарт, подобно более прославленным педагогам, имела свои любимые тропы и в случае крушения общества до последнего мига держала бы над волнами своего Линдли Меррея.)
      - Ну, это значит... это значит, что надо думать о смысле слов, которые ты употребляешь, - неохотно ответил Бен. - Ненавижу грамматику. Для чего она нужна?
      - Чтобы ты научился говорить и писать правильно, чтобы тебя можно было понять, - строго сказала миссис Гарт. - Ведь ты же не хочешь говорить так, как старик Джоб?
      - Нет, хочу, - твердо заявил Бен. - Так интереснее. Он говорит "итить". Почему это хуже, чем "идти"?
      - Зато когда он говорит "крыса", у него получается "крыша", и можно подумать, что кошка поймала крышу, - высокомерно заявила Летти.
      - Если ты не дурочка, так не подумаешь, - отрезал Бен. - Как это кошка может поймать крышу?
      - Все это относится только к правильному выговору, наименее важной части грамматики, - сказала миссис Гарт. - Яблочную кожуру я оставила для свиней, Бен. Если ее съешь ты, придется отдать им твои пирожки. Джоб разговаривает только о самых простых вещах. А как ты сможешь говорить или писать о чем-то более сложном, если так же не будешь знать грамматики, как он? Ты станешь употреблять неправильные слова, ставить их на неверное место, так что люди не будут тебя понимать и никто не захочет говорить с таким скучным человеком. Что ты тогда будешь делать?
      - Ну и пусть. Я возьму и уйду, - ответил Бен, не сомневаясь, что это все-таки приятнее, чем изучать грамматику.
      - Я вижу, ты устал и говоришь глупости, Бен, - сказала миссис Гарт, привыкшая к ниспровергательным возражениям своего отпрыска. Она покончила с пирожками и направилась к бельевой корзине, распорядившись на ходу: Пойди сюда и повтори историю про Цинцинната (*81), которую я рассказывала вам в среду.
      - Знаю! Он был фермером, - объявил Бен.
      - Нет, Бен, он был римлянином... Дай я расскажу, - потребовала Летти, пуская в ход локоток.
      - Дурочка, он был римским фермером и пахал.
      - Да, но до этого... Это было потом... Его потребовал народ, - перебила Летти.
      - Да, только прежде надо сказать, какой он был человек, - не отступал Бен. - Он был очень мудрый, как папа, и потому люди просили у него советов. И он был храбрый и умел хорошо сражаться. Папа ведь тоже умеет, правда, мама?
      - Ну, Бен, дай я расскажу все так, как мама рассказывала, нахмурившись, настаивала Летти. - Мамочка, пожалуйста, скажи Бену, чтобы он замолчал.
      - Летти, мне стыдно за тебя! - воскликнула ее мать, выжимая чепчик. Когда твой брат начал, ты должна была подождать, дать ему договорить. Как грубо ты себя ведешь - хмуришься, толкаешься, словно хочешь добиться победы с помощью локтей! Цинциннат, конечно, очень огорчился бы, если бы его дочь вела себя таким образом. (Миссис Гарт произнесла этот ужасный приговор с величавой чеканностью, и Летти почувствовала, что жизнь очень тяжела и печальна, когда тебе не дают сказать ни слова и все тебя осуждают, включая римлян.) Итак, Бен!
      - Ну... а... ну... им все время нужно было сражаться, а они все были дураки и... Я не могу рассказывать, как ты, только им нужен был человек, в полководцы, что ли, или в цари, ну, и вообще...
      - В диктаторы, - обиженно вставила Летти не без надежды пробудить раскаяние в материнской груди.
      - Ну, пусть в диктаторы! - пренебрежительно сказал Бен. - Только это неправильное слово, он не говорил им, что писать на грифельных досках.
      - Послушай, Бен, ты все-таки не такой неуч, - заметила миссис Гарт, старательно сохраняя серьезность. - Кажется, кто-то стучит. Летти, сбегай открой дверь.
