Еще до полудня комиссар узнал, что доктор Периньяк по уши увяз в долгах, а в два часа уже звонил в дверь прокурора. Учитывая социальное положение предполагаемых преступников, тот долго не мог поверить в их виновность. Однако доказательства, приведенные комиссаром, в конце концов убедили представителя судебной власти. В три часа Шаллан, Лакоссад и еще два инспектора явились домой к доктору Периньяку. Последний сначала выразил изумление, а потом возмутился. Но комиссар быстро оборвал возражения.
      - Не трудитесь напрасно, доктор. Мы едем прямиком из клиники. Мадам Парнак во всем созналась: и в убийстве братьев Парнак, и в покушении на жизнь его дочери, предпринятом этой ночью.
      Неисправимый игрок, доктор принял поражение с тем же фатализмом, как если бы поставил не на ту масть или вытащил неудачную карту. Он сам передал полицейским тряпки, которыми обернул пистолет, оборвавший жизнь мсье Дезире. А начав признания, Периньяк довел их до конца и рассказал все. Таким образом, полицейские с удовлетворением узнали, что все их выводы нисколько не грешат против истины. Отправив врача в тюрьму, Шаллан и Лакоссад уже вдвоем пошли в клинику разговаривать с Соней. Та встретила их с достоинством, подобающим вдове, только что потерявшей супруга.
      - Не знаю, какова причина вашего визита, господа, но буду вам очень признательна, если вы поторопитесь - мне надо одеваться и ехать домой. Вы же понимаете, я должна позаботиться о том, чтобы мой несчастный супруг достойно отправился в последний путь.
      - Напрасно вы так спешите, мадам, - холодно заметил Шаллан. - Мы с инспектором подождем, а потом поедем вместе с вами.
      - Очень любезно с вашей стороны, господин комиссар.
      - Ошибаетесь, мадам, не такая уж это любезность - мы собираемся везти вас в тюрьму.
      - Вы с ума сошли?
      - Доктор Периньяк уже там. Кстати, он подписал полное признание.
      - Вот сволочь!
      От неожиданности Соня потеряла контроль над собой и мгновенно превратилась в то, чем была на самом деле - жестокую, безжалостную и циничную уличную девку. Комиссар улыбнулся.
      - Вам следовало понимать, что Периньяк сломается, столкнувшись с первым же затруднением.
      - Верно... Я знала, что он не сдюжит, но сама себя обманывала. Уж очень он мне нравился... Что ж, тем хуже для меня.
      Эта история наделала так много шума, что в Орийаке о ней говорят до сих пор. После того как преступных любовников должным образом судили и отправили на каторгу, а мэтр Парнак обрел вечный покой в семейном склепе рядом со старшим братом, жизнь вошла в привычную колею. Антуан Ремуйе взял на себя руководство конторой, а Франсуа Лепито, глубоко разочарованный преображением Сони, вновь приступил к повседневной работе. Полицейские тоже окунулись в обычную рутину. Комиссар Шаллан, как и прежде, наслаждался восхитительной кухней Олимпы, а инспектор Лакоссад, размышляя о легкомыслии тех, на кого обрушилась тяжкая десница закона, неизменно повторял арабскую пословицу: "Кто хочет украсть минарет, должен заранее вырыть подходящий колодец".
      Как-то утром Мишель зашла в контору и объявила Ремуйе, что собирается обговорить со своим опекуном (тот жил в Париже и нисколько не жаждал переселиться в Орийак) все необходимые меры к тому, чтобы впредь старший клерк мэтра Парнака заменил покойного хозяина. Антуан рассыпался в благодарностях, но девушка, махнув рукой, попросила Франсуа следовать за ней в бывший кабинет отца.
      - Ну, Франсуа, - сказала она, закрыв за собой дверь, - решитесь вы наконец или нет?
      - На что?
      - Просить у меня руки, дурень этакий!
      - Я не позволю вам разговаривать со мной таким тоном!
      - Вы мой служащий, а потому я буду разговаривать с вами так, как мне заблагорассудится!
      - Нет, честное слово, вы, кажется, воображаете, будто у нас до сих пор монархия! А была ведь и революция, мадемуазель, но вы, конечно, о ней позабыли?
      - Плевать мне на нее!
      - Ну раз так, я ухожу!
      - А я вам запрещаю!
      - Ха-ха!
      - Ну что же, смейтесь, болван!
      И она изо всех сил треснула Франсуа по физиономии. Из разбитого носа сразу хлынула кровь, а глаза наполнились слезами. От неожиданности и боли клерк сел на ковер, да так и застыл, не понимая толком, что с ним стряслось. Перепуганная Мишель опустилась рядом на колени.
      - Ох, Франсуа, простите, - бормотала она, нежно гладя и утешая молодого человека, - я не хотела... Но это сильнее меня! Почему вы так упорно не желаете признаться, что любите меня?
      - Не знаю... не знаю... - без всякого выражения прошептал еще не оправившийся от потрясения клерк.
      - Так я вам скажу почему! Просто вы до идиотизма застенчивы!
      - А?
      - Но вам нечего бояться!
      Глядя на окровавленный платок, Лепито вовсе не испытывал такой уверенности.
      - Будьте умницей, Франсуа, скажите, что вы меня любите и хотите жениться!
      Прежде чем ответить, Лепито встал.
      - Не то что бы я не любил вас, Мишель, но, пожалуй, мои чувства не так глубоки, чтобы жениться.
      - Ах, вы опять за старое!
      - В конце-то концов свободный я человек или нет?
      - Нет! Вы меня скомпрометировали и теперь обязаны жениться!
      - Я? Я вас скомпрометировал?
      - Разумеется! Неужели вы не помните, как я приходила к вам, собираясь покончить с собой в вашей комнате?
      Подобное лицемерие так возмутило Франсуа, что он сперва остолбенел, а потом завопил что есть мочи:
      - Лгунья! Подлая лгунья!
      Не в силах снести обиду, Мишель закатила молодому человеку пощечину и тут же получила в ответ еще более увесистую оплеуху. Теперь уже она села на попку, но почти сразу вскочила, и между противниками завязалась отчаянная потасовка.
      Агата первой услышала странные звуки, доносившиеся из кабинета покойного мэтра Парнака. Она на цыпочках подошла и, приоткрыв дверь, увидела такое зрелище, что, при всей своей невозмутимости, едва не закричала на весь дом. Поспешно закрыв дверь, кухарка опрометью кинулась в контору.
      - Быстро! - завопила она, ворвавшись туда. - Бегите скорее! Мсье Лепито убивает нашу барышню!
      На мгновение все оцепенели. Как и следовало ожидать, первым опомнился Ремуйе и побежал в кабинет нотариуса. За ним по пятам мчались Агата, задыхающийся от астмы Вермель и, наконец, мадемуазель Мулезан - последняя сидела без туфель и потому поотстала.
      Влетев на поле боя, изумленные служащие увидели опрокинутую мебель, несколько разбитых ваз и безделушек. А среди всего этого невообразимого хаоса сидели рядышком держась за руки Франсуа и Мишель. Несмотря на сильно помятые физиономии, молодые люди нежно улыбались друг другу.
      - Я всегда знала, что вы меня любите, - ворковала девушка.
      - А я и не подозревал, до какой степени... - признался прижатый к стенке Франсуа.
      Тут они заметили присутствие посторонних, и мадемуазель Парнак довольно сухо осведомилась:
      - Что вы хотите?
      Ремуйе, не в состоянии произнести ни слова, обвел красноречивым жестом разгромленный кабинет, и Мишель, поняв общее замешательство, любезно снизошла до объяснений:
      - Франсуа попросил моей руки, и я дала согласие.
      - Вот уж никогда не думала, что это происходит таким образом, говорила по дороге в контору мадемуазель Мулезан Вермелю.
      Вдова Шерминьяк услышала, что Франсуа возвращается насвистывая модный мотив. Это было настолько не в обычаях воспитанного молодого человека, что она вышла посмотреть, в чем дело. Клерк не стал ждать вопроса.
      - У меня великолепная новость, мадам Шерминьяк! Я решил жениться.
      - Да-а?
      В это "да" Софи сложила всю нежность, все предположения и надежды, скрашивавшие ее тусклое существование.
      - На мадемуазели Парнак.
      - Да-а?
      В этом "да" звучала вся горечь обманутых влюбленных с начала веков и до наших дней. Оставив Франсуа Лепито, Софи Шерминьяк удалилась к себе готовить липовый чай, должно быть надеясь утопить в нем собственные иллюзии.