Five О'Сlock с вампиром - Длинная серебряная ложка

Сама Гизела не могла дождаться приезда новой подруги. Каждый день она представляла, как они будут играть на клавесине в четыре руки, и бродить по горам, и поверять друг другу незамысловатые девичьи секреты. На первых порах новенькая девочка будет стесняться, но Гизела возьмет ее под свое покровительство. Конечно, дочка фабриканта – не пара виконтессе, но поскольку аристократия в конце 19го века загнивала ускоренными темпами, людей ее круга оставалось все меньше и меньше.

Приехав в деревню, г-н Штайнберг сразу же изъявил желания познакомиться с местной знатью. В назначенный час к замку подкатило ландо[7], запряженное парой белоснежных лошадей. Граф вместе с дочерью поджидал гостей во дворе, и Гизела широко распахнула глаза. В силу возраста она не могла оценить стоимость всего выезда, но еще никогда девочка не видела ничего настолько нового. Коляска переливалась на солнце, кучер был одет в блестящий, с иголочки кафтан, да и лошади, похоже, регулярно принимали ванну с земляничным мылом. В груди у Гизелы зашевелилось доселе незнакомое чувство. Родители приучили ее гордиться вещами с благородной патиной старины, но, хотя в замке пользовались льняными салфетками, о которые вытирал руки еще Фридрих Барбаросса, это не делало их менее дырявыми.

Наконец, появился и сам герр Штайнберг в черном сюртуке. Из кармана его жилета высунулась золотая цепь размером с якорную. За отцом вылез тощий мальчишка в очках и нескладная девочка лет двенадцати. На девочке было бархатное платье с рукавами-фонариками и огромная шляпа с таким обилием перьев, словно на нее просыпали содержимое перины. Гизела не знала, завидовать ли ей или смеяться над этой расфуфыренной особой. Девочка одарила ее недобрым взглядом.

– Ваше сиятельство, я так польщен встречей, так польщен! – расшаркивался гость. – Я и помыслить не мог, что вы так скоро соблаговолите принять наше скромное семейство.

– Ну полно вам, герр Штайнберг, я очень рад встрече. Надеюсь, вы найдете здешние края приятными, – ответствовал граф с дружелюбной улыбкой.

На самом-то деле он терпеть не мог подобострастия, а к быстро нажитому богатству относился с подозрением. Да, предки аристократов тоже нажили деньги и титул в основном грабежом, разбоем и запугиванием крестьян, но то было еще в рыцарские времена. Значит, они грабили и запугивали более галантно. Не то что сейчас, когда общество классово расслоилось и совсем осволочилось.

– Всенепременно, ваше сиятельство. А кто этот прелестный ребенок? Госпожа виконтесса, позвольте представить вам моих детей.

Дети, прятавшиеся за его спиной, неохотно подошли.

– Мой сын Леонард. Он увлекается флорой и фауной.

– Микрофлорой и микрофауной, – поправил его мальчик.

– Микрофауна – это маленькие животные? – переспросила Гизела.

– Ну д-да.

– Как кролик?

– Как Amoeba radiosa.

– А это моя дочурка, – вмешался Штайнберг. – Надеюсь, госпожа виконтесса будет к ней благосклонна.

– Ну конечно! – сказал граф. – Давай, Гизи, покажи девочке наш сад.

Сад зарос так, что гулять по нему можно было разве что с помощью мачете. Но девочки послушно сделали книксен и отправилась продираться через бурьян. Поскольку графиня из-за болезни не могла покинуть свои покои, виконтессе приходилось выполнять роль гостеприимной хозяйки.

– Я Гизела фон Лютценземмерн, – приветливо улыбнулась она. – Очень рада видеть тебя в наших владениях.

– Берта, – буркнула девочка.

– Как поживаешь, Берта?

– Отвратительно.

– Эм… что?

Гизела привыкла, что окружающие отвечали «Спасибо, все чудесно» даже, если в этот момент вервольф жевал им ногу.

