Шарль Эксбрайя
      Овернские влюбленные
      Роман
      Перевод с французского М.Мальковой
      I
      Всякий раз как он пытался поцеловать ее в губы, женщина ловко отстранялась, а комнату наполнял вызывающе насмешливый хохот. Франсуа не понимал поведения Сони, тем более что она лежала почти голая в его постели. Может, ей доставляло удовольствие унижать его? Однако Соня достаточно умна и не может не понимать, что, достигнув наконец предела своих страстных желаний, Франсуа не отступит. Уж лучше убьет и ее и себя! Надеясь сломить сопротивление, он навалился на нее всем телом, но тут же скатился с кровати и... проснулся. Франсуа Лепито, двадцатичетырехлетнему клерку мэтра Альбера Парнака - самого почитаемого нотариуса в Орийаке, как всегда, снилось, что он спит с женой хозяина.
      Три года назад мэтр Альбер Парнак после семилетнего вдовства привел в дом новую жену. До этого хозяйство вела его дочь, Мишель, очаровательная блондиночка, еще не достигшая двадцати лет. Темноволосая Соня, которую нотариус привез из Бордо, была на редкость красивой женщиной. Она уже перешагнула тридцатилетний рубеж и, по слухам, до того дня, как поймала в сети весьма состоятельного законника, вела довольно бурную жизнь. Мишель очень мило встретила мачеху, несмотря на то что великолепие Сони несколько заслоняло ее собственный блеск. Один мсье Дезире, старший брат мэтра Парнака, невзлюбил невестку. Он считал ее вульгарной и терпеть не мог ее претензий на утонченную изысканность. Благодаря браку с дочерью владельца мукомольного завода из Клермон-Феррана, у которой хватило тактичности пораньше умереть, оставив мужу прекрасные воспоминания и внушительный счет в банке, мсье Дезире слыл самым богатым человеком в семье. Что же до Франсуа Лепито, то он был сиротой. Ценой многих лишений он добился возможности заниматься юриспруденцией и вот уже три года, работая в конторе мэтpa Парнака, готовил диплом. В Соню Франсуа влюбился, как говорится, с первого взгляда. Молодую женщину эта юношеская страсть очень забавляла, и она не без налета довольно-таки порочного кокетства поощряла поклонника. Кроме того, Соня догадывалась, что ее падчерица, Мишель, питает к Франсуа нежные чувства, и ей нравилось без всякой борьбы торжествовать над более молодой соперницей.
      Привычный к одиночеству, Франсуа населил свою комнатку на улице Пастер пленительными мечтами. Как человек, купивший билет национальной лотереи, порой начинает уповать на будущее, полное великолепия, так и Франсуа грезил о том, что в один прекрасный вечер он похитит Соню Парнак и они уедут наслаждаться возвышенной и бессмертной любовью на какой-нибудь остров греческого архипелага. Грецию Франсуа избрал потому, что она казалась ему менее всего похожей на Орийак. Никто, и в первую очередь сам Лепито, не мог бы сказать, действительно ли он надеется осуществить свою мечту, но все говорило о том, что достаточно лишь малейшего поощрения, чтобы нежная страсть переродилась в настоящее исступление.
      Как и у многих одиноких людей, у Франсуа появилась скверная привычка разговаривать с самим собой. Ясно, что все его речи были обращены к Соне, словно она была безмолвной, но готовой согласиться с любым его утверждением супругой. В ответ на столь глубокую привязанность Франсуа считал своим долгом поверять ей все свои заботы. Об этой его мании знал лишь один человек - Софи Шерминьяк, пятидесятилетняя овернская вдова, могучая, словно из камня вытесанная, женщина, не лишенная своеобразного величия и чем-то напоминавшая вулканы своей родины. Порой кажется, что такой вулкан угас окончательно и бесповоротно, на самом же деле незатухающий огонь в его недрах только и ждет подходящего момента, чтобы вырваться наружу. Софи была одновременно и владелицей и консьержкой дома на улице Пастер, куда допускались лишь самые благовоспитанные жильцы.
      Мадам Шерминьяк любила подглядывать в замочную скважину и подслушивать у дверей холостяков, которым она преимущественно и сдавала меблированные комнаты, правда с условием никогда не принимать у себя гостей противоположного пола. Можно представить, как было подогрето и без того неуемное любопытство Софи, когда она услышала страстные тирады Франсуа. Сначала сердце домовладелицы пронзило ужасное подозрение, что молодой Лепито, несмотря на категорический запрет, прячет у себя какую-то "особу". С решительностью прокурора почтенная матрона почти без стука толкнула дверь в комнату и, к своему величайшему изумлению, никого там, кроме молодого человека, не обнаружила. Операция была проделана мадам еще несколько раз, пока наконец с облегчением она не уразумела, что ее подопечный беседует сам с собой.
      Что бы там ни думали все те, кто принимает овернцев за грубых ограниченных материалистов, озабоченных лишь пополнением денежного мешка, на самом деле это люди с богатым воображением, страстные и увлекающиеся. Будучи настоящей уроженкой Оверни, Софи Шерминьяк без труда внушила себе, что это к ней Франсуа Лепито пылает тайной страстью, что он обожает ее точно так же, как в стародавние времена паж мог обожать хозяйку замка - и только разница в возрасте мешает ему открыться.
      Эта разница в возрасте, которая, как ей думалось, пугает Франсуа, саму Софи ничуть не беспокоила. Она чувствовала себя еще достаточно молодой и вполне способной сделать мужчину счастливым. И вовсе не обязательно для этого, считала вдова, заставлять его предварительно пройти через мэрию или церковь. Опьяненная мыслью о предполагаемых ранах, нанесенных ею сердцу Франсуа, мадам Шерминьяк удвоила внимание к постояльцу, надеясь, что в один прекрасный день или лучше вечер клерк позволит себе какой-нибудь жест, который освободит их обоих от излишней робости. Обоих, поскольку Софи, при всей широте ее взглядов, получила от папы-фармацевта слишком строгое воспитание, чтобы отважиться на первый шаг. Что до Франсуа, то, ни сном ни духом не догадываясь о нежных чувствах Софи Шерминьяк, он простодушно радовался, что у него такая заботливая домовладелица.
      Отчасти из благодарности, а отчасти потому, что этого требовали элементарные правила вежливости, уходя утром из дому, Франсуа никогда не проходил мимо мадам Шерминьяк, не сказав ей несколько любезных слов. Это случалось каждое утро, ибо, по правде говоря, Софи ежедневно поджидала своего жильца и, разумеется совершенно случайно, оказывалась у него на дороге.
      - Здравствуйте, мадам Шерминьяк, - поздоровался Франсуа в то знаменательное утро. - Надеюсь, вы хорошо провели ночь?
      - Прекрасно, мсье Лепито, благодарю вас. И это несмотря на то, что имела глупость приготовить на ужин потроха. Нам, одиноким женщинам, приходится искать утешения в гастрономических причудах... одиночество порой так тягостно...
      Подобные замечания обычно сопровождались весьма выразительными вздохами.
      - А как вы, мсье Лепито? Хорошо отдохнули?
      - Так себе... я очень неспокойно спал... представляете, даже свалился с кровати.
      - В вашем возрасте, да еще когда вы влюблены... - заметила Софи голосом, в котором звучало обещание безграничных наслаждений.
      - О мадам, не воображайте, пожалуйста, будто...
      Она заговорщицки подмигнула.
      - Шило в мешке не утаишь... В ваши годы, мсье Лепито, мужчины воображают, будто женщины - бесчувственные или слепые создания... и что разница в положении, а тем более в возрасте - непреодолимое препятствие... Какая глупость! Каждой женщине приятно и лестно чувствовать себя любимой... так что наберитесь мужества, мсье, и смело бросайтесь в бой!
      - Вы... вы действительно думаете, что...
      - Если вы не просите, то как же вам могут предложить... - В ее голосе послышались более чем многообещающие интонации. - Как же вам осмелятся предложить то, чем, несомненно, мечтают одарить вас?
      Посмотрев вслед озадаченному постояльцу, мадам Шерминьяк вернулась в свою квартиру на первом этаже, уверенная, будто сильно продвинулась в осуществлении своих греховных замыслов. Вся в предвкушении грядущих страстных объятий, она отдалась потоку своего воображения...
      Выйдя на улицу, Франсуа стал размышлять о том, каким образом мадам Шерминьяк пронюхала о его нежной страсти к Соне. Никогда он не говорил ей об этом, да и Соня никогда не была у него в гостях... Откуда же тогда? Однако намеки на разницу в положении и особенно в возрасте несомненно означают, что домовладелица обо всем знает...
      Нисколько не догадываясь о смятении, которое он внес в сердце почтенной дамы, Франсуа окольным путем - как всегда, в последнее время - направился в контору мэтра Парнака. Контора находилась слишком близко от дома, и молодому человеку пришлось изобретать довольно фантастический маршрут, чтобы прогуляться, а главное - помечтать о Соне. С улицы Пастер он шел на бульвар Монтион, потом от площади Жербер - к площади Рузвельта и, наконец, по улице Фрэр добирался до авеню Гамбетта. Там в тенистом саду стоял особняк мэтра Парнака, часть которого занимала процветающая нотариальная контора. Сегодня прогулка особенно затянулась - услышав от мадам Шерминьяк, что возраст не помеха, Франсуа явно был на седьмом небе от счастья. Гуляя, он разглядывал витрины, особенно охотно останавливаясь у тех, где выставляли подарки, платья и манто. Возле первых молодой человек выбирал, что бы он подарил Соне, будь у него достаточно средств, а возле вторых пытался представить себе, пойдет ли то или иное платье или нет. Словом, забот у молодого влюбленного было предостаточно.
      Еще ни разу Франсуа не удалось открыть решетку ограды, окружавшей владения мэтра Парнака, не испытав сильнейшего сердцебиения - ведь здесь же обитала его Возлюбленная! Стараясь идти как можно медленнее, но так, чтобы это не было слишком экстравагантным, Франсуа двигался по главной аллее, естественно пренебрегая более короткой тропинкой, ведущей в офис и к отдельному павильону, обиталищу "Мсье Старшего" - Дезире Парнака, который занимался финансовыми делами конторы. Наконец Лепито добрался до дому, поднялся на три ступеньки крыльца и вошел в офис, занимавший правое крыло особняка. Толкнув дверь, Франсуа тут же покинул область грез и оказался в самой суровой действительности. Молодой клерк всегда приходил последним, но это не значит, что он постоянно опаздывал. Просто другие - кто по привычке, а кто от избытка рвения - являлись раньше времени.
      Такое рвение, например, круглый год с утра до вечера демонстрировал старший клерк, Антуан Ремуйе. Сорокалетний холостяк, он мечтал когда-нибудь стать нотариусом в одном из крупных городов Оверни, а для этого нуждался в моральной и финансовой поддержке мэтра Парнака, чьей правой рукой он себя считал. Добродушный толстяк, скорее трудолюбивый, чем умный, Антуан пользовался в приличном обществе Орийака репутацией человека серьезного и положительного, а потому многие матушки, обремененные дочками на выданье, считали его неплохим кандидатом в зятья. Благодаря этим тайным умыслам Ремуйе получал множество приглашений на семейные обеды и, надо отдать ему должное, никогда не отказывался - таким образом он увеличивал сбережения и копил жирок. Старший клерк отличался жизнерадостным нравом, любил довольно-таки соленые шутки, вкус к которым унаследовал от предков-крестьян, и в различных обществах, где обычно исполнял роль казначея, слыл весельчаком.
      Роже Вермелю и Мадлен Мулезан было уже не до рвения, оба действовали по привычке. Проработав в конторе по сорок лет (они начинали еще у Парнака-отца, воспоминания о котором почтительно хранили до сих пор), ни тот, ни другая не мечтали ни о чем ином, кроме как попозже уйти в отставку, а потому приходили первыми и уходили последними, чтобы доказать свою незаменимость. Невысокий худенький Роже Вермель, по обычаю прежних времен, которым он оставался верен - ведь надо же быть чему-то верным до конца, всегда работал в черной шапочке, и все недоумевали, каким образом ему удалось раздобыть сей анахронизм. Мадлен Мулезан, серенькая, бесцветная, словно из тумана сотканная старушка, была тремя годами моложе Вермеля и утверждала, будто ей шестьдесят два. Ничто в ней не привлекало взгляд, как если бы она была не живым человеком, а просто тенью. Если Вермель любил поворчать, то мадемуазель Мулезан воплощала безграничную любезность. Еще ни разу на своей памяти она никому не отказала в услуге, и коллеги, естественно, частенько этим злоупотребляли.
      В эту несколько склерозированную среду молодость Франсуа вносила свежую, жизнетворную струю. Только Вермелю это немного действовало на нервы, но настроения мсье Вермеля решительно никогда не волновали. Короче, весь этот благообразный мирок жил в тишине и добром согласии. Иногда, правда, мсье Антуан вносил некоторое возмущение, рассказывая о своих победах, но мадемуазель Мулезан делала вид, будто она ничего не слышит. Роже Вермель изредка поверял своей ровеснице тайные сведения о случайно обнаруженной бакалейной или мясной лавке, где можно купить еду подешевле, а та в благодарность делилась с ним рецептом, как использовать с толком остатки курицы или кролика. Таким образом, здесь царила атмосфера тусклой, но честной посредственности.
      Если за делами, порученными двум старожилам, первый клерк и не думал следить, зная, что они сами разберутся гораздо лучше него, то в отношении Франсуа он выполнял свой долг в полной мере. Не без тайной мысли он видел в молодом человеке своего будущего преемника. Если ему доведется открыть собственное дело, думал Ремуйе, то он сумеет оставить достойную замену, а это побудит мэтра Парнака поблагодарить его гораздо теплее и... ощутимее.
      - Послушайте, Франсуа, вчера вечером, уходя отсюда, я положил на ваш стол досье дела "Мура-Пижон". Изучите его внимательно и составьте для патрона краткую выжимку.
      - Ладно, сейчас примусь.
      И Франсуа тотчас погрузился в одну из тех бесконечных тяжб, когда наследники никак не могут договориться и дело затягивается, причем каждое судебное разбирательство порождает лишь новые жалобы. Добравшись до пятой страницы, Лепито тихонько чертыхнулся. Услышав приглушенное ругательство, мадемуазель Мулезан возмущенно охнула, а Вермель пробормотал, что молодое поколение привносит в нотариальные нравы довольно странные новшества. Антуан Ремуйе лишь с любопытством взглянул на молодого клерка, сидевшего на другом конце стола, напротив него. Франсуа, похоже устыдившись того, что нарушил атмосферу всеобщего прилежания, покраснел и как будто бы вновь погрузился в изучение досье. На самом же деле его чрезвычайно занимал вопрос, у кого это хватило наглости сунуть в дело "Мура-Пижон" фотографию, увидев которую он утратил самообладание. Поразмышляв, он решил, что это могла сделать лишь та особа, чье личико улыбалось ему с фотокарточки, а именно Мишель Парнак, единственная дочь нотариуса.
      Вот уже больше года юная Мишель усердно осаждала Франсуа Лепито. Она любила его так, как любят в двадцать лет, то есть безоглядно. Ей и в голову не могли прийти соображения о тех материальных осложнениях, которыми чревата ее нежная страсть, девушка грезила лишь о том дне, когда выйдет из храма Нотр-Дам-о-Неж в белом подвенечном платье под руку со своим мужем - Франсуа Лепито. Разумеется, она не открыла этих намерений никому, кроме своего героя. Тот же изрядно приуныл, поскольку не испытывал к Мишель ничего, кроме братской симпатии, и не без оснований опасался с ее стороны какой-нибудь нескромности или, хуже того, весьма несвоевременных открытий. Да и нежность Мишель была на его вкус слишком навязчива.
      - Что-нибудь не так, Франсуа? - осведомился Антуан Ремуйе.
      - Нет-нет, пустяки, просто нервы...
      Мадемуазель Мулезан не могла упустить такой удачный случай и тут же посоветовала превосходную микстуру от нервов, которая - уж она-то точно знала - очень помогает молодым людям. Вермель хмыкнул и сказал, что, по его мнению, их коллега нуждается не в микстурах, а кое в чем другом. Мадемуазель Мулезан искренне удивилась.
      - Что же ему тогда, по-вашему, нужно?
      - Напомните мне, и я объясню вам на досуге.
      Обожавший такие шутки, Ремуйе рассмеялся, а вконец смущенный Франсуа не поднимал головы от досье.
      Мэтр Парнак, войдя в контору вместе с братом, испытал, как всегда, величайшее удовлетворение - служащие не отлынивали от работы и он имел все основания полагаться на их трудолюбие. Нотариус каждому сказал несколько любезных слов и остановился около старшего клерка расспросить о срочных делах. Если Альбер Парнак, казалось, всеми порами излучает добродушие, то суровый мсье Дезире являл собой полную противоположность брату. Впрочем, в них вообще не было ни малейшего сходства. Маленький и кругленький Альбер с его вечно улыбающимся лицом и большой лысиной, обожавший поговорить - чаще всего просто так, из любви к искусству, - был чувствителен и сентиментален. Ничего не стоило тронуть его до слез или вырвать из него какое-нибудь обещание, а приступы величайшего воодушевления быстро сменялись столь же глубоким отчаянием. "Паяц, - говорил о нем брат, - паяц, пляшущий под Сонину дудку". Клерки любили нотариуса, хотя и не особенно принимали его всерьез. По общему мнению, контора недолго бы продержалась без надроза мсье Дезире.
      Мсье Дезире, человек на редкость серьезный, считал смех почти что непристойностью. Злые языки утверждали, будто супруга Парнака-старшего тут же скончалась, как только поняла, что ее муж не изменится никогда. Для мсье Дезире любая слабость граничила с преступлением, а ошибка была просто предательством. Длинный, худой и желчный, с тщательно прилизанными редкими волосами, он никогда и ничему не радовался и даже в блестяще выполненной работе умудрялся найти предлог для язвительных замечаний. Не будь у Дезире столько денег, которые рано или поздно должны были перейти к нотариусу или его дочери, Альбер давно расстался бы с братом, ведь, по правде говоря, с годами он делался совершенно невыносимым.
      После того как старший клерк упомянул, что дело "Мура-Пижон" передано для изучения Франсуа Лепито, нотариус с улыбкой подошел к молодому человеку.
      - Придется вам поднапрячься, юноша. Все эти наследники, устав от грызни, теперь-то уж не замедлят согласиться на наши предложения.
      - Досье будет скоро готово, мэтр.
      - Прошу вас... э-э-э... отнеситесь к делу повнимательнее, - и, немного поколебавшись и слегка понизив голос, нотариус добавил: - Я говорю это потому, Франсуа, что в последнее время, мне кажется, вы немного рассеянны... Я, конечно, понимаю - на дворе весна, а в вашем возрасте в это время больше тянет преследовать нимф и дриад, которые, наверное, все еще прячутся в наших лесах, чем заниматься тяжбами этих склочников.
      - Благодаря этим склочникам мы и зарабатываем на жизнь! - резко оборвал брата мсье Дезире.
      - Разумеется... Так я могу положиться на вас, Франсуа?
      - Да, мэтр.
      Нотариус собрался уходить, как вдруг его брат счел нужным добавить:
      - Поверьте, мсье Лепито, ничто не принесет вам такого покоя, такого душевного равновесия, как изучение Права. Со своей стороны я был бы счастлив видеть, что вы посвящаете ему все свое время, а не лезете туда, где вам совершенно нечего делать.
      Эти слова и особенно тон, каким они были произнесены, заставили всех притихнуть и с затаенным любопытством воззриться на "Мсье Старшего". Только задиристый, как молодой петушок, Франсуа возмутился:
      - Я, кажется, не совсем уловил, на что вы намекаете, мсье?
      - Знайте, молодой человек, я никогда и ни на что не намекаю! Я всегда говорю то, что я говорю, ни больше и ни меньше, нравится это кому-либо или нет. А кроме того, я попросил бы вас вспомнить о своем положении в этом доме и говорить со мной другим тоном!
      - Но послушай, Дезире... - вмешался нотариус.
      - Оставь меня в покое! Мы с мсье Лепито отлично поняли друг друга. Не так ли, мсье Лепито?
      Тут только до Франсуа дошло, что "Мсье Старший" мог проведать о его записках Соне. Эта мысль пронзила его, и он просто оцепенел от страха.
      - Я... я уверяю вас, что...
      - Так вот! В следующий раз я поставлю все точки над i! Но в ваших же интересах, чтобы этого не произошло!
      Нотариус с трудом утащил брата из конторы и, едва они оказались за дверью, воскликнул:
      - Я совершенно не понимаю, за что ты устроил ему такую выволочку, Дезире!
      - Да ты просто убил бы меня, если б хоть что-нибудь когда-нибудь заметил!
      - Ладно-ладно, поди узнал, что у Франсуа есть подружка. И что с того? Он еще молод, разве нет? Не все же такие, как ты!
      Мсье Дезире с состраданием поглядел на брата.
      - Мой бедный Альбер, порой ты бываешь глуп... ну просто до умиления.
      - Я запрещаю тебе...
      - Отвяжись! В отличие от тебя мне надо работать!
      И, повернувшись на каблуках, "Мсье Старший" проследовал в свой кабинет.
      После ухода хозяев оставшиеся принялись обсуждать выпад мсье Дезире. Мадемуазель Мулезан громко возмущалась, что с клерком публично разговаривают столь резким тоном. "Да-а, теперь не то, что раньше, - философски заметил мсье Вермель, - добрые отношения между хозяевами и нами, увы, уходят в прошлое безвозвратно". Ремуйе очень заинтересовала причина разноса. И только Франсуа, испуганно помалкивал. У него не было никакого желания откровенничать. Заметив эту растерянность молодого коллеги, старший клерк немедленно поспешил на помощь.
      - Не отчаивайтесь, старина... Мсье Дезире всегда готов отделать человека... Да еще помешан на морали - другого такого чистоплюя навряд ли найдешь. Полагаю, пронюхал о какой-то вашей интрижке... а, приятель?
      - Да что вы, какая еще интрижка?!
      Франсуа говорил вполне искренне. Ему бы и в голову никогда не пришло назвать подобным пошлым словом то исключительное, божественное чувство, которое влекло его к Соне Парнак. Антуан пожал плечами.
      - В конце концов это ваше дело! Во всяком случае, никто не имеет права соваться в вашу личную жизнь! А кстати, подите-ка погуляйте немного, это вас успокоит. Заодно отнесите досье Мулиэрна мэтру Живровалю, он как раз просил его прислать. А дело "Мура-Пижон" дайте-ка мне, я его малость приведу в порядок.
      Обрадовавшись, Франсуа живо собрал бумаги, кое-как запихал их в папку и протянул ее Ремуйе. В этот момент из папки вывалилась фотография Мишель Парнак. Практически тут же три пары округлившихся от удивления губ издали громкое "О-о-о!"
      - Так вот где собака зарыта! - ухмыльнулся довольный Антуан.
      Слегка смущенный Лепито подхватил это чертово фото.
      - О чем это вы еще? - пробормотал он.
      - Как о чем? Да ведь мсье-то выступал потому, что не хотел, чтоб вы обхаживали племянницу!
      - А я ее и не обхаживаю!
      - Ну конечно, вы совершенно ни при чем - вот только фото! Не крали ж вы его, а?
      - Да нет, конечно...
      - Малышка Мишель... - умиленно вздохнула мадемуазель Мулезан.
      - А мальчуган неглуп... Конечно, в наше время люди были щепетильнее, кило-сладким голосом начал было Вермель.
      Но тут Ремуйе встал, обнял Лепито за плечи и вывел за дверь.
      - Не слушайте этих старых идиотов... Я вполне вас понимаю, будь я помоложе, сам не отказался бы приударить... У мэтра Парнака нет сына, стало быть, зять, знающий наше дело, вполне может прийтись ко двору... Даю только добрый совет: нужно как можно скорее получить диплом. Это ключик к богатству и любви. С мсье Дезире поосторожнее: этот тип все видит!
      Франсуа хотел было уверить коллегу, что между ним и Мишель ничего нет, но, подумав, вовремя смекнул, что заблуждение Антуана и всех прочих, особенно мсье Дезире, очень кстати, а потому и не стал спорить.
      Возвращаясь от мэтра Живроваля, Лепито решил немного прогуляться по берегу реки. Хорошо было Франсуа в одиночестве мечтать о Соне, не опасаясь любопытных и подозрительных глаз... Так он и бродил, совершенно не замечая никого вокруг, пока не услышал звонкий голосок:
      - Франсуа! Постойте же!
      Молодой человек обернулся и увидел, что к нему бежит Мишель Парнак. Ну вот только этого ему и не хватало! Если об этой встрече станет известно мсье Дезире, то теперь-то уж наверняка он незамедлительно попросит молодого клерка перенести свои немногочисленные познания в другую контору. Видимо, эти опасения так явственно проступили на лице Лепито, что девушка невольно остановилась и воскликнула:
      - Ну и личико сегодня у вас! Что стряслось-то?
      - Да ничего... А что, по-вашему, со мной могло случиться?
      - Откуда же мне знать?
      - Да, кстати... Признайтесь, Мишель, вам не стыдно?
      - Стыдно? Это еще почему?
      - Посмотрите-ка, можно подумать, что это не вы сунули свой снимок в досье "Мура-Пижон"?
      Девушка лукаво рассмеялась.
      - Я думала, что вам быстро надоест смотреть эти бумажки и приятно будет обнаружить мое фото между страницами.
      - Не об этом же речь!
      - Как раз об этом, Франсуа! Вы же знаете - я люблю вас!
      - Не смейте произносить слова, смысл которых вам неизвестен!
      - Послушайте, Франсуа, уж не считаете ли вы меня слабоумной? Можно подумать, что и в двадцать лет я продолжаю считать, будто детей находят в капусте?
      - Тс-с, что это вы кричите! Нас же могут услышать...
      - Вот еще, да пусть все знают, что я люблю вас!
      - Ах, боже мой, но зачем же вы преследуете меня?
      - Какой непонятливый - да потому что я вас люблю, люблю!
      "Экая бестолочь", - подумал про себя Франсуа и сказал:
      - Но в конце концов должна же быть какая-то причина?
      Мишель отступила на шаг, склонила голову набок и внимательно лукавыми глазами оглядела его с ног до головы.
      - При-чи-на?! - протянула она насмешливо. - Причина в том, что вы похожи на пингвина...
      - А я и не знал, что вы питаете особую слабость к водоплавающим.
      - Ну раз они похожи на вас...
      - Вы что, издеваетесь надо мной?
      К ужасу Франсуа, девушка взяла его под руку. Если они встретят хоть одного знакомого, об этом узнают не только братья Парнак (о том, что тогда произойдет, лучше вообще не думать), но еще и Соня решит, что он ее обманывает.
      - Франсуа... почему вы не хотите меня полюбить?
      - Но я очень люблю вас, Мишель.
      - На черта мне такая любовь? Ну что вам во мне не нравится? Посмотрите, я совсем не плохо сложена!
      - Ну я прошу вас... на эту тему...
      - А что тут особенного? У нас, как и у всех, будет брачная ночь, разве нет? И я предупреждаю, что вам не грозит разочарование, вот и все! Что вас так удивило? А может быть, вы ханжа?
      - Нет, нисколько, но знаете ли... как-то не принято...
      - Я умираю со смеху от этих ваших приличий! Мой папа тоже считал, что как только переспал с женщиной, так уже и обязан жениться - вот и приволок сюда эту шлюху!
      - О, как вы можете так... говорить о мадам Парнак!
      - Да просто потому, что она шлюха, черт возьми! - невозмутимо ответила Мишель.
      - О!
      - Вы так поражены? Бедненький, только вам это неизвестно! - А ну-ка поглядите мне в глаза!
      Мишель притянула молодого человека за плечи и впилась в него подозрительным взглядом.
      - Уж не влюбились ли вы в нее? Смотрите, я этого не потерплю!
      - Но вы-то здесь причем?
      - Ах, вот оно что? Да вы просто гнусный тип, Франсуа! Предпочесть потасканную бабу такой девушке, как я? Так вот почему вы меня не любите?
      Франсуа обратил к небу взгляд, полный безнадежности - рассчитывать на поддержку оттуда не приходилось, ибо силы небесные крайне редко приходят на помощь тем, кто не слишком почитает святость семейного очага.
      - И как только это взбрело вам в голову?
      - Ну нет, Франсуа, я не поверю, пока не поклянетесь, что это неправда!
      Лепито был убежден, что истинный рыцарь, защищая честь дамы, может пойти даже на клятвопреступление, а потому, не дрогнув, выполнил требование. Клятва вполне успокоила Мишель - ну как не поверить тому, кому хочется верить. Но здравый смысл редко покидал эту девушку.
      - Запомните, Франсуа, я вас люблю и вы женитесь на мне, хотите вы этого или нет! Надо поскорее рассказать о нашей любви отцу!
      - Ни в коем случае - нет, нет и нет!
      - Вы что, боитесь?
      - Боюсь? Почему это я должен бояться?
      - Но почему тогда вы против?
      - Да просто потому, что я не люблю вас и вовсе не собираюсь на вас жениться!
      Услышав это, девушка пришла в такую ярость, что закричала гораздо громче, чем это допускают принятые в Орийаке нормы благопристойности:
      - Да как вы осмелились сказать, что не любите меня?
      - А почему бы и нет - ведь это правда!
      - Ох какой лжец! Какой обманщик!
      Не в силах вынести такое оскорбление, мадемуазель Парнак, забыв о правилах приличия, посреди улицы, при всем честном народе влепила Франсуа Лепито, клерку своего отца, звонкую пощечину. С этого момента он приобрел репутацию молодого человека весьма сомнительных нравов, способного - ну не ужас ли? - делать благовоспитанным девушкам предложения, которые они не в силах слушать, не отреагировав самым бурным образом. И в тот же день добродетель мадемуазель Парнак получила высочайшую оценку законодателей общественного мнения, а лицемерие молодого Лепито, так долго притворявшегося приличным юношей, стало предметом пересудов кумушек Орийака. Осуждение было тем более суровым, что весьма скромные доходы Франсуа не позволяли видеть в нем возможного жениха.
      Мишель возмущенно вскрикнула и - не иначе как женская логика подсказала такой выход - бросилась бежать. Некоторые потом утверждали, будто клерк имел наглость преследовать дочь своего хозяина как бесстыдный козлоногий сатир, жаждущий совратить испуганную нимфу. Но те, кто это говорил, были люди грамотные, воспитанные Святыми Отцами, а потому наделенные богатым воображением.
      В действительности же Франсуа никак не мог побежать за обидчицей, он просто остолбенел от изумления, не в силах понять, что за странный ход мысли заставил Мишель счесть его достойным подобной награды.
      - Вот как, вы уже деретесь на улице?
      Этот вопрос вернул Лепито на землю. Перед ним стоял инспектор Ансельм Лакоссад, с которым клерк всегда поддерживал дружеские отношения. Полицейский был пятью-шестью годами старше Франсуа, но мягкость характера и застенчивость делали его в умственном отношении ровесником Лепито. Высокий, нескладный и рыжеволосый Лакоссад, несмотря на блестящие оценки на конкурсных экзаменах, был послан обычным инспектором в Орийак, весьма далекий от его родной Тулузы, - и все только потому, что вечно витал в облаках. Для полицейского это большой недостаток. Одержимый жаждой познания, Ансельм был готов на любые подвиги во имя просвещения, но как-то не находил им применения, пока однажды не наткнулся у какого-то старьевщика на сборник пословиц, сентенций и максим. Лакоссад хотел просто полистать его, но был сражен им навечно. В двадцать девять лет Ансельм проникся той простой истиной, что все в этом мире уже сказано. С тех пор он отказался от учебы, которая вдруг стала ненужной, и даже от надежд на повышение, поскольку и это теперь не вдохновляло: Ансельм с наслаждением окунулся в беззаботную жизнь. Так он и жил, стараясь держаться этой прекрасной грани между реальным и воображаемым, обретая трезвость рассудка, лишь когда этого требовала работа. Ансельм выполнял ее, надо сказать, без особой радости, но честно. Короче говоря, он являл собой овернский вариант "Доктора Джекила и мистера Хайда"*, и, что бы там ни думали другие, такая жизнь доставляла инспектору массу удовольствия, и даже более чем скромное финансовое положение не мешало наслаждаться ею.
      ______________
      * Имеется в виду один из персонажей романа Р.Л.Стивенсона. - Примеч. ред.
      - Но ведь это не я...
      Лакоссад улыбнулся.
      - Влюбленному, как и слуге, лучше не зарываться, приятель. Арабская мудрость гласит: "Если у муравья отрастают крылья, то лишь ему же на погибель".