      Стучал Фред, и когда Летти объявила ему, что папы нет дома, а мама на кухне, у него не оставалось выбора - ведь он обязательно заглядывал к миссис Гарт на кухню, когда она хлопотала там. Он молча обнял Летти за плечи и пошел с ней в кухню, против обыкновения не поддразнивая ее и не лаская.
      Появление Фреда в такой час удивило миссис Гарт, но она умела скрывать свое удивление и сказала только, спокойно продолжая выжимать белье:
      - Что это ты так рано, Фред? И ты очень бледен. Что-нибудь случилось?
      - Я хотел бы поговорить с мистером Гартом, - ответил Фред, предпочитая пока ограничиться этим, но после паузы добавил: - И с вами тоже.
      Он не сомневался, что миссис Гарт осведомлена о векселе и ему придется говорить обо всем при ней, если не с ней одной.
      - Кэлеб должен сейчас вернуться, - сказала миссис Гарт, решив, что Фред поссорился с отцом. - Он не задержится, потому что дома его ждет работа, которую он должен закончить сегодня же. Ты подождешь со мной тут, пока я не кончу?
      - И можно больше про Цинцинната не рассказывать, ведь правда? - сказал Бен, забрав у Фреда хлыст и пробуя его на кошке.
      - Да, можешь идти гулять. И положи хлыст. Как это гадко - бить бедную старую Пятнашку! Пожалуйста, Фред, забери у него хлыст.
      - Ну-ка, старина, отдай его мне, - потребовал Фред, протягивая руку.
      - А ты покатаешь меня на твоей лошади? - спросил Бен, отдавая хлыст с таким видом, будто мог этого и не делать.
      - Не сегодня... Как-нибудь в другой раз. Я приехал не на своей лошади.
      - А ты сегодня увидишь Мэри?
      - Наверное, - ответил Фред, и сердце его мучительно сжалось.
      - Скажи, чтобы она поскорее приехала играть в фанты, а то без нее скучно.
      - Ну, довольно, Бен, иди гулять, - вмешалась миссис Гарт, заметив, что Фреду эта болтовня неприятна.
      - У вас теперь, кроме Летти и Бена, других учеников нет, миссис Гарт? спросил Фред, когда они остались одни и надо было начать какой-то разговор. Он еще не решил, ждать ли мистера Гарта или признаться во всем миссис Гарт, отдать ей деньги и уехать.
      - Есть еще одна ученица, всего одна. Фанни Хекбат приходит в половине двенадцатого. Прежнего огромного дохода я не получаю, - ответила миссис Гарт, улыбаясь. - С учениками дело обстоит плохо. Но я успела кое-что скопить на взнос за обучение Альфреда. У меня есть девяносто два фунта, и он может теперь поступить к мистеру Хэнмеру. А ему как раз пора начинать учение.
      Это был неподходящий момент для сообщения, что мистеру Гарту предстоит лишиться не девяноста двух фунтов, а заметно большей суммы. И Фред промолчал.
      - Молодые джентльмены, поступающие в университет, обходятся родителям много дороже, - расправляя оборку чепца, продолжала миссис Гарт без всякой задней мысли. - Кэлеб думает, что Альфред станет отличным инженером, и не хочет, чтобы мальчик упустил такую возможность. А вот и он! Это его шаги. Пойдем к нему.
      Кэлеб уже снял шляпу и сидел за письменным столом.
      - А! Фред, мой мальчик! - воскликнул он с легким удивлением, держа в руке перо, которое еще не успел обмакнуть в чернила. - Что-то ты раненько пожаловал! - Но заметив, что лицо Фреда против обыкновения осталось сумрачным, он поспешил спросить: - Что-нибудь дома? Какие-то неприятности?
      - Да, мистер Гарт. Я приехал сообщить вам кое-что, и боюсь, вы теперь будете обо мне самого дурного мнения. Я приехал сказать вам и миссис Гарт, что не сумею сдержать слова. Мне так и не удалось собрать деньги для уплаты по векселю. Мне очень не повезло. Вместо ста шестидесяти фунтов у меня есть только вот эти пятьдесят.
      С этими словами Фред вынул банкноты и положил их на стол перед мистером Гартом. Он выпалил свою грустную новость без предисловий, в мальчишеском отчаянии не находя нужных слов. Миссис Гарт с немым недоумением смотрела на мужа. Кэлеб покраснел и после недолгого молчания объяснил:
      - Я же так и не сказал тебе, Сьюзен. Я поставил свое поручительство на векселе Фреда. На сто шестьдесят фунтов. Фред был уверен, что сумеет заплатить сам.
      Миссис Гарт переменилась в лице, но перемена эта словно произошла глубоко под водой, поверхность которой осталась спокойной. Устремив взгляд на Фреда, она сказала:
      - Я полагаю, ты попросил у отца недостающую сумму и он отказал.
      - Нет, - ответил Фред, кусая губы и запинаясь. - Но я знаю, что просить его бесполезно, а говорить про поручительство мистера Гарта, раз от этого не будет никакого толка, мне не хотелось.
      - Очень неудачное сейчас время, - с обычной своей мягкостью сказал Кэлеб, глядя на банкноты и нервно по ним постукивая. - Скоро рождество, и я сейчас довольно-таки стеснен в деньгах. Мне приходится выкраивать и урезать, точно портному - из куска-недомерка. Что мы можем сделать, Сьюзен? Придется взять из банка все деньги до последнего фартинга. Нужно ведь сто десять фунтов, чтоб им пусто было!
      - Я отдам тебе те девяносто два фунта, которые отложила для Альфреда, сказала миссис Гарт спокойно и твердо, хотя чуткое ухо уловило бы легкую дрожь в некоторых словах. - И конечно, Мэри уже скопила из своего жалованья фунтов двадцать. Она их тебе одолжит.
      Миссис Гарт больше не смотрела на Фреда и вовсе не старалась уязвить его побольнее. Эта чудачка сосредоточенно искала выход из положения и не считала, что упреки и взрывы негодования могут облегчить ей поиски. Тем не менее Фред впервые ощутил угрызения совести. Как ни странно, до сих пор его мучила главным образом мысль, что он может показаться Гартам бесчестным и упасть в их мнении, о тех же неудобствах, а может быть, и тяжелом ущербе, который причинило им его легкомыслие, он как-то не думал: подобная способность ставить себя на место других людей редко бывает свойственна молодым джентльменам, полным радужных надежд. Собственно говоря, мы - почти все мы - воспитаны в представлениях, которые никак не связывают высшую причину, воспрещающую творить зло, с теми, кто будет страдать от этого зла. И тут Фред вдруг увидел себя в роли мелкого негодяя, который отнимает у двух женщин их сбережения.
      - Я непременно все верну, миссис Гарт, - пробормотал он. - Со временем.
      - Да, со временем, - повторила миссис Гарт, которая терпеть не могла красивых слов в скверных делах и теперь не удержалась от шпильки. - Но только мальчикам надо поступать в обучение не со временем, а когда им пятнадцать лет. - Впервые в жизни у нее не возникло никакого желания подыскивать извинения для Фреда.
      - Виноват больше я, Сьюзен, - сказал Кэлеб. - Фред был убежден, что найдет деньги. Но мне-то не следовало ставить свою подпись на векселях. Ты, конечно, сделал, что мог, и использовал все честные средства? добавил он, обратив на Фреда взгляд добрых серых глаз. Деликатность помешала ему прямо назвать мистера Фезерстоуна.
      - Да. Я испробовал все средства, правда все. У меня набралось бы сто тридцать фунтов, если бы не случилось беды с лошадью, которую я собирался продать. Дядя подарил мне восемьдесят фунтов, и я обменял свою прежнюю лошадь с приплатой в тридцать фунтов на другую, чтобы продать ее за восемьдесят фунтов, а то и больше... Я решил обходиться без лошади... Но она оказалась с норовом и повредила себе ногу. Уж лучше бы мне вместе с этими лошадьми провалиться в преисподнюю, лишь бы не ставить вас в такое положение. Я никого так не люблю, как вас: вы и миссис Гарт всегда обходились со мной как с родным. Да что толку говорить об этом: теперь вы будете считать меня негодяем.
      Фред повернулся и выбежал из комнаты, чувствуя, что ведет себя совсем не по-мужски, и смутно сознавая, каким малым утешением служит его раскаяние для Гартов. Они увидели в окно, как он вскочил на лошадь и рысью выехал из ворот.
      - Я обманулась во Фреде Винси, - сказала миссис Гарт. - Я бы никогда не поверила, что он способен навязать тебе свои долговые обязательства. Я знала, что он склонен к мотовству, но никак не предполагала, что у него хватит низости подвергнуть риску своего старого друга, и к тому же стесненного в средствах.
      - Я поступил как дурак, Сьюзен.
      - Что верно, то верно, - кивнула его жена и улыбнулась. - Но ведь я не стала бы разглашать этого на всех перекрестках. Почему ты мне ничего не сказал? Ну прямо как с пуговицами: теряешь их, помалкиваешь и выходишь из дома с незастегнутыми манжетами. Если бы я знала заранее, то могла бы что-нибудь придумать.
      - Для тебя это большой удар, Сьюзен, я знаю, - сказал Кэлеб, виновато глядя на нее. - Мне невыносимо думать, что ты потеряешь деньги, которые с таким трудом скопила для Альфреда.
      - Ну, хорошо хоть, что я их скопила, а страдать придется тебе: ведь теперь ты сам должен будешь учить мальчика. И должен будешь оставить свои дурные привычки. Одних людей тянет к спиртным напиткам, а тебя тянет работать бесплатно. Так теперь, пожалуйста, поменьше доставляй себе это удовольствие. И еще ты должен съездить к Мэри и попросить у девочки все ее деньги.
      Кэлеб отодвинул стул от стола, наклонился вперед и, медленно покачивая головой, аккуратно сложил кончики пальцев.
      - Бедная Мэри! - сказал он и продолжал, понизив голос: - Боюсь, Сьюзен, что она неравнодушна к Фреду.
      - Ах, нет! Она всегда над ним посмеивается, да и он, конечно, смотрит на нее как на сестру.
      Кэлеб не стал возражать, а спустил очки на нос, придвинул стул к столу и воскликнул:
      - Провалился бы он, этот вексель! Чтоб его корова забодала! До чего же такие вещи мешают заниматься делом!
      Первая половина этой речи включала весь его запас бранных выражений и была произнесена грозным тоном, вообразить который не составит труда. Но те, кто никогда не слышал, как Кэлеб произносил слово "дело", вряд ли смогут представить себе то трепетное, почти религиозное благоговение, какое он в него вкладывал, точно укутывая священную реликвию парчовым покрывалом.
      Кэлеб Гарт нередко покачивал головой, размышляя о значении и мощи мириадоголового, мириадорукого исполина-труда, который один только кормит, одевает и обеспечивает кровом все общество. Образ этот завладел его воображением еще с детства. Громовые удары гигантского молота там, где шло изготовление кровельного железа или балки для киля, команды, выкрикиваемые рабочими, рев плавильной печи, грохот и лязг машин были для него прекрасной музыкой. Могучие деревья, падающие под топором, огромная звезда комля, исчезающая вдали на подводе, лебедка, работающая на пристани, горы товаров на складах, точность и разнообразие мускульных усилий там, где требуется тонкая работа, - все это в юности воздействовало на него, как поэзия без посредничества поэтов, и создало для него философию без посредничества философов, религию без посредничества теологов. Первым его честолюбивым желанием было - принять самое деятельное участие в этом благороднейшем труде, который он обозначил благородным наименованием "дело", и хотя подручным землемера он пробыл самое короткое время и учился главным образом у себя самого, о земле, строительстве и рудниках он знал куда больше многих из тех, кто слыл в графстве опытными знатоками.
      Его классификация человеческих занятий была довольно грубой и, подобно системам других, более знаменитых людей, оказалась бы неприемлемой в нынешнее просвещенное время. Он делил их на "дело, политику, проповеди, ученые занятия и развлечения". Против последних четырех категорий он ничего не имел, но относился к ним, как благочестивый язычник - к чужим богам. Точно так же он уважал все сословия, но сам не хотел бы принадлежать к тем из них, которые не входят в тесное соприкосновение с "делом" и не могут похвастать почетными знаками в виде следов пыли или извести, машинного масла или свежей земли полей и лесов. Хотя он считал себя добрым христианином и охотно вступил бы в спор о действии благодати, если бы кто-нибудь заговорил с ним на эту тему, на самом деле божественными добродетелями для него, по-моему, были хорошие практичные планы, добросовестная работа и скрупулезное исполнение всех обязательств, роль же князя тьмы отводилась небрежному лентяю. Но дух отрицания был чужд Кэлебу, и мир представлялся ему таким чудом, что он готов был принять любое число систем, как и любое число небес, лишь бы системы эти не препятствовали наилучшему осушению болот, возведению добротных зданий, правильности измерений и верному определению места для закладки новых угольных шахт. Короче говоря, в нем сочетались способность благоговеть и большой практический ум. Однако во всем, что касалось финансов, Кэлеб оставался профаном: в цифрах он разбирался прекрасно, но не обладал той остротой воображения, которая позволяет представить конечные результаты в денежном исчислении - в виде прибылей и убытков. Убедившись в этом на горьком опыте, он решил отказаться от всех форм возлюбленного своего "дела", требующих этого таланта, и посвятил себя той работе, которая не требовала управления капиталом. Он был одним из тех бесценных людей, чьими услугами все наперебой спешат воспользоваться: он выполнял работу хорошо, брал за нее мало, а частенько и совсем ничего не брал. Неудивительно, что Гарты были бедны и "жили мизерно". Однако их это не огорчало.
      25
      Любовь не занята собой,
      Не ищет лишь себе отрад,
      Но рада радости чужой
      И в рай преображает ад.
      Любовь полна одной собой,
      Лелеет радость лишь свою,
      Гордится мукою чужой
      И сотворяет ад в раю.
      Уильям Блейк (*82), "Песни опыта"
      Фред Винси постарался приехать в Стоун-Корт в такой час, когда Мэри никак не могла его ожидать, а мистер Фезерстоун был у себя в спальне тогда она обычно сидела одна в гостиной. Он оставил лошадь на заднем дворе, чтобы стук копыт по дорожке перед домом не возвестил о его приезде, и вошел в гостиную, предупредив о своем появлении только скрипом двери. Мэри в своем привычном углу смеялась, читая воспоминания миссис Пьоцци о докторе Джонсоне, и обернулась с веселой улыбкой на лице. Улыбка эта мало-помалу угасла, потому что Фред молча подошел к ней и оперся локтем о каминную полку с самым расстроенным видом. Однако она ни о чем не спросила и только вопросительно смотрела на него.
      - Мэри, - начал он. - Я никчемный шалопай и негодяй.
      - По-моему, на один раз достаточно и одного из этих определений, заметила Мэри, силясь улыбнуться, чтобы скрыть тревогу.
      - Я знаю, что навсегда теряю ваше доброе мнение. Вы будете считать меня лгуном. Бесчестным человеком. Вы решите, что и вы, и ваши отец и мать ничего для меня не значите. Вы же всегда ищете во мне самое дурное, я знаю.
      - Вполне возможно, Фред, что я и буду считать вас таким, если вы дадите мне для этого достаточные основания. Но, пожалуйста, объясните, что вы натворили. Знать худшее все-таки легче, чем воображать его.
      - Я задолжал... сто шестьдесят фунтов. И попросил вашего отца поручиться за меня. Я думал, это не причинит ему никаких хлопот, потому что я достану все деньги сам. И я старался. Только мне очень не повезло... я просчитался с лошадью... И у меня набралось всего пятьдесят фунтов. У отца я денег просить не могу, он мне ничего не даст. А дядя недавно подарил мне сто фунтов. Так что же я могу сделать? А у вашего отца нет свободных денег, и ваша матушка должна будет отдать девяносто два фунта, которые она скопила, и она говорит, что ваши сбережения тоже... Вот видите, какой я...
      - Бедная мама, бедный отец! - воскликнула Мэри. Ее глаза наполнились слезами, к горлу подступили рыдания. Стараясь их подавить, она смотрела прямо перед собой и думала о том, какие последствия это будет иметь для ее близких. Она словно забыла про Фреда, и он тоже Молчал, чувствуя себя еще хуже, чем раньше.
      - Мэри, я ни за что на свете не хотел бы причинить вам горе, - сказал он наконец. - Вы меня никогда не простите.
      - Какое значение имеет, прощу я вас или нет! - возмущенно воскликнула Мэри. - Разве от этого маме легче будет потерять деньги, которые она четыре года зарабатывала уроками, чтобы отдать Альфреда в обучение к мистеру Хэнмеру? И вам все это станет нипочем, если я вас прощу?
      - Говорите что хотите, Мэри. Я заслужил любые упреки.
      - Я ничего говорить не хочу, - сказала Мэри уже спокойнее. - Что пользы сердиться!
      Она вытерла глаза, отложила книгу и встала, чтобы взять шитье.
      Фред следил за каждым движением девушки, надеясь перехватить ее взгляд, чтобы еще раз выразить свое раскаяние. Однако Мэри упорно не поднимала глаз.
      - Мне очень тяжело, что ваша матушка лишается своих сбережений, сказал он, когда Мэри снова села и принялась быстро шить. - Но, Мэри... может быть, мистер Фезерстоун... если вы ему скажете... то есть о том, чтобы отдать Альфреда в обучение... Может быть, он даст на это деньги?
      - У нас в семье не любят клянчить, Фред. Мы предпочитаем зарабатывать деньги своим трудом. К тому же, по вашим словам, мистер Фезерстоун недавно подарил вам сто фунтов. Он редко делает подарки, а нам никогда ничего не дарил. И даже если бы я попросила его, это было бы бесполезно.
      - Мне так горько, Мэри! Знай вы, как мне горько, вы бы пожалели меня.
      - Ну, для жалости можно найти и другое применение. Впрочем, эгоисты всегда считают, что их неприятности важнее всего на свете. Я в этом каждый день убеждаюсь.
      - Все-таки несправедливо называть меня эгоистом. Если бы вы знали, что позволяют себе другие молодые люди, вы бы сказали, что я еще не так плох.
      - Я знаю одно: только эгоисты способны тратить на себя большие деньги, не зная, как они будут расплачиваться с долгами. Они думают о том, какую выгоду могут получить сами, а не о том, что могут потерять другие.
      - С любым человеком, Мэри, может случиться несчастье, и он не сумеет расплатиться, хотя и собирался. В мире нет человека лучше вашего отца, и все-таки он попал в беду.
      - Как вы смеете сравнивать себя с моим отцом, фред! - негодующе вскричала Мэри. - Он попал в беду не потому, что думал только о собственных пустых развлечениях, а потому, что его заботила работа, которую он делал для других. С ним случилось несчастье, и он трудился, не жалея себя, чтобы возместить всем их потери.