– Это я в Гамбурге хорошо поживала. Но нет, отцу вздумалось переехать в эту… сюда. У вас тут есть Опера?

– Нет, но…

– Я так и знала, – сказала девочка с таким мрачным видом, словно все ее худшие опасения разом подтвердились.

– Какая хорошенькая шляпка! – Гизела сделала последнюю попытку завязать светскую беседу.

– Бери, если хочешь. У меня их так много, что я со счету сбилась.

Остаток променада девочки провели в тягостном молчании, и Гизела облегченно вздохнула, когда они вернулись в Парадную Залу. Там граф попросил ее устроить для гостей домашний концерт, и девочка сыграла на клавесине несколько мелодий эпохи барокко (именно в ту эпоху фон Лютценземмерны в последний раз потратились на нотную тетрадь).

– А ты музицируешь, Берта? – спросила Гизела, когда они спускались в столовую.

– Начинала, но бросила. Учитель музыки ударил меня указкой по пальцам, и я очень расстроилась.

– Ужасно!

– И совсем не ужасно. Ничего жизненно важного я ему не задела. Так, пустяки, парочка переломов. Хотя в правой руке он указку уже не удержит, – удовлетворенно хмыкнула Берта.

– Но дама обязана музицировать! – Гизела гнула свою линию. – Иначе у нее никогда-никогда не будет хорошего образования, и ее не возьмут замуж!

– Меня и так возьмут, – отозвалась та. – А таланты нужны лишь тем, у кого нет приданного.

Виконтесса вспыхнула. Теперь она уже не сомневалась, что гостья не просто бестактна в силу своего низкого происхождения, а умышленно говорит колкости.

За ужином герр Штайнберг расхваливал консоме, будто это была смесь нектара и амброзии, а не бульон, сваренный без намека на мясо. Старая кухарка уже набила руку в изготовлении таких блюд. Она ворчала, что скоро научится готовить яичницу без яиц. Гизела перевела взгляд на отца, который читал гостю лекцию по краеведению. За стулом графа стоял лакей, древний как само Время. Он, кухарка, да горничная Эвике, сиротка, взятая из приюта на прошлой неделе – вот и вся прислуга в замке. А в доме Штайнбергов, должно быть, не протолкнешься от слуг. Наверное, у них есть слуги, которые стоят за стульями у других слуг, пока те обедают. Ну почему некоторым так везет?

Почему некоторым так везло, Гизела узнала гораздо позже и ужаснулась, но в тот вечер она едва сдерживала слезы.

Рядом с ней Леонард изучал бульон через лупу и периодически делал записи в блокноте. Берта же исподволь разглядывала виконтессу. Так на Гизелу еще никогда не смотрели. У нее не было слов, чтобы описать этот взгляд. Оценивающий, разве что? Ну конечно, он самый. Наверняка богачка мысленно уже вовсю хихикает и над немодным платьем Гизелы, и над ее несколько раз чиненными ботинками, и над всем замком, доверху набитым старым хламом. Зачем она вообще сюда заявилась? Никто ее не звал. Сидела бы в своем Гамбурге!

Гизела вдруг поняла, что ее жизнь уже никогда не будет прежней. Как в воду глядела.

Если раньше вся деревня восхищалась маленькой виконтессой, ее изящными манерами и целым цветником добродетелей, то отныне внимание переключилось на фроляйн Штайнберг. Ведь именно она одевалась в шелка и атлас. Именно ей покупали самые красивые игрушки. Берта, Берта, Берта… От нее некуда было деваться, тем более что Штайнберги, поселившиеся в особняке неподалеку, зачастили в замок. Но даже если Гизела искала уединения – в библиотеке, на поляне в лесу, в подземельях, не обозначенных ни на одной карте – везде она каким-то образом натыкалась на Берту. И каждый раз на сопернице было надето что-то новое! Будь Гизела знакома с понятием кармы, она решила бы что в прошлой жизни истребила целый город, раз в этой ей ниспослана такая кара.