      У Лепито как-то не было настроения рассуждать о достоинствах арабских пословиц.
      - Да начхать мне на ваших арабов, и на муравьев тоже!
      - Ну-у, вы не правы, приятель. Берусь вам это доказать.
      - Возможно! Но мне, знаете ли, не до того: если так пойдет и дальше, то в конце концов я кого-нибудь прикончу непременно.
      - Да, вот в это я верю. Не скажите ли, кого же конкретно? - вкрадчиво осведомился полицейский.
      - Пока не знаю! Но убью точно, непременно убью. Прощайте!
      И клерк быстрыми шагами двинулся прочь - так некогда Аристид удалялся в изгнание по вине предателя Фемистокла.
      Вернувшись в сад мэтра Парнака, Лепито все еще кипел от негодования, но дурное настроение мигом улетучилось, едва он увидел идущую навстречу (вернее, к калитке) женщину своей мечты. Владычица грез, Соня Парнак и в самом деле была красавицей. Высокая, плотная, но вовсе не толстая, она обладала всеми достоинствами, которые вызывают вожделение у любого мужчины. На ходу Соня покачивала бедрами почти без нарочитости, но достаточно, чтобы пробудить интерес. У нее были темные волосы, серьге глаза и полное румяное лицо - впрочем, такой цветущий вид свойствен многим молодым южанкам. Озорной смех придавал облику Сони особое очарование, своего рода изюминку. Короче говоря, это была одна из тех женщин, о которых мужчина грезит с юных лет и до глубокой старости. Было, правда, небольшое "но", заметить которое могли лишь наиболее разборчивые (и, надо сказать, не без оснований), - это некоторая вульгарность, выдававшая довольно темное происхождение. Однако на сей счет в салонах Орийака лишь строили тщетные предположения.
      По мере того как Франсуа приближался к той, кого мечтал однажды заключить в объятия, сердце его колотилось все отчаяннее. Еще издали он увидел, что молодая женщина улыбается, и ощутил такое блаженство, что почти утратил земное притяжение.
      - Добрый день, мадам...
      - Здравствуйте, Франсуа... Вы сегодня не работаете?
      - Я... меня послали отнести досье мэтру Живровалю...
      - Вас что, перевели в посыльные?
      - Нет... это Антуан... он увидел, что я нервничаю... и почел за благо дать мне возможность немного расслабиться...
      - А почему это вы нервничали, мой маленький Франсуа?
      - Я поссорился с мсье Дезире.
      Соня пожала красивыми плечиками.
      - Охота вам связываться с этой старой развалиной! Ладно, можете немного проводить меня, я хочу с вами поговорить...
      - Но... но... нас могут увидеть! - пробормотал Франсуа, замерев от страха и восторга.
      - И что с того?
      Молодой человек так мечтал, чтобы его уговорили, что сразу же сдался. Они вместе вышли из сада и двинулись по авеню Гамбетта.
      - Малыш Франсуа... Вы ужасно неосторожны... Эта записка в моей шляпе... ведь ее мог прочесть кто угодно!
      - Вы... вы сердитесь?
      - Нет, конечно, но нужно вести себя умнее. От вас такое беспокойство. За столом я не решаюсь развернуть салфетку, а если кто-то рядом, то даже не могу ни сумку открыть, ни туфли надеть - везде может оказаться ваша записка. Вы что же, подкупили кого-то из слуг, а? Наверное, Розали, да? Признайтесь, плутишка!
      - Нет-нет, клянусь вам! Просто я выдумываю всякие предлоги, чтобы попасть в дом, когда там нет ни вас, ни мэтра Парнака...
      - Это все-таки опасно. Бросили бы вы эту писанину...
      - Я не могу!
      - Правда?
      - Когда я вам пишу, мне кажется, будто я говорю вам то, что не осмеливаюсь высказать вслух.
      - Это уж точно, у вас просто духа не хватит произнести эти ужасные слова, - с легким смешком и какой-то двусмысленной улыбкой сказала мадам Парнак.
      - Ужасные слова? - растерялся Франсуа.
      - Черт возьми! Вы ведь говорите не только о порывах своего сердца... вы описываете меня... причем в таких подробностях, что я чувствую себя как у оценщика... Это очень гадко...
      Но это "очень гадко" было произнесено таким воркующим голоском, так многообещающе, что Франсуа решил развивать тему и дальше.
      - Так вы меня любите, Франсуа?
      - И вы еще сомневаетесь?
      - Мужчины так легко лгут, чтобы добиться своего...
      В распоряжении Сони Парнак был небогатый набор весьма расхожих истин, которые она пускала в ход при всяком удобном случае. Это позволяло ей сойти за умную в глазах дураков. Франсуа был далеко не глуп, но, как всегда и везде на этом свете, любовь превратила его в невольное подобие идиота.
      - Мне труднее судить о вашей искренности - вы-то ведь никогда мне ничего не говорили...
      - Злючка...
      Молодой Лепито уже не шел, а парил над землей.
      - Вы... вы могли бы полюбить меня?
      - Ну не знаю, да ведь у меня есть муж!
      - О-о-о!
      Это "о-о-о" красноречиво свидетельствовало, что мэтр Парнак не внушает особых опасений своему клерку.
      - Но, Франсуа, как это дурно предполагать, что я способна любить кого-то, кроме мужа... во всяком случае...
      - Да-а-а, и... что же? - До ошалевшего от счастья Лепито как-то не доходили столь очевидные истины.
      - ...для этого мне надо встретить искреннюю любовь... человека, который бы жил только для меня... чтобы я могла положиться на него до конца своих дней...
      - Такого человека не нужно искать, моя Соня! Он уже есть, и это я!
      Совершенно неожиданный хохот мадам Парнак обрушился на молодого человека словно холодный душ.
      - Да вы... вы издеваетесь надо мной? - задохнулся юный обольститель.
      - Да нет же, уверяю вас... - трясясь от смеха, едва произнесла красавица.
      - Не нужно уверений. К несчастью, это так... Вы не принимаете меня всерьез... Ни единого знака расположения от вас... - с грустной надеждой канючил опустивший крылышки голубок.
      - Неблагодарный! А кто же нашел для вас комнату у этой опасной вдовы?
      - Что ж говорить теперь о моем жилье?
      - Вам там не нравится? Меня это очень огорчает, - поворачивает разговор опытная в амурных делах Соня.
      - Дело не в этом.
      - А в чем же?
      - Вы обещали зайти в гости, но так ни разу и не пришли! Почему?
      - Мне это нелегко, я не слишком уверена в себе...
      Франсуа опять понесло на седьмое небо:
      - Соня - вы моя любимая, моя жизнь, моя милая, моя единственная... Соня...
      Молодой женщине пришлось довольно ощутимо похлопать его по руке - без шлепков Франсуа, видимо, в последнее время просто не мог жить.
      - Прошу вас, Франсуа...
      Лепито схватил ее за руку.
      - Обещайте прийти ко мне в гости!
      Она попыталась вырваться.
      - Вы с ума сошли! А вдруг нас увидят?
      - Пусть видят! - клерка несло.
      - Ладно, ладно, обещаю.
      - Нет, скажите: я клянусь!
      - Клянусь!
      Франсуа отпустил руку мадам Парнак.
      - Мне бы следовало рассердиться, - без всякого раздражения заметила она.
      - Но вы не можете сердиться на меня, потому что в глубине души понимаете, как я люблю вас, как я вас обожаю, как я преклоняюсь перед вами...
      Соня поспешила оборвать эти излияния.
      - Франсуа, милый, вам давно надо быть в конторе...
      - Я подчиняюсь, потому что люблю вас, и ухожу, потому что спешу исполнить ваше желание!
      Лепито оставил молодую женщину и танцующими, легкими шагами двинулся серединой улицы обратно. Встретившийся ему настоятель храма Сен-Жеро поначалу опешил от такого способа передвижения, потом окинул Франсуа весьма суровым взглядом, призывая к порядку. Клерк его даже не заметил: Соня его любит! Все сомнения рассеялись сегодня как легкие облачка в летнем небе. Она будет принадлежать ему! Что его ждет впереди, молодого человека нимало не заботило. Он был счастлив сегодня и, наверное, навсегда. Франсуа вошел в сад мэтра Парнака, танцуя фарандолу на манер пастушка Ватто. Он уже собирался взлететь на крыльцо, как вдруг знакомый резкий голос словно пригвоздил его к месту.
      - Мсье Лепито?
      Франсуа испуганно обернулся. Дезире Парнак жег его взглядом.
      - Мсье Лепито, как только вам надоест изображать клоуна - кстати, по-моему, это занятие вовсе не обязательно для клерка нотариуса, - будьте любезны зайти в мой кабинет. Я вас там подожду.
      Столь внезапно отрезвленный, Франсуа с видом побитой собаки вошел в контору. Не поднимая глаз, он сообщил Антуану, что мсье Дезире засек его пляшущим в саду и требует теперь вот пред светлые очи. Старший клерк воззрился на него круглыми от изумления глазами.
      - Танцевали в саду?! М-м... любопытно... С кем же это вы... танцевали?
      - Один! - скромно сказал Франсуа.
      - Один?! Но... почему?
      - Потому что она меня любит!
      Ремуйе просиял.
      - Не может быть!
      - Честное слово!
      - Но тогда, стало быть, ваши дела идут лучше некуда?
      - По-моему, да.
      - В таком случае, старина, не забудьте обо мне...
      - Что? Не забыть о вас - простите, но вы-то здесь причем?
      - Черт побери! Неужто вы, став зятем патрона, не подсобите мне открыть дело?
      Франсуа не сразу, но все же сообразил, что и старший клерк, как и мсье Дезире, воображает, будто он пытается попасть в семейство Парнак через парадный вход, в то время как на самом деле...
      - Ну, разумеется! Какие тут могут быть сомнения? - сказал он, правда, не слишком уверенно.
      - Благодарю! Благодарю, дружище! Я хочу первым поздравить вас и пожелать всевозможного счастья. Раз девчушка с вами заодно - она уговорит отца, и тогда "Мсье Старшему" придется заткнуться!
      - Ну а пока мне все же придется его выслушать.
      - Не позволяйте ему помыкать вами!
      - Вот этого я уж не позволю! - распетушился Лепито и в самом воинственном настроении отправился в кабинет мсье Дезире. Но едва он увидел Парнака-старшего, весь заряд куда-то исчез. Ему даже не предложили сесть.
      - Я раскусил вашу игру, мсье, и она мне очень не нравится, - сухо и презрительно бросил Дезире Парнак.
      - Мне очень жаль.
      - Перестаньте валять дурака, это может дорого вам обойтись!
      - Поверьте, мсье, я не намерен ни валять дурака, ни тем более выслушивать оскорбления! - встрепенулся Лепито.
      - Вы можете покинуть наш дом немедленно - это зависит лишь от меня и от вас, мсье Лепито.
      - От вас - возможно, но от мэтра Парнака - наверняка.
      - Думаете, он встанет на вашу сторону?
      - А почему бы ему не сделать это?
      - Действительно, ему сразу же нужно встать за вас горой, как только узнает о ваших шашнях с его женой!!!
      Это был нокаут - в одну секунду Франсуа утратил всякую возможность сопротивляться.
      - Что же вы вдруг замолчали, молодой человек?
      - Но это... это неправда... - едва прошептал он.
      - Морочьте кого угодно, только не меня! Я только что видел вас обоих. И как это вы посмели шляться вместе? Положим, эта женщина способна на любую низость, но вас-то я считал совсем другим...
      - Мадам Парнак просила немного проводить ее.
      - И под каким же предлогом?
      - Я... я не помню, - пролепетал загнанный в угол Франсуа.
      - Не морочьте голову! Мне достаточно известно: я прочитал одну из тех записок, что вы имели наглость писать ей почти ежедневно. Чушь ужасная, но, должен признать, у вас хороший слог.
      Франсуа вдруг потерял опору под ногами и ухватился за спинку стула, чтобы не упасть. Но и в таком жалком положении он пытался защищаться.
      - Вы... вы не имели права читать!
      "Мсье Старший" издал что-то вроде довольного ржания.
      - А вы, значит, вправе рушить семью моего брата, марать дом, в котором вас пригрели? Да вы стопроцентный маленький негодяй, мсье Лепито.
      - Я... я не разрешаю вам...
      - Молчать! Я один могу здесь что-либо разрешать или запрещать! - И, выдержав довольно мучительную для Франсуа паузу, мсье Дезире язвительно добавил: - Итак, мы изображаем юного менестреля и поем серенады жене хозяина? Чтобы хвастать потом перед приятелями, выставляя на позор дом Парнаков? Так вот, каналья, зарубите себе на носу, я этого не позволю!
      - Это неправда!
      - Что неправда?
      - То, что вы сейчас сказали! Я люблю ее, я просто люблю ее, вот и все, и ничего больше.
      - Каков нахал - говорит мне о любви к жене моего же брата!
      - Но ведь это святая истина!
      - Мсье Лепито, да вы просто начисто лишены чувства порядочности! Я боюсь, что это убьет Альбера, иначе тут же сообщил бы ему о ваших безобразиях... Хотя нам он все равно не поверил бы... Эта шлюха его просто околдовала! Что это вы вытаращились? Не знаете, что она шлюха! Ну конечно, только такой кретин, как вы, можете это не заметить. В любом случае совершенно ясно одно: вы должны немедленно убраться из этого дома.
      - Вы меня прогоняете?
      - Вам лучше без скандала подать прошение самому.
      - Никогда!
      - Вот как?!
      - Мне здесь неплохо и работа нравится...
      - Так-так, решили держаться поближе к Соне и продолжать свои гнусные игры?
      - Думайте что хотите, но я не уйду!
      - Поживем - увидим. Пошлите-ка ко мне Ремуйе.
      Ремуйе провел в кабинете мсье Дезире более получаса. Вернулся он красный и встревоженный. Поджидавшему старшего клерка Франсуа никак не удавалось встретиться с ним взглядом. Полдень уже наступил, но Вермель и мадемуазель Мулезан, почувствовав, что происходит что-то необычное, никак не решались уйти обедать. Старший клерк не оставил без внимания слишком откровенный маневр снедаемых любопытством стариков.
      - Что это вы застряли сегодня в конторе? - рявкнул он.
      - Но, Антуан, мы с мадемуазель Мулезан... - вяло начал Вермель.
      - Убирайтесь! Мне надо поговорить с Франсуа наедине!
      - Нас никогда не интересовали чужие секреты, - заметила обиженная старая дева. - Нескромность нам совершенно не свойственна.
      - Дожить до ваших лет и так и не избавиться от иллюзий - ну что может быть прекраснее?!
      Когда надувшиеся скромники закрыли за собой дверь, Антуан повернулся к Лепито.
      - Мсье Дезире жаждет вашей крови.
      - Я знаю.
      - И он своего добьется.
      - Это еще посмотрим!
      - О, уверяю вас, тут все однозначно. Он поручил мне выставить вас за дверь из-за какой-нибудь профессиональной ошибки.
      - Какой подлец!
      - Совершенно с вами согласен.
      - Надеюсь, вы послали его к черту?
      - Нет, разумеется.
      - Что? Вы заодно с этим подонком против меня?
      - Презирайте меня, осыпьте ругательствами, старина, но я просто обязан совершить эту маленькую подлость ради собственного благополучия. Понимаете, Франсуа, мне уже сорок лет и я как проклятый работаю, чтобы стать нотариусом у себя на родине... В том городке три тысячи душ... Через год место освободится. Без моральной и финансовой поддержки Парнаков все мои мечты обратятся в прах. А поэтому, при всей моей к вам симпатии, придется принести вас в жертву.
      - И вам не противно, а?
      - Что делать, старина, - сама жизнь отвратительна.
      - Так что же вы намерены предпринять?
      - Вы оказали бы мне громадную услугу и помогли сохранить остатки уважения к себе, если бы уволились по собственному желанию, - смиренно предложил Антуан.
      - И не надейтесь!
      - Это ваше окончательное решение?
      - Да, и бесповоротное.
      - Паршиво, старина... вы, видимо, желаете, чтоб я поступил как последняя сволочь... Ну что ж, раз вы этого хотите? У меня-то ведь нет ни малейшего призвания к мученическому венцу.
      Франсуа с любопытством поглядел на Антуана.
      - И что же вы собираетесь делать?
      - О, это очень несложно... Все мелкие погрешности, ошибки, которые вам раньше прощались, надо слегка, чуть-чуть преувеличить и составить солидное досье... боюсь, что после этого вам вообще придется расстаться с нашей профессией... Прошу вас, Лепито, подумайте... Зачем терять любимую работу?..
      - Все эти мерзости подсказал вам мсье Дезире?
      - Разумеется...
      - Я пойду к нему!
      - Не делайте этого!
      Немного поколебавшись, Франсуа снова сел.
      - Пожалуй, вы правы. Я готов убить его!
      Франсуа ушел из конторы, заявив, что к завтрашнему дню обдумает положение и окончательно решит, как быть. А там, чем черт не шутит, вдруг мсье Дезире немного успокоится за ночь? Старший клерк воспринял такое предположение весьма скептически.
      Некоторое время Лепито провел спрятавшись неподалеку от дома Парнаков. Молодой человек надеялся подкараулить Соню и рассказать ей о том, что произошло, а главное - спросить, как теперь себя вести, чтобы не потерять ее окончательно. Но Соня так и не показалась, и во избежание ненужных пересудов влюбленному пришлось покинуть засаду ни с чем. Домой, на улицу Пастер, Франсуа вернулся разбитый и несчастный. На душе было скверно, и он не мог решить напиться ли ему, или покончить с собой. Мадам Шерминьяк, по обыкновению наблюдавшая между делом за прохожими в окошко, очень удивилась раннему возвращению молодого клерка. Она живо отбросила работу и поспешила навстречу Лепито.
      - Что случилось, мсье Франсуа?
      Он удрученно пожал плечами.
      - Что-нибудь серьезное?
      - Да, я уезжаю, мадам Шерминьяк.
      - Уезжаете? Куда же это?
      - Не знаю... Но в Орийаке я не останусь...
      - Но... но почему?
      - О... несчастная любовь... Я не хочу больше жить с ней в одном городе...
      Вдовье сердце гулко застучало. "Бедный мальчик, - думала она, ни секунды не сомневаясь, что юноша страдает от любви к ней, - он не решается открыть свое сердце". Мадам Шерминьяк была и счастлива, и встревожена одновременно, и, когда она наконец собралась ответить, в голосе ее звучала и бесконечная нежность, и пленительные обещания, и мягкое поощрение к действию.
      - Если вы искренни, Франсуа, любовь не может быть несчастной.
      - Я тоже так думал, мадам Шерминьяк.
      - И вы не ошиблись!
      - Нет, мадам, я заблуждался! Я не подумал, что вокруг люди, и не принял в расчет их злобу...
      - Какое вам дело до других, если ваша любовь взаимна!
      - Ах, если бы это было так!
      - Но, уверяю вас, вы любимы!
      - ...Д-да?!
      Лепито ошарашенно воззрился на мадам Шерминьяк, а та ласково улыбалась ему (по правде говоря, улыбка показалась молодому человеку довольно странной). Франсуа с тревогой спрашивал себя, что может знать домовладелица о его отношениях с Соней и откуда у нее такая уверенность, что мадам Парнак его любит?
      - Но... мадам Шерминьяк, как вы это узнали?
      - Допустим, догадалась.
      - И вы думаете, меня любят так же страстно, как я сам?
      - Не требуйте от меня ответа, Франсуа... во всяком случае, пока... но обещаю, что очень скоро все ваши сомнения развеются... до встречи!
      И, сделав изящный пируэт, мадам Шерминьяк упорхнула к себе, оставив клерка мэтра Парнака в полном недоумении.
      Франсуа никак не мог понять загадочного поведения домовладелицы - об истинной причине он, разумеется, даже не подозревал. Весь вечер он провел у себя в комнате и рано лег спать, но сон не шел. Около часа ночи молодой человек встал и решил прогуляться по пустынному городу в надежде немного успокоиться. Софи Шерминьяк тоже не спалось. Услышав шаги Франсуа, она очень удивилась, что он бродит по ночам, а потом и перепугалась - вдруг молодой человек решил вот так, на цыпочках, осуществить свое намерение - навсегда покинуть город? Тревога терзала ее целых полтора часа, пока клерк не вернулся. Успокоившись, Софи снова нырнула под одеяло, раздумывая, куда это мог ходить ее предполагаемый воздыхатель.
      II
      Добродушная толстуха Агата Шамболь отличалась удивительно спокойным нравом. В свои двадцать шесть лет она уже нисколько не сомневалась, что так до конца жизни останется служанкой у овернских буржуа. Одна из немногих оставшихся в живых представителей племени дворовых людей, давно ушедшего в прошлое, Агата вела размеренное существование, всецело подчиняясь раз и навсегда установленному хозяевами графику. Весь день ее был рассчитан по минутам. Так, в шесть часов Агата принималась готовить завтрак для всего семейства Парнак. При этом соблюдалась строгая иерархия: в семь часов следовало отнести чай в комнату "Мсье Старшего", в семь тридцать - подать в столовую чай для мэтра Парнака и его дочери, в восемь тридцать - разбудить мадам и поставить ей на колени поднос с чашкой шоколада и рогаликами. После этого Агата возвращалась на кухню и готовила основную часть завтрака, поджидая горничную Розали, в чьи обязанности входила уборка комнат.
      В то утро кухарка, как всегда, поставила на маленький подносик, специально предназначенный для мсье Дезире, чайник с заваркой, кувшин горячей воды, сахарницу и пошла через сад к павильону. Постучав, она по привычке, не ожидая ответа, распахнула дверь, вошла, поставила поднос на столик и принялась раздвигать шторы. Все это Агата проделывала каждый день, а потому действовала механически, думая о чем-то своем. Покончив с занавесками, девушка подошла к постели, собираясь похлопать "Мсье Старшего" по плечу и крикнуть: "Семь часов!"
      Однако на сей раз Агата так и не произнесла традиционного утреннего приветствия. Рука замерла в воздухе, слова - в широко открытом рту, дыхание пресеклось. Жуткое зрелище предстало перед ее расширившимися от ужаса глазами. На подушке, залитой кровью, неподвижно застыла разбитая голова. На полу у изголовья кровати валялся пистолет. Однако кухарка не закричала и не упала в обморок - природная флегма ее была непробиваема. Практически тут же придя в себя, она благочестиво, словно делала это каждый день, прикрыла глаза "Мсье Старшему" и спокойно, без какой-либо спешки, не то что паники, ровным шагом отправилась стучать в дверь мэтра Парнака.
      - Спасибо, Агата! Я уже проснулся...
      - Мсье...
      - Что еще, Агата?
      - Несчастье, мсье...
      - Несчастье... подождите минутку!.. Так, теперь входите!
      Заспанный мэтр Парнак в спешно накинутом халате встретил кухарку, прямо скажем, не слишком любезно.
      - Что это вы болтаете?
      - Настоящее несчастье, мсье!
      - Несчастье, несчастье, - передразнил он ее, - да дело-то в чем? Говорите же скорей. Боже мой.
      - Мсье Дезире умер.
      - Да вы что? С чего бы ему умереть?
      - Ну, знаете, с пулей-то в голове...
      - Что-что?
      На крики мэтра Парнака прибежала его дочь, Мишель. Узнав о смерти дяди, она бросилась в павильон, а следом побежали мэтр Парнак и служанка. Все оказалось так, как сказала Агата. Они молча взирали на труп, не понимая, как это могло произойти. Через какое-то время появилась и Соня, а за ней, не успев снять шляпы, - Розали. Обе остановились несколько сзади пришедших раньше. Перед лицом трагедии те стояли в гробовом молчании, не в силах отвести глаз от чудовищной картины крови и смерти. На этом фоне некоторая суетливость мадам Парнак, обиравшей свою ослепительную ночную рубашку, казалась почти непристойной.
      - Дезире болен? - спросила наконец она.
      - Он умер, мадам, - невозмутимо объяснила Агата.
      - Умер? - удивилась Соня, подошла поближе и, увидев изуродованную голову деверя, воскликнула: - Боже мой! Его убили!
      - Прошу тебя, Соня, не болтай чепухи, - резко одернул ее муж. - Мой несчастный брат покончил с собой.
      - Самоубийство? Но... почему?
      - Откуда мне знать? Надо вызвать врача.
      Соня тут же вышла и из кабинета покойного позвонила доктору Жерому Периньяку, жившему на улице Карм. Он обещал быть на месте через десять минут.
      Жером Периньяк был домашним врачом семейства Парнак, как, впрочем, и всех сколько-нибудь состоятельных семей города. Этот красивый и элегантный сорокалетний мужчина с равным успехом ставил диагнозы, играл в бридж и теннис. Светское общество охотно прощало ему многое, даже нежелание жениться. Все знали, что Периньяк обожает женщин, "шалит" (как это стыдливо называли благовоспитанные дамы) исключительно вне города. А потому с огромной благодарностью воспринимали то, что здесь, в городе, напротив, Жером Периньяк вел себя безукоризненно. Все в один голос утверждали, что ни одна из многочисленных больных ни разу не пожаловалась на какую-либо вольность или хотя бы неуместное слово. Впрочем, завистливые коллеги прекрасного Жерома возражали, так как вряд ли эти особы станут жаловаться мужьям на некоторое внимание к себе, если сами только о том и мечтают. Как бы то ни было, доктор Периньяк обзавелся преданной клиентурой и репутация позволяла ему при желании устроиться в каком-нибудь городе покрупнее Орийака.
      Доктор, как обещал, приехал очень быстро и немедленно занялся покойным. Долгого обследования не потребовалось.
      - Мне очень жаль, мэтр, - сказал он Альберу, - но я вынужден подтвердить то, о чем вы уже догадались: ваш старший брат покончил с собой, и мне остается лишь написать свидетельство о смерти. Позвольте принести самые искренние соболезнования и вам, мсье, и вам, мадам, и вам, мадемуазель... Я мало знаком с мсье Дезире, ибо, как вам известно, он относился к медицине с величайшим презрением, однако я знаю, что это был в высшей степени достойный человек. Весьма сожалею о его кончине. К несчастью, мы очень плохо знаем, что творится в душах ближних... Разве кто-нибудь сможет сказать, что побудило такого человека, как мсье Парнак-старший, наложить на себя руки? Быть может, вскрытие...
      Нотариус подскочил от возмущения.
      - Вскрытие? Какой ужас! Нет, я не позволю такого надругательства! И потом, какой смысл узнать, почему брат поступил так ужасно? Увы, он уже это сделал.
      Как всегда, мягко и дипломатично - одно из качеств, позволивших ему достичь завидного положения в Орийаке, - доктор заметил, обращаясь к Парнаку:
      - Во всяком случае, зная, какие чувства покойный питал к вам, зная его несомненную приверженность святой вере, пожалуй, можно смело сказать, что в тот момент он был не в себе... Вероятно, депрессия... Я уверен, что клир Нотр-Дам нас прекрасно поймет. А в случае необходимости я сумею все объяснить... с медицинской точки зрения, разумеется...
      Успокоив Альбера тем заверением, что поможет избежать скандала и даже создать что-то вроде дружеского сочувствия драме, копаться в которой, в сущности, никому не захочется, доктор принял благодарность нотариуса как вполне заслуженную.
      Если Мишель и ее отец были явно не в себе, то Соня не особенно стремилась скрывать равнодушие. Она давно знала, что деверь не одобрял ее появления в семействе Парнак, и не хотела, да и не понимала, зачем лицемерить, раз уж случай избавил ее от врага. Нотариус посмотрел на нее и вздохнул.
      - Теперь, когда вы его осмотрели, доктор, может быть, Агата и мадам Невик, наша верная горничная, займутся покойным... уберут моего несчастного брата...
      - Конечно-конечно... чуть попозже... после того как мы получим разрешение полиции.
      - Полиции?
      - Да, мэтр. О каждом случае самоубийства сообщают полиции. Таков закон. Не беспокойтесь так - это пустая формальность. Если вы не против, я займусь этим, позвоню комиссару Шаллану, расскажу о вашем горе, попрошу прислать офицера и... лично выбрать, кого именно.
      Комиссар Шаллан был кругленький, улыбчивый, очень вежливый и покладистый коротышка. Единственное, пожалуй, чего он не мог терпеть, так это когда его беспокоили во время одного из важнейших, как он считал, моментов бытия, а именно во время завтрака. Намазывая поджаренный хлеб маслом и медом, он обсуждал со своей женой, Олимпой, меню на день. Оба страстные гастрономы, они считали стол неким священным алтарем, доступ к которому может получить далеко не каждый. Сейчас Олимпа Шаллан рассказывала, как она собирается сегодня готовить по рекомендованному ей рецепту знаменитую "Пулярку моей мечты". Рецепт не был ее изобретением - комиссарша славилась в основном замечательной точностью исполнения, с фантазией у нее было слабовато.
      - Понимаешь, Эдмон, сначала я разрезаю пулярку на куски, потом выкладываю в сотейницу двести пятьдесят граммов мелко нарезанного лука, три толченые дольки чеснока и шесть очищенных и измельченных помидоров. Все это я подогреваю и постоянно помешиваю, пока не получится однородная масса, а тогда кладу туда кусочки пулярки, добавляю базилика и грибов и ставлю томиться на медленном огне примерно на полчаса, а дальше...
      Звонок доктора Периньяка оборвал это кулинарное блаженство так же неожиданно, как если бы молния прочертила внезапно и резко безоблачное августовское небо. Супруги вздрогнули и переглянулись, ощутив одинаковую враждебность к тому, кто нарушил их покой. Комиссар помрачнел, встал и пошел к телефону. Вернулся он еще более мрачный.
      - Скверное дело, Олимпа... да и, вправду, очень скверное...
      Хорошо зная своего супруга, мадам Шаллан не стала приставать с расспросами и молча - о боже! - стала убирать со стола.
      - Надеюсь, моя пулярка тебе понравится, - только и вымолвила она.
      - Не сомневаюсь, милая, - так же коротко ответил комиссар.
      Когда жена вышла из комнаты, Шаллан снова взял трубку и, набрав номер инспектора Лакоссада, попросил его зайти.
      Лакоссад глубоко уважал своего шефа. Не столько как полицейского, сколько за чисто человеческие качества. Особенно привлекала его та эпикурейская философия, которую с давних пор исповедовал комиссар Шаллан. Словом, было кое-что общее, что сближало двух столь несхожих внешне людей. Ансельм не сомневался, что, коли уж комиссар решил прибегнуть к его помощи, значит, дело не простое и требует, скажем так, некоторой сообразительности.
      Через несколько минут Лакоссад уже стоял у небольшого домика на улице Жюль-Ферри, где главной комнатой считалась, безусловно, кухня. Его встретил сам Шаллан и тут же проводил в столовую.
      - Чашечку кофе?
      - Если бы я был уверен, что не слишком обеспокою мадам Шаллан... но ее кофе так хорош!
      - Вы нарочно расхваливаете кофе, чтобы ей польстить, старый ловелас!
      Олимпа поздоровалась с Лакоссадом - единственным из подчиненных мужа, кого она ценила за любезность и хороший вкус, а потом подала обоим мужчинам кофе.
      - Речь идет не о расследовании, - объявил Шаллан, когда жена вышла из комнаты. - Это, скорее, гм-гм... мероприятие... Но нужно проявить максимум деликатности: сегодня ночью покончил с собой Парнак-старший.
      - Не может быть! - выдохнул инспектор.
      - Да, Лакоссад, от него меньше чем от кого бы то ни было можно было ожидать столь экстравагантного поступка, но таковы факты, и доктор Периньяк, сделав заключение, уже выписал свидетельство о смерти. Вам остается лишь подтвердить его заключение и принести наши соболезнования семье.
      - Но я не понимаю, зачем...
      - Дорогой мой, - прервал его комиссар, - мы живем, к сожалению, может быть, не в вашей очаровательной и всегда... как бы это сказать... немного еретичной Тулузе. Увы, овериды - это суровые пуритане и не мыслят своей жизни без предрассудков. А как вы знаете, самоубийца, по крайней мере теоретически, отторгается от лона церкви. Хороший тон - считать, что человек из приличного общества мог решиться на подобный шаг лишь в минуту помрачения ума. Это всех устраивает и никому не вредит. Итак, я жду от вас рапорта... как бы это сказать... не слишком противоречащего медицинскому заключению. Отметьте, например, что с некоторых пор покойный выглядел мрачным и... Ну, да сами знаете всю эту музыку. Я думаю, вы не будете возражать, если Парнаку-старшему устроят отпевание в церкви?
      - Нисколько.
      - Что ж, вот и отлично. Попозже зайдите все-таки сюда и расскажите о своих впечатлениях. Я жду вас здесь.
      У Парнаков Лакоссада встретил доктор Периньяк. Мужчины давно знали и даже уважали друг друга, хотя и принадлежали к разным кругам общества и встречались не чаете.
      - Если б не эти трагичные обстоятельства, я бы сказал, что счастлив видеть вас, инспектор.
      - Я тоже, доктор, уверяю вас.
      Врач повел полицейского в комнату покойного.
      - Как и положено, я запретил что-либо трогать до вашего прихода.
      - Вы очень мудро поступили, доктор.
      - Признаться, у меня лично не вызывает сомнений, что это самоубийство. Взгляните на коричневый кружок вокруг раны. Мне вряд ли стоит объяснять вам, что это следы пороха, и, значит, дуло было прижато к самому виску.
      - Кто-нибудь слышал выстрел?
      - Насколько я знаю, нет.
      - И как вы считаете, в котором часу наступила смерть?
      - Приблизительно часа в два-три ночи. Точное время может показать только вскрытие. Но зачем?
      - Больше всего в этой истории меня удивляет, что в ночной тишине звук выстрела не перебудил весь дом.
      - Как человек воспитанный, мсье Дезире не пожелал тревожить близких даже своей смертью и потому обернул револьвер простыней. Я не сомневаюсь, что обнаружил бы в ране фрагменты ткани. А револьвер лежит у ваших ног.
      Лакоссад нагнулся и, осторожно обернув платком, поднял оружие.
      - Что ж, доктор, думаю, мне тут почти что нечего делать. Он не оставил какого-нибудь письма или записки?
      - Насколько мне известно, нет.
      - Ну хорошо, тогда до встречи, доктор! Пойду задам пару-другую вопросов тому, кто первым обнаружил тело, - надо же хоть что-то написать в рапорте.
      - До свидания, инспектор.
      На сей раз Лакоссада встретила Мишель. Пробормотав все полагающиеся соболезнования, тот поглядел на девушку и решил, что у Франсуа совсем недурной вкус. Потом полицейский попросил привести к нему того, кто утром первым вошел в комнату мсье Дезире. Мишель проводила инспектора в маленькую гостиную и тут же послала к нему Агату. Увидев эту Юнону, посвятившую себя конфоркам, он был восхищен могучими формами, и ему подумалось, что подобная величавость, почти совершенно утраченная в наши дни, должно быть, и придавала женщинам прошлого такую непобедимую уверенность в себе, что никакие бури не могли поколебать их невозмутимого покоя.
      - Как вас зовут? - обратился он к царице плодородия.
      - Агата Шамболь.
      - Когда вы родились?
      - В тысяча девятьсот тридцать втором.
      - Где?
      - В Польминьяке.
      - Расскажите мне, пожалуйста, поподробнее о том, как вы обнаружили утром господина Парнака.
      - Да тут и говорить-то вроде нечего...
      И Агата все подробно рассказала.
      - Это вы обычно будили мсье Дезире? - спросил инспектор, когда кухарка умолкла.
      - Каждый божий день, вот уже четыре года.
      - Я не совсем понял, постучали вы, прежде чем войти в комнату, или нет?
      - Если я и стучала, то больше для виду, ну просто потому, что так полагается. Когда мсье Дезире спал, его и пушка бы не разбудила, не то что стук.
      - Вот как? И он не запирал дверь на ключ?
      - Никогда! Бедный мсье Дезире боялся, что ему станет плохо и никто не успеет прийти на помощь... а потому не только дверь не закрывал, но и одно окно держал приоткрытым и летом и зимой...
      - Правда? И много людей знало об этой мании мсье Дезире?
      - Да почитай все домашние!
      - Это очень интересно... Спасибо, Агата. Спросите, пожалуйста, мсье Парнака, не согласится ли он принять меня.
      Кухарка быстро вернулась и повела инспектора в кабинет, где его ждал мэтр Парнак. Лакоссад с первого взгляда понял, что горе нотариуса непритворно. Распухшее от слез лицо свидетельствовало о том, что этот, в общем-то не привыкший к бурным проявлениям скорби, человек много плакал. "Да-а, - подумал полицейский, - никто бы сейчас не узнал в мэтре Парнаке того весельчака и жизнелюба, каким его привыкли считать в Орийаке".
      - Вы хотели поговорить со мной, инспектор?
      - О каждой... скажем так, не совсем обычной кончине мы должны писать рапорт...
      - Я к вашим услугам.
      - Прежде всего, мэтр, могли бы вы сказать, что побудило вашего брата так неожиданно свести счеты со своей жизнью?
      - Совершенно не представляю. По крайней мере ни здоровье, ни материальное положение не могли послужить причиной.
      - Простите, но, быть может, причину стоит поискать в области чувств и...
      - Эта область была совершенно закрыта для моего брата, - прервал его мэтр Парнак. - Рано овдовев, он упорно хранил верность покойной супруге... Я ни разу не слышал ни о каком, хотя бы мимолетном увлечении... Дезире вообще трудно представить в роли влюбленного.
      - Да, в самом деле это верно...
      - Более того, он был почти что женоненавистником. Знаете, он женщин презирал и всегда старался их избегать. Симпатию брат испытывал лишь к своей племяннице, моей дочери.
      - А в чем причина такой враждебности к слабому полу?
      - По правде говоря, Дезире было очень трудно понять... Мне всегда казалось, что, искренне оплакивая Маргариту - так звали мою невестку, - в глубине души брат не мог простить ей преждевременного ухода. Он воспринимал ее смерть как своего рода дезертирство. Ну, а тут недалеко до вывода, что ни на одну женщину нельзя положиться.
      - А какова была роль мсье Парнака-старшего в вашей конторе?
      - Дезире вложил в нее большую часть капитала, поэтому и вел, коротко говоря, всю финансовую часть.
      - А теперь, когда его больше нет? Это тяжелый удар для конторы?
      - Моральный - бесспорно, поскольку Дезире обладал в своем деле феноменальными качествами, редкостным нюхом к биржевым спекуляциям. Он умел удивительно выгодно вкладывать деньги, находить самые надежные акции. Но в целом материально ничто существенно не изменится, поскольку я его наследник.
      - Мсье Дезире составил завещание в вашу пользу?
      - Совершенно верно. И если я первым уйду из жизни, то все состояние перейдет к моей дочери.
      Узнав о смерти "Мсье Старшего", мадемуазель Мулезан расплакалась, а мсье Вермель омрачился, усмотрев тут предвестие собственной кончины - они с Дезире принадлежали к одному поколению. Что до Антуана, то, когда первые минуты растерянности прошли, он почувствовал большое облегчение от того, что теперь не придется выполнять порученное ему дело. Однако его очень волновало, будет ли он прощен Франсуа. Старший клерк не сомневался, что теперь, когда мсье Дезире не сможет ставить палки в колеса, молодой человек добьется своего. Женившись на Мишель, он станет зятем и преемником мэтра Парнака. Согласится ли тогда Франсуа помочь ему, Антуану, устроить свои дела? Вспомнит ли король Англии об оскорблениях, нанесенных принцу Уэльскому? Ах, если бы Антуан мог предвидеть... но кому бы такое пришло в голову?
      - Правду говорят: что одному - горе, другому - счастье, - вдруг брякнул Вермель, тоже, видимо, вспомнивший о Франсуа.
      - О да! - всхлипнула мадемуазель Мулезан.
      Антуан был не в том состоянии, чтобы спокойно слушать такого рода банальности.
      - А ну-ка тихо, вы! Возьмитесь-ка лучше за работу, чем болтать попусту. Ну будь в ваших рассуждениях хоть крупица оригинальности, я бы еще как-то простил... Вам, Вермель, придется завершать работу над "Мура-Пижон", ну, во всяком случае, если к нему снова не подключится Франсуа.
      Старик подскочил от возмущения.
      - Франсуа? Уж не хотите ли вы сказать, что у него хватит наглости вернуться, после того что произошло вчера?
      - Это было бы просто позорно! - поддакнула мадемуазель Мулезан.
      Старший клерк рассердился не на шутку.
      - Заткнете вы когда-нибудь свои поганые глотки или нет?
      От такой грубости по тощей спине мадемуазель Мулезан пробежал озноб, и она притихла.
      - Насколько мне известно, - продолжал Ремуйе, - Франсуа никто не выгонял.
      - Но вы же отлично знаете, что мсье Дезире... - попытался что-то пискнуть взъерошившийся Вермель.
      - Мсье Дезире разговаривал со мной! - перебил его старший клерк. - И могу вам сообщить только одно: этот господин замышлял изрядную подлость!
      - О!
      - Никаких "о"! Если хотите знать, ваш Дезире был отъявленным мерзавцем! И Франсуа достойно займет свое место, - заколачивал гвозди Антуан. Впрочем, он никогда его и не лишался. А вам, я чувствую, нужно вспомнить о возрасте, и коли не хотите крупных неприятностей, лучше б помалкивать.
      Лакоссад, входивший в это время в контору, услышал конец фразы. Поздоровавшись со служащими, он вежливо поинтересовался:
      - Франсуа Лепито еще нет?
      Расстроенный Антуан ляпнул первое, что пришло в голову:
      - Вчера он неважно себя чувствовал и появится только во второй половине дня.
      - Это неправда! Совершенная неправда! - взвилась мадемуазель Мулезан, она вскочила, закинув голову подобно христианской мученице, готовой принять удары порочной толпы. Глаза ее горели гневом, щеки пылали, и даже очки вздрагивали от негодования. Наверное, вот так праведницы вещали истину миру, поддавшемуся искушениям сатаны. - Пусть со мной сделают что угодно, но я скажу правду! Никакие угрозы и оскорбления не заставят меня молчать!
      - Да заткнешься ты или нет, старая дура! - загремел Антуан, поборов первое замешательство. Но мученица закусила удила.
      - Никто, никто не принудит меня к молчанию!
      Вермель, предосторожности ради закрыв лицо досье, наслаждался сценой.
      - И что за истину вы хотите провозгласить, мадемуазель? - осведомился Лакоссад, которого эта сцена тоже позабавила.
      - Вчера вечером мсье Дезире вышвырнул Франсуа за дверь! Он собирался сообщить об этом мэтру Парнаку лишь сегодня утром и, как нарочно, ночью умер! Выводы можете делать сами! Что до меня, то я выполнила свой долг!
      - Ах ты чертова старая коза! Да тебе лечиться надо, истеричка!
      - Хам!
      - Ну погоди, гадюка!..
      Инспектор попытался восстановить тишину.
      - А могу я спросить вас, мадемуазель, не знаете ли вы о причинах увольнения мсье Лепито?
      - Причина нравственного свойства, инспектор! Больше я ничего не скажу!
      - Сумасшедшая! Шизофреничка! - прохрипел Антуан, чувствуя, что его вот-вот хватит удар.
      - Не сердитесь, мсье Ремуйе, - мягко успокаивал его Лакоссад. - Вы же знаете: "в каждом из нас таится безумие, только одни лучше умеют это скрывать..." - начал он было декламировать, но тут же понял, что нужны более сильные средства.
      - Мсье, я думаю, нам стоит выйти в сад... и немного побеседовать... Прошу вас.
      Взглянув на стенные часы в столовой, комиссар Шаллан решил, что Лакоссад слишком долго возится с таким пустяковым заданием. Но тут в дверь позвонили, и комиссар сам впустил инспектора.
      - А знаете, я уже начал подумывать, куда это вы могли провалиться.
      - Боюсь, что у меня возникли некоторые сложности, господин комиссар.
      - У вас, сложности? С чего бы это вдруг?
      - Мсье Дезире Парнак прострелил себе голову. Так говорится в выписанном по всей форме свидетельстве о смерти.
      Комиссар с любопытством поглядел на своего подчиненного.
      - Вы что же, не согласны с врачом, Ансельм?
      - Еще не знаю...
      - Вот как?.. Ну что ж, сейчас вот раскурю трубку, а вы расскажите мне подробненько обо всех своих сомнениях.
      Шаллан знал, что Лакоссад не любитель фантазий на криминальные темы, и если уж его что-то смущает, то не иначе как какая-то серьезная причина.
      - Ну, старина, я вас слушаю.
      Инспектор спокойно и точно передал содержание своих разговоров с доктором, Агатой и нотариусом. Не забыл он описать и словесную баталию между старшим клерком и мадемуазель Мулезан, объяснив комиссару, почему счел необходимым увести Антуана Ремуйе в сад и выжать из него всю правду.
      - И там-то, господин комиссар, он рассказал, что у мсье Дезире и Франсуа Лепито накануне произошла бурная сцена и первый потребовал от второго немедленно уволиться.
      - Почему?
      - По-видимому, молодой Франсуа ухаживает за мадемуазель Парнак и ему отвечают взаимностью.
      - Что, род Растиньяков еще не угас? - улыбнулся Шаллан.
      - Похоже, что нет, господин комиссар, но сегодня они уже не считают нужным ехать за состоянием в Париж и вполне довольствуются провинцией. Как бы то ни было, мсье Дезире, будучи, похоже, против предполагаемого союза, предложил Франсуа Лепито добровольно покинуть контору. Судя по всему, молодой человек отказался это сделать весьма категорично. Тогда "Мсье Старший" посоветовал ему все-таки подумать и к утру принять окончательное решение. Потом он переговорил со старшим клерком, и тот довел до Франсуа, что мсье Дезире поручил ему отыскать в работе Франсуа любую ошибку, которая оправдывала бы увольнение. Таким образом он собирался положить конец интриге между мадемуазель Парнак и мелким служащим.
      - Не очень-то красиво со стороны покойного, а?
      - Конечно, но вы не хуже меня знаете, господин комиссар, что в целях самообороны наши буржуа порой используют не слишком высоконравственные средства.
      Шаллан выбил трубку о край пепельницы.
      - И что вы обо всем этом думаете, Лакоссад?
      - Даже не могу сказать точно.
      - Вернее, не хотите, хе-хе-хе, есть тут маленькая разница. Что ж, придется мне сделать это самому. Итак, у вас есть смутное подозрение, что Франсуа Лепито, желая спасти свою любовь, вынужден был прикончить мсье Дезире. Так?
      - Да, комиссар.
      - Но у нас только свидетельство о смерти и никаких мало-мальски весомых улик, чтобы начать расследование, верно?
      - Вы, как всегда, правы, шеф.
      - Послушайте, Ансельм, мы не можем, не имеем никаких оснований судить по внешним признакам. У нас пока не вызывает сомнений, что для Лепито самое главное - любовь к Мишель. Можно не сомневаться и в том, что у мсье Дезире наверняка были какие-то более серьезные проблемы, чем брак племянницы с тщеславным, но, в сущности, довольно приятным молодым человеком, не лишенным к тому же вполне очевидных достоинств. Теперь давайте посмотрим с другой стороны: о покойном мы ничего конкретно не знаем, все, что нам известно о Лепито, никак не позволяет видеть в нем возможного убийцу. При таком раскладе, Лакоссад, лучше оставить убийство безнаказанным, чем устроить скандал без всяких на то оснований... Внешность, вечно нас обманывает внешность... Вот, например... м-м-м... возьмем хоть мою жену, Олимпу. Для всех она что: дурнушка, с плохой фигурой, больше похожа на замарашку, чем на богиню.
      - Господин комиссар! - насколько мог, возмутился инспектор.
      - Но такую Олимпу, малыш, видят другие... - с лукавой укоризной произнес Шаллан. - Только один я знаю, какой поразительной красавицей бывает вдохновенная Олимпа, когда, сидя рядом со мной, пробует блюдо, которое ей особенно удалось. Опять же, когда эта обиженная природой женщина садится за арфу, разве может кому-то прийти в голову, что, как только ее пальцы коснутся струн, она станет и моложе, и прекраснее любой другой. Вам, Ансельм, я могу признаться, что во всей Франции нет и двадцати таких арфисток, как Олимпа.
      - Охотно верю вам, господин комиссар... Да-а, еще две тысячи лет назад Квинт Курций учил нас: "Самые глубокие реки всегда безмолвны".
      Тихий и вежливый с виду инспектор Ансельм Лакоссад отличался вместе с тем фантастическим упрямством. Он, конечно, всегда внимательно прислушивался к чужому мнению, но его собственная точка зрения от этого, как правило, не менялась. К комиссару Шаллану Лакоссад питал особое уважение и охотно внимал его теориям. Однако Ансельм был еще слишком молод, чтобы проникнуться философией комиссара до конца и научиться сразу и безошибочно отделять факты, которые полицейский не имеет права упускать из виду, от менее важных. Лакоссад любил свою работу за то, что она позволяла ему общаться со многими людьми, и он старался выполнять ее как можно лучше. Инспектор еще недостаточно устал от расследований, чтобы закрывать на что-то глаза вопреки укорам совести, а потому худому миру предпочитал пока добрую ссору.
      Чем больше Лакоссад размышлял над кончиной мсье Дезире, тем меньше, верил, что это самоубийство. Он, конечно, не знал, что произошло на самом деле, но и доводы комиссара Шаллана его не убедили. Человек, раздумывал инспектор, может наложить на себя руки только в случае каких-либо неразрешимых для него проблем: финансового или сентиментального характера либо же если он смертельно болен. Между тем, по всей видимости, Парнак старший отличался довольно завидным для своих лет здоровьем, материальное его положение также не внушало ни малейших тревог, ну а уж о какой-либо пассии никто никогда и не слышал. Так с чего бы ему это вдруг вздумалось прострелить себе голову?
      Пока у Лакоссада не было никаких доказательств, кроме доводов здравого смысла (а стало быть, с точки зрения закона - ничего). Впрочем, подумал он, эта ссора между покойным и Франсуа Лепито может дать какую-то зацепку. Внезапно приняв решение, инспектор, вместо того чтобы отправиться в комиссариат, пошел к молодому клерку.
      У входа в дом на улице Пастер Лакоссад столкнулся с вдовой Шерминьяк.
      - Будьте любезны, мадам, подскажите мне, пожалуйста, где живет мсье Лепито? Он дома сейчас?
      Софи окинула пришельца подозрительным взглядом.
      - Кто вы такой?
      - Инспектор Лакоссад.
      - Из полиции?
      - Ну... да.
      - Разве... разве Франсуа что-нибудь...
      - Не беспокойтесь так, мадам, я добрый знакомый Франсуа Лепито и просто пришел просить его помочь мне разобраться в одной довольно запутанной истории.
      - Не уверена, что от него сейчас большой прок...
      - Вот как? А почему?
      - Он в расстроенных чувствах... из-за несчастной любви...
      - Правда?
      - Да, правда... Франсуа до смерти влюблен в женщину. Но она старше его и у нее к тому же большое состояние... Вот бедняжка и не решается открыть ей свое сердце.
      - Стало быть, он и в самом деле ее любит, ибо, если верить Петрарке, "кто может сказать о страданье, тот страстью не так опален".
      - Ах, вы совершенно правы, инспектор! Но как же Франсуа не понимает, не догадывается, что эта женщина, быть может, готова упасть в его объятия и лишь ждет первого знака? Я говорю вам это только потому, что очень волнуюсь за Франсуа...
      - Неужто его состояние столь плачевно?
      - Бедный, он почти не ест и не спит... Вчера ночью, например, я слышала, как он вышел на улицу где-то в час, а вернулся только лишь около трех. Ну скажите, господин инспектор, разве это нормально для такого порядочного молодого человека, как мсье Лепито?
      - Разделяю ваше мнение, мадам. Оно мне кажется весьма рассудительным.
      Польщенная, мадам Шерминьяк тут же приосанилась.
      - Бог свидетель, еще никто не жаловался на мои советы. Вот только Франсуа почему-то не хочет довериться мне. Ну, разве любовь - это преступление?
      - О нет-нет, мадам, всего-навсего болезнь.
      - ...Что? - опешила женщина.
      - Прошу прощения. Просто я вспомнил один английский афоризм: "Любовь как ветрянка, чем позже ее подхватишь, тем тяжелее протекает". А теперь, мадам, скажите мне, где обретается наш романтик?
      - На последнем этаже. Вы увидите на двери его визитную карточку.
      Франсуа проснулся в самом скверном расположении духа. В ближайшие часы ему надо было принять окончательное решение... Впрочем, уже одно то, что молодой клерк не пошел в контору, означало, что он готов склониться перед волей "Мсье Старшего". "Что ж, - успокаивал он себя, - отыщется какая-нибудь другая возможность видеться с Соней. Да и контора Парнака в конце-то концов не единственное место, где можно работать". Такое рассуждение взбодрило Франсуа, он ощутил заманчивый привкус свободы. Твердым шагом наш герой двинулся было к шкафу, где висели оба его костюма, как вдруг в дверь тихонько постучали.
      - Кто там? - удивленно спросил Лепито.
      - Лакоссад... мне нужно сказать вам пару слов, дорогой мой.
      - Минутку!
      Накидывая халат, Франсуа подумал, зачем это он понадобился полицейскому, и открыл дверь.
      - Я не застал вас сегодня в конторе, приходится беспокоить дома, немного насмешливо извинился инспектор.
      - Ничего страшного, вы не особенно меня потревожили.
      - Любезная дама снизу многое рассказала мне о вас. Она так волнуется о вашем здоровье, особенно о сердечных делах...
      Франсуа рассмеялся.
      - Да-а, вдова - добрейшая женщина - опекает меня, как наседка цыпленка.
      - Но знаете, после разговора с прекрасной вдовой я в некотором заблуждении. В конторе мне рассказывали, будто вы поссорились с мсье Дезире из-за его племянницы, в которую, как они говорят, вы влюблены. И вдруг мадам Шерминьяк заявляет, что вы сохнете по какой-то старушенции! Как вам это понравится, Франсуа? Вы не находите тут некоторого противоречия?
      - Моя личная жизнь - это моя личная жизнь. Она касается меня одного, мсье инспектор! Но уж если так угодно, то, во-первых, мадам следовало бы перестать совать нос в чужие дела! А во-вторых, я вовсе не влюблен в мадемуазель Парнак, она сама не дает мне проходу!
      - Так что ж, мсье Дезире ошибся?
      - Ну нет, мерзавец попал в самую точку.
      - А из-за чего тогда вышла ссора?
      - Послушайте! Вам не кажется, инспектор, что вы несколько назойливы?
      - Что делать, такое уж ремесло!
      - Вы пришли по-приятельски или официально!
      - И то и другое.
      - Это как же?
      - Вы мне симпатичны, поэтому как друг я не хочу, чтобы вы влипли в историю, из которой не так-то легко будет выпутаться...
      - В какую еще историю? - возмутился Франсуа.
      - Сейчас скажу... Я по делу, приятель, из-за того, что мсье Дезире сегодня ночью не стало.
      - Что-о? Мсье Дезире... не стало...
      - Вы, что же, не знали об этом?
      - Да откуда же мне знать? Я еще не выходил из дому!
      - Утром-то - да, ну а вот ночью?
      - Ночью?!. Ах, ну да... Ночью действительно я ходил гулять. Ну так и что?
      - И где же вы гуляли?
      - Где гулял? По правде говоря... бродил, знаете ли, просто так, наугад, точно не помню. Вам-то это зачем?
      - Жаль... А как, по-вашему, мсье Дезире мог покончить с собой?
      - Покончить с собой? Он? Никогда! Да вы что сегодня?
      - Странно... Между тем врач сделал заключение о самоубийстве.
      - Этого просто не может быть!
      - Вот и я тоже никак не могу в это поверить. Сдастся мне, что мсье Дезире прикончили.
      - Прикон-чи-ли? - заикаясь произнес Лепито.
      - Да-да. При-кон-чи-ли. Только не спрашивайте меня почему да кто - я не сумею пока ни ответить, ни объяснить. Это чисто интуитивно.
      - Да что вы сегодня, право? Несете какую-то чушь! Ну кому это могло понадобиться убивать мсье Дезире?
      Лакоссад пристально посмотрел на Франсуа.
      - Вам, - очень мягко заметил он.
      - Мне-е-е? - почти шепотом протянул опешивший и вытаращивший глаза Франсуа.
      - Сами подумайте. Достаточно убрать мсье Дезире, проникшего в тайну ваших любовных дел (а насколько я понял, они весьма деликатного свойства), и вы можете спокойно продолжать свой нежный дуэт, да еще и место сохранить в конторе.
      - И что вам за охота пришла задаваться нелепицами! Ну не может же быть, чтобы вы и в самом деле так думали!
      - Увы, но пока вы единственный, кому, как говорится, выгодна смерть мсье Дезире. Насколько я помню, кто-то при нашей последней встрече горел желанием кого-то убить. Разве не мсье Дезире вы имели в виду, Франсуа? Что вы теперь на это скажете?
      - Да причем здесь ваш Дезире! Меня просто достала приставаниями со своей любовью Мишель! Но, разумеется, я говорил тогда не всерьез.
      - Конечно, в шутку... Ну что ж, по официальной версии мсье Дезире сам покончил счеты с жизнью, так и нечего вам портить себе кровь.
      Франсуа плюхнулся в кресло. Выглядел он очень подавленно.
      - Господи! И каких только неприятностей не приносит любовь!..
      - Это заметили задолго до вас, дорогой друг... К примеру, я читал у Овидия: "В любви не меньше горя и скорбей, чем на брегу морском ракушек разных".
      Когда Франсуа проходил мимо двери мадам Шерминьяк, которую та всегда держала приоткрытой, чтобы следить за передвижениями жильцов, вдова бросилась на него, как паук на запутавшуюся в сетях добычу. Молодой человек казался таким убитым и расстроенным, что полное любви сердце дамы не выдержало и она буквально затащила его в комнату, заставив выпить стаканчик "Аркебюза". Мадам считала его - и, видимо, не без оснований - панацеей от всех недугов - как сердечных, так и телесных.
      - Вы что-то плохо выглядите сегодня, мсье Франсуа. Наверное, вы заболели?
      - Да, мне в самом деле как-то не по себе, мадам Шерминьяк.
      - Пожалуйста, зовите меня Софи... Так будет душевнее.
      - Почему Софи? - спросил размякший и, похоже, потерявший остатки соображения Франсуа.
      - Да потому что это мое имя!
      - Я... я никогда не осмелюсь...
      - Вы слишком застенчивы, мсье Франсуа, так нельзя. Я же вам говорила: не надо бояться людей... Искренность трогает даже самые непреклонные сердца... Ну, смелее!
      - Это трудно... она так прекрасна... просто богиня...
      Софи Шерминьяк закрыла глаза от удовольствия. Вдова уже так отдалась своим мечтам, что сейчас ей казалось возможным решительно все - даже то, что кто-то мог счесть ее красивой.
      - А вы, случайно, не преувеличиваете, ну хотя бы самую малость? проворковала она. - По-моему, от любви вы немножко утратили чувство реальности... Конечно, она недурна... я бы даже сказала, прекрасно сохранилась, новее же не настолько, чтобы сравнивать ее с богиней...
      - Так вы знаете, кому я поклоняюсь?
      - Думаю, да, дорогой Франсуа, думаю, да! - жеманно просюсюкала мадам Шерминьяк.
      - Тогда вы должны понимать всю силу моего отчаяния...
      - О нет! Вот этого как раз я и не понимаю! Вы делаете из мухи слона. Послушайте, Франсуа, ну почему бы вам не отправиться вдвоем со своей милой в Лимож или в Клермон-Ферран?
      - На это нужны деньги, а у меня их нет.
      - Господи, деньги! Они наверняка есть у той, кого вы любите? Кто сам страстно любит, разве откажется помочь вам устроиться?
      - Вы правы... Софи. Вы и представить не можете, как поддержали меня! Я просто воспрял от ваших слов! Я снова верю, верю в возможность счастья... и ни за что не уеду из Орийака. Раз вы говорите, что она меня любит или полюбит очень скоро...
      - Уже полюбила! - воскликнула вдова, сделав было движение, но, вспомнив о стыдливости, опустила глаза и добавила: - Во всяком случае, я так думаю.
      Уходя, Франсуа Лепито опять оставил Софи Шерминьяк во власти самых радужных грез.
      В особняке же на авеню Гамбетта была совершенно иная атмосфера. Здесь все говорили вполголоса и ступали неслышно. Темные костюмы, креповые повязки, венки из поникших от грусти цветов - все это медленно перемещалось к комнате, где возлежал "Мсье Старший", а мэтр Парнак принимал соболезнования. Лепито подошел к нему. Нотариус с большой признательностью выслушал набор банальных фраз и сжал руки клерка.
      - Спасибо, Франсуа... Вы знаете, я сейчас подумал, как брат доверял вам, как ценил вас... Да, да, это большая утрата для нас обоих...
      "Да, - сказал себе Лепито, - порой с усопшими происходят поразительные метаморфозы". Он не осмелился подойти поздороваться с мадам Парнак и отправился в контору.
      Если Антуан Ремуйе громко выразил радость по поводу возвращения молодого коллеги, то оба старика обдали его просто-таки ледяным презрением. Лепито же как ни в чем не бывало уселся за стол и занялся многострадальным досье "Мура-Пижон". Вторая половина дня прошла в сосредоточенном молчании, как, впрочем, и полагается в порядочном доме, где каждый знает, что ему делать. Только около пяти часов тишину особняка нарушили тяжелые шаги гробовщиков. Как какая-нибудь длинноногая птица на краю африканского болота, поднимающая голову к небу и прислушивающаяся к шороху ветра, чтобы узнать, не грозит ли ей опасность, так и мадемуазель Мулезан с трагическим видом воздела нос к потолку.
      - Всегда найдутся люди, которых смерть ближних очень устраивает, изрекла она.
      - Таков уж наш несправедливый мир, дорогой друг, - поддержал Вермель. Вы же знаете, что первыми всегда уходят самые лучшие...
      - Не понимаю, чего вы ждете в таком случае, - зарычал старший клерк. Кому-кому, а уж вам-то давно пора. Или оба уже не стоите ни шиша?
      - Как вы смеете говорить такое женщине, которая вам в матери годится? взорвалась старая дева.
      - По счастью, Бог, в его безмерном милосердии, избавил меня от такого горя! Уж простите, мадемуазель, но мой отец был человек с хорошим вкусом!
      Мадемуазель Мулезан задохнулась от негодования.
      - И все это потому... что вы... постыдно... защищаете Франсуа.
      Прикрывшись досье, Франсуа в это время грезил о Соне. Услышав свое имя, он удивленно поднял голову.
      - А от чего это меня надо защищать?
      - От угрызений!
      - Меня, от угрызений? Это от каких же?
      - Не слушайте, старина, - вмешался Антуан, - вы же видите, она не в своем уме! Так всегда с этими девственницами. Их трясет при виде любой пары брюк!
      - Да вы просто представления не имеете о порядочности, мсье Ремуйе!
      - Если порядочность хоть что-то имеет от вас, я предпочту никогда с ней не встречаться!
      В спор полез Вермель.
      - Но вы же не станете отрицать, что мсье Дезире покончил с собой почти сразу после ссоры с Лепито? - задребезжал он, считая, что задал коварнейший вопрос.
      - Видимо, не вынес угрызений совести?..
      - В любом случае, - прошипела мадемуазель Мулезан, - теперь нашему честолюбцу двери открыты. Никто не помешает строить куры богатой наследнице! Что бы вы там ни говорили, а смерть мсье Дезире ему очень на руку!
      - Ну нет, гораздо больше нас всех устроило бы совсем другое! Не догадываетесь что именно, мадемуазель Мулезан? Так это ваша кончина!
      - Я не могу допустить, Ремуйе, чтобы вы в моем присутствии подобным образом третировали нашу достопочтенную коллегу, - продекламировал Вермель.
      - Оставьте этот номер для старых маразматиков вроде вас, Вермель, а сейчас постарайтесь-ка лучше отработать хоть часть тех денег, что вам тут каждый месяц платят из чистой благотворительности?
      - Из благотворительности? - почти завизжал оскорбленный хранитель добродетелей.
      - Вот именно.
      И тут наконец вступил Франсуа. Он встал и обратился к старшему клерку:
      - Вы считаете меня воспитанным человеком, мсье Ремуйе?
      - Несомненно.
      - Что же, тогда постарайтесь угадать, что я, при всем своем хорошем, нет, блестящем воспитании, думаю об этих двух мокрицах, погрязших в злословии и клевете?
      - Могу предположить.
      Лепито повернулся к мадемуазель Мулезан и Вермелю.
      - Дорогая мадемуазель Мулезан, почтеннейший мсье Вермель, имею честь сообщить вам: вы гов-но! Я надеюсь, мы не разошлись в мнениях, мсье Ремуйе?
      - Нисколько, мсье Лепито.
      После этого инцидента - самого серьезного из всех, когда-либо происходивших в конторе мэтра Парнака, - временно оставленные врагами позиции вновь охватила тишина. Наконец пробило половину шестого - время окончания рабочего дня для клерков. Звон часов долго отдавался в пустом доме раскатами мрачного эха и, казалось, рвал на части обретенный после схватки покой. Собираясь уходить, мадемуазель Мулезан заметила:
      - В мое время, когда в доме кто-то умирал, все часы останавливали.
      - Не всем удалось пожить в средние века, - невозмутимо парировал Антуан.
      После того как шаги мадемуазель Мулезан и Вермеля затихли в саду, Лепито тоже собрался уходить. Старший клерк задержал его.
      - Хочу сказать вам пару слов, Франсуа.
      - Вот как? Ну что ж, выкладывайте, старина!
      - Я должен просить у вас прощения за то... за то, что собирался сделать по приказу мсье Дезире...
      - Ладно, забудем об этом.
      - Войдите в мое положение.
      - Я и так все понял...
      - ...и не держите на меня зла, когда вы станете... короче, потом.
      - Успокойтесь, я уже выкинул это из головы.
      - Честное слово?
      - Клянусь.
      - Благодарю вас!
      Появление Мишель Парнак прервало это изъявление взаимных симпатий. При виде девушки Франсуа подскочил от досады. Зато Антуан заговорщически улыбнулся.
      - Добрый вечер, мадемуазель Мишель... Я как раз ухожу. Мы с Франсуа немного задержались, потому что говорили о вас.
      - Обо мне?
      Лепито попытался угомонить старшего клерка, решившего оказать ему услугу.
      - Прошу вас, Ремуйс!
      - Вы только посмотрите, мадемуазель, как он смущен! И знаете почему? Другой темы, кроме "мадемуазель Парнак" для него не существует. Он просто замучил меня.
      - Ну сколько можно, Ремуйс? Прекратите!
      - Хорошо-хорошо, умолкаю. У меня никакого желания выболтать эту очаровательную тайну. До свидания, мадемуазель! Франсуа, до свидания...
      Молодые люди проводили Ремуйе глазами, помолчали.
      - Это правда? - наконец спросила Мишель.
      - Да нет, конечно!
      - Тогда почему он это говорит?
      - Воображает, будто я в вас влюблен!
      - А вы опять скажете, что это не так?
      - Ну конечно, что же еще?
      - Я вижу, вы все такой же трусишка!
      - Умоляю вас, оставим этот разговор!
      - Не понимаю: какой смысл прятаться! Ведь все уже знают, что мы любим друг друга. Ну что может помешать вам любить меня?
      - Уверяю вас, Мишель...
      - Ах, лучше молчите! Ну кто, скажите, сумеет любить вас больше меня. Кто, лгунишка? И в конце-то концов я единственная дочь мэтра Парнака... Это тоже кое-что значит, разве я не права?
      - Но в конце-то концов, Мишель, что вы во мне-то нашли?
      - Как что, вы же ужасный растяпа. Что может быть лучше мужчины, у которого вечно такой вид, будто он с луны свалился... Вы прозрачны, Франсуа, как стекло, это просто восхитительно, водить вас за нос... в ваших же интересах, - заливалась довольная Мишель.
      - Очень мило с вашей стороны, но я предпочитаю передвигаться самостоятельно.
      - Господи, Франсуа, неужто вы не понимаете, что совершенно на это не способны?
      - С меня хватит. Я, пожалуй, пошел.
      - Однако вы забыли принести мне свои соболезнования, Франсуа! Печально, что вам приходится напоминать такие вещи.
      - Простите... Благоволите принять мои... Нет, к черту! Ваш дядя ненавидел меня, и я платил ему той же монетой!
      - Наконец-то вы говорите искренне! Не стану скрывать, я не ожидала от вас такой правдивости!
      В это время в дверь постучали.
      - Тут кто-нибудь есть?
      - Соня! - растерянно пробормотал Лепито.
      Мишель смерила его подозрительным взглядом.
      - Вы зовете мою мачеху просто по имени?
      - О, это по привычке.
      - По привычке?
      - Да, когда мы тут говорим о мадам Парнак без посторонних... короче говоря, немного фамильярничаем... но это все из-за большой нежности...
      - Нежности?
      - Ну да, коллективной... вернее сказать, из-за привязанности...
      - Почему?
      - Что почему?
      - Почему вы испытываете коллективную привязанность к Соне?
      - Но... потому что она - супруга мэтра Парнака.
      - Вы что, меня за дуру принимаете?
      - Нет, за кого угодно, только не за дуру.
      В окно они видели, как Соня спустилась в сад.
      - Что-то вы темните, Франсуа... и похожи на клятвоотступника. Может, вы не так уж равнодушны к моей мачехе?
      - Вы с ума сошли!
      - Не знаю... Во всяком случае, еще раз предупреждаю: я этого не потерплю!
      - Господи боже мой! Оставьте меня в покое! Займитесь наконец своим делом!
      - Вот именно, дорогой мой Франсуа, это как раз мое дело, и только из упрямства вы не хотите этого признать. До свидания.
      Сделав вид, будто раскладывает оставшиеся на столе досье, Франсуа подождал, пока Мишель отойдет подальше, а потом побежал догонять Соню. Он догнал ее на улице Поль-Думе.
      - Мадам Парнак!
      Молодая женщина с притворным удивлением обернулась.
      - Мсье Лепито?
      - Мне необходимо поговорить с вами, это очень важно, - прошептал он.
      - Важно?
      - Очень!
      - Надеюсь, вы меня не обманываете? - немного поколебавшись, спросила она.
      - Мне? Обманывать вас? О!
      - Что ж, ладно! Тогда в одиннадцать часов в саду, за павильоном моего покойного деверя.
      Франсуа пошел обратно и у самого поворота на улицу Пастер столкнулся с вконец расстроенной Мишель. Лепито застыл на месте.
      - Вы...
      Девушка смотрела на него, не пытаясь скрыть огорчения.
      - И вы туда же, Франсуа...
      "Уж лучше бы она кричала!" - подумалось незадачливому влюбленному.
      - Я... я не понимаю... по крайней мере не совсем... - лепетал он.
      - Так вы тоже ее любовник?
      - Уверяю вас, Мишель, я даже не знаю, о чем вы...
      - Значит у вас у всех такая привычка, да? Вы называете ее просто по имени... из почтения к мужу... Низкий вы человек, Франсуа!
      - Позвольте мне все объяснить.
      - Какие уж тут объяснения! Все и так ясно. Вы мне казались совсем другим... Я думала: такой человек наверняка полюбит хорошую девушку...
      - Вроде вас?
      - Вот именно, вроде меня, мсье Лепито! Во всяком случае, уж не эту потаскуху, которая позорит моего отца с первым встречным!
      - С первым встречным?
      - Уж не считаете ли вы себя единственным ее избранником? Ничто такую не останавливает! Даже в день смерти дяди отбирает жениха у его племянницы. Признайте все-таки, что ваша любовь - первостатейная стерва!
      - Я не позволю вам...
      - Ах, вы не позволите? А как насчет этого?
      И Франсуа Лепито второй раз за двое суток умудрился получить оплеуху от влюбленной девушки.
      - Так, теперь, я вижу, вы наконец в состоянии меня выслушать! Несмотря на ваше предательство, я все-таки люблю вас, Франсуа Лепито! И как только вы станете моим мужем, можете в этом не сомневаться, я заставлю вас заплатить за все, что мне пришлось пережить сегодня!
      - Да никогда я на вас не женюсь!
      - Поживем - увидим!
      - Тут и смотреть нечего, все и так ясно!
      - Значит, вам мало разрушить семью моего отца? Вы хотите уничтожить еще и нашу?
      - Голову даю на отсечение: у меня с вашей мачехой отношения совсем не те, что вы себе вообразили!
      - Тем лучше для нее! Но имейте в виду: если эта дрянь не прекратит свои штучки, я ее просто убью!
      Франсуа нехотя пообедал - у него начисто пропал аппетит. От мысли о предстоящем свидании немного лихорадило. Неспокойно было на душе и от раздумий о том, что может выкинуть еще пылкая Мишель.
      По правде говоря, пробираясь в саду мэтра Парнака к павильону, где еще недавно жил "Мсье Старший", Франсуа чувствовал себя довольно неуверенно. Где-то в одиннадцать Соня не замедлила присоединиться к нему, внезапно появившись из темноты.
      - Ну, что случилось? Неужто и в самом деле что-то серьезное? Сами без ума и меня на всякие авантюры толкаете?
      Молодой человек рассказал о разговоре с покойным мсье Дезире и о том, как сурово тот отзывался о своей невестке. Но Соня восприняла этот эпизод довольно беззаботно.
      - Он меня ненавидел... и хотел, видимо, чтобы брат, как и он сам, был верен покойной жене... Брак Альбера он считал предательством. Впрочем, не стоит и говорить об этом, раз Дезире умер. Ему теперь не до нас...
      - Я бы хотел... позвольте мне задать один вопрос?
      - Ну, в чем дело?
      - Мсье Дезире сказал мне... будто у вас есть... другие мужчины...
      Услышав грудной смех Сони, Франсуа почувствовал, как по его коже побежали мурашки.
      - Ревнуете?
      - До смерти!
      Молодая женщина тонкими пальчиками провела по щеке влюбленного.
      - Дитя... мой деверь готов был сказать что угодно, лишь бы опорочить меня в ваших глазах...
      - Но зачем?
      - Может быть, он догадывался, что вы мне не безразличны?
      Блестя глазами и быстро наклонившись, Соня слегка коснулась губами губ Франсуа.
      - Со... ня, лю... бовь моя! - полузадушенно прохрипел тот.
      - А теперь - уходите живо!
      Лепито не шел, а летел.
      Единственное, что могло нарушить покой Агаты Шамболь - так это привидения. С детства напичканная жуткими историями о потустороннем мире, девушка боялась не столько самого покойника, сколько того непонятного и страшного, что было в нем после смерти. То, что мертвый Дезире, а стало быть превратившийся в нечто совершенно иное, все еще лежит в доме, наполняло ее неясной тревогой. Агата не могла бы точно сказать, чего именно она боится, но была достаточно встревожена, чтобы не спать.
      Примерно в четверть двенадцатого кухарка встала, подошла к окну и в лунном свете увидела вдруг, как какой-то мужчина проскочил в калитку и исчез за оградой. Почти в это же время послышалось что-то вроде крика о помощи. Накинув халат и сунув ноги в тапочки, кухарка направилась на улицу. Проходя по коридору мимо комнаты, где лежал покойный мсье Дезире, она быстро перекрестилась - что, если покойник встал из гроба и поджидает ее?
      Выйдя в сад, Агата на мгновение остановилась, прислушиваясь. На сей раз она совершенно явственно услышала стон. Он донесся из-за павильона, где жил раньше брат хозяина. У кухарки кровь застыла в жилах от ужаса. Придя в себя, она вернулась в дом, взяла на кухне фонарик и, немного поколебавшись и решив, что будить хозяина все-таки не стоит, отправилась к павильону. Освещая дорогу перед собой, Агата обошла его и за углом неожиданно наткнулась на Соню Парнак. Молодая женщина лежала на газоне лицом вниз, затылок у нее был весь в крови. Подумав, что она мертва, кухарка так пронзительно завизжала, что перебудила весь дом.
      III
      Врач, которого мэтр Парнак разбудил среди ночи, утром снова находился у изголовья больной. Там и увидел его комиссар Шаллан, решивший, что, учитывая общественное положение жертвы, он обязан лично выяснить все обстоятельства покушения. Поздоровавшись с нотариусом и с врачом, который, как он знал, был другом дома, комиссар выяснил, что Соня, ненадолго придя в себя, пробормотала лишь несколько бессвязных слов, и Агате, бывшей рядом с ней, показалось, будто хозяйка повторяла один и тот же странный вопрос: "Ты... ты, дитя мое... но... но почему?" Никто из присутствующих не мог понять, что значит эта фраза. А та, что могла бы дать объяснение, после лечебных манипуляций, проделанных с ней доктором, впала в глубокий сон, и врач категорически запретил будить ее. Шаллан решил пока допросить Агату. Девушка рассказала обо всем, что видела.
      - Вы уверены, что, незадолго до того, как вы услышали стоны, из сада выбежал мужчина? - первое, о чем спросил ее комиссар.
      - Уж что-что, а отличить мужчину от женщины я, наверное, сумею? усмехнулась Агата.
      - Он был высокий или маленький? - невозмутимо продолжил комиссар.
      - Среднего роста, - буркнула кухарка.
      - Толстый, худой?
      - Средний.
      - Вы не заметили, откуда он бежал?
      - С того места, где чуть не прикончил мадам, черт возьми!
      - Подумайте... Вы действительно видели, как он двигался со стороны павильона, или домыслили это, увидев окровавленную мадам Парнак?
      Агата наморщила лоб, изо всех сил стараясь вспомнить, как было дело.
      - Да, теперь, когда вы сказали... Точно-точно, я увидела его, когда он уже был у ограды...
      - Значит, вы не могли заметить, с какой стороны он появился?
      - Нет, этого я не говорю, но раз мадам...
      - Ну и долго вы его видели?
      - Нет, не долго, мсье. Как раз, когда он удирал за калитку.
      - Так... всего несколько десятых секунды... И вам этого хватило, чтобы разглядеть, мужчина перед вами или женщина?
      - Черт возьми! Но он же был в брюках!
      - Вы меня удивляете, Агата... Вы что же, ни разу не видели женщин в брючном костюме?
      - Ах, да... об этом я как-то не подумала.
      - Короче, это могла быть и женщина?
      - Да, в таком разе всяко может быть...
      Комиссар посмотрел на нотариуса и врача.
      - Вот, пожалуйста! И так всегда... Ну хоть вы, доктор, можете сообщить какие-то детали, способные навести меня на след?
      - Боюсь, что нет, комиссар... Попытки убить человека тупым предметом обычно требуют физического усилия, и потому мы привыкли ожидать этого скорее от мужчины, но нынешние женщины и девушки почти не уступают сильному полу... Так что я не в состоянии сказать, кто напал на мадам Парнак - мужчина или женщина. Могу лишь заметить, что рана очень глубока, и сначала я даже опасался, не поврежден ли череп.
      - Вы делали рентген?
      - К счастью, не вижу необходимости.
      - Простите, я, конечно, не смею давать вам советы, но не спокойнее ли было бы нам всем, если бы...
      - Уверяю вас, комиссар, - сухо оборвал полицейского врач, - что, будь у меня хоть тень сомнения...
      - О, разумеется... А что вы скажете, мэтр?
      Нотариус пожал плечами.
      - После всех пережитых волнений я крепко спал... Меня разбудил крик Агаты. Я еще не успел перемолвиться с женой ни единым словом.
      - Да, боюсь, это не очень продвинет мое расследование... Ну а вы, мадемуазель Парнак? Я полагаю, вас тоже разбудили крики Агаты?
      - В самом деле.
      - Мадам Парнак не говорила вам о каких-то своих заботах и опасениях? Что-нибудь такое тревожило ее в последние дни?
      - Мачеха не считает нужным рассказывать мне о своих делах.
      По ее тону Шаллан понял, что женщины не слишком любят друг друга.
      - Значит, вы не представляете, зачем мадам Парнак вышла в сам в такое позднее время?
      От полицейского не ускользнуло, что, прежде чем ответить, девушка немного смутилась.
      - Нет, - наконец сказала она.
      "Врет, - подумал Шаллан, - но почему?"
      Вернувшись в комиссариат, он погрузился в размышления. Некоторые подробности дела выглядели довольно странно: что означает вопрос, который в полубреду повторяла Соня? Какое дитя она имела в виду? Может, Мишель? Она ведь явно солгала, сказав, что не знает, зачем ее мачеха вышла в сад? И врач почему-то не стал делать рентген? От Сони мысли комиссара вернулись к мсье Дезире и его неожиданной кончине... Мсье Дезире... Мадам Парнак... Кто следующая жертва? Больше всего Шаллана раздражало, что он ничего не понимает. Между мсье Дезире и его невесткой - никакой связи, напротив, все знали, как они ненавидят друг друга. Но кому тогда они оба так сильно мешали? Если, конечно, самоубийство мсье Дезире сымитировано, что еще требуется доказать.
      Отчаявшись добраться до истины, комиссар набрал номер Лакоссада.
      Франсуа Лепито заканчивал последние штрихи туалета. В тот день он одевался с особой тщательностью. Во-первых, ему придется через весь город идти за гробом Дезире Парнака, а во-вторых, и это главное, там будет Соня, его Соня. Парень был так влюблен, что даже похороны воспринимал как предлог для нежного свидания. Когда инспектор постучал в дверь, Франсуа завязывал галстук - эта сложная операция требовала особой заботы, и молодой человек всегда посвящал ей уйму времени.
      - Войдите!
      Дверь распахнулась.
      - Вы? - удивленно воскликнул Франсуа при виде Лакоссада.
      Полицейский с улыбкой поклонился.
      - Спасибо, что не сказали: "Опять вы!", даже если и подумали это про себя.
      - Чем могу служить?
      - Покажите мне свои подошвы.
      - Простите, не понимаю.
      - Я хочу посмотреть на ваши ботинки.
      - На мои ботинки? Но они у меня на ногах!
      - Нет, мне нужны те, которые на вас были вчера.
      - Зачем?
      - Вот взгляну, а уж потом объясню вам причину своего любопытства.
      - Ну и странный вы народ, полицейские!
      - Это, наверное, потому, что у нас работа такая?
      Франсуа принес ботинки, которые снял накануне, перед сном. Они были все в глине.
      - Прошу прощения, но я не успел их почистить.
      - Надеюсь!
      Лакоссад внимательно осмотрел ботинки.
      - Вы гуляли где-нибудь за городом?
      - Я? Ну что за дикий вопрос? Разумеется, нет!
      - Тогда откуда на подошвах земля?
      - По правде говоря, не знаю.
      - Зато я знаю!
      - В самом деле?
      - Из сада мэтра Парнака, где вы прогуливались сегодня ночью.
      - Но...
      - Дорогой мой Лепито, позвольте мне как старшему сказать вам, что из-за своей романтической любви вы впутались в очень темную историю. Вам бы следовало усвоить персидскую поговорку: "Никогда не открывай дверь, если не уверен, что сможешь ее закрыть".
      - И что это значит?
      - Зачем вы пытались убить Соню Парнак?
      Увидев, какое впечатление произвели эти слова на Франсуа, Лакоссад подумал, что вряд ли этот парень виновен.
      - Она... она...
      - Нет, убийца не достиг цели.
      - Благодарю Тебя, Господи!
      - Вы встречались с Соней Парнак в саду сегодня ночью?
      - Да.
      - С какой целью?
      - Мне очень нужно было с ней поговорить.
      - Вы что, поссорились?
      - Этого просто не может быть! Никогда!
      - Во сколько вы расстались?
      - Не знаю... часов в одиннадцать... минут десять двенадцатого. Мы провели вместе всего несколько минут. Она ранена?
      - Насколько я узнал по телефону от комиссара, рана пустячная.
      - Но когда же это случилось?
      - Почти сразу после того, как вы ушли.
      - И кто же это сделал?
      - Мы думали, признаться, что вы.
      - Как мило с вашей стороны!
      - Просто тогда все встало бы на свои места. Но, насколько я вижу, мы ошиблись. О вашем свидании никто не знал?
      - Сами понимаете...
      Внезапно вспомнив о Мишель, Франсуа запнулся.
      - Вы о ком-то подумали? - насторожился Лакоссад.
      - Нет-нет, а Соня ничего не сказала?
      - В полубреду она, похоже, обвиняла какого-то молодого человека, а может быть, девушку, - трудно сказать.
      - Девушку?
      - Как вы думаете, кого она могла иметь в виду?
      - Не знаю. Просто не могу себе представить.
      - Вы, конечно, врете, Лепито, но это не имеет значения. Ваше молчание говорит куда больше, чем любая история, сочини вы ее, чтоб кого-то выгородить. До скорого.
      Легкими шагами спускался Лакоссад по лестнице. Опыт, приобретенный им за время работы в полиции, говорил ему: Франсуа невинен, как выпавший из гнезда птенец.
      У последней ступеньки лестницы инспектора караулила бледная, с лихорадочно сверкающими глазами мадам Шерминьяк. Ни слова не говоря, она ухватила полицейского за руку, втащила к себе в комнату и, плотно закрыв дверь, задвинула засов. Лакоссад много повидал за время службы, но такое, надо признать, с ним произошло впервые.
      - Садитесь, господин инспектор...
      Лакоссад повиновался.
      - Хотите капельку ратафии?
      - Нет, спасибо.
      - Тогда, если позволите, я тоже сяду.
      - Прошу вас.
      - Господин инспектор, я слышала все, что вы рассказали мсье Лепито.
      - Вот как? Вы нас подслушивали?
      - Только ради него.
      - Ну-ка, ну-ка, объясните, в чем дело.
      - Франсуа не любит ту женщину, с которой он виделся в саду!
      - Но почему в таком случае...
      - Это она заставила его прийти! Хотела посмеяться над его простотой и наивностью! А может, попросить о какой-то услуге... Он так любезен, так услужлив! Во всяком случае, если эта Соня (между нами говоря, такое имя годится только какой-нибудь певичке из кабаре), так вот, если она говорила вам, будто Франсуа ее любит, это наглая ложь!
      - Откуда вы знаете?
      - Просто его сердце уже занято.
      - Вот как?
      - Женщиной старше его, но еще красивой и сумевшей сохранить девичью душу, несмотря на вдовство.
      - Это, конечно, вы? - прошептал Лакоссад.
      - Я, - чуть слышно выдохнула мадам Шерминьяк.
      - И вы уверены в его чувствах?
      - Я женщина, господин инспектор. Франсуа не осмелился пока объясниться, да и я сама, из вполне понятного целомудрия, не сочла нужным разжигать страсти... И потом, молодой человек беден... а он, наверное, догадывается, что у меня есть кое-какие средства... и это, конечно, мешает ему открыть сердце... Франсуа боится, что его сочтут корыстным...
      - Но он же ничего вам не сказал, откуда...
      - Ах, это молчание так красноречиво! Вы когда-нибудь любили, господин инспектор?
      - Как все, мадам, как все...
      - Тогда вы должны понимать, какие муки испытывает Франсуа! Он может умереть!
      - Успокойтесь, мадам, еще Маргарита Наваррская писала, что "любовная болезнь убивает лишь тех, кому и так пришло время умирать".
      - Я никогда не слыхала об этой даме, но, должно быть, она не очень-то разбиралась в любви!
      - История утверждает обратное. А могу я спросить, почему вы сами не поговорите с Франсуа, если настолько уверены в его чувствах? Вы ведь, кажется, чуть-чуть постарше?
      - Вы думаете, я могу так поступить, не нарушив законов благопристойности?
      - Совершенно убежден в этом.
      - Спасибо, господин инспектор! Вы указали мне, в чем мой долг. Уж я сумею защитить Франсуа от всяких интриганок!
      Покинув улицу Пастер, Лакоссад из первого попавшегося кафе позвонил комиссару Шаллану.
      - Господин комиссар? Это Лакоссад. Я только что от Лепито. Не думаю, что он как-то замешан в покушении на мадам Парнак. Говорит, правда, будто об их свидании никто не знал. Врет, конечно.
      - Не беспокойтесь, в доме Парнаков мне тоже наврали. Я имею в виду крошку Мишель. Не удивлюсь, если тот, кого не хотел назвать ваш приятель, и моя маленькая лгунья - одно и то же лицо... Пойдите-ка поболтайте с ней, Лакоссад, а потом зайдите ко мне домой - а я как раз соберусь на похороны.
      - Договорились. Я скоро приду.
      В особняке Парнаков теснился народ. Люди, желавшие проститься с "Мсье Старшим", непрерывно входили и выходили, и особый церемониймейстер, приглашенный из похоронного бюро, регулировал оба потока. Лакоссад, остановившись невдалеке, раздумывал, как поприличнее выполнить возложенную на него миссию, но вдруг счастливый случай послал ему на помощь Агату. Кухарка, собираясь на рынок, выскользнула через черный ход. Полицейский поспешил к ней.
      - Мадемуазель Агата! Я очень рад, что встретил вас. Может, вы сумеете оказать мне одну услугу? Дело вот в чем. Шеф приказал мне во что бы то ни стало поговорить с мадемуазель Парнак. Сделать это сегодня вообще нелегко, а тут еще и дом полон людей. Будьте любезны, пожалуйста, попросите ее выйти в сад. Хорошо?
      Поручение не слишком обрадовало Агату.
      - Ладно. Так уж и быть... но как бы мне за вас не нагорело... если я запоздаю с завтраком, так только по вашей милости...
      - Сомневаюсь, чтобы у ваших хозяев был сегодня хороший аппетит.
      - Ну уж это глупости! Ничто так не действует на желудок, как горе.
      Кухарка ушла и очень скоро вернулась вместе с Мишель.
      - Вот господин, который хотел вас видеть, мадемуазель. А я пошла, иначе на рынке ничего не останется.
      И богиня конфорок двинулась прочь. Твердой ее поступи мог бы позавидовать любой гвардеец, охраняющий Елисейский дворец.
      - Что вас привело ко мне, мсье?
      - Нам надо поговорить о Франсуа Лепито.
      - Вот как?
      - Он влип в ужасную историю.
      - Тем хуже для него!
      - Вряд ли вы так думаете на самом деле.
      - Именно так я и думаю! Нечего было тащиться на это свидание! Дурак!
      - А откуда вы знаете, что у него было свидание с вашей мачехой? вкрадчиво осведомился Лакоссад.
      - Догадалась... Франсуа глуп поразительно: ухаживает за одной, а любит совсем другую...
      - И кого же он любит?
      - Как кого? Разве не ясно? Меня! Да-да, меня он любит, кретин такой, но не хочет признаться! А все потому, что эта охмурила его: и бедрами-то вихляет, и жеманничает, и воркует, а уж грудь прямо под нос ему сует...
      Инспектора позабавила ярость девушки.
      - Насколько я понимаю, вы не особенно любите мачеху, а? - прервал он ее.
      - Терпеть не могу!
      - А это не вы, случайно, стукнули ее по голове?
      - К несчастью, нет...
      - К несчастью?
      - Потому что вся эта история с покушением - просто туфта! Если бы я шарахнула эту красотку по макушке, она бы сейчас лежала рядом с дядюшкой!
      - А вы бы угодили в тюрьму, и надолго.
      - Да, признаю, это было бы ужасно досадно.
      - Слабовато сказано, мадемуазель. Так, говорите, никакого покушения не было? Откуда тогда рана взялась?
      - Ударилась, наверное. Уверяю вас, эта особа способна на что угодно.
      - Но врач заявил...
      - О, этот-то! - сердито оборвала его девушка. - Да он на все готов, лишь бы ей понравиться! Честно говоря, просто не понимаю, и что в этой бабе такого особенного, но ведь всех мужчин превратила в идиотов? Вам, поди, она тоже нравится?
      - Никогда об этом как-то не задумывался. А вот вы, конечно, влюблены в Франсуа Лепито?
      - Естественно.
      - И уверены, что он вас тоже любит?
      - Никаких сомнений. Любит, но сам этого не понимает.
      - И вы ревнуете?
      - Ну и что? Обычное дело!
      - Обычное, но очень опасное... Нинон де Ланкло, прекрасно разбиравшаяся в таких вещах, утверждала: "Ревность душит любовь, как пепел - огонь". Кстати, как это вы узнали о свидании Франсуа со своей мачехой?
      - Вчера вечером я последила за Франсуа, когда он побежал за мачехой. Разговор у них был короткий, и я догадалась, что они договорились где-то встретиться. Тогда я стала наблюдать за мачехой. Но мне и в голову не пришло бы, что у них хватит наглости встречаться чуть ли не на глазах у моего отца!
      - Значит, это он ударил вашу мачеху?
      - Отец?! Эта мокрая курица?! Вот уж кто на такие вещи не способен! Он же слушается ее, как собака хозяина!
      - Но кто же тогда?
      - Говорю же вам, долбанулась где-то, а потом решила напугать всех.
      - Что ж, может быть, и так. Очень рад, что поговорил с вами.
      - Скажите... положение Франсуа все-таки не очень... серьезно?
      Инспектор улыбнулся.
      - Ради вас мы не станем причинять ему особых неприятностей.
      - Спасибо... Но все-таки какой кретин!
      - После того как мы познакомились поближе, мадемуазель, трудно с вами не согласиться.
      Когда Лакоссад пришел к комиссару, тот пребывал в отвратительном расположении духа. Шаллан терпеть не мог всяких светских обязанностей, и необходимость явиться на похороны при полном параде выводила его из себя. Мадам Шаллан, вытащив из шкафа все; что могло потребоваться мужу, благоразумно ушла к себе в комнату.
      - Помоги мне надеть этот чертов галстук, Лакоссад!.. Дайте же мне рожок для обуви - он лежит вон там, на столике. Спасибо!
      Облачившись наконец, комиссар вновь обрел обычное добродушие.
      - Давайте хлебнем немножко черносмородинного вина, и вы мне все расскажете.
      Шаллан принес бутылку "Пуйи-Фюиссе" и вино из черной смородины. Приготовив смесь, он опустился в кресло напротив инспектора.
      - Ну, теперь валяйте!
      - Прежде всего, господин комиссар, скажите, известно ли вам, что Франсуа Лепито настоящий Дон-Жуан и женщины не дают ему проходу?
      - Кроме шуток?
      Заинтриговав начальство, Лакоссад с большим воодушевлением стал рассказывать, что Франсуа, по всей видимости, до безумия увлечен Соней Парнак, в то время как его не менее страстно любит Мишель.
      - Между нами говоря, у вашего Лепито все ли в порядке с головой? Когда человек в его положении имеет счастье вызвать нежные чувства красивой дочки мэтра Парнака...
      - Во всяком случае, ваше мнение вполне разделяет главное заинтересованное лицо - сама юная Мишель! А кроме того, есть еще вдова Шерминьяк!
      - А это кто такая?
      - Владелица дома, в котором живет наш герой. Особа лет под пятьдесят, натуральная Федра! Тоже убеждена, что Франсуа ее боготворит, хотя тот и словом не заикнулся. Парню будет нелегко вырваться из ее когтей!
      - Это его забота! Как, по-вашему, кто покушался, Лепито?
      - Похоже, нет. Он был просто потрясен, когда услышал, что его любовь подверглась нападению.
      - Может быть, та девушка?
      - Мишель тоже ни при чем. Но, как она сама говорит, "возьмись я за дело, мачеха тут же б отправилась в мир иной".
      - Крошка с характером! Она мне нравится! Но если это не Лепито и не Мишель, то кто же тогда?
      - Мадемуазель Парнак полагает, что вся эта история с покушением - я цитирую ее собственные слова - "просто туфта".
      - Но зачем тогда?
      - Чтобы привлечь к себе внимание.
      - В полночь, в саду? Да еще весь этот шум! По-моему, мадам Парнак гораздо больше бы устроило, чтобы ее ночные похождения остались тайной. Нет, такая версия никуда не годится. В то же время очень сомнительно, что тут работал профессионал... иначе бы ей не выжить.
      - Загадка...
      - Да, не слишком-то мы продвинулись. И что за напасть вдруг свалилась на Парнака? Сначала брат застрелился, потом это покушение... Вырисовывается цепочка, если б не самоубийство Дезире.
      - Самоубийство-то, прямо скажем... подозрительное.
      - Да, верно, но подкопаться невозможно, придется смириться. Ладно, Лакоссад, пошли, проводим "Мсье Старшего" в последний путь.
      Миновав богатые кварталы, растянувшийся кортеж двигался вдоль нескончаемой улицы Курмали. Впереди молча шли мэтр Парнак и его дочь. Остальные, чуть поотстав, как обычно, болтали и злословили о покойнике и его родственниках. Комиссар, шагавший рядом с инспектором, тихонько шепнул:
      - Как вам это нравится, а, Лакоссад?
      - Да, господин комиссар... Лучше не умирать... По крайней мере надеюсь, что покойники не слышат.
      - Странно, как это вы не вспомнили сегодня какую-нибудь подходящую поговорку.
      - Ну как же! Китайцы, например, говорят: "На похоронах богачей есть все, кроме людей, которые бы о них пожалели".
      - Всякий раз поражаюсь мудрости сыновей Неба.
      На ходу провожающие перемешивались: одни слишком торопились, другие, напротив, еле передвигали ноги, и комиссар оказался рядом с Роже Вермелем. Тот вежливо приветствовал соседа.
      - Здравствуйте, господин комиссар.
      - Добрый день, мсье Вермель... В какой печальный момент мы с вами встретились...
      - Увы, не все испытывают грусть.
      - Что вы имеете в виду?
      - Бывает, что чья-то смерть кого-то очень устраивает.
      - Может быть, но ведь нельзя же заставить человека покончить с собой.
      - Ну уж в это я никогда не поверю! Чтобы мсье Дезире покончил с собой... быть этого не может!
      - Однако...
      - Да... Да... я хорошо знал "Мсье Старшего", он иногда делился со мной своими мыслями.
      - И что же?
      - Так вот, уверяю вас: мсье Дезире, человек глубоко верующий, никогда бы не решился на самоубийство. Для него это самый непростительный грех. Кроме того, он страшно боялся всякого огнестрельного оружия. Мсье Дезире избегал даже простого участия в охотах...
      - Но врач говорил, что во время депрессии...
      Вермель хмыкнул.
      - Откуда бы ей взяться! Во всяком случае, за несколько часов до смерти мсье Дезире пребывал в достаточно здравом уме. На моих глазах он так, знаете ли, отделал этого интригана Лепито! Да, мсье Дезире вывел его на чистую воду...
      Они вошли на кладбище, народ стал тесниться, и комиссар не смог больше продолжать эту содержательную беседу. Он подошел к Лакоссаду и попросил передать его соболезнования семье и сказать, что комиссара-де срочно вызвали. Сам же, воспользовавшись тем, что выкроил свободные полчаса, помчался обратно, к Парнакам. Там Шаллан сразу прошел на кухню, где Агата месила тесто для торта.
      - Вы меня узнаете? Я комиссар Шаллан.
      - Да-да, мсье, но каким образом...
      - Вряд ли нам дадут спокойно поговорить, Агата. Поэтому не станем отвлекаться на пустяки. Скажите, как складывались отношения между мадам Парнак и ее деверем?
      - Отношения?
      - Они ладили между собой?
      - Ну что вы! Он вообще ни с кем не ладил. Ко всем придирался. Хозяина упрекал, что тот не занимается конторой. Мадам он терпеть не мог. Его бесило, что она заняла место прежней хозяйки. Даже мадемуазель читал нотации, что она плохо себя ведет и тратит слишком много денег.
      - Мсье Дезире был добрым католиком?
      - По-моему, да. Каждое утро ходил к мессе.
      - Мне говорили, он был превосходный охотник.
      - Он? Охотник? Ну надо же! Да мсье Дезире ни в жизнь не притрагивался к оружию... он пуще чумы боялся всего, что стреляет!
      - Может быть, и боялся, Агата, но, к несчастью, как мы теперь знаем, он все же взял в руки пистолет...
      - Верно, конечно... и все-таки мне не верится, что мсье мог это сделать...
      - А что, он всегда держал пистолет у себя в комнате?
      - Можно сказать и так... Мсье спрятал его в комоде, под кучей нижнего белья, но об этом весь дом знал.
      - Ясно... Я помню, вы говорили, что мсье Дезире спал очень крепко?
      - Еще бы! Даже будильника не слышал. Потому-то я и приходила будить его каждое утро, а уж заодно приносила и чай.
      Разговор с кухаркой испортил настроение комиссару. "Действительно, размышлял он на ходу, - кто-то вполне мог проникнуть в комнату Дезире через незакрытое окно, вытащить из комода пистолет, обернуть его тряпками, а потом простыней, чтобы никто не услышал выстрела, и прижать дуло к виску Парнака-старшего". К несчастью, никаких подтверждений этой любопытной гипотезы у комиссара не было.
      В день похорон Дезире Парнака контора открылась во второй половине дня. Взволнованный мсье Альбер прочитал своим служащим проповедь, в которой долго и нудно воспевал несравненные достоинства покойного брата. В конце концов у присутствовавших на лицах появилось одно и то же кислое выражение, призванное засвидетельствовать, что все поняли, какую невосполнимую утрату они понесли. Уловив это, довольный нотариус попросил удвоить усилия в память о том, кто, хоть и ушел навсегда, но чей дух, несомненно, навеки останется здесь. Мадемуазель Мулезан, как водится, пролила слезу, и мсье Альбер со скорбным достоинством покинул контору. Не успел он закрыть дверь, как Вермель тоже завел что-то вроде надгробной песни в честь "Мсье Старшего". Рассказ об исполненной благородства жизни Дезире Парнака поверг мадемуазель Мулезан в величайшую скорбь. Похоже, покойник все-таки ошибался, оценивая мадемуазель: он считал ее дурой и, ничуть не стесняясь, говорил об этом во всеуслышание.
      Как только Вермель покончил с панегириком мсье Дезире, старший клерк велел мадемуазель Мулезан перестать изображать плакучую иву и приниматься за работу.
      - Простите меня, мсье Антуан, - пролепетала она, - но я глубоко привязана ко всем членам семьи Парнак... Ведь я начинала работать еще у мэтра Альсида, отца мсье Дезире и мсье Альбера... При мне родилась мадемуазель Мишель, а мадам Анриэтта, первая супруга хозяина, была так добра ко мне... Ах, ее смерть тоже стала для нас невосполнимой утратой...
      Вермель не мог упустить случая позлословить.
      - Уж ее-то точно не нашли бы ночью в саду с разбитой головой и почти без одежды...
      - Почему? - сухо осведомился Франсуа.
      - Потому что мадам Анриэтта была порядочной женщиной! Она почитала семейный очаг!
      - Так вы считаете, что вторая супруга мэтра Парнака...
      - ...не много стоит, если хотите знать мое мнение!
      А мадемуазель Мулезан сочла нужным ввернуть очередной "коварный" вопрос:
      - С чего бы это вдруг мадам в столь легком одеянии оказалась среди ночи в саду?
      - Да еще за домиком мсье Дезире, где ее никто не мог ни увидеть, ни потревожить, - уточнил казуист Вермель.
      - Не иначе на свидание с одним из своих любовников выскочила, уж можете не сомневаться! - хихикнула старая дева.
      Франсуа резко вскочил, в очередной раз уронив многострадальное досье "Мура-Пижон", и запальчивым фальцетом завел:
      - Мадемуазель Мулезан и вы, Вермель, вы просто низкие, подлые люди!
      - Что? - вскричали оба старейшины в один голос.
      - Как вы смеете говорить такие вещи о супруге своего хозяина?
      - Мы знаем, что говорим, - прошипел Вермель.
      - Вы ненавидите ее за то, что она молода, а вы - старые развалины! Вы хотите опорочить женщину из-за того, что она красива, а вы - уроды!
      - Господи, и что нам только не приходится выслушивать последнее время! - простонала мадемуазель Мулезан.
      - Ах, вот оно что, вам уже мало дочери? - нанес неотразимый удар Вермель.
      Ремуйе едва успел схватить Франсуа, бросившегося на обидчика.
      - А ну, успокойтесь! Как только вам не стыдно! Придется все рассказать мсье Альберу. Сядьте на место, Франсуа, и займитесь наконец делом! А вас, одры, чтоб я больше не слышал. Если еще хоть что-то пикните, погоню к мэтру Альберу пинками в зад! Вот там все и расскажите!
      Выволочка возымела мгновенное действие, и до самого вечера в конторе стояла свинцовая тишина, лишь изредка нарушаемая всхлипываниями мадемуазель Мулезан и тихим ворчанием в животе Вермеля. Поверх досье Антуан с любопытством поглядывал на Лепито. Неужели он и вправду втрескался в мадам Парнак? А как же быть с Мишель? Старший клерк был кем угодно, но только не дураком, и в голове у него роилось множество вопросов.
      К вечеру мадам Парнак просила передать мужу и падчерице, что чувствует себя лучше и хотела бы повидать их. Нотариус, до сих пор влюбленный в жену как мальчишка, бросился к изголовью ее постели. Мишель отправилась навещать мачеху с гораздо меньшей поспешностью. Увидев отца, опустившегося на колени возле тумбочки и державшего мачеху за руку, девушка явно расстроилась. Нотариус млел от удовольствия, а жена свободной рукой теребила ему волосы и сюсюкала.
      - Неужто мы так боялись потерять свою маленькую Соню? - ворковала она. - Значит, мы все-таки любим нашу маленькую Соню?
      - Глупышка! Как будто ты этого не знаешь.
      - А что, если б меня убили?
      - Запрещаю тебе даже говорить об этом! О ужас! Что бы со мной было без моей дорогой крошки?
      Мишель и смешно и неприятно было видеть это унизительное слюнтяйство со стороны отца, и она не без иронии заметила:
      - Надеюсь, я вам не помешала?
      Оба с удивлением посмотрели на нее, и мэтр Парнак простодушно уверил дочь, что ее приход никого не потревожил.
      - В таком случае, - резко возразила девушка, - меня смущают подобные неумеренные излияния чувств.
      - Уж не ревнуете ли вы, Мишель? - рассмеялась Соня.
      - Да нет, скорее, мне просто... гадко.
      Нотариус вскочил.
      - Мишель!
      - Мне гораздо больше нравится, когда ты стоишь, папа, а не полозишь, как только что.
      - Я не позволю тебе...
      - Пощадите! - закатила глаза мадам. - Ваши крики для меня - пытка!
      И она театральным жестом подняла руки к голове. Альбер тут же бросился с извинениями.
      - Любовь моя, прости... прости меня, ради бога... - И, повернувшись к дочери, строго выговорил: - Видишь, что мы натворили! И все из-за тебя! Как только тебе не стыдно?
      - Ах, папа! Бедный мой папа... Ну ладно, с супружескими нежностями покончено. Соня, может, вы все-таки объясните, что с вами произошло?
      - Да-да, верно, расскажи нам, как это случилось, мой ангел? - подхватил Альбер.
      - Я не знаю.
      - Не знаешь?
      - Нет. Я шла по газону и вдруг как будто камень, что-то тяжелое свалилось с крыши и прямо мне на голову. Удар! - и больше ничего не помню...
      - Это ужасно, дорогая моя! Попадись мне только этот мерзавец...
      - Успокойся, мой Мишук, я ведь еще жива...
      Находившийся, видимо, на супружеской диете нотариус воспринял это как сигнал и бросился было обнимать жену, но, услышав голос дочери, вынужденно остановился.
      - Что за странная манера: гулять по саду в ночной рубашке в одиннадцать часов ночи! - с издевкой заметила Мишель.
      Соня слегка отстранила мужа и пристально посмотрела на недоброжелательницу.
      - Что же здесь странного, милочка? Представьте себе, меня мучила страшная мигрень, никакие таблетки не помогали. Вот я и подумала, может, на воздухе станет легче. Это ведь так естественно.
      - Ну конечно, моя маленькая, конечно! Ты только не волнуйся. Никто с тобой и не думает спорить... - заблеял обеспокоенный супруг.
      - Однако мне показалось, что Мишель...
      - Дорогая, прошу тебя, не обращай внимания! Мишель сегодня что-то не в духе, уж не знаю почему... Похоже, нынешние девушки все такие - нахальные и невыносимые.
      - Может, и нахальные, зато верные! - резво вставила Мишель.
      Отец какое-то время молча смотрел на нее.
      - Верные? Кажется, ты решила изъясняться загадками? Верные кому?
      - Допустим... своим обязательствам...
      - Интересно, ну что ты-то можешь в этом понимать? Помолчи-ка лучше, в конце концов ты меня рассердишь! Соня, любовь моя, прости, но я должен уходить - меня ждут клиенты.
      - Да, мой толстячок, иди...
      - Я приду как только освобожусь, но, если ты заснешь, не стану тебя будить.
      - Как ты деликатен, мой дорогой...
      Поцеловав еще раз больную в лоб, Альбер попросил дочь немного побыть с мачехой в его отсутствие. Оставшись одни, женщины с нескрываемой ненавистью взглянули друг на друга. Первой не выдержала мадам Парнак.
      - Вы терпеть меня не можете, правда?
      - Не то слово!
      - Вот как? И за что же?
      - Святая невинность! Разве не по вашей милости отец оказался в столь жалкой роли?
      - Какой еще роли?
      - Обыкновенной - рогоносца.
      - Какие гадкие слова, - насмешливо бросила Соня, - напрасно вы слушаете сплетни.
      - Тут и без посторонних ясно что к чему.
      - Ну-ну!
      Мишель подошла к постели.
      - Вот тебе и ну! Зарубите себе на носу, мадам. На ваших любовников мне плевать. Раз отцу нравится, когда его топчут ногами, то это его личное дело! Но Франсуа вам лучше бы не трогать!
      - Франсуа?
      - Да-да, того самого Франсуа, с которым вы встречались ночью!
      - Хотите сказать, что это он меня ударил?
      - Вы же отлично знаете, что не он!
      - Тогда... это вы?
      - Будь это я, вы бы так легко не отделались.
      Соня расхохоталась.
      - Приятно видеть, моя крошка, как ревность делает из вас настоящую женщину... безоружную, правда.
      - Ничего, у меня есть то, чего больше нет у вас: молодость!
      Соня пожала плечами.
      - Это быстро проходит.
      - Да, в этом нетрудно убедиться, глядя на вас!
      Мадам Парнак улыбнулась.
      - Неплохо... Но успокойтесь, крошка, я вовсе не желаю зла вашему Франсуа...
      - Вот это и настораживает!
      - Можете думать все что угодно, Мишель, но я еще не в том возрасте, чтобы связываться с сосунками.
      - Поэтому-то он все время и крутится вокруг вас.
      - По-вашему, я уж и понравиться не могу?
      - Конечно-конечно, Франсуа настолько вам безразличен, что вы, замужняя женщина, назначаете ему ночью свидание!
      - Причем здесь свидание? Он сказал, что должен сообщить мне что-то очень важное!
      - Какой все-таки дурак!
      - Это верно, вы составите неплохую пару... если, конечно, не станет возражать третий, ваш отец.
      - Как-нибудь разберемся, только не мутите воду!
      - Мне-то зачем?.. Но вы забыли одну вещь, Мишель, - Франсуа не любит вас.
      - Главное, чтоб вы не лезли, а это уже мое дело! - закончила Мишель и вышла из комнаты мачехи. В холле она наткнулась на Франсуа Лепито.
      - Ах, и вы здесь! - воскликнула Мишель, даже не дав ему времени поздороваться. - Какого черта вас сюда занесло?
      - Но... я хотел узнать, как себя чувствует мадам Парнак...
      - И вам не стыдно?
      - Стыдно? - изумился Лепито.
      - Какой наглец! Только отец в кабинет, а этот уже шасть к его жене? возмущалась Мишель. - Что вам здесь нужно в конце-то концов? Ну?
      - Ничего, обычный долг вежливости. Повторяю, я хотел узнать о ее здоровье.
      - Так я вам и поверила! Долг вежливости!.. Вам-то что за дело до здоровья моей мачехи?
      - По-моему...
      - Молчали б лучше! Одно у вас на уме, развратник! А может, вас, как всякого убийцу, тянет на место преступления?
      - Ну что вы несете? Совсем рехнулись? - слабо отбивался Лепито.
      - Во-первых, попрошу вас разговаривать со мной вежливо! А во-вторых, нечего из меня дуру делать!
      - Совершенно не понимаю, в чем...
      - Вы что же, воображаете, будто ваше ночное свидание с мачехой для меня тайна? Это вы ее стукнули?
      - Нет-нет, клянусь вам, это не я!
      - Жаль! Это единственное, что я охотно простила бы вам! А теперь убирайтесь!
      В это время нотариус вышел из своего кабинета и, увидев, что молодой клерк разговаривает с его дочерью, спросил:
      - Вы хотели меня видеть, Франсуа?
      - Пальцем в небо! - фыркнула Мишель.
      - Я... я пришел... вернее, я хотел... узнать, как себя чувствует мадам Парнак.
      - Очень мило с вашей стороны, Франсуа.
      - Просто нет слов, как мило! - сквозь зубы пробормотала девушка.
      Мэтр Альбер рассердился.
      - В конце концов это просто невыносимо, Мишель! Какая муха тебя сегодня укусила? Твои замечания нелепы и неуместны.
      - Нелепы и неуместны, да?
      - Вот именно!
      - Что ж, разбирайтесь сами! Почему б тогда не отвести его к Соне? Пусть убедится, что твоя супруга жива.
      - Очень хорошо! Как раз это я и собираюсь сделать. Вы идете, Франсуа?
      Мишель испустила вопль, похожий на крик бешеного слона, готового вонзить бивни в соперника.
      - О-о-о! Полтора идиота!
      И, повернувшись на каблуках, она выбежала в сад. Мэтр Парнак покачал головой и повел клерка в комнату жены.
      - С моей дочерью что-то неладное. По-моему, она ревнует.
      Франсуа показалось, что у него остановилось сердце.
      - Ревнует? - прошептал он, побледнев.
      - Да, Мишель, наверное, считает, что я люблю ее меньше, чем раньше. Глупенькая! Разве можно сравнивать любовь к жене и любовь к дочери!
      Если Соня и удивилась, увидев Франсуа, то никак не выдала своего недоумения.
      Эдмон Шаллан и Ансельм Лакоссад разрабатывали план действий на завтрашний день. Неожиданно дежурный сообщил, что с комиссаром хотел бы поговорить мэтр Парнак.
      Нотариус снисходительно поздоровался, как и подобало богатому буржуа в разговоре с полицейским.
      - Господин комиссар, я позволил себе побеспокоить вас, чтобы просить, не щадя сил, искать виновника покушения, которое едва не стоило жизни моей жене.
      - Поверьте, мэтр, мы делаем все возможное, но у нас слишком мало исходного материала. Мадам Парнак не сообщила вам никаких подробностей?
      - Нет. Жена ничего не помнит. Она вышла в сад, надеясь облегчить тяжелый приступ мигрени, и неожиданно получила страшный удар по голове и сразу потеряла сознание.
      - Крайне скупая информация, мэтр. Согласитесь, что нам будет довольно трудно добиться результата... Я лично считаю, что виновен какой-нибудь бродяга, задумавший ограбить домик мсье Дезире, после того как узнал, что хозяин умер и там никого нет... Внезапно встретив мадам Парнак, он ударил ее исключительно из чувства самозащиты... Впрочем, мог быть и другой вариант...
      - Да? Какой же?
      - Допустим... кто-то и в самом деле хотел убить вашу жену.
      - В конце-то концов, ну кто ж это может так ненавидеть Соню, чтобы желать ей смерти?
      - Пока я не могу ответить на этот вопрос, мэтр, и вы сами понимаете почему. У вас есть враги?
      - Насколько мне известно - нет. Завистники наверняка есть, но вряд ли кому-то из них может прийти в голову убить мою жену.
      - Позвольте задать вам несколько нескромных вопросов, мэтр. Уж простите, но это необходимо.
      - Прошу вас. Мне нечего скрывать. Жизнь Альбера Парнака прозрачна как горный хрусталь.
      - Вы богаты, мэтр?
      - И впрямь странный вопрос, но я все же отвечу. Да, я богат, особенно теперь, когда получаю наследство брата - его состояние гораздо значительнее моего.
      - Вы уже составили завещание?
      - Разумеется. Оно лежит у мэтра Вальпеля.
      - Не согласились бы вы сообщить мне его содержание? Обещаю хранить профессиональную тайну.
      - Право же, не вижу никаких причин напускать туману. Все мое состояние в равных долях переходит жене и дочери, а после смерти одной из них все получит другая. Но откуда такой интерес к моему имуществу и наследникам?
      - По правде говоря, еще не могу сказать точно, почему это нас заинтересовало. Мы бредем на ощупь и, как слепые, то и дело останавливаемся, ожидая, пока кто-нибудь подскажет дорогу.
      - В таком случае будем надеяться, что сострадательный прохожий скоро появится... Мне было бы весьма жаль, господин комиссар, если бы пришлось просить ваше начальство несколько оживить ход расследования. До свидания, господа.
      - Будьте осторожны, - бросил вслед нотариусу Шаллан, - особенно по ночам. После того как с вашей женой случилось несчастье, лишние предосторожности не повредят.
      - Предосторожности?
      - А вдруг тот, кто напал на вашу жену, вздумает приняться за вас?
      - Какая ерунда!
      Однако в голосе мэтра Альбера не было уверенности. Когда он ушел, комиссар обернулся к Лакоссаду.
      - Что вы думаете об этом типе?
      - Могу лишь с удовольствием повторить фразу Публия Сира: "Лишь людская алчность сделала из Фортуны богиню".
      - Да, кажется, наш нотариус - хорошее тому подтверждение.
      Франсуа Лепито возвращался домой в полной растерянности. Ссора с Мишель, а потом свидание с Соней так потрясли молодого человека, что на некоторое время он совершенно утратил способность размышлять. Клерк даже не заметил, что Софи Шерминьяк поджидает его у порога, и обратил на нее внимание, лишь когда не в меру страстная вдова крепко схватила его за руку и втянула к себе в комнату. Франсуа почувствовал себя так же, как, видимо, чувствует себя рыба в щупальцах осьминога. Софи усадила его на стул, заставила проглотить стаканчик "Аркебюза", от которого молодой человек мучительно закашлялся, и, пока он переводил дух, бросилась в атаку.
      - Ну, Франсуа, пора с этим кончать!
      Тот ошарашенно уставился на вдову.
      - Кончать? С кем?
      - Как это с кем? Со всеми, кто решил вас извести: с полицейскими, конечно, но прежде всего с этой бесстыжей распутницей.
      - Мадам Шерминьяк! - округлив глаза, выдохнул Франсуа.
      - Ни слова больше! Я знаю все! Мадам Парнак заманивает вас в сети. Но я этого не допущу! Она еще не знает Софи Шерминьяк!
      - О чем? Я ни слова не понимаю...
      - О, я знаю, у вас душа дворянина и вы не можете обвинить женщину! Но вы не должны угодить в ее ловушку. Тем более что любите другую и любимы ею!
      Лепито подумал, что, наверное, к вдове приходила плакаться Мишель.
      - Откуда вы знаете? - спросил он.
      - По некоторым признакам. Они никогда не обманывают! Да, Франсуа, можете не сомневаться - вам платят взаимностью... или, если хотите, чтобы я поставила все точки над i, - вас любят! От вас ожидают лишь слова или жеста, чтобы открыть объятия! Одно движение - и вы сможете прикорнуть у нее на груди!
      Все еще думая, что вдова имеет в виду Мишель, молодой человек возразил:
      - Прикорнуть! Не такая уж у нее большая грудь!
      - Для вас она станет огромной, ибо любовь способна на все! Ну, теперь вы верите мне?
      - Право же...
      - Надеюсь, вы не заставите порядочную женщину совершить насилие над собственной стыдливостью и первой кинуться в ваши объятия?
      - Нет, конечно, нет...
      - Так решайтесь же!
      - Вы думаете, надо?
      - Чем раньше - тем лучше!
      - Вы находите?
      - Послушайтесь наконец веления своего сердца!
      Но, вопреки тому, на что, вероятно, надеялась вдова Шерминьяк, веление сердца толкнуло Лепито не к ней на грудь, а на лестницу, ибо молодой человек мечтал сейчас только об одном: лечь спать и хотя бы на время забыть о кошмарном лабиринте, в котором он окончательно заблудился.
      Лакоссад только собрался попрощаться с комиссаром и отправиться домой, как дверь неожиданно распахнулась, и в кабинет ввалились дежурный полицейский и Альбер Парнак. Что касается последнего, то это был уже не тот самоуверенный буржуа, совсем недавно свысока беседовавший с полицейскими, а бледный, растерянный и вконец перепуганный человечек. Прежде чем дежурный успел открыть рот, собираясь извиниться за подобное вторжение, нотариус воскликнул:
      - Вы были правы, господин комиссар! Кто-то преследует всю мою семью! Я лишь чудом избежал смерти!
      Мэтра Парнака усадили в кресло, дали стакан воды, и, когда он немного пришел в себя, Шаллан спросил:
      - Так что с вами случилось?
      - В мою машину подложили бомбу!
      - Бомбу?
      - Да, и она разнесла машину через несколько минут после того, как я из нее вышел!
      - Надо думать, не рассчитали время, - меланхолично заключил Ансельм Лакоссад.
      IV
      Комиссар поудобнее устроился в кресле.
      - А что, если вы расскажете нам все поподробнее, мэтр?
      - Хорошо... В первую пятницу каждого месяца я езжу в Польминьяк к вдове Форэ. У этой дамы весьма значительное состояние, и я веду ее дела с незапамятных времен. Точнее говоря, еще мой отец взял на себя заботу об интересах этой семьи. И вот сегодня я, как обычно, поехал навестить свою клиентку. У мадам Форэ очаровательная вилла чуть в стороне от деревни. Мы с мадам Форэ разговаривали, как вдруг услышали ужасный взрыв. Я бросился к окну и увидел охваченные пламенем обломки моей машины. Можете мне поверить, я был потрясен до глубины души!
      - Охотно верю.
      - Мадам Форэ всегда отличалась завидным хладнокровием, а кроме того, она в том возрасте, когда все волнения далеко позади. Поэтому она нисколько не утратила присутствия духа и немедленно позвонила пожарным. Они примчались довольно быстро, но все уже было кончено. Таким образом, меня спасла лишь счастливая случайность!
      - Мэтр, вы помните слова Макиавелли: "Случай управляет лишь половиной поступков, остальное - в наших руках"? - не замедлил вставить Лакоссад.
      - И что с того?
      - Легче всего объяснить все как случайность, мэтр.
      - По-прежнему не понимаю, куда вы клоните.
      - Скажите, каждую первую пятницу месяца вы выезжаете в Польминьяк в одно и то же время?
      - Точность - моя болезнь, инспектор, поэтому я выезжаю ровно в восемнадцать тридцать - ни минутой раньше, ни минутой позже. К своей клиентке я приезжаю в восемнадцать пятьдесят, покидаю ее в девятнадцать тридцать и в девятнадцать пятьдесят возвращаюсь домой.
      - А когда произошел взрыв?
      - В восемнадцать сорок.
      - Но если вы приезжаете в Польминьяк в восемнадцать пятьдесят, то должны были находиться в дороге?
      - Да, но сегодня я выехал на пятнадцать минут раньше. Мне хотелось вернуться еще до того, как моя жена уснет.
      - По-видимому, это решение спасло вам жизнь, мэтр. Теперь вы видите, что случай управляет далеко не всем.
      - Вы правы. Я сам себя спас.
      - Вот именно.
      - Блестящие логические построения Лакоссада, - заметил, в свою очередь, комиссар, - вполне очевидно доказывают, что преступник прекрасно знает все ваши привычки и имеет возможность, не привлекая внимания, подойти к машине. Иными словами, мэтр, это кто-то из вашего окружения.
      - Уж не намекаете ли вы, что преступником может быть кто-то из моих родных? Невероятно! Подобное предположение просто чудовищно!
      Ансельм Лакоссад не мог упустить случай прочесть нравоучение:
      - У датчан есть такая пословица: "Нет худших друзей, чем родня, говорила лисица преследующей ее собаке".
      - Плевать мне на датчан и на их пословицы! Из всей родни со мной живут только жена и дочь! Вы ведь не станете утверждать, что...
      - Не волнуйтесь так, мэтр, - успокоил его комиссар, - я говорил не о родственниках, а об окружении. Кроме того, ваша жена и дочь, раз уж вы сами о них упомянули, не могли не знать, что вы решили выехать пораньше. Кстати, когда вы приняли это решение?
      - Почти перед отъездом.
      - Стало быть, преступник не знал об этом и полагал, что вы, как обычно, уедете в восемнадцать тридцать. Кто, кроме жены и дочери, может подойти к вашей машине, не вызывая недоумения?
      - Боже мой...
      - Позвольте ответить за вас: прислуга...
      - Абсурдно!
      - ...или кто-то из служащих конторы...
      - Вы отдаете себе отчет, комиссар, что, по сути дела, обвиняете одного из моих клерков в попытке меня убить?
      Зазвонил телефон, и Шаллану передали, что с ним хочет поговорить жена.
      - Я слушаю... что случилось, Олимпа?
      - С чем тебе приготовить на ужин телячью отбивную - с лисичками или со сморчками?
      - Я занят и...
      - Занят ты или нет, но на вопрос-то ответить можешь. Так с чем?
      - Со сморчками.
      - Ладно, только если я положу сморчки...
      И пока нотариус обсуждал с инспектором леденящую кровь историю неудачного покушения, открывшую перед мэтром Альбером самые мрачные перспективы, Эдмон Шаллан и его жена ушли в дебри одной из тех бесчисленных кулинарных бесед, которые доставляли так много удовольствия им обоим. Когда комиссар наконец повесил трубку, глаза его блестели, словно он уже сидел над тарелкой и видел золотистую корочку котлетки, покрытой белым соусом бешамель, а сморчки распространяли тот волшебный аромат, от которого у любого гурмана заранее слюнки текут. Возмущенный таким равнодушным отношением комиссара к своей особе нотариус раскричался:
      - По правде говоря, я вас не понимаю! На мою жизнь покушались, и я все еще в опасности, ибо ничто не доказывает, что убийца отступится...
      - Можете не сомневаться, он не отступится, - вкрадчивым голосом перебил Шаллан.
      - ...и вместо того, чтобы защищать, вы ведете разговоры о кухне? Неужели у вас совсем нет сердца?
      - Позвольте не согласиться с вами, мэтр, - возразил Ансельм Лакоссад, и напомнить слова Вовенарга: "Только у человека с душой может быть хороший вкус".
      - Когда мы имеем дело с преступным умыслом, - снова заговорил комиссар, - самое главное, мэтр, - не утратить хладнокровия, только тогда есть шанс остаться в живых. Этот разговор с женой для меня своего рода профессиональная уловка. Таким образом я восстанавливаю равновесие и даю другим возможность обсудить положение. Теперь, мэтр, мой помощник и я сам, мы нисколько не сомневаемся, что по какой-то пока неизвестной причине (впрочем, некоторые подозрения у нас уже есть) кто-то вознамерился устранить одного за другим почти всех членов вашей семьи. Сегодня мы можем вам признаться, что инспектор Лакоссад всегда питал глубокие сомнения относительно самоубийства вашего брата.
      - Сомнения?
      - Инспектор считает, что его убили. Должен признать, то, что произошло вчера с вашей женой, а сегодня с вами, побуждает меня разделить его точку зрения.
      - Но это же безумие! Послушайте, ведь доктор Периньяк высказался вполне определенно!
      - Доктора Периньяка могла ввести в заблуждение тонко продуманная инсценировка. Вспомните, выстрела ведь никто не слышал!
      - Но доктор сказал, что мой несчастный брат обернул пистолет простыней.
      - Этого мало! Чтобы заглушить шум, нужна была более плотная ткань, и преступник - если таковой существует - унес ее. Разумеется, вы понимаете, мэтр, что это строжайшая тайна. Не исключено все же, что мы ошибаемся. А поэтому дайте мне слово никому не говорить о наших подозрениях, решительно никому!
      - Даю вам честное слово.
      - Благодарю. Если же мы с инспектором не ошиблись и вашего брата действительно убили, то опять-таки придется признать, что для преступника многое не было секретом: тайник с револьвером, открытое окно, крепкий сон жертвы и так далее. Стало быть, как и в вашем случае, это был кто-то из ближайшего окружения. Вы не согласны со мной?
      - Увы... Но представить, что кто-то из тех, кого я считал самыми преданными друзьями, мог попытаться прикончить меня и покушаться на моих близких...
      Комиссар вздохнул, показывая тем самым, что вполне понимает смятение нотариуса и глубоко сочувствует, а Лакоссад, как всегда, выразил занимавшие его мысли пословицей:
      - Еще наши далекие предки мудро заметили, что "рукоять топора обращается против родного леса".
      Франсуа Лепито плохо спал той ночью - ему снилось, словно в кошмарном бреду, что его рвут на части разъяренные фурии, похожие на Соню, Мишель и вдову Шерминьяк. В доме Парнаков тоже мало кто наслаждался покоем. Охваченный лихорадкой, нотариус вздрагивал от каждого скрипа половицы и с минуты на минуту ожидал появления некоего безликого убийцы, замыслившего стереть его семью с лица земли. Соня раздумывала над всем происшедшим, а Мишель вертелась с боку на бок, не в силах побороть подозрение, что Франсуа решил уничтожить ее отца как главное препятствие между ним и Соней. Комиссар Шаллан благодаря прекрасному пищеварению спал сном праведника и не видел снов, а инспектор Ансельм Лакоссад бодрствовал до поздней ночи - он обнаружил очаровательный сборник исламских пословиц. Софи Шерминьяк проводила время в раздумьях о том, как ей строить свое будущее, после того как она превратится в мадам Лепито. Никогда не упускавшая случая вздремнуть, Агата Шамболь мирно почивала и сегодня.
      Утром все изменилось.
      Встав спозаранку, Мишель отправилась на бульвар Монтион поджидать появления Франсуа. Увидев молодого человека, она с воинственным видом бросилась навстречу.
      - Вы, конечно, направляетесь в контору?!
      - О боже! Она опять за старое?
      - А вы?
      - Что я?
      - Хотите еще раз попробовать отнять жизнь у моего отца?
      - У вас явно не все дома!
      - Нет, это у вас не хватает мужества отвечать за свои поступки. Подлый трус!
      - Мишель, я очень хорошо отношусь к вам...
      - Ах, подлец! И как не стыдно говорить это, после того что было?
      - ...я очень хорошо отношусь к вам, и мне бы не хотелось, чтобы вы заболели... Вам надо подлечиться.
      - Перестаньте крутить! Уж лучше сразу скажите, что я чокнутая!
      - Лучше возьмите себя в руки, иначе действительно этим может кончиться. И не вздумайте снова бить меня по лицу! Предупреждаю: на сей раз получите сдачу.
      - У меня достаточно здравого смысла, чтобы не связываться с убийцей!
      - С кем, с кем?
      - С убийцей! С "мокрушником", если вам так больше нравится! Ну что вам сделал мой бедный папа? Мало того, что вы пытаетесь увести у него жену, бесстыдник этакий! Имейте в виду, я никогда не выйду замуж за человека, на котором хоть капля крови моего отца! Я выдам вас полиции, слышите? Я все расскажу!
      И, оставив в очередной раз нокаутированного клерка, Мишель помчалась на частные курсы, где отнюдь не числилась среди лучших учениц.
      Всю дорогу до дома мэтра Парнака Франсуа не мог прийти в себя. Едва он коснулся двери конторы, как вдруг услышал, что кто-то тихонько зовет его. Молодой человек обернулся и увидел Соню, стоявшую на пороге своей комнаты. Молодая женщина знаком предложила ему войти. Клерк вне себя от смущения поспешил исполнить приказ. Мадам Парнак пропустила его в комнату и закрыла дверь.
      - Мой бедный Франсуа, - взволнованно спросила она, - вы до такой степени меня любите?
      Лепито подумал, что, должно быть, злой рок сегодня утром не дает ему понять ни слова из того, что говорят ближние.
      - Вы же знаете, Соня, я... я обожаю вас.
      - Но я никак не ожидала, что ваша страсть может быть так сильна! Мой бедный малыш, как же вы, наверное, страдали, если пошли на такое дело?
      - На какое?
      - Тс-с-с! Вы с ума сошли! Безумец! Оставим лучше эту ужасную тему! Незачем все это вспоминать... Хорошо? Слушайте, хоть вы этого и не заслуживаете, но я хочу навестить вас сегодня часов в пять.
      - Ах, Соня...
      - А теперь бегите, только посмотрите сначала, нет ли вокруг нескромных глаз.
      Вне себя от радости, Франсуа довольно ловко выскользнул за дверь, но тут же едва не растянулся в полный рост посреди коридора, так он был поражен, услышав шепот своей возлюбленной:
      - Только не пытайтесь убить моего мужа! Прошу вас! Мне не нужно никаких доказательств вашей любви!..
      Сначала Мишель, а теперь еще и Соня подозревают его в каких-то мрачных умыслах против мэтра Парнака... Что все это значит? Тут он увидел Агату Шамболь - воплощение повседневности и домашних забот. Одно ее присутствие придавало каждой вещи весомость и рассеивало любые грезы.
      - Агата... это в самом деле вы? И я действительно стою тут, напротив вас?
      Она взглянула на него с невозмутимостью коровы, созерцающей уступы родных гор.
      - Господи, вас тоже выбило из колеи это преступление!
      - Преступление?
      - Разве вы не знаете, что нашего хозяина пытались взорвать?
      - Взорвать?
      - Представьте себе! В его машину засунули бомбу. И вот сидит он у дамы из Польминьяка, как вдруг - бум!
      - Бум?
      - Машина хозяина разлетелась на тысячу кусков. Счастье еще, что его там не было... Тот, кто это затеял, плохо рассчитал время... Ну, Иисусе Христе, есть же на земле такие злые люди!
      Франсуа в каком-то заторможенном состоянии, как сомнамбула, толкнул дверь в контору. Он совершенно ничего не мог понять. Разумеется, коллеги уже знали о происшествии, но, вопреки его ожиданиям, никто не проронил ни слова, и клерк прошел к своему столу в полном молчании. События превосходили всякое понимание. Каждый из этих людей привык жить в том мире, где даже мысли о преступлении не допускалось. И то, что в их размеренное существование вдруг проникло нечто страшное и отвратительное, о чем можно прочитать разве что на страницах криминальной хроники, совершенно не укладывалось в голове.
      Около девяти часов в контору вошел нотариус. Он появился с таким скорбным и мрачным лицом, какое, вероятно, было бы у Цезаря, если б он узнал о намерениях Брута. Мэтр Альбер замер посреди комнаты, пристально вглядываясь в лица служащих. Кто же из них убийца? Под чьей улыбкой прячется смертельная ненависть? Кто под подчительностью скрывает измену?..
      - Мадемуазель, господа...
      Все положили перья и со смутной, почти болезненной тревогой воззрились на хозяина.
      - ...вы не можете не знать о покушении и о том, что я лишь чудом избежал смерти... Я думал, меня окружают одни друзья, и вот...
      Голос нотариуса сорвался.
      - Мне мучительно думать, что кто-то из живущих рядом жаждет моей гибели...
      Никто не возразил. Взрыв бомбы заранее обесценил любые уверения в преданности.
      - Естественно, я обратился в полицию и попросил начать расследование. Я хочу знать своего врага. Пока же могу только сказать, что он трус. Мадемуазель, мсье... Полицейские обязаны предпринять определенные шаги. И я попрошу вас в меру своих возможностей облегчить им задачу. Заранее благодарю вас.
      Увидев, что мэтр Альбер собирается уходить, старший клерк вскочил.
      - Мэтр, я думаю, что выражу общее мнение, сказав, как все мы были потрясены, узнав...
      - Общее мнение, Ремуйе? - с горечью прервал его нотариус. - Боюсь, что вы ошибаетесь.
      И он, не желая больше ничего слушать, вышел из конторы. Антуан повернулся к коллегам.
      - Честное слово, он, кажется, подозревает кого-то из нас?
      - Так ли уж он не прав? - хмыкнул Вермель.
      Появление Агаты предотвратило грозу, которую едва не вызвало замечание старого клерка.
      - Хозяин ожидает мадемуазель Мулезан у себя в кабинете, и немедленно!
      Нотариус предоставил свой кабинет в распоряжение инспектора Лакоссада. В первую очередь тот решил выяснить, кто из служащих разбирается в механике. Если человек не смыслит в механизмах, вряд ли он сможет сделать бомбу и тем более установить ее в мотор, ничего не нарушив.
      Допрос мадемуазель Мулезан и Вермеля не отнял много времени. Первая даже не понимала, о чем ее спрашивают, а второй, напротив, стараясь показать, будто он в курсе всех современных технических достижений, с самым претенциозным видом изрекал невероятные глупости. Зато Антуан Ремуйе, не будучи специалистом, все же знал достаточно, чтобы инспектор оставил его в числе подозреваемых. Однако зачем все эти преступления старшему клерку? Напротив, все его надежды зиждутся на долголетии Парнаков. Он занимает в конторе привилегированное положение, а, кроме того, нотариус обещал помочь ему открыть собственное дело. Само собой, это обещание может быть выполнено только при жизни мэтра Альбера. Прикинув все это, Лакоссад решил, что подозревать Антуана не имеет смысла. Что до Франсуа, то он, как и все современные молодые люди, знал о механике все, что только можно узнать. Немного помолчав, полицейский спросил:
      - Вы догадываетесь, почему я вам задаю все эти вопросы, нисколько не связанные с юриспруденцией?
      - Полагаю, что это связано с покушением на мэтра Парнака.
      - Верно. И должен с грустью сообщить вам, что вы - основной подозреваемый.
      - Я?
      - Подумайте сами: покушение явно подготовлено здесь, в доме. О том же, что нотариус несколько изменил расписание, знали только домашние, стало быть, жену и дочь мы исключаем. Не думаю также, чтобы можно было всерьез рассматривать вопрос о виновности Агаты. Остаются служащие. Вероятно, вас нисколько не удивит, что я тут же отбросил мысль о мадемуазель Мулезан и Вермеле. Остаетесь вы с Ремуйе. К несчастью, из вас двоих только у вас есть мотив.
      - И какой же?
      - Мадам Парнак.
      - Какая глупость!
      - Ничуть. На редкость обычная история. Влюбленный убивает мужа в надежде занять его место.
      - У вас богатое воображение!
      - Нет, просто кое-какой опыт.
      - Я люблю мадам Парнак, это правда. И, судя по тому, с какой невероятной быстротой распространяются сплетни, скоро в неведении останется разве что муж. Да, я люблю ее, но не настолько, чтобы стать убийцей!
      - А может быть, вы оказались настолько дороги этой даме, что она готова даже пойти на преступление? Как говорят англичане, "мужчина ищет женщину до тех пор, пока она его не поймает". По-моему, вас уже изловили.
      Лепито только руками развел.
      - Ну что я могу вам ответить? Раз уж все так уверены, то я хочу прикончить своего хозяина, тащите меня за решетку. Это защитит его.
      - Вы сказали все?
      - Конечно, все. Сегодня утром Мишель обвинила меня в том, будто я пытался взорвать ее отца, чтобы он не мешал мне ухаживать за Соней. И Соня тоже в этом уверена. Она просто в восторге - думает, что только сильное чувство может толкнуть на такой поступок. Впрочем, мадам Парнак очень просила меня прекратить покушения на ее супруга. Похоже, что все, кажется, не видят ничего странного в том, что я вдруг стал убийцей...
      - Да, ситуация неприятная. Вам надо держаться настороже. Как говаривали в таких случаях в прежние времена на Руси, "Христа распяло общественное мнение". Что ж до вашего стремления за решетку, то мы об этом еще поговорим, если угодно. Но несколько позже.
      Покинув дом Парнаков, Лакоссад отправился докладывать о результатах комиссару Шаллану. Инспектор сказал, что всерьез подозревать можно пока только Франсуа Лепито, однако сам он не верит в виновность молодого человека.
      - Почему?
      - По-моему, я достаточно хорошо его знаю. Франсуа - человек мягкий, хорошо воспитанный и очень застенчивый...
      - Ну не так уж он робок, раз ухлестывает за женой хозяина!
      - Это как раз лишнее свидетельство его наивности.
      - Если не хитрости.
      - Честно говоря, не понимаю...
      - А вдруг вся эта его страсть к прекрасной Соне Парнак - сплошное притворство? Может, ваш Франсуа разыгрывает спектакль для отвода глаз?
      - Зачем?
      - Чтобы разбогатеть.
      - Не улавливаю...
      - Я долго думал обо всей этой истории, старина, и если мсье Дезире в самом деле убили, то цепь преступлений, начавшаяся гибелью первой жертвы, ранением второй и лишь чудом сорвавшимся покушением на третью, находит только одно объяснение: деньги.
      Давайте прокрутим все еще раз. Мсье Дезире умирает, и его деньги переходят к брату. После его кончины состояние обоих братьев в равных долях унаследуют жена и дочь. Со смертью Сони (а ведь это едва не случилось) все деньги получает Мишель. Может быть, крошка не прочь получить внушительное наследство?
      - А вам не кажется, что здесь небольшой перебор? Девушка убивает подряд дядю, отца, мачеху... Я, конечно, не слишком высоко ставлю человеческую породу, но тут все-таки вы хватили через край...
      - Я думал не о Мишель Парнак, а о Франсуа Лепито.
      - Но какого черта он мог...
      - Позвольте мне изложить вам свою версию, а уж потом высказывайте любые замечания. Жил-был неглупый молодой человек приятной наружности, любимец женщин... Короче, из тех, кто мужчинам внушает доверие, а в наших спутницах пробуждает материнскую любовь. Меж тем парень честолюбив, а скромное материальное положение не позволяет ему развернуться. Рядом оказывается состоятельная семья, и, к счастью для нашего честолюбца, в него влюбляется единственная дочка хозяина. Но предполагаемого приданого барышни ему мало. Парень хочет получить сразу все. Поэтому он изображает бешеную страсть к жене хозяина (на мой взгляд, эта любовь уж слишком демонстративна), чтобы, не вызывая подозрений, обогатить ту, на которой хочет жениться. Кому придет в голову обвинять воздыхателя Сони? Ведь в таком случае миллионы Мишель его нисколько не касаются. Зная о завещании мсье Дезире, молодой человек устроил его "самоубийство", потом попытался убрать Соню, а следом едва не отправил к праотцам и нотариуса. Мишель, возможно, действовала с ним сообща, но, по правде говоря, я склонен согласиться с вами, что они здесь ни при чем. Некоторые моменты настолько не укладываются в голове, что лучше воздержаться от этого предположения. Поэтому я готов ставить на полную невиновность девушку. А вот Соня наверняка знает, что ее ударил Франсуа, но не хочет ничего сказать, опасаясь скандала. По-моему, ей угрожает опасность. Лепито незачем оставлять мадам Парнак в живых, она одна знает о его преступлениях. Ну что вы об этом скажете?
      - Пожалуй, я слишком растерян, чтобы составить определенное мнение. Мне надо хорошенько обдумать вашу версию. Во всяком случае, если Франсуа виновен, ему бы следовало обмозговать испанскую пословицу: "Кто ждет богатства к концу года, не дотянет и до лета".
      Увидев в окно, как Франсуа Лепито возвращается домой с букетом цветов, Софи Шерминьяк подумала, что молодой человек наконец решился сделать признание, и сердце ее бешено застучало. Софи хотела выпить для храбрости капельку "Аркебюза", но, подумав, что ее ждет первый поцелуй, воздержалась. Мадам Шерминьяк уселась в свое самое красивое кресло, быстро поправила волосы и приняла позу, сочетавшую, как ей казалось, нежную покорность и чувство собственного достоинства, приличествующее владелице собственного дома.
      Софи ждала напрасно. Франсуа, не останавливаясь, прошел мимо ее двери и поднялся по лестнице. Если эти цветы не для нее, то кому же они предназначены? Змея ревности обвила сердце пылкой вдовы.
      Уходя из конторы, Франсуа предупредил Антуана, что плохо себя чувствует и поэтому не вернется после обеда. Чтобы скрасить ожидание, он решил навести порядок в комнате. Молодой человек расставил цветы, перелил в унаследованный от родителей хрустальный графин бутылку только что купленного портвейна и с особой нежностью разгладил складки на диван-кровати. Чем ближе подходил час свидания, тем больше он нервничал. В четверть пятого в дверь постучали, и Лепито окончательно растерялся. Почему Соня пришла на целых сорок пять минут раньше? Все надежды на успех вдруг улетучились. Прежде чем открыть дверь, Франсуа еще раз оглядел убранство комнаты - так генерал перед штурмом проводит последний смотр полков.
      Это оказалась не Соня, а Мишель.
      - Вы?
      - Я! - И, обведя комнату изучающим взглядом, она добавила: - Ну конечно! Весь в ожидании своей Сони, не так ли?
      - Зачем вы сюда пришли, Мишель?
      - Во-первых, сказать, что я больше не думаю, будто это вы пытались прикончить папу.
      - А, так, значит, все-таки не я?
      - А во-вторых, хочу сообщить, что вы - последний мерзавец!
      - Спасибо!
      - И наконец, что я не позволю вам изменять мне с этой шлюхой.
      - Мишель, я запрещаю вам...
      - Только попробуйте мне что-нибудь запретить, и я мигом все переломаю в вашем гнездышке! Будь вы таким, как я себе представляла, вас вряд ли тянуло бы на всякие гнусности, уже давно бы схватили того, кто покушался на папу! Тогда бы он точно согласился отдать вам мою руку!
      - Да не хочу я вашей руки!
      - Ах подлец! - и возмущенная девушка влепила Франсуа пощечину. - Тем не менее вам придется ее взять!
      - Господи боже мой! Откуда у вас эта привычка! Мне бы следовало устроить вам хорошую трепку!
      - О-ля-ля! Уж это мне не грозит!
      - Это почему?
      - Вы же меня не любите? А бьют, я знаю, только любимых женщин!
      - Ничего себе представления! Вас этому научили в монастыре?
      Неожиданно гостья расплакалась и рухнула на диван. Франсуа, вне себя от досады и не отводя глаз от часов, обхватил девушку за плечи.
      - Ну-ну, возьмите себя в руки и... уходите быстрей.
      - Оставьте меня! Вы радуетесь моим страданиям, да? Приятно смотреть, как я плачу? Это щекочет самолюбие, верно?
      - Да ничего они мне не щекочут, ваши рыдания! Эти слезы просто действуют мне на нервы, и особенно сейчас.
      Мишель поднялась и с решительным видом двинулась на Лепито.
      - Ну мне это надоело! Запомните хорошенько, Франсуа! Вам не удастся стать любовником Сони!
      - Ах, вот вы как, ну так знайте, барышня, что если у меня возникнет такое желание, то уж у вас я разрешения спрашивать не стану!
      - Барышня сумеет подпортить вам планы!
      Лепито рассердился и слегка струсил, но изобразил полное презрение.
      - Понятно... Решили шантажировать меня? Предупредить своего драгоценного папу, да?
      - Мне никто не нужен, я сама в состоянии помешать вашим шашням! - И, резко сменив тон, Мишель торжественно проговорила: - Франсуа Лепито, если вы не откажетесь от Сони, если вы сейчас же не поклянетесь просить у отца моей руки, то через несколько минут, войдя в эту комнату, мачеха найдет здесь мой труп!
      - Ваш... что? - ошалело переспросил молодой человек.
      - Мой труп!
      Девушка вытащила из сумки флакончик с прозрачной жидкостью и сунула его под нос строптивому возлюбленному.
      - Видите этот пузырек? Там яд! Он действует не очень быстро, но достаточно надежно. Смерть наступает примерно через час. Так что я еще успею высказать вам обоим все, что у меня накипело!
      - Мишель, не будьте дурочкой, отдайте мне флакон!
      - Никогда! Даю вам десять секунд: либо вы на мне женитесь, либо я умру.
      - Послушайте...
      - Ничего не хочу слушать! Решайте, куда вы меня повезете - в мэрию или на кладбище?
      Взглянув на часы, Франсуа едва не зарыдал от отчаяния.
      - Раз вы настаиваете, - сдался он, - обещаю вести себя с Соней самым почтительным образом.
      - Клянетесь?
      - Клянусь.
      Воспользовавшись тем, что торжествовавшая победу Мишель на секунду утратила бдительность, Лепито вырвал флакон у нее из рук. Девушка была так счастлива, что и не думала протестовать.
      - Вы любите меня, Франсуа?
      - Что за вопрос? Просто обожаю!
      - Я так и знала!
      - Ну а теперь, раз все уладилось, вам остается уйти.
      - Вы скажете Соне, что любите меня?
      - Ну разумеется! Именно для этого я ее и позвал.
      - Я сейчас еду к бабушке в Лимож. Надеюсь, к моему возвращению вы успеете поговорить с папой?
      - Несомненно.
      - Представляю, как он обрадуется!
      - Очень, он очень обрадуется...
      Мишель была так довольна, что без сопротивления позволила Франсуа выпроводить ее за дверь. Девушка прислонилась к стене и немного постояла, приходя в себя.
      Снедаемая ревнивым беспокойством, Софи Шерминьяк в закутке под лестницей ожидала ухода Мишель. Увидев девушку, она облегченно вздохнула. Тем не менее следовало все же потребовать у Франсуа объяснений. Считая себя невестой молодого человека, Софи видела свой долг в защите их любви от всех интриганок. Вдова на секунду заскочила в свою комнату, чтобы придать себе как можно более соблазнительный вид, и побежала выяснить, в чем дело, но у лестницы нос к носу столкнулась с Соней.
      - Будьте любезны, как мне найти мсье Лепито? - самым светским тоном спросила мадам Парнак.
      - Четвертый этаж, напротив, - механически отозвалась оглушенная новым ударом судьбы вдова.
      - Благодарю вас.
      Когда мадам Шерминьяк пришла в себя, Соня уже стучала в дверь Франсуа. Что понадобилось этой Иезавели? Ревность вдовы сменилась гневом. Уж не ошиблась ли она в маленьком Лепито? Может, он вовсе не романтичный и нежный влюбленный, каким она его себе воображала, а Дон-Жуан, задумавший пополнить ею список своих побед? Однако Софи настолько уверовала в свои мечты, что почла за благо проявить сдержанность. В конце концов эти женщины могут оказаться его родственницами. Девушка-то была в его комнате совсем недолго. И вдова решила подождать.
      Пока мадам Шерминьяк переживала эту внутреннюю бурю, Франсуа млел от восторга рядом с Соней. Молодой человек пытался выразить всю свою радость от того, что любимая наконец-то с ним, в его доме, но мадам Парнак одной фразой оборвала эти нежные излияния.
      - Вы знаете, я ведь только на минутку.
      - На минутку?! - воскликнул Лепито таким тоном, будто его окатили ледяной водой.
      - Я пришла поговорить с вами. Признаюсь, что ваш безумный поступок глубоко тронул меня как женщину. Но я никогда бы не одобрила его как супруга. Убийство мужа может только закрыть вам дорогу к моему сердцу!
      - Но... но я и не собирался этого делать!
      - Не лгите! Какой смысл обманывать! Я вас уже простила и обещаю хранить эту тайну.
      - Но клянусь вам...
      - Ладно, хватит! Я чувствую, что в конце концов разочаруюсь в вас и пожалею, что пришла.
      Оба умолкли, почти враждебно глядя друг на друга. Но Франсуа так долго ждал этого момента, что был готов на все, лишь бы она не ушла.
      - Ладно... если вам так хочется... не будем больше об этом... Но я ждал от нашей встречи совсем другого...
      - На что же вы надеялись?
      - А вы не догадываетесь?
      - Да, молодчина, переходите к действиям без задержек, - рассмеялась Соня.
      - Просто я вас люблю!
      - Милый мальчик, вам это просто кажется... вы еще слишком молоды, Франсуа...
      - Я бы хотел похитить вас, чтобы мы жили вдвоем, только вдвоем.
      Горячность молодого человека позабавила, а может, и немного тронула Соню, и она опустилась на диван, на что так рассчитывал негодник Лепито.
      - Ну, Франсуа, расскажите-ка же мне, куда вы собирались меня увезти?
      Словно герой любовного романа, Лепито опустился на колени рядом со своей возлюбленной и взял ее за руку. Соня не возражала.
      - Так куда же мы едем? - проворковала она.
      - В Венесуэлу!
      - Почему же именно туда?
      - Потому что там орхидеи растут прямо на стенах, как у нас плющ.
      - Да, это, конечно, серьезная причина.
      - Вы смеетесь надо мной!
      - Ничуть. Я тоже в детстве постоянно мечтала о путешествиях... Например, Мексика завораживала меня одним своим именем...
      - Мы поедем и в Мексику, и в Перу, и в Чили, и в Бразилию, и...
      - Хватит, хватит, малыш, я уже устала!
      Лепито хотел воспользоваться этой минутной слабостью и поцеловать молодую женщину, но она проворно ускользнула.
      - Ну-ну, успокойтесь, не то я рассержусь. Дайте-ка мне лучше попить!
      Раздосадованный клерк поднялся.
      - У меня есть портвейн...
      - Да вы, как я погляжу, не промах, встречаете по всем правилам...
      Желая увести разговор от опасной темы, жена нотариуса указала на принесенный ее падчерицей флакон.
      - А это что за пузырек?
      - Микстура.
      - Вы заболели?
      - Да нет же! Что за странная мысль!
      - Чего здесь странного? Кто ж еще принимает микстуру?
      - Да, конечно... У меня иногда немножко саднит горло... Это... это смягчающая микстура... А вы, наверное, подумали, что это что-то другое, да? Признайтесь!
      - Я? Да ничего я не подумала! Почему вы вдруг так разозлились, Франсуа? У меня тоже побаливает горло, но я же не злюсь из-за этого на весь белый свет!
      - Простите меня, Соня... но я так разочарован... Вы и представить себе не можете, как мне больно...
      Тихий стук в дверь оборвал защитительную речь Франсуа.
      - Вы ждете кого-нибудь еще? - с тревогой спросила Соня.
      - Никого, кроме вас. Не волнуйтесь, кто бы это ни был, я живо отправлю его восвояси.
      Лепито вышел и быстро закрыл за собой дверь. Перед ним стояла вдова Шерминьяк.
      - В чем дело? Я занят!
      - Вот именно, что занят! Кто эта Иезавель?
      - Простите?
      - Я хочу знать имя этой женщины! Зачем она сюда явилась?
      - Но, мадам Шерминьяк, вы, кажется, теряете рассудок?
      - О, прошу вас, не пытайтесь сбить меня с толку! Вы напоминаете мне покойного мужа - тот тоже как придет, бывало, в стельку пьян, так начнет уверять, будто это у меня в глазах двоится и что я же не стою на ногах!
      - Я весьма сочувствую пережитым вами страданиям, но, умоляю, отложим этот разговор на потом.
      - А если я скажу этой воровке все, что я о ней думаю?
      - Довольно, мадам Шерминьяк!
      - Нет, мсье Лепито, не довольно! Когда человек почти обручен, он не имеет права так себя вести!
      Франсуа решил, что эта маленькая негодяйка Мишель по дороге обо всем рассказала вдове. Должно быть, когда Соня поднималась по лестнице, они обе сплетничали в квартире домовладелицы. Но в таком случае каким образом мадам Шерминьяк проведала о приходе Сони? Впрочем, решил молодой человек, с этой загадкой можно разобраться и попозже. Сейчас гораздо важнее поскорей отделаться от навязчивой вдовы, а для этого надо успокоить ее насчет своих отношений с Соней.
      - Умоляю вас поверить мне, мадам Шерминьяк. Эта дама пришла ко мне по делу, и я не хотел бы, чтобы об этом узнал мой хозяин. Ему может не понравиться, что я работаю не только для его конторы. Что касается той, с кем я почти обручен, то успокойтесь, я нисколько не намерен изменить ей... Она одна занимает мое сердце!
      - Вы мне клянетесь?
      - Клянусь!
      - Ох, Франсуа, - нежно проворковала вдова, - и когда же вы официально объявите ей о своей любви?
      - Как только наберусь мужества...
      - А стоит ли тянуть, Франсуа? Если ваша нежность взаимна (а я в этом нисколько не сомневаюсь), то вам мгновенно пойдут навстречу! Не понимаю, ну что вас останавливает!
      Не будь у него сейчас Сони, Лепито непременно спросил бы у вдовы, не стыдно ли ей с таким упорством лезть в чужие дела. Но нужно было любой ценой избежать скандала.
      - Она богата, а я беден...
      - Какая разница, если она вас любит?
      - Если бы я мог быть в этом уверен, - лицемерно вздохнул клерк.
      - Но раз я вам это говорю, то не стоит сомневаться! - радостно произнесла вдова.
      Неожиданно, так что Франсуа не успел отстраниться, она наградила его звучным поцелуем и, напевая романтическую песенку, удалилась. Лепито ошарашенно смотрел, как она прыгает через ступеньку и пляшет на каждой лестничной площадке. На мгновение ему даже показалось, что мадам Шерминьяк вот-вот оседлает перила и таким образом спустится вниз. "Да, - сказал себе молодой человек, - видимо, ближе к пятидесяти годам на некоторых овернских вдов находят этакие странные помрачения".
      На вопрос Сони, кто приходил, Лепито ответил, что это якобы один его знакомый, за которого он обещал похлопотать, когда мадемуазель Мулезан или мсье Вермель уйдут на пенсию. Приятель-де хотел выяснить, не решился ли наконец кто-то из стариков уступить место.
      Франсуа так разволновался, что почти без сил опустился на диван. Соня решила, что начинающего соблазнителя удручает ее холодность, и ласково погладила его по лбу.
      - Ну-ну, прогоните эти мрачные мысли... Нельзя же получить все сразу... Знаете, то, что я пришла сюда, и так чудо! Ради вас я рискую своим добрым именем! Вы думаете, я бы пошла на это, если бы не испытывала симпатии к некоему Франсуа Лепито?
      Клерк мгновенно пришел в себя и попытался обнять Соню, но та опять увернулась и при этом случайно уронила флакон Мишель. Франсуа подхватил его на лету и хотел снова поставить на камин, как вдруг заметил, что пузырек наполовину пуст. Молодой человек оцепенел от страха.
      - Только этого не хватало! - с ужасом произнес он.
      - В чем дело? - удивленно уставилась на него мадам Парнак.
      - Это вы... выпили то, что... было в пузырьке?
      - Пока вы отделывались от незваного гостя, у меня пересохло в горле вот я и отхлебнула вашей микстуры. Вы ведь говорили, она смягчает горло. Мне не следовало этого делать?
      - Нет, не следовало... и вы даже не догадываетесь, до какой степени не следовало! - побледневшими губами прошептал бедный влюбленный.
      - Послушай, малыш, ну что за трагедия, если я отпила немного микстуры?
      - К несчастью, это именно трагедия, - чуть не плача похоронным тоном проговорил он.
      Соня схватила молодого человека за руку и, смеясь, потащила к дивану.
      - Пойдемте, я хочу послушать, что мы стали бы делать в Венесуэле.
      - О, вы знаете, Венесуэла очень далеко...
      - Что это с ней случилось? Только что была рядом. Неужто она так отдалилась за эту пару минут?
      - Вы даже не представляете себе, насколько... Мы вечно мечтаем о всяких путешествиях, а потом в конце концов начинаем жалеть о родном доме.
      - Что это на вас нашло, Франсуа?
      Не мог же он признаться мадам Парнак, что жаждет сейчас только одного: чтобы она поскорее ушла и отправилась на тот свет где угодно, но никак уж не здесь.
      - Нам надо быть очень осторожными, Соня, - постарался как можно убедительнее произнести не на шутку встревоженный Франсуа. - А что, если ваш муж...
      - Минуту назад вы хотели уехать со мной в Венесуэлу! Нам надо обсудить все... подробнее... Я думаю, часика нам вполне хватит, а?
      - Боюсь, вам придется уйти раньше...
      - Что это с вами, Франсуа? Вы что, хотите, чтобы наше первое свидание стало последним?
      - О, умоляю вас, не говорите так! Не говорите так!
      Соня никак не могла понять столь резкой перемены в своем воздыхателе. Он зачем-то стал показывать ей цветы, трогательно расставленные по всей комнате.
      - Как вы думаете, сколько времени они еще проживут?
      - Цветы? Не знаю и знать не хочу.
      - Пять-шесть дней, не больше, а потом начнется угасание... С каждой минутой эта красота будет все больше вянуть... Порой спрашиваешь себя, стоит ли жить дальше...
      Молодую женщину вдруг охватила смутная тревога, и она подозрительно уставилась на Лепито.
      - Но цветы по крайней мере оставят в памяти воспоминание о свежести и красоте, не тронутых тлением, - продолжал молодой человек. - Умереть молодым! Не это ли лучший выбор, если мы хотим оставить живыми прекрасные воспоминания?
      - Франсуа... мне что-то страшно... я чего-то боюсь...
      - И вы правы, любовь моя... Послушайте, вот если бы вам сказали, что через полчаса вы умрете, разве это вас не обрадовало бы?
      - Обрадовало? Да вы с ума сошли, честное слово! Я вовсе не хочу умирать!
      Лепито грустно вздохнул.
      - Увы, черная гостья уводит нас, не спрашивая согласия... У вас и в самом деле нет желания умереть, Соня? Я бы сохранил о вас самые нежные воспоминания, и осенью, когда желтеют и осыпаются листья, я бы ходил молиться над вашей надгробной плитой...
      Беспокойство мадам Парнак мгновенно сменилось яростью. Она никак не могла понять причин омерзительной комедии, которую вдруг вздумалось разыгрывать Франсуа, и это доводило ее почти до исступления.
      - Человек может, конечно, вести себя нелепо, но всему же есть предел! Прощайте! Мы больше никогда не увидимся!
      - Увы! Я в этом не сомневаюсь! - простонал Лепито, провожая ее до двери.
      Соня уже почти переступила порог, но неожиданно передумала.
      - Ну нет! Еще никто не позволял себе так издеваться надо мной!
      Она снова захлопнула дверь и, выйдя на середину комнаты, заявила:
      - Я не уйду, пока вы не признаетесь, что побудило вас вести себя так глупо и мерзко? Ну говорите, я жду!
      Лепито почувствовал, что это самая тяжелая минута в его жизни.
      - Соня... я ничего не хотел говорить вам... но время идет... и вынуждает меня к откровенности... придется открыть ужасную истину...
      Мадам Парнак задрожала от мрачного предчувствия...
      - Та микстура, которую вы пили...
      - Ну?
      - Она... она была...
      - Да что же, в самом деле?
      - ...отравлена...
      Соня пошатнулась, это слово поразило ее.
      - Отравлена... отравлена... отравлена, - лишь тупо повторяла молодая женщина, пытаясь сообразить, кому и зачем это было нужно.
      - Будьте мужественны, дорогая... не пройдет и часа, как вы покинете этот мир...
      - Через час?..
      - Теперь даже меньше.
      Жену нотариуса внезапно охватил животный страх.
      - Это неправда! Неправда! - вскричала она и, опустившись на диван, горько зарыдала.
      Потрясенный Франсуа обнял молодую женщину. Она прижалась к нему.
      - Франсуа... маленький Франсуа... он так меня любит... но долго ли продлится эта любовь?
      - До самой смерти!
      Соня резко высвободилась из его объятий.
      - Не так уж долго! - с горечью заметила она.
      Мадам Парнак подошла к камину, взяла пузырек и долго разглядывала его. Потом дрожащим от волнения голосом спросила:
      - Вы и в самом деле меня любите, Франсуа?
      - Как вы можете сомневаться?
      Соня протянула ему пузырек.
      - Я не хочу уходить одна, Франсуа... мне страшно...
      - Но... и я тоже... оч... чень боюсь... смерти...
      - Значит, вы такой же, как все...
      И, сделав столь грустный вывод, Соня шатаясь подошла к дивану. Клерк следил за ней глазами, полными стыда и тревоги.
      - Может быть, вам... лучше вернуться домой? Подумайте, какой поднимется скандал, если вас найдут в моей комнате?
      - Нечего было меня сюда заманивать!
      - Если бы я только знал...
      - Хам!
      Франсуа сел рядом с молодой женщиной.
      - Простите меня, Соня, я немного потерял голову... Поверьте, наконец, что во всей этой истории лишь одно остается истинным - моя любовь к вам... Я никогда вас не забуду - вы останетесь моей первой и последней любовью. Умоляю, поверьте мне... Я сумел бы сделать вас счастливой! Подумать только, все обратил в прах этот флакон! Он же здесь совершенно случайно!..
      - Случайно... - задумчиво повторила Соня и тут же глаза ее загорелись гневом.
      - И как я не подумала об этом раньше? Вы ведь знали, что я выпью этот пузырек, не правда ли?
      - Я?
      - Теперь мне все ясно: если бы я сама не отхлебнула вашей микстуры, то вы бы заставили меня силой!
      - Вы с ума сошли!
      - Согласитесь, что в подобных обстоятельствах это нетрудно!
      - Но, послушайте, зачем бы я стал это делать? Зачем мне желать вашей смерти?
      - Потому что это входит в вашу программу!
      - В мою... что?
      - В вашу программу или, если угодно, планы. Вы хотели убить меня, как недавно пытались прикончить моего мужа!
      - Я?.. Прикончить... вас, вашего мужа?
      - Вот именно! Ну не станете же вы отрицать, что я пришла сюда, чтобы умолять вас пощадить жизнь Альбера?
      - Клянусь вам, Соня, я...
      - Да перестаньте притворяться! Вы убийца, Франсуа Лепито!
      - Умоляю вас, Соня, успокойтесь!
      - Клянусь Богом, все это не пройдет вам даром!
      Жена нотариуса встала с дивана и пошатываясь побрела к тумбочке, где стоял телефон. Франсуа с тревогой наблюдал.
      - Что в-вы с-собираетесь... делать? - заикаясь пробормотал он.
      - Позвонить своему мужу!
      - Нет! Нет! Только не это!
      - Вы за все заплатите! Говорю вам, за все! Я вспомнила: это вы тогда ударили меня в саду!
      - И вы можете так чудовищно лгать?
      - Вы тогда только сделали вид, будто ушли, на самом же деле тихонько подкрались сзади! Вы хотели убить меня и ударили по голове! К несчастью для вас, рана оказалась легкой. Тогда вы решили действовать по-другому и на сей раз пустили в ход яд!
      - Нет, это просто безумие!
      Франсуа ухватил молодую женщину за плечи.
      - Соня, что вы такое говорите?
      - Я вижу, вы способны расправиться даже с умирающей?
      Дверь распахнулась, и в комнату влетела запыхавшаяся мадам Шерминьяк.
      - На помощь! На помощь! - закричала Соня, как только увидела ее.
      - Что происходит? - остановилась несколько сбитая с толку Софи.
      - Он хотел меня убить!
      - Браво!
      - Он отравил меня ядом... Я сейчас умру, мадам! И все из-за него...
      - В добрый час!
      - Да неужели до вас не доходит, что я умираю, что я убита, загублена этим чудовищем?
      - Просто превосходно! Отлично! Всякие Иезавели вроде вас только сеют смуту и нарушают идиллии чистых душ! Франсуа любит и любим! И нечего было сюда соваться! Это не ваше дело!
      - Ах, вот как? Так вы его сообщница?
      Вдова с лучезарной улыбкой посмотрела на Лепито.
      - Все зависит только от него.
      Но Франсуа был сейчас совершенно не в состоянии что-либо решать. Действительность с каждой секундой становилась все кошмарнее. Что тут можно выбрать? Эти женщины доконают его! Одна, казалось бы, вот-вот умрет, о вечном должна бы думать - так нет же, жаждет навлечь на его голову все возможные беды и навсегда лишить надежд на будущее. И другая не лучше: помощница, черт ее побери, лезет не в свои дела... Эта бабы просто осатанели! Ничего с ними не сделаешь!
      Словно подтверждая его мысли, Соня с яростью кинулась на вдову:
      - Как я вижу, чары мсье Лепито не оставляют равнодушными перезрелых красоток!
      Правнучка лесоруба, Софи Шерминьяк, не могла безнаказанно спустить насмешку, а уж тем более оскорбление. У вдовы была неплохая реакция, она мгновенно отвесила сопернице оглушительную затрещину.
      - Это чтоб показать вам, моя красавица, что у перезрелой дамы еще довольно крепкие руки!
      - Старая хрычовка! Тоже, видно, считает, что я зажилась на этом свете?
      Соня бросилась к телефону, схватила трубку и быстро набрала домашний номер. Франсуа в последний раз попытался смягчить ее:
      - Умоляю вас...
      Но сил уже, видимо, не оставалось, и молодой человек прилег на диван. Софи Шерминьяк присела рядом и с материнской нежностью положила его голову себе на колени.
      - Никто не посмеет вредить вам, пока я тут! - шепнула она.
      Услышав, что мадам Парнак разговаривает с мужем, Франсуа в бессильном отчаянии развел руками. Что поделаешь, такова воля судьбы!
      - Алло! Это ты, Альбер?.. Да, да... Где я? У Франсуа... Как у какого? Да у твоего клерка... Что я здесь делаю? Умираю!.. Ты не понимаешь? Меня это ничуть не удивляет! Франсуа Лепито только что убил меня! Ведь это он, оказывается, напал на меня тогда, ночью, у нас в саду! Бомба в машине - это тоже его работа! Я сошла с ума? Шучу? Приезжай быстрей, и ты увидишь, шучу ли я! Что? Мне придется дать тебе объяснения? Мне бы очень хотелось, но, увы... скорее всего, другие тебе все расскажут, мой зайчик... Вот-вот... Поторопись все-таки, если хочешь услышать мой последний вздох!
      Соня повесила трубку и, обернувшись к мадам Шерминьяк и Франсуа, торжествующе бросила:
      - Он едет!
      V
      Войдя в комнату, Альбер сразу бросился к прилегшей на диван жене.
      - Соня! Бедная моя! Что он с тобой сделал, этот негодяй?
      - Мне уже никто не поможет, Альбер, - прохрипела молодая женщина.
      - Я спасу тебя, дорогая! За мной едет Периньяк.
      Нотариус выпрямился и налетел на Франсуа.
      - Мерзавец! Почему...
      - Я... я не виноват...
      - Не отпирайтесь, Франсуа, вы убийца! Я все знаю!
      Мадам Шерминьяк ринулась в бой.
      - Прошу вас выбирать выражения! Если бы эта... Иезавель сидела дома, она бы и сейчас была в добром здравии! Так нет же, она приперлась совращать ребенка - вот и получила по заслугам!
      Удивленный неожиданным нападением, нотариус повернулся к Франсуа.
      - Это еще что?
      Софи, возмутившись, что ее сочли неодушевленным предметом, накинулась на мэтра Альбера.
      - Да вы, я вижу, забыли, где находитесь? Так я напомню вам! Я - вдова Шерминьяк, урожденная Софи Шальмазель, владелица этого дома! Извольте немедленно выйти вон!
      - Не вам мне приказывать! Уйду, когда сочту нужным!
      - Ах, вот как! Значит, если вашей похотливой супруге вздумалось преследовать беззащитного молодого человека... даже у него дома, то вы считаете себя вправе вламываться сюда? Что вы здесь ищете? Уж не деньги ли?
      - О! За такие слова, мадам, вам придется отвечать по суду!
      Софи разразилась недобрым смехом.
      - И вы сможете объяснить судьям, что ваша законная половина забыла у моего постояльца?
      Пораженный этим замечанием, мэтр Альбер вернулся к жене.
      - По крайней мере в одном эта мегера права, Соня. Зачем вы здесь? Согласитесь, что добродетельной супруге не пристало глотать яд на квартире холостяка?
      - Тебя ничто не изменит, Альбер, - с горечью простонала умирающая. - Ты всегда будешь видеть только внешнюю сторону... Думай теперь все, что тебе угодно, но дай мне спокойно умереть!
      - Однако...
      На сей раз вдова Шерминьяк поддержала соперницу.
      - Верно, отвяжитесь от нее! А я тем временем позвоню в полицию. Пусть они мне скажут, по какому праву совершенно посторонние люди являются в мой дом умирать!
      Софи сняла трубку, и в это время вбежал перепуганный доктор Периньяк. Волнение, однако, не помешало ему действовать хладнокровно. Выяснив, что произошло, он сунул пузырек в карман и сказал, что немедленно отвезет мадам Парнак к себе в клинику. Там больной сделают промывание желудка, а в лаборатории исследуют содержимое флакона. Таким образом, выяснится, что там за яд.
      Выходя из комнаты, нотариус обернулся к Франсуа.
      - Молите Небо, чтобы она выжила, иначе... Думаю, излишним будет говорить, что я больше не желаю видеть вас в конторе. Ремуйе принесет вам заработанные деньги, а вы напишете расписку.
      Оставшись вдвоем с мадам Шерминьяк, Лепито в полном отчаянии стал жаловаться на горькую судьбу?
      - Господи! За что мне такое? Ну почему она думает, будто это я ударил ее в саду, а теперь еще и отравил? Как она может это думать про меня... Нет, эта женщина безумна, совершенно безумна!
      - Интриганка! Хочет привлечь к себе внимание, не больше! - толковала на свой лад вдова.
      - Привлечь к себе внимание самоубийством?
      - А почему бы нет?
      - Но ведь она, наверное, умрет?
      - Такова жизнь...
      - ...А я теперь вот потерял работу!
      - Не волнуйтесь, Франсуа... Нечего тужить, пока есть я!
      И вдова уже хотела приступить к самым нежным признаниям, как в дверь с величайшей деликатностью постучали. Войдя, инспектор Лакоссад сразу принялся за Лепито.
      - Я, конечно, знаю утверждение наших соседей, немцев, что "здравый смысл у молодых людей - все равно что весенний лед", но, право же, Лепито, последнее время вы заставляете нас слишком много заниматься своей особой! Почему вы звонили в полицию, мадам?
      Софи Шерминьяк, обрадовавшись неожиданному слушателю, со многими подробностями и отступлениями изложила свою сугубо личную версию происшедшего; как ни странно, но инспектор все же кое-что понял.
      - Значит, так... Мадам Парнак пришла в гости к мсье Лепито, и этот последний отравил ее. У несчастной все же хватило сил позвонить мужу, а тот, в свою очередь, вызвал доктора Периньяка, который сейчас отхаживает мадам Парнак у себя в клинике. Я правильно изложил суть дела?
      - Почти... - отозвался Франсуа. - Только это не я напоил ядом мадам Парнак, она выпила его по собственному почину.
      - Зная, что это яд?
      - Нет... я сказал, что это микстура от горла...
      - А у мадам Парнак болело горло?
      - Да...
      - Плохо... очень плохо!
      - Клянусь вам, я никак не предполагал, что она возьмет флакон!
      - В таком случае, почему вы не помешали?
      - Потому что она отхлебнула этого чертового снадобья, пока я разговаривал с мадам Шерминьяк на лестничной площадке.
      - А что там был за яд?
      - Понятия не имею.
      - В самом деле?
      - Мне его принесли всего за несколько минут до этого.
      - Значит, вы его заказывали?
      - Нет.
      - Странный подарок, вы не находите?
      - Я забрал пузырек у одного человека, который собирался покончить с собой.
      - Здесь?
      - Да.
      Немного помолчав, Лакоссад заметил:
      - Как нарочно, припомнилась одна мысль Дидро: "Недоверчивость бывает пороком глупца, а доверчивость - недостатком умного человека..." Тем хуже! Я согласен прослыть дураком, но уж слишком ваш рассказ неправдоподобен. Мсье Лепито, я попрошу вас следовать за мной в комиссариат.
      Вдова вскочила.
      - Вы не имеете права тащить его в участок как какого-то злоумышленника!
      - Да нет, что вы, пока мсье Лепито просто подозреваемый.
      - Но вы не имеете права!
      - Вы так думаете? Идемте, Лепито.
      - Я готов, инспектор.
      Софи вцепилась в молодого человека.
      - Нет-нет! Не ходите! Этот человек вас ненавидит! Он служит вашим врагам!
      Когда Франсуа вышел, Лакоссад шепнул мадам Шерминьяк:
      - Я не стану сердиться на вас за эти глупые и обидные слова, ибо еще Демокрит писал: "Подобно тому как облака скрывают солнце, страсть помрачает человеческий разум".
      Набивая трубку, комиссар Шаллан признался своему подчиненному:
      - Эта семейка Парнак начинает здорово действовать мне на нервы: сомнительное самоубийство, непонятное нападение, покушение без всякой видимой причины и в довершение всего - совершенно бредовая попытка отравления. Это уже слишком. Вы не находите?
      - Да, вне всякого сомнения, вы правы.
      - И больше всего в этой истории раздражает полная бессмысленность всех этих действий.
      - Да, комиссар, полная... Разве что нам удастся все же найти логику, которая движет этой, на первый взгляд более чем странной, чередой событий.
      - Возможно! Но черт меня побери, если я вижу хоть какую-то связь между настоящим или мнимым самоубийством мсье Дезире и попыткой пылкого воздыхателя отравить Соню Парнак!
      - Или тем, кто лишь притворяется воздыхателем. Как говорят в Будапеште, "торговец ядом рисует на вывеске цветы".
      - Теперь уже вы обернулись против Лепито, а?
      - Сейчас я не вижу другого объяснения.
      - Ну-ка выкладывайте, что у вас на уме!
      - Предположим, Франсуа Лепито прикидывается порядочным человеком, но на самом деле это не имеющий ни крупицы совести честолюбец. Нужны доказательства? Пожалуйста, кто б иной сумел одновременно тронуть сердце дочери хозяина, очаровать домовладелицу и при этом осаждать еще Соню Парнак?
      - А вдруг по каким-то непонятным для нас причинам этот молодой человек просто-напросто неотразим?
      - Почему в таком случае он не разуверит вдову Шерминьяк? Почему не скажет правды Мишель Парнак? Зачем увивается за Соней?
      - Не исключено, что просто ради забавы. Конечно, это довольно цинично, но такие вещи стары как мир.
      - Цинизм, доходящий до покушения на жизнь?..
      - Так-так, интересный поворот, продолжайте.
      - Итак (естественно, это только предположение), наш Лепито, если можно так выразиться, хладнокровный соблазнитель. В таком случае он никогда не теряет голову и никакая страсть не нарушает его расчетов. Оставим в стороне нежные чувства, которые питает к Лепито домовладелица, хотя это наверняка приносит ему кое-какие материальные выгоды... Зато я уверен, что крошка Мишель очень и очень нравится молодому человеку. Она молода, свежа, недурна собой и, скорее всего, получит немалое приданое. Наш Лепито собаку съел в искусстве обольщения, а потому делает вид, будто девушка ему безразлична. И чем больше он изображает равнодушие, тем больше влюбляется Мишель. Она не может допустить, что ею, богатой наследницей, пренебрегает какой-то нищий клерк. Может быть, Лепито ухаживает за мачехой как раз для того, чтобы вызвать ревность у ее падчерицы? Но вообще-то я склонен считать, что наш честолюбец хочет получить все сразу, и немедленно. Ему известно, что мсье Дезире завещал все имущество брату. Он знает и то, что мсье Альбер все оставит жене и дочери. Нетрудно предположить, что после смерти одной из женщин другая станет единственной наследницей состояния Парнаков. Стало быть, задача Лепито проста: сделать так, чтобы в живых осталась одна Мишель, которая его любит и ни о чем не мечтает, кроме как выйти за него замуж. Ну, остальное, как говорится, дело техники. Помните, как все началось? Вначале произошла ссора между мсье Дезире и Лепито, потом, через несколько часов смерть старика. По-видимому, Парнак-старший вывел предприимчивого клерка на чистую воду, и Франсуа вынужден был в целях самозащиты убить "Мсье Старшего". Затем он пытался прикончить Соню, назначив ей свидание в ночном саду, подсунул взрывчатку в машину мсье Альбера. Но тут у него произошли две осечки подряд. В темноте он не заметил, что в тот вечер на Соне был пышный шиньон, значительно смягчивший удар. Не знал он и о том, что нотариус выедет несколько раньше против прежнего. И наконец, Франсуа совершает повторную попытку отправить Соню на тот свет: под видом микстуры он подсовывает несчастной женщине яд. Такова, на мой взгляд, логика событий, если я прав, конечно. Вот так вот, а вы еще сетовали на их бессвязность, господин комиссар. В сущности все это лишь подтверждает замечание Эсхила: "Из нарушения меры произрастает безумие, а жатву приходится пожинать слезами".
      - Дорогой мой Лакоссад, вы всегда призываете на помощь столь великие авторитеты, что с вами почти невозможно спорить. Из ваших логических построений я могу вынести по крайней мере одну, но глубокую мысль: все эти несчастья отнюдь не случайны. За каждым из них стоит чья-то злая воля, наметившая вполне определенный план, осуществлению которого могли частично помешать лишь непредвиденные обстоятельства: шиньон на затылке Сони Парнак или решение нотариуса выехать из дому раньше, чем обычно. Я согласен с вами, главный побудительный мотив убийцы - деньги. Вместе с тем я отнюдь не испытываю вашей уверенности в том, что касается личности преступника. Во-первых, Лепито до сих пор не привлекал нашего внимания и ни разу ни в чем не проявил какого-то особого честолюбия. Так что все, что вы поставили ему в вину, можно толковать совершенно иначе. А что, если Франсуа любит Соню Парнак больше, чем Мишель со всем ее приданым? Ведь неопытные молодые люди довольно часто влюбляются в красивых и зрелых женщин! На домовладелицу вообще не стоит обращать внимания. Она напоминает мне мадам Потифар, готовую проглотить бедняжку Иосифа. А вдруг убийца, зная о страсти Лепито к Соне, решил воспользоваться этим, чтобы свалить на молодого человека собственные преступления? Услышав о ссоре между Франсуа и "Мсье Старшим", он решил, что это прекрасная возможность избавиться от старика. Скандала он не хотел, поскольку это могло бы насторожить будущие жертвы, предпочел сымитировать самоубийство, отлично понимая, что, если полиция заподозрит неладное, расплачиваться придется Лепито. И вы действительно сочли его виновным, Лакоссад. А кроме того, мой дорогой Ансельм, позвольте заметить, что Соня Парнак наверняка отправилась к клерку своего мужа вовсе не для того, чтобы потолковать о Кодексе. Ну как, убедительно? Вот так вот, дорогой! Между нами говоря, ваша версия страдает довольно крупным изъяном.
      - В чем же?
      - В основном, дружище Лакоссад! Вы приписываете Франсуа Лепито какое-то совершенно дьявольское коварство, и если ваши предположения верны, то он хитер как змей. Но тогда чем вы объясните, что он как последний дурак отравил Соню у себя дома? Действуя таким образом, он выдал себя с головой мужу, потерял работу и утратил всякую надежду жениться на Мишель!
      - Да... вы правы, получается ужасная чепуха. Но если не он, то кто же?
      - Давайте честно признаем, что не имеем об этом ни малейшего представления.
      - И что в таком случае нам делать с Лепито?
      - Допрошу его, как полагается, а потом подождем, не подаст ли Соня Парнак жалобу, хотя, по правде сказать, меня бы это очень удивило. Не думаю, чтобы он просидел тут больше чем до завтрашнего утра. А теперь приведите-ка мне этого молодого человека, за чье сердце, на его беду, сражается так много дам.
      Франсуа больше походил на мальчишку, пойманного с поличным за кражей варенья, чем на матерого преступника. Глядя, как молодой человек смущенно переминается с ноги на ногу, не зная, куда деть руки, Шаллан вдруг подумал, что он отчаянно напоминает пингвина. Лакоссад усадил Франсуа напротив комиссара и тоже остался в комнате.
      - Вы причиняете нам слишком много хлопот, мсье Лепито, а мы, полицейские, не особенно любим возмутителей покоя, - сказал Шаллан.
      - Поверьте, господин комиссар, я...
      - Не перебивайте. Так вот, пока вам не предъявлено никаких официальных обвинений и я не собираюсь держать вас под арестом. Сейчас вы просто свидетель, от которого я надеюсь получить кое-какие разъяснения насчет того, что творится у Парнаков. А поэтому вам придется ответить на все мои вопросы.
      - С удовольствием, господин комиссар.
      - Превосходно. С вашей внепрофессиональной деятельностью, мсье Лепито, тесно связаны три женских имени. Прошу вас, проясните наше недоумение и признайтесь, в которую из них вы влюблены на самом деле?
      - Вы никому не скажете, господин комиссар?
      - Все останется между нами, если судопроизводство не потребует обратного.
      - В Соню Парнак...
      - Вот как? А что же тогда с Мишель Парнак?
      - Ее я тоже очень люблю, но совсем по-другому. Это всего-навсего дружеское чувство. Мишель сама во что бы то ни стало хочет, чтобы я на ней женился... Но, сами понимаете, отец ни за что на это не согласится. Впрочем, отказ меня не огорчил бы, поскольку я люблю другую.
      - А Софи Шерминьяк?
      Франсуа вытаращил глаза.
      - Что?!
      - Разве вы не ухаживаете за своей домовладелицей?
      - Вы что, ни разу ее не видели?
      - Однако вдова убеждена, будто вы умираете от любви к ней и только никак не решитесь признаться, - вступил в разговор Лакоссад.
      - Ну и ну...
      - Что вы об этом думаете, Ансельм? - осведомился Шаллан.
      - Пожалуй, тут мсье Лепито вполне искренен. В надежде немного скрасить свое существование вдова приняла желаемое за действительное. Кстати, это напоминает мне высказывание Шамфора: "Воображение, порождающее иллюзии, подобно розовому кусту, цветущему круглый год".
      - Допустим, вы сказали нам правду, мсье Лепито. Но вы же не станете отрицать, что всего за несколько часов до смерти мсье Дезире между вами произошла бурная ссора?
      - Это верно.
      - Из-за чего вы не поладили?
      - Мсье Дезире узнал о моей любви к мадам Парнак.
      - Каким образом?
      - Старик нашел одно, а может и несколько писем, которые я писал его невестке.
      - А эта дама отвечала вам взаимностью?
      - Я так думал.
      - Но теперь считаете иначе?
      - Да.
      - Однако у вас было ночное свидание в саду?
      - Я сам просил о нем, чтобы рассказать о своей ссоре с ее деверем. "Мсье Старший" ненавидел Соню.
      - Скажите, мсье Лепито, что вас толкнуло на преступление - оскорбленная любовь, ревность? Почему вы пытались отравить мадам Парнак?
      - Это не я!
      - Но кто же тогда?
      - Она отравилась сама!
      И Франсуа снова рассказал, как все это случилось, не упоминая, однако, имени Мишель.
      - Но если у вас не было преступных замыслов против мадам Парнак, зачем вы сказали ей, будто это микстура?
      - Я ляпнул первое, что пришло в голову.
      - Самое досадное, что вы назвали яд микстурой от горла, в то время как у мадам Парнак и в самом деле болело горло.
      - Тогда я об этом не знал!
      - Не очень-то удобоваримая история, мсье Лепито... Назовите имя человека, который принес вас пузырек.
      - Не могу.
      - Почему?
      - Это было бы постыдно.
      - Еще постыднее - оказаться на скамье подсудимых по обвинению в убийстве. А именно это может с вами случиться, если будете так себя вести.
      - Господин комиссар, бывают низости, на которые порядочный мужчина не пойдет даже ради собственного спасения!
      - Прелестно! Понадеемся, что это благородное убеждение утешит вас, если дело обернется совсем скверно. Пока мы не получим известий из клиники, мсье Лепито, вы останетесь здесь. Уведите его, Лакоссад, и оставьте у себя в кабинете. Я уверен, что у мсье Лепито хватит ума не пытаться сбежать.
      - А знаете, старина, - проговорил комиссар, когда Лакоссад вернулся, сдается мне, молодой человек говорит правду. Ну и путаница! Все, за исключением мсье Дезире, были уверены, что он ухаживает за богатой наследницей, а на самом деле клерк вздыхал по хозяйке дома!.. Кто знает, быть может, именно проницательность стоила Парнаку-старшему жизни... Но я бы очень хотел знать имя того или той, кто принес Лепито пузырек с ядом...
      - Вы и в самом деле верите его рассказу?
      - Да.
      - Почему же?
      - Интуитивно. Или вы отрицаете интуицию?
      - Ничуть! Вот, например, в "Тысяче и одной ночи" я прочитал, что "слепец обходит ров, в то время как зрячий туда падает".
      Вошел мэтр Парнак.
      - Моя жена спасена! - сразу воскликнул он.
      Комиссар и инспектор тепло поздравили нотариуса с доброй вестью.
      - Я знаю, господа, что должен был бы плясать от радости, ибо, хоть нынче это и вышло из моды, очень люблю свою жену. Однако обстоятельства, которые едва не кончились трагически, не дают мне покоя. Я не могу поверить, что Соня изменяла мне с этим молодым человеком... ведь я пригрел его в своем доме... Нет, будь это так, я бы, наверное, покончил с собой.
      - Вы рассуждаете как романтик, мэтр, уж простите, если я вас обидел.
      - От великого до смешного... Утратив веру в Сонину порядочность, я бы не смог больше жизнь...
      - Странно слышать такие вещи от человека ваших лет.
      - Может быть... но уж такой я уродился. Все были против нашего союза, и я бы не хотел смотреть, как они торжествуют победу. А кроме того, мне невыносимо думать, что моя жена могла войти в соглашение с человеком, пытавшимся убить меня...
      - Вы имеете в виду Франсуа Лепито?
      - А кого же еще, черт возьми!
      - В таком случае, зачем ему понадобилось убивать вашего брата, а потом дважды покушаться на мадам Парнак?
      - Понятия не имею.
      - Я лично почти уверен в невиновности молодого человека.
      - Тогда зачем к нему понесло мою жену и откуда у Лепито взялся яд?
      - Боюсь, вы смешиваете две совершенно разные вещи, мэтр: с одной стороны, убийство вашего брата и серию неудачных покушений на вашу супругу и на вас, а с другой - отношения мадам Парнак и Франсуа Лепито. Что об этом говорит ваша супруга?
      - Признает, что Франсуа по уши влюблен в нее... Заподозрив, что Лепито покушался на мою жизнь из ревности, она пошла его урезонивать.
      - А насчет яда?
      - Говорит, что и вправду сама его выпила, но лишь после того, как ее уверили, будто это микстура от горла.
      - Она проглотила яд в присутствии Лепито?
      - Нет.
      - Вот видите!
      - Да, конечно. Но ведь он же соврал, будто это микстура! Если у Лепито были честные намерения, почему он не сказал, что в пузырьке яд?
      - Должен признать, тут кое-что есть...
      - Что ж, поймите меня правильно, комиссар, я человек мягкий, но если будет доказано, что этот молодой человек пытался убить и меня и мою жену, я его уничтожу! - И совсем тихо он добавил: - А коли выяснится, что между ними что-то было, я наложу на себя руки.
      - Прежде чем употребить крайние меры, давайте подождем заключения доктора Периньяка. Да, забыл у вас спросить, собираетесь ли вы подавать жалобу на Франсуа Лепито?
      - Не хочу ничего решать, пока не получу твердое доказательство его виновности.
      - А мадам Парнак?
      - Она поступит так, как я прикажу. Больше всего мне бы хотелось избежать огласки. А теперь, господа, я возвращаюсь дежурить у постели жены. Я во что бы то ни стало хочу узнать правду.
      Лакоссад, по обыкновению, подвел итог беседы.
      - Осторожнее, мэтр... Желание любой ценой докопаться до истины погубило многих... Всегда надо помнить совет Пиндара: "Показав лицо, правда отнюдь не всегда выигрывает".
      - У меня есть заботы поважнее, чем размышлять над высказываниями Пиндара, инспектор!
      - Позвольте заметить, мэтр, это очень грустно!
      После чего нотариус удалился в клинику доктора Периньяка.
      - Кто бы мог подумать, - заметил Шаллан, - что у представителя сутяжного сословия столь нежная душа!
      - Страсти не вяжутся со здравым смыслом...
      - Однако нам нужен кто-то, способный мыслить логически. У меня есть предчувствие, Ансельм, что, разгадав тайну пузырька с ядом, мы бы очень продвинулись к конечной цели. Почему в комнате Лепито оказался яд? Откуда он его взял? И если молодой человек сказал правду, то кто и с какой целью принес пузырек? Ведь в конце концов подобные подарки не делают без соответствующей просьбы!
      Появление доктора Периньяка прервало едва начавшийся разговор. Впрочем, было заранее ясно, что пока обсуждать тему яда бессмысленно - все равно не на чем построить хотя бы мало-мальски устойчивую конструкцию. Но и рассказ врача разочаровал полицейских - они ожидали гораздо большего.
      - Ну, доктор, судя по тому, что сообщил нам мсье Парнак, дело обошлось легким испугом?
      - Позвольте не согласиться с вами, комиссар. Даже если попытка отравления сорвалась, она все же остается преступлением.
      - Разумеется. Но в этом-то и весь вопрос! Была ли в самом деле попытка отравления!
      - По-моему, факты...
      - То-то и оно, что факты ровно ничего не доказывают, во всяком случае, твердой уверенности у нас нет. Ваша больная сама признает, что никто не заставлял ее пить из пузырька.
      - Вы играете в слова! Представьте себе, что вы налили мне яду, сказав, что это портвейн, а потом вышли из комнаты. Сам ли я выпью отраву, или вы мне ее поднесете - в любом случае это будет убийство, и притом умышленное. Разве не так?
      - Конечно, но, насколько я знаю, Лепито вовсе не предлагал мадам Парнак отведать микстуры! Разве он знал, что у жены нотариуса болит горло?
      - Честное слово, понятия не имею... Наверное, нет.
      - Тогда вам придется согласиться, что вряд ли Лепито приготовил яд специально для мадам Парнак. Скорее, можно было предположить, что ей вовсе не захочется пить микстуру. А кстати, что там был за яд?
      - Дигиталин. Мадам Парнак спасло лишь своевременное промывание желудка - мучительное и очень эффективное средство.
      - А где яд?
      - Я оставил его в клинике.
      - Вам следовало принести пузырек сюда.
      - Пожалуйста, за ним можно послать. Насколько я понимаю, вы не уверены в виновности этого Лепито?
      - Нет, не уверен.
      - А как же нападение на мадам Парнак в саду? Или, по-вашему, она сама разбила себе голову?
      - Естественно, нет.
      - Так вот, я считаю, что Лепито виноват в обоих преступлениях!
      - Что же его к этому побудило?
      - Ревность! Он влюблен в мадам Парнак, но та не хотела нарушить супружеский долг. Вот Лепито и мстил ей за равнодушие!
      - Значит, взорвать мэтра Парнака пытался тоже он?
      - По-моему, это очевидно.
      - Допустим, вы правы, доктор. Попытки убить мсье и мадам Парнак таким образом объясняются, но как быть с убийством мсье Дезире?
      - С убийством м...
      - Да-да, мсье Дезире.
      - Но он же покончил с собой!
      - Боюсь, что убийца обвел вас вокруг пальца, доктор.
      - Невозможно! Послушайте, я бы непременно заметил обман!
      Из угла донесся голос Лакоссада:
      - Я как-то читал у Диогена Лаэртского, что "настоящее не надежнее вероятного".
      - А если бы мы получили неопровержимое доказательство, что мсье Дезире убили, вы бы по-прежнему думали, что виновный - Лепито?
      Доктор Периньяк совершенно растерялся. Впрочем, он и не пытался скрыть замешательство.
      - Ну вот, а мне-то казалось, что все ясно, как божий день! И вдруг теперь, после того что вы сказали, я чувствую, что, кажется, вел себя как полный идиот!
      - Не стоит преувеличивать, доктор!
      - Да-да, надо же было так дать маху! Просто в себя не могу прийти... Ну что ж, господа, забудьте все, что я тут болтал, и мои неосторожные обвинения... А мне пора возвращаться в клинику - время вечернего обхода больных... До свидания, господа... Разумеется, я остаюсь в вашем полном распоряжении.
      - Спасибо, доктор.
      Периньяк вышел далеко не с тем горделивым видом, с каким недавно появился в кабинете. Оба полицейских пришли к выводу, что врач тяжело переживает то, что ему кажется поражением, серьезной профессиональной ошибкой. Ничто не могло бы уязвить его сильнее. Люди, подобные Периньяку, мучительнее всего воспринимают раны, нанесенные их самолюбию. Сейчас он, должно быть, с ужасом воображает, как весь Орийак будет потешаться над доктором, выдавшим свидетельство о смерти убитому. Подобная история способна нанести жесточайший удар его карьере. В провинции не так легко прощают ошибки, как в Париже.
      - А что теперь, патрон?
      - Пойдем по домам и постараемся уснуть пораньше, в надежде, что никакие новые события на нарушат наш покой.
      - Нет, я имел в виду дело Парнак.
      - Подождем. Терпение в нашей работе - главное, старина. Да-да, ждать и еще вовремя оказываться там, где хоть на миг проскользнет какая-нибудь мелочь, позволяющая опознать убийцу. Кроме того, мы должны держать в руках нервы и подавлять внезапные побуждения. Мне не меньше вашего хочется пойти в дом этого почтенного семейства и перевернуть там все вверх дном, но к чему это приведет? Разве что обоих погонят с работы... Меж тем мне очень нравится в Орийаке... А вам?
      - Мне тоже...
      - В таком случае...
      Однако обоим полицейским так и не удалось сегодня пораньше вернуться к желанному уюту домашнего очага. Только они собрались уходить, как в кабинет, подобно ожившей статуе оскорбленной справедливости, вплыла вдова Шерминьяк. Ради такого случая она облачилась в черное платье (отчего лицо казалось еще более желтым, чем обычно) и огромную шляпу из рисовой соломки, украшенную перьями.
      - Господа, - торжественно заявила она с порога, - я пришла к вам требовать справедливости!
      Шаллан и Лакоссад посмотрели друг на друга и вздохнули, понимая, что им предстоит. Комиссар предложил Софи сесть, и та опустилась на стул с достоинством, приличествующим особе, привыкшей черпать в прекрасном воспитании и развитом нравственном чувстве силы, необходимые для борьбы с грубой прозой жизни.
      - Чем могу вам служить, мадам Шерминьяк?
      - Освободите Франсуа Лепито!
      - Поскольку никто не подал жалобу, обвиняя мсье Лепито в покушении на убийство, он будет свободен не позднее завтрашнего утра.
      - Это уже слишком! Мальчик невинен как агнец!
      - Откуда вы знаете?
      - Я знаю его лучше, чем вы! Бедный ребенок не способен совершить преступление.
      - Мадам, - заметил Лакоссад, - еще Расин говорил: "К преступлению, как и к добродетели, идут постепенно". Вполне возможно, что Франсуа, если он виновен, всего лишь дебютант... Но это вовсе не тот случай, когда полиция должна закрывать глаза.
      - Никто и не требует, чтобы вы закрывали глаза, - уверенно поставила его на место вдова Шерминьяк. - Напротив, откройте их пошире, и вы увидите, что Франсуа нисколько не похож на преступника! А кстати, господин комиссар, Иезавель умерла?
      - Простите?
      - Пала ли Иезавель, как того заслуживала ее, черная душа, под действием так называемого яда?
      - А, вы имеете в виду мадам Парнак?.. Нет, она спасена.
      - Тем хуже!
      - Если Лепито вам действительно дорог, вам следовало бы поблагодарить Небо, что его жертва не скончалась!
      - Благодарить Небо? Ничего себе! Да эта женщина - чудовище, господин комиссар! Она преследует молодых людей даже дома. Бесстыдница! Если хотите знать мое мнение, она сама все это подстроила!
      - Что подстроила?
      - Не знаю... ну, все это...
      Ненадолго в кабинете воцарилась тишина.
      - Мадам Шерминьяк, - холодно осведомился Шаллан, - будьте любезны сообщить мне, по каким причинам вы с таким рвением защищаете Лепито?
      Софи слегка покраснела.
      - Господин комиссар, - смущенно проговорила она, - мы с Франсуа любим друг друга...
      - Вот как?
      - О, я давным-давно обо всем догадалась... Знаки внимания, недвусмысленные намеки, взгляды... Тут женщину почти невозможно обмануть... Я долго колебалась, не решаясь ответить на его страсть, вы сами понимаете почему, господин комиссар... Но в конце концов у любви свои законы, и общественные представления над ними не властны. Я решила выйти замуж за Франсуа Лепито, как только бы его отпустите. Познав горечь темницы, он заслуживает истинного счастья!
      - Лепито просил вашей руки?
      - Он не осмеливается, бедняжка. Но поскольку я все-таки немного старше, то, пожалуй, могу себе позволить нарушить правила и сделать первый шаг. Вы согласны со мной?
      - Без сомнения. Но выразил ли он свою нежность к вам достаточно ясно?
      Вдова слегка смутилась.
      - Нет. Франсуа так робок... и не позволяет себе ничего, кроме намеков...
      - А может, вы заблуждаетесь?
      - Что вы имеете в виду?
      - Только то, что все мы бываем склонны принимать желаемое за действительное. На вашем месте, мадам Шерминьяк, я бы хорошенько подумал, прежде чем решиться на столь деликатное объяснение. А кстати, кроме мадам Парнак, к Лепито никто не приходил в гости?
      - Да какая-то взбалмошная девица.
      - Вы не могли бы мне ее описать?
      Вдова выполнила просьбу, и полицейские понимающе переглянулись.
      - Благодарю вас, мадам вы нам очень помогли. А теперь прошу прощения, но нам с инспектором еще предстоит большая работа.
      Софи Шерминьяк сурово посмотрела на комиссара.
      - Я вижу, вы уже стали на сторону Иезавели, потому что она могущественна и несправедливо вознесена, но будьте осторожны, господин комиссар, безвинно пролитая кровь падет на вашу голову, а Бог за все потребует ответа!
      И вдова, даже не удостоив полицейских взглядом, гордо удалилась. Шаллан весело подмигнул Лакоссаду.
      - Это, наверное, самая живописная часть истории. Старая лошадь совсем потеряла рассудок.
      - Каждый из нас немного безумен, - нравоучительно заметил Лакоссад, просто некоторым удается это скрывать.
      - Слушайте, Ансельм, сдается мне, что юная гостья Лепито подозрительно смахивает на Мишель Парнак. Как вы думаете?
      - Наверняка она.
      - Значит, это Мишель принесла яд.
      - С какой целью?
      - Тут либо ревность, либо корысть. Она хотела избавиться или от соперницы, или от сонаследницы.
      - Но тогда Франсуа - или сообщник, или жертва.
      - Вот именно.
      Телефонный звонок прозвучал заключительным аккордом этой интересный беседы. Шаллан снял трубку.
      - Комиссар Шаллан слушает... А? Что-нибудь новенькое, доктор? Что?! Мы немедленно выезжаем!
      Повесив трубку, комиссар повернулся к Лакоссаду.
      - Только этого не хватало! - воскликнул он. - Мэтр Парнак отравился у постели своей жены. Он мертв.
      Убитый горем, доктор Периньяк принял полицейских у себя в кабинете и рассказал им, что совершил страшную ошибку. Произошло это только потому, что он никогда не умел отказать женщине. Соня умолила врача оставить ей пузырек с ядом, чтобы она могла показать орудие преступления мужу и убедить его в вероломстве клерка. И вот, когда Периньяк вместе со старшей медсестрой находился у одной из больных, они услышали душераздирающий вопль. Помчавшись в палату мадам Парнак, они обнаружили на полу тело нотариуса, а его жена билась в истерике.
      Оставив снедаемого угрызениями совести врача размышлять о последствиях, которые сулила ему допущенная слабость, полицейские отправились в комнату мадам Парнак. Та встретила их жалкой улыбкой.
      - Похоже, господин комиссар, мы с вами уже никогда не расстанемся.
      - Зато мэтр Парнак, судя по всему, покинул нас навсегда, - сухо заметил Шаллан. - Так что же произошло, мадам?
      - Это я во всем виновата, - задыхаясь от слез, простонала Соня. - Что за дурацкая мысль пришла мне в голову? Зачем я выпросила у Периньяка флакон с ядом? И какого черта этот идиот согласился?
      - Для чего вам был нужен яд?
      - Я хотела доказать мужу, что не лгу и что этот Франсуа, которому он так доверял, на самом деле мерзавец! А потом... я хотела разжалобить мужа... думала, этот флакон будет для него своего рода символом моих страданий и смертельной опасности... Знаете, комиссар, мы, женщины, иногда любим, чтобы с нами обращались как с детьми... Вот только...
      И она снова разрыдалась, не в силах справиться с горем.
      - Я понимаю вас, мадам... Все мы глубоко скорбим о потере, которую понесли в лице вашего почтенного супруга... Но, как бы это ни было мучительно, вам придется продолжить рассказ... Мужайтесь, мадам!
      - Благодарю вас, комиссар. Вы очень добры... Так вот, вопреки моим надеждам, Альбер поддался дурным подозрениям... Он потребовал, чтобы я сказала, зачем пошла в гости к этому молодому человеку... Я немного запуталась в рассказе, и муж понял, что той ночью в саду, когда меня ударили, я тоже виделась с Лепито. Альбер ужасно рассердился. Таким я его никогда не видела. Он был так страшно разгневан, что говорил почти шепотом... Как он ругал меня, господин комиссар! Вы и представить себе не можете, какие оскорбления он бросал мне в лицо! Я тщетно пыталась объяснить, что этот Франсуа со своей детской любовью, скорее, умилял меня, чем будил ответные чувства, и что на ночное свидание я согласилась исключительно ради того, чтобы избежать какой-нибудь безумной выходки с его стороны. Альбер так и не захотел понять главного. Только потому, что я не сомневалась в виновности Лепито, я и пришла уговорить его перестать покушаться на жизнь моего мужа... Впрочем, именно из-за этого изверг и хотел убить меня! Он понял, что мне все известно...
      - Лепито сам сказал вам об этом?
      - Нет, но как иначе объяснить преступление? Ведь я никогда не причиняла ему ни малейшего зла...
      - И что же ваш муж?
      - Это было чудовищно, господин комиссар! Он сказал, что самоубийство брата уже и так запятнало его имя и что неверность жены, которую теперь не удастся скрыть, завершила бесчестье. И потому он решил умереть. Альбер схватил флакон, и прежде чем я успела хоть как-то помешать, поднес его к губам и рухнул мертвым.
      Соня, рыдая, зарылась в подушки.
      - Пойдемте, Лакоссад, дадим мадам Парнак возможность успокоиться.
      И тут Ансельм задал совершенно неуместный вопрос?
      - Вы уже пили кофе, мадам Парнак?
      - Да, чашка еще стоит на тумбочке.
      Шаллан подумал, что его подчиненный, кажется, тоже начинает потихоньку терять разум.
      Вернувшись в кабинет Периньяка, комиссар пересказал все, что услышал от мадам Парнак.
      - Я уже в курсе, - устало подтвердил врач, - она говорила мне то же самое.
      - Я не понимаю лишь одного, доктор. Каким образом один и тот же яд убил мэтра Парнака на месте, в то время как его супруга почти час не испытывала ни малейших признаков отравления и в конце концов отделалась легким испугом?
      - Я думаю, что в первую очередь это связано с количеством. Мадам Парнак, скорее всего, проглотила гораздо меньше яда, чем ей кажется. Вероятно, флакон был не полон. А кроме того, нельзя не учитывать состояние здоровья нотариуса... у него было очень слабое сердце... То, что у одного вызвало лишь сильный спазм, у другого, видно, привело к обширному инфаркту. Но только вскрытие даст истинную картину.
      - На сей раз, доктор, я попрошу вас не выписывать свидетельство о смерти, не повидавшись со мной.
      Шаллан и Лакоссад отпустили машину и медленно двинулись по авеню Аристид-Бриан - обоим хотелось пройтись пешком.
      - Помимо весьма странно действующего яда, в истории с мадам Парнак есть и другие несообразности. Почему нотариус сказал жене, будто самоубийство брата запятнало его имя? Ведь он знал от нас, что мсье Дезире, скорее всего, убили...
      - Вопрос на вопрос, господин комиссар: зачем мадам Парнак понадобилось мыть чашку, после того как она выпила кофе? Разве в клинике Периньяка принято, чтобы больные мыли за собой посуду?
      - Осторожно, Ансельм! На этой дорожке легко поскользнуться! Не забывайте, что яд принесла Лепито вовсе не мадам Парнак.
      На площади Дворца правосудия друзья расстались.
      - Спокойной ночи, Лакоссад... Попытайтесь уснуть, и будем надеяться, что завтрашний день хоть немного прояснит это дело. Во всяком случае, мы узнаем что-нибудь новенькое.
      - Как и Лихтенберг, я считаю, господин комиссар, что "новое редко бывает истинным, а истина - новой".
      На следующее утро не успел комиссар побриться, как в дверь позвонили.
      - На сей раз кто-то слегка перебарщивает! - крикнул он из ванной. Половина восьмого утра! Ты можешь открыть, Олимпа?
      Олимпа ответила, что на ней пеньюар и бигуди, а потому, открыв дверь, она рискует сделать непрошенного гостя заикой.
      - А мне, значит, можно показываться в таком виде? - возмутился Шаллан.
      - Ну, дорогой, у тебя давно выработался иммунитет!
      Однако в дверь продолжали названивать, и комиссар, ворча, вытер лицо, натянул подтяжки и поплелся открывать. На крыльце стоял Лакоссад.
      - Ах, это вы... Олимпа, поставь на стол чашку для инспектора. Что вас привело в такую рань, Ансельм?
      - Несчастье.
      Шаллан удивленно посмотрел на инспектора.
      - Что-нибудь серьезное?
      - Нет... но дело едва не окончилось очень скверно... так что я подозреваю тут новое покушение на убийство.
      - Опять?
      - Логическое продолжение абсурда.
      - Только не говорите, что жертва в очередной раз кто-то из Парнаков!
      - Да, патрон. Мишель Парнак.
      - Господи Боже! Пойдемте в ванную, Лакоссад, вы мне все расскажете, пока я добреюсь.
      Инспектор поведал то немногое, что ему удалось узнать. Девушка вернулась из Лиможа в два часа ночи. У самого дома на нее налетела машина, ехавшая с погашенными фарами. К счастью, у Мишель хватило самообладания и ловкости увернуться в последний момент. Впрочем, автомобиль все же довольно сильно задел ее крылом и отбросил к решетке сада. Однако особых травм, если не считать ушибов, нет. Шофер, естественно, и не подумал остановиться.
      - Где сейчас мадемуазель Парнак?
      - Дома. Плантфоль и Жерье нашли ее во время обхода в полубессознательном состоянии. Ехать в больницу девушка отказалась, и ее поручили заботам Агаты. Плантфоль и Жерье вызвали врача - доктора Гро, тот сразу приехал к Парнакам, но не обнаружил у Мишель ничего серьезного. По-видимому, барышне крупно повезло.
      - Вот уж чего не скажешь о нас! Теперь вообще ничего не поймешь. Если это и впрямь очередное покушение, то кто виноват? Лепито - за решеткой, Соня - в больнице, а мэтр Парнак - в морге. Все это превращается в загадку, а я терпеть не могу загадок!
      - Я тоже, ибо, как заметил Бурк, "там, где начинаются загадки, правосудию конец".
      Несмотря на бурные протесты Олимпы, мужчины, даже не выпив кофе, помчались на авеню Гамбетта, где их встретила очень хмурая Агата. Сославшись на то, что барышня спит, кухарка отказалась провести к ней полицейских. Комиссар и его помощник двинулись вслед за Агатой в кухню и с удовольствием согласились выпить кофе. Олимпа наверняка была бы глубоко уязвлена, узнай она, что ее муж и гость удостоили девушку чести, в которой отказали ей самой: спокойно сели за стол. Похвалив искусство кухарки, комиссар спросил:
      - Скажите, Агата, после того как я позвонил вам и попросил сообщить мадемуазель Парнак о несчастье с господином нотариусом, вы сразу же связались с ней?
      - Да, сразу же.
      - А она не говорила, в какое время собирается вернуться в Орийак?
      - Нет, сказала только, на какой поезд сядет в Лиможе.
      - А вы никому не рассказывали об этом?
      - Да вроде нет. За весь вечер я не видела ни души и в ожидании мадемуазель смотрела телевизор. Тем не менее сон меня все-таки сморил, так что проснулась я, лишь когда господа полицейские позвонили в дверь... Ах, да! Теперь вспомнила! Часов в десять из больницы звонила мадам и спрашивала, знаю ли я о нашем горе. Я ответила, что да, конечно, сказала также, что предупредила барышню и та вернется сегодня с последним поездом.
      Позвонив в клинику, Шаллан узнал, что мадам Парнак все еще в постели и ночью, естественно, никуда не отлучалась.
      Вскоре проснулась Мишель и согласилась принять полицейских. Девушка лежала на кровати с распухшим от слез лицом. Она любила отца и тяжело переживала его смерть. Кроме того, это самоубийство, необъяснимое с моральной точки зрения и очень непохожее на обычные поступки весельчака нотариуса, придавало происшедшему что-то зловещее и непостижимое.
      - И все по вине этой стервы! - с ненавистью вскричала девушка. - Должно быть, папа узнал, что она ему изменяет, и, не в силах пережить такой удар, потерял голову!
      - Во всяком случае, мадемуазель, должен с прискорбием сообщить вам, что на Франсуа Лепито ложится тяжкая ответственность. Если бы у него не оказалось этого пузырька с ядом... может, ничего бы и не произошло. Впрочем, он уверяет, будто этот пузырек ему принесли... Довольно жалкая отговорка!
      - Франсуа говорит правду! - возмутилась Мишель. - Это я принесла пузырек!
      Шаллан и Лакоссад переглянулись. Наконец-то хоть одно их предположение подтвердилось.
      - Разрешите спросить, мадемуазель, зачем вы носите с собой яд, способный убить человека на месте?
      - Яд? Да вы что, издеваетесь надо мной? Это была вода, но Франсуа так наивен, что готов верить любой чепухе!
      - Вода?
      - Ну конечно! Я налила ее из крана на кухне. Впрочем, можете спросить у Агаты - это она нашла мне флакончик, и воду я наливала у нее на глазах.
      - Но... зачем?
      Мишель пришлось рассказать все: о сцене, которую она устроила Франсуа, узнав о приходе мачехи, и о том, каким образом она вырвала у молодого человека обещание не разыгрывать Дон-Жуана.
      Полицейские не могли прийти в себя от удивления. Наконец Шаллан спросил у своего помощника:
      - Что вы об этом думаете, Лакоссад?
      - По-моему, мадемуазель Парнак говорит правду. Эта девушка с характером. Кстати, она напомнила мне одну чешскую поговорку: "Причесывай дочь до двенадцати лет, до шестнадцати - не спускай с нее глаз, а потом скажи спасибо супругу, что избавил тебя от забот".
      - Да, но если наша барышня права, то как объяснить отравление мадам Парнак у Лепито?
      - Вранье! - воскликнула Мишель. - Эта женщина на все способна, лишь бы привлечь к себе внимание! Отравление такая же чепуха, как и то, что на нее якобы напали в саду!
      - Но, мадемуазель, доктор Периньяк...
      - О, этот... Нашли кого слушать! Ради моей мачехи Периньяк готов расшибиться в лепешку. Каждое ее желание для него - закон!
      - Почему?
      - Что почему?
      - Почему доктор так покорен вашей мачехе?
      Мишель с явным недоумением воззрилась на полицейских.
      - Как, вы не в курсе? А я-то думала, только папа и Франсуа ни о чем не догадываются!
      - О чем же все-таки, мадемуазель?
      - Да просто доктор Периньяк уже больше года спит с Соней!
      Агата полностью подтвердила историю с пузырьком и водой из крана.
      Отпустив Франсуа, Ансельм посоветовал ему навестить Мишель, а сам пошел в кабинет комиссара, и полицейские принялись обсуждать положение.
      - Похоже, все несколько прояснилось, а, Лакоссад?
      - Право же...
      - Наконец-то мы получили первое доказательство козней, которые подозревали с самого начала!
      - Нам здорово помог яд, надо сказать.
      - Доктор Периньяк солгал. Почему?
      - Не хотел упускать редкую возможность избавиться от мэтра Парнака.
      - По-моему, это очевидно. Но раз мы выяснили, что он солгал насчет смерти Парнака и отравления Сони, то почему бы не допустить, что заключение о смерти мсье Дезире тоже ложно?
      - Как вы считаете, мадам Парнак - его сообщница?
      - Будь у нас только отравление, я бы еще усомнился, но покушение в саду...
      - И какова их цель?
      - По-моему, тут не может быть двух мнений. Они задумали присвоить состояние Парнаков, а потому не исключено, что это Периньяк сегодня ночью пытался сбить Мишель. Таким образом, Соня осталась бы единственной наследницей своего мужа, а заодно и его брата. Ловко придумано, а? Если б мы пораньше узнали о тайных отношениях Периньяка и мадам Парнак! Выходит, в курсе были все, кроме нас... Нечего сказать, хороша полиция!
      - Да, вы правы. Достаточно предположить, что виновен Периньяк, и вся история великолепно увязывается. Смотрите, доктор знал, что мсье Дезире терпеть не может невестку и вполне способен предупредить брата о ее поведении. Подстроить "самоубийство" мсье Дезире - для него детская игра. Периньяк - свой человек в доме нотариуса. Потом он предпринимает липовое покушение на Соню. Зачем? Во-первых, таким образом она будет выглядеть одной из жертв и, естественно, не вызовет подозрений, а во-вторых, предосторожности ради преступники накапливают улики против Лепито. Кроме того, во время визита к больной Соне врачу нетрудно проникнуть в гараж, куда он, вероятно, поставил и свою машину, и сунуть бомбу в мотор автомобиля нотариуса. Шутка с ядом, разыгранная Мишель, перепугала Соню, но врач сразу усмотрел здесь отличную возможность разом избавиться и от Лепито, и от нотариуса, которому жена могла без помех подсунуть отравленный кофе (поэтому, кстати, она и вымыла чашку). Если бы Периньяку удалось сегодня ночью убить Мишель, никто и никогда не докопался бы до истины. Можно предполагать, что через несколько месяцев Соня продала бы контору, а доктор - свой кабинет и оба навсегда исчезли бы из Орийака. И ничто не помешало бы им в чужих краях наслаждаться плодами нечестно приобретенного богатства. Но замысел провалился. Теперь уже им не помогут никакие деньги. Можно подумать, это с них писал некогда Сервантес: "Фортуна посылает миндаль тем, у кого больше нет зубов".
      - Оставьте в покое Сервантеса, Лакоссад, и поспешите отправить побольше народу на поиски сведений о прошлом доктора Периньяка. Как только они с этим покончат, я пойду к прокурору.
      Еще до полудня комиссар узнал, что доктор Периньяк по уши увяз в долгах, а в два часа уже звонил в дверь прокурора. Учитывая социальное положение предполагаемых преступников, тот долго не мог поверить в их виновность. Однако доказательства, приведенные комиссаром, в конце концов убедили представителя судебной власти. В три часа Шаллан, Лакоссад и еще два инспектора явились домой к доктору Периньяку. Последний сначала выразил изумление, а потом возмутился. Но комиссар быстро оборвал возражения.
      - Не трудитесь напрасно, доктор. Мы едем прямиком из клиники. Мадам Парнак во всем созналась: и в убийстве братьев Парнак, и в покушении на жизнь его дочери, предпринятом этой ночью.
      Неисправимый игрок, доктор принял поражение с тем же фатализмом, как если бы поставил не на ту масть или вытащил неудачную карту. Он сам передал полицейским тряпки, которыми обернул пистолет, оборвавший жизнь мсье Дезире. А начав признания, Периньяк довел их до конца и рассказал все. Таким образом, полицейские с удовлетворением узнали, что все их выводы нисколько не грешат против истины. Отправив врача в тюрьму, Шаллан и Лакоссад уже вдвоем пошли в клинику разговаривать с Соней. Та встретила их с достоинством, подобающим вдове, только что потерявшей супруга.
      - Не знаю, какова причина вашего визита, господа, но буду вам очень признательна, если вы поторопитесь - мне надо одеваться и ехать домой. Вы же понимаете, я должна позаботиться о том, чтобы мой несчастный супруг достойно отправился в последний путь.
      - Напрасно вы так спешите, мадам, - холодно заметил Шаллан. - Мы с инспектором подождем, а потом поедем вместе с вами.
      - Очень любезно с вашей стороны, господин комиссар.
      - Ошибаетесь, мадам, не такая уж это любезность - мы собираемся везти вас в тюрьму.
      - Вы с ума сошли?
      - Доктор Периньяк уже там. Кстати, он подписал полное признание.
      - Вот сволочь!
      От неожиданности Соня потеряла контроль над собой и мгновенно превратилась в то, чем была на самом деле - жестокую, безжалостную и циничную уличную девку. Комиссар улыбнулся.
      - Вам следовало понимать, что Периньяк сломается, столкнувшись с первым же затруднением.
      - Верно... Я знала, что он не сдюжит, но сама себя обманывала. Уж очень он мне нравился... Что ж, тем хуже для меня.
      Эта история наделала так много шума, что в Орийаке о ней говорят до сих пор. После того как преступных любовников должным образом судили и отправили на каторгу, а мэтр Парнак обрел вечный покой в семейном склепе рядом со старшим братом, жизнь вошла в привычную колею. Антуан Ремуйе взял на себя руководство конторой, а Франсуа Лепито, глубоко разочарованный преображением Сони, вновь приступил к повседневной работе. Полицейские тоже окунулись в обычную рутину. Комиссар Шаллан, как и прежде, наслаждался восхитительной кухней Олимпы, а инспектор Лакоссад, размышляя о легкомыслии тех, на кого обрушилась тяжкая десница закона, неизменно повторял арабскую пословицу: "Кто хочет украсть минарет, должен заранее вырыть подходящий колодец".
      Как-то утром Мишель зашла в контору и объявила Ремуйе, что собирается обговорить со своим опекуном (тот жил в Париже и нисколько не жаждал переселиться в Орийак) все необходимые меры к тому, чтобы впредь старший клерк мэтра Парнака заменил покойного хозяина. Антуан рассыпался в благодарностях, но девушка, махнув рукой, попросила Франсуа следовать за ней в бывший кабинет отца.
      - Ну, Франсуа, - сказала она, закрыв за собой дверь, - решитесь вы наконец или нет?
      - На что?
      - Просить у меня руки, дурень этакий!
      - Я не позволю вам разговаривать со мной таким тоном!
      - Вы мой служащий, а потому я буду разговаривать с вами так, как мне заблагорассудится!
      - Нет, честное слово, вы, кажется, воображаете, будто у нас до сих пор монархия! А была ведь и революция, мадемуазель, но вы, конечно, о ней позабыли?
      - Плевать мне на нее!
      - Ну раз так, я ухожу!
      - А я вам запрещаю!
      - Ха-ха!
      - Ну что же, смейтесь, болван!
      И она изо всех сил треснула Франсуа по физиономии. Из разбитого носа сразу хлынула кровь, а глаза наполнились слезами. От неожиданности и боли клерк сел на ковер, да так и застыл, не понимая толком, что с ним стряслось. Перепуганная Мишель опустилась рядом на колени.
      - Ох, Франсуа, простите, - бормотала она, нежно гладя и утешая молодого человека, - я не хотела... Но это сильнее меня! Почему вы так упорно не желаете признаться, что любите меня?
      - Не знаю... не знаю... - без всякого выражения прошептал еще не оправившийся от потрясения клерк.
      - Так я вам скажу почему! Просто вы до идиотизма застенчивы!
      - А?
      - Но вам нечего бояться!
      Глядя на окровавленный платок, Лепито вовсе не испытывал такой уверенности.
      - Будьте умницей, Франсуа, скажите, что вы меня любите и хотите жениться!
      Прежде чем ответить, Лепито встал.
      - Не то что бы я не любил вас, Мишель, но, пожалуй, мои чувства не так глубоки, чтобы жениться.
      - Ах, вы опять за старое!
      - В конце-то концов свободный я человек или нет?
      - Нет! Вы меня скомпрометировали и теперь обязаны жениться!
      - Я? Я вас скомпрометировал?
      - Разумеется! Неужели вы не помните, как я приходила к вам, собираясь покончить с собой в вашей комнате?
      Подобное лицемерие так возмутило Франсуа, что он сперва остолбенел, а потом завопил что есть мочи:
      - Лгунья! Подлая лгунья!
      Не в силах снести обиду, Мишель закатила молодому человеку пощечину и тут же получила в ответ еще более увесистую оплеуху. Теперь уже она села на попку, но почти сразу вскочила, и между противниками завязалась отчаянная потасовка.
      Агата первой услышала странные звуки, доносившиеся из кабинета покойного мэтра Парнака. Она на цыпочках подошла и, приоткрыв дверь, увидела такое зрелище, что, при всей своей невозмутимости, едва не закричала на весь дом. Поспешно закрыв дверь, кухарка опрометью кинулась в контору.
      - Быстро! - завопила она, ворвавшись туда. - Бегите скорее! Мсье Лепито убивает нашу барышню!
      На мгновение все оцепенели. Как и следовало ожидать, первым опомнился Ремуйе и побежал в кабинет нотариуса. За ним по пятам мчались Агата, задыхающийся от астмы Вермель и, наконец, мадемуазель Мулезан - последняя сидела без туфель и потому поотстала.
      Влетев на поле боя, изумленные служащие увидели опрокинутую мебель, несколько разбитых ваз и безделушек. А среди всего этого невообразимого хаоса сидели рядышком держась за руки Франсуа и Мишель. Несмотря на сильно помятые физиономии, молодые люди нежно улыбались друг другу.
      - Я всегда знала, что вы меня любите, - ворковала девушка.
      - А я и не подозревал, до какой степени... - признался прижатый к стенке Франсуа.
      Тут они заметили присутствие посторонних, и мадемуазель Парнак довольно сухо осведомилась:
      - Что вы хотите?
      Ремуйе, не в состоянии произнести ни слова, обвел красноречивым жестом разгромленный кабинет, и Мишель, поняв общее замешательство, любезно снизошла до объяснений:
      - Франсуа попросил моей руки, и я дала согласие.
      - Вот уж никогда не думала, что это происходит таким образом, говорила по дороге в контору мадемуазель Мулезан Вермелю.
      Вдова Шерминьяк услышала, что Франсуа возвращается насвистывая модный мотив. Это было настолько не в обычаях воспитанного молодого человека, что она вышла посмотреть, в чем дело. Клерк не стал ждать вопроса.
      - У меня великолепная новость, мадам Шерминьяк! Я решил жениться.
      - Да-а?
      В это "да" Софи сложила всю нежность, все предположения и надежды, скрашивавшие ее тусклое существование.
      - На мадемуазели Парнак.
      - Да-а?
      В этом "да" звучала вся горечь обманутых влюбленных с начала веков и до наших дней. Оставив Франсуа Лепито, Софи Шерминьяк удалилась к себе готовить липовый чай, должно быть надеясь утопить в нем собственные иллюзии.