Когда однажды поутру обитатели замка, против обыкновения, не проснулись от кашля графини, а граф еще полдня прорыдал в кабинете, именно вражда с Бертой Штайнберг помогла Гизеле не захлебнуться отчаянием. Выходки нахальной девчонки отвлекали и от скорби. По крайней мере, у нее хватило ума явиться на похороны в черном платье поскромнее, но само ее присутствие действовало на Гизелу как первомайская демонстрация на быка.

Пару месяцев спустя герр Штайнберг предложил захватить виконтессу в соседний город на ярмарку, куда он с детьми отправлялся на выходной. Сочтя, что дочке необходимо развеяться, граф дал согласие, и субботним утром за ней заехала карета. К счастью для Гизелы, ее посадили рядом с Леонардом, но уже через час, наполненный красочными описаниями жгутиков и ложноножек, ей захотелось выпрыгнуть прямо на ходу. Фабрикант сидел напротив и елейно улыбался, время от времени замечая, как они с Леонардом хорошо смотрятся вместе. Берта помалкивала, скорее всего, замышляя новую пакость. И в который раз Гизелу не подвело чутье.

Они погуляли по ярмарке, поглазели на канатоходцев и шпагоглотателей, отведали льда, политого сладким сиропом (за исключением Леонарда, который путался под ногами и портил аппетит рассказами о морозоустойчивых микробах). Устав от толчеи, аляповатых костюмов артистов и возгласов зазывал, семейство покинуло площадь. Центральная улица была куда более приятным местом для променада. По обе ее стороны магазины уже распахнули двери, поджидая покупателей, как росянка – мух. Хотя городок был провинциальным, а значит и магазины роскошью не отличались, у Гизелы заблестели глаза. Какая разница, что платья на витринах олицетворяли безвкусицу, с обилием рюшек и турнюрами размером с пивную бочку. Зато они были новые, яркие и без единорогов.

Леонард первым делом потащил отца в книжную лавку, так что девочки остались на улице одни и предались любимому занятию – целенаправленному игнорированию друг друга. Они бы так и шли по улице, глядя в разные стороны, но Берта заскочила в лавку модистки, а Гизела проследовала дальше.

У одной витрины она задержалась надолго. Здесь были выставлены очаровательные дамские мелочи – гребни из слоновой кости, шляпные булавки, украшенные жемчугом, кружевные перчатки, которые покрывали руки изморозью, целый выводок брошек, золотые наперстки, кошельки. В центре возлежал самый роскошный веер, который ей когда либо доводилось видеть. Страусовые перья, подкрашенные розовым, были прикреплены к изящной перламутровой ручке. Это был веер для Царицы Бала. Казалось, перья слегка шевелятся, подзывая Гизелу – потрогай меня, возьми меня, владей мною. О том, чтобы купить его на свои деньги, не было и речи. О том, чтобы попросить веер в подарок у герра Штайнберга, тоже думать не хотелось. Он, конечно, купит, даже с удовольствием, но вот папу это вряд ли обрадует. Принимать подарки от буржуазии – это нехорошо, не по-феодальному. Вздохнув, Гизела отошла от витрины и только тогда заметила, что все это время Берта наблюдала за ней издалека. В глазах у девочки сияло непонятное, а оттого и неприятное торжество.

На следующий день Гизела вприпрыжку вбежала в Зеленую Гостиную, где Эвике приготовилась чистить ковер и уже рассыпала по нему чайную заварку.

– Фроляйн Гизела? Разве вы не у себя?

– Нет, а что такое?

– Я только что видела, как фроляйн Штайнберг входила в вашу комнату. Думала, вы ее позвали. Уж не пришла ли она слямзить чего-нибудь? – девочка всплеснула руками, но затем добавила простодушно. – Хотя ей-то что у нас воровать?

Развернувшись на месте, Гизела взлетела по парадной лестнице со скрипучими перилами, пробежала мимо доспехов, в которых гнездились совы, и оказалась у двери в свою спальню. Там она прильнула к замочной скважине, ожидая увидеть, как Берта разбрасывает по комнате скорпионов. Но злодейка сидела на кровати, комкая подушку. На ЕЕ кровати, комкая ЕЕ подушку. Затем встала и деловито прошлась, окидывая обстановку хозяйским взглядом. Видимо, уже решала, как расставит мебель, когда наконец выживет Гизелу из замка. Виконтесса почувствовала, как из ушей тонкой струйкой повалил пар. Между тем захватчица продолжала свои маневры. Она переместилась к шкафу, распахнула его и начала перебирать платья Гизелы. Точнее, все три платья Гизелы, так что процедура была недолгой. Одно из них Берта приложила к себе и покрутилась у зеркала. Закрыв шкаф, она приступила к исследованию шифоньера – открывала ящики, знакомилась с их содержимым, а потом достала что-то из кармана, что-то яркое…

Решив, что Берте уже хватило времени для самооговора, Гизела фон Лютценземмерн картинно распахнула дверь.

– Что. Ты. Делаешь. В. Моей. Спальне?

От неожиданности нахалка вздрогнула, и к ногам Гизелы упал веер. Тот самый, с розовыми перьями и ручкой, инкрустированной перламутром.

Девочки посмотрели на веер. Друг на друга. И снова на веер.

– Вчера ты заметила, что он мне понравился. Ты… ты специально его купила и пришла сюда похвастаться! – воскликнула Гизела, которой вдруг открылась вся порочность человеческой природы. – Это же так подло.

– Не помешаю?

Привлеченный криками, в дверь постучался граф фон Лютценземмерн. Он сразу же заметил инородное тело на полу.

– Какая оригинальная вещица, – сказал граф вежливо, но с оттенком снисходительности. – Это отец тебе купил?

Берта подняла веер и несколько раз обмахнулась, будто слепней отгоняла.

– Да.

– Герр Шайнберг не находит, что юным особам рано еще иметь дорогие украшения?

– Отец хочет, чтобы я стала настоящей леди. А у настоящей леди должно быть много красивых вещей, чтоб ее издалека было заметно.

– Ну-ну. Только помимо красивых вещей, у леди должны быть и другие отличительные черты – например, доброта, сдержанность, и достоинство. Так ведь, Гизи?

Та кротко кивнула. Правда, сейчас ее Доброта, Сдержанность, и Достоинство оживленно обсуждали, как бы сломать Берте шею, инсценировав несчастный случай.

– Я оставлю вас. Играйте, девочки.

– Хорошо, папочка! – промурлыкала Гизела и повернулась к Берте, не меняя выражения лица.

– Уходи отсюда, Берта Штайнберг, – улыбаясь все так же ласково, сказала она. – И никогда не возвращайся в мою жизнь.

Из-за двери она услышала, как поверженная врагиня хлюпает носом. Гизела ожидала прилив радости, но он задержался в пути, а потом и вовсе не соблаговолил появиться.

Но и в тот раз Берта не убралась из ее жизни. А через несколько лет жизнь без Берты вообще казалась недостижимой мечтой, потому что теперь Гизела была помолвлена с Леонардом. Что ж, пусть так. Странности Леонарда отчасти компенсировались его богатством, а так же полным неумением обращаться с оным. Идеальный муж. Главное, держаться поближе к его деньгам и подальше от него самого.

А в прошлом году в их жизнь ворвались вампиры, и ничто уже не было прежним. Но даже несмотря на разницу в экзистенциальном статусе, Берта продолжала над ней издеваться. Таинственное исчезновение прямо перед Балом стало завершающим штрихом на батальном полотне. Скандалище будет, какого не видывали ни свет, ни тьма! Ведь Бал задумывался как торжество в честь двойной свадьбы. Гизела представила себе Парадную Залу, битком набитую вампирами. Страшно и подумать, что они сделают, когда не досчитаются одной невесты.

Глава 8

После аудиенции с виконтессой, Уолтер вернулся в свою комнату, где и намеревался просидеть до рассвета. Эти несколько часов он мог бы потратить и на поиски склепа, но одно дело – если оттуда выскочит упырь и вцепится в яремную вену, и совсем другое – если он вручит тебе малярную кисть и заставит лакировать крышку его гроба. Практичность фон Лютценземмернов наводила на беднягу уныние.

Как и в каждом уважающем себя готическом романе, за дверью вскоре раздались тихие шаги, сменившиеся заупокойными вздохами. Но это было не привидение. К сожалению. По крайней мере, те просто грохочут цепями, а не предлагают вам соскрести с них ржавчину. Многозначительно повздыхав, Эвике напомнила про обязательство, данное парадной лестнице. Уолтер возблагодарил так вовремя пропавшую девицу Штайнберг и ответил, что физический труд помешает дедуктивному методу, с помощью которого он собирался отыскать оную особу.

– О, тогда другое дело, – уважительно сказала служанка. – Не буду вам мешать, сударь. Занимайтесь своим деструктивным методом, а лестница до завтра подождет. Небось, мыши ее за ночь не сгрызут.

– А завтра я ухожу в деревню!

– Тоже хорошо. Я оставлю вам корзину.

– Для чего?

– Ну, для покупок же! Нужно зайти в бакалею, и к булочнику, и свечей прикупить к Балу, – девушка принялась загибать пальцы. – Да вы не беспокойтесь, сударь, я составлю список.

Горничная улыбнулась, обнажив крепкие белые зубы, и отправилась в людскую (теперь, правда, служившую ее личными апартаментами). По дороге она срывала со стен паутину и мяла между пальцами, изучая ее текстуру. Судя по одобрительным кивкам, состояние паутины ее удовлетворяло. Бедная девочка, подумал Уолтер, поживешь с вампирами и правда свихнешься. Тут как бы самому не впасть в безумие от пережитого. А то ли еще будет завтра, когда он пойдет в деревню, чтобы расследовать дело о пропаже таинственной миллионерши… и за хлебом.

Но каждую секунду ждать подвоха от вампиров все же лучше, чем прозябать в конторе. Более того, прочитав «Божественную Комедию» Данте Уолтер удивился, что в аду не оказалось круга, где грешники были бы навеки прикованы к пыльным бюро, заваленным бумагами тридцатилетней давности. Счастливчики! Им не приходилось выслушивать показания о том, как соседская курица злокозненно пробралась в чужой огород, дабы нанести ущерб грядке с клубникой. Они не присутствовали на имущественной тяжбе, которая тянулась еще со времен Эдуарда Исповедника. Иными словами, ад был приморским курортом по сравнению с жизнью помощника стряпчего.

И ничего нельзя поделать! Он был обречен с рождения. Уже тогда ему всучили сценарий, где были расписаны все его действия на годы вперед. Начать карьеру с простого клерка, а к тридцати самому стать адвокатом. Достигнув веса в обществе, озаботиться покупкой дома – с гостиной, и несколькими спальнями, и детской на третьем этаже, и кухней под лестницей – а когда любовное гнездышко будет свито, отыскать достойную миссис. Уолтер уже представлял ее соломенные волосы с прямым пробором и маленькие ручки, затянутые в перчатки и благонравно сложенные на коленях. Указательный палец она держит между страницами молитвенника, который у нее всегда при себе. В свободное время будущая миссис Стивенс вышивает наставительные девизы – например, «Руки всегда должны быть при деле» – а после раздаривает их заключенным Ньюгейтской тюрьмы. Еще она собирает гербарии и поет жалостливые баллады, вроде «Лорда Грегори.» Уолтера она будет любовно называть «мистер С.»

У них будет как минимум семеро детей, из которых хотя бы пятеро доживут до совершеннолетия. Летом вся семья будет выезжать на море, в тот же Бат, например. У них будет кухарка, судомойка, нянька, которую потом сменит гувернантка, и горничная по имени Сьюзен (на самом деле, ее могут звать иначе, но Стивенсы для удобства буду называть ее именно Сьюзен). По воскресеньям миссис Стивенс будет согласовывать с кухаркой меню на всю неделю, и каждый день они будут доедать остатки вчерашнего ужина. Иногда они будут давать званные обеды, приглашая коллег мистера Стивенса и дам, вместе с которыми миссис Стивенс занимается благотворительностью. Тогда супруги сядут по разные стороны стола и будут нарезать мясо и рыбу, а гости – хвалить закуски и беседовать ни о чем. А когда мистер Стивенс, уже белобородый патриарх, переживший свою жену, возляжет на смертном одре в окружении детей, внуков и правнуков, он оглянется на длинную, полную свершений жизнь и скажет:

– Тьфу ты, черт, лучше бы меня карпатские вампиры загрызли, хоть какое-то разнообразие!

Еще с детства ему хотелось плеснуть чернил на страницу с убористым текстом и удрать. Но для осуществления сего плана необходим был главный элемент – вампиры. Если бы вампиров не было, их следовало бы выдумать. Но Уолтер надеялся, что они все же существуют. Слишком много поставлено на карту.

Блестяще закончив духовное училище, его старший брат Сесил служил викарием и активно подсиживал своего начальника, приходского священника. Не оставалось сомнений, что вскорости он приберет к рукам весь приход. Эдмунд обретался в Индии, куда в прошлом году уехала и Эдна, выскочив замуж за его полкового товарища. Джордж, младший из сыновей, пока что учился в школе, но за образцовое поведение был назначен старостой. Его спальня буквально ломилась от конфет и мраморных шариков, с помощью которых верноподанные надеялись снискать его расположение. Все братья были такими – ловкими, удачливыми, самоуверенными. Кроме Уолтера. Еще в школе не проходило недели, чтобы он не отведал «шесть лучших» из рук директора. Он помнил, как унылыми зимними днями скрипел пером в классе, украдкой поглядывая на огонь в печке, который превращался то в пляшущих саламандр, то в струю жидкого пламени, вырвавшегося из ноздрей дракона…

Подобно многим своим современникам, Уолтер наблюдал как серый цвет медленно, но верно вытесняет зеленый, и цеплялся за последние крохи. Для некоторых именно феи стали воплощением прекрасного далека, ведь недаром же столько художников жаждали запечатлеть их хороводы, столько писателей настырно твердили, что верят в них, верят, верят, верят! А уже по окончанию викторианской эпохи, когда две барышни из Коттингли пришпилили бумажные фигурки на ветки и сфотографировали их, недаром же общественность приняла подделку за настоящих фей. Вернее, захотела принять, потому что думать о феях куда приятнее, чем о Первой Мировой. Во много раз.

Да, феи были популярны, но для Уолтера именно вампиры стали краеугольным камнем мировоззрения. Во-первых, он не сомневался в том, о чем с разницей в несколько веков твердили и Джеффри Чосер, и Шарлотта Бронте[8]; что феи давным-давно сделали ноги из Англии, так что искать их бесполезно. Иное дело вампиры, которые водились на вполне определенной территории, сиречь в Карпатах. Во-вторых, вампиры из легенд подкупали своей честностью. Например, они не входят в дом без приглашения (и даже с приглашением, если оно не исходит от пышногрудой девицы в кружевном пеньюаре). Они не запирают двери в склеп, чтобы охотнику не пришлось тратить драгоценное время на возню с замками и отмычками. Конечно, они запросто перегрызут вам горло, а предварительно еще и подвергнут вас каким-нибудь немыслимым мучениям, в то время как сами будут светски улыбаться и беседовать о погоде. Зато они не расстреляют вас из пулемета «Максим». Что касается различных способов убийства, тут вампирам с людьми не тягаться.

Родители надеялись, что если директорская трость не вышибла из Уолтера фантазии, он из них просто вырастет. Как бы не так! После школы он умудрился завалить экзамен в семинарию, потому что не смог перечислить имена всех одиннадцати братьев Иосифа[9]. Когда же Стивенс-старший с таким трудом выхлопотал ему место в конторе стряпчего, Уолтер и там надолго не задержался… Так что вампиры обязаны существовать! Он станет первым англичанином, который установит с ними контакт, напишет книгу о своих приключениях и вернется домой маститым литератором. И уж тогда-то родня его зауважает. Хотя черт с ним, с уважением, пусть хоть смеяться перестанут.

От вампиров умозрительных мысли Уолтера переметнулись к вампирам вполне конкретным, то бишь к Гизеле фон Лютценземмерн. Как блестели черные локоны, в которых запутались лунные лучи, как горели ее глаза! Настоящая принцесса из сказки, не чета его блеклым соотечественницам. Он представил, как Гизела машет ему из высокой башни и сбрасывает вниз длинные черные волосы. Правда, вскарабкайся Уолтер по ним и тут же будет укушен. А может быть, и нет? Может, она не такое злобное чудовище, как ее отец? Всего лишь пленница в замке? Что, если пасть к ее ногам и уговорить ее бежать из этого узилища? И тогда… Юноша закрыл глаза и увидел, как прекрасная вампирша обнимает его на фоне огромной, в пол-неба луны. Дальше этого образа мысли пока что не продвинулись. Быт с немертвой женой трудно себе представить. Вряд ли Гизела будет готовить ему рождественские пудинги. Если задуматься, вряд ли они вообще будут отмечать Рождество… Вернемся-ка лучше к лунным объятиям.

Тут Уолтер почувствовал укол совести, ведь уже несколько минут он мысленно обнимался с чужой невестой. Правда, Леонарда женщины интересовали лишь в том случае, когда у них было как минимум двенадцать ног и способность к фотосинтезу. Он и не заметит, что Гизела не явится на свадьбу. Но все равно как-то неудобно. Дабы отвлечься от грешных мыслей, Уолтер решил принять ванну.

Из крана тоненькой струйкой полилась рыжеватая холодная вода. Чего и следовало ожидать. Интересно, как они собираются облагородить эту груду замшелых камней к Балу? Чтобы привести замок в порядок, здесь десятилетиями должна трудиться вся деревня. А потом, на манер средневековых строителей соборов, завещать это дело потомкам.

Можно, конечно, попросить Эвике согреть воды, но интуиция подсказывала, что служанка не расстанется с кипятком за просто так. Или продаст, или заставит отработать. Кроме того, после размышлений о прекрасной виконтессе, холодная вода пришлась как нельзя кстати. Хорошо бы еще и льда туда накидать.

Фыркая, Уолтер забрался в ванну, где и продолжил умственную деятельность. Чтобы снискать расположение Гизелы, он должен найти мисс Штайнберг и привести ее на Бал. Что именно должно произойти на Балу, он не знал, как и то, зачем вампирам нужна Берта. Но судя по испугу Гизелы, если девица не отыщется в срок, случится нечто такое, что даже Варфоломеевская ночь рядом с этим покажется обычной потасовкой с парой расквашенных носов. Не то чтобы мистер Стивенс хотел отдать бедняжку на растерзание вампирам. Отнюдь. План его был таков – найти Берту Штайнберг, но не возвращать ее в замок, а привести к ней Гизелу. Наверняка две девицы договорятся безболезненно или хотя бы без серьезных увечий. Он же видел Гизелу своими глазами! Она не может быть монстром! Наверняка отец-вампир сделал ее немертвой насильно! А когда он выполнит поручение виконтессы, та поймет, что ему можно доверять. Это будет подходящим моментом, чтобы раскрыть перед ней свое сердце, и тогда они рука об руку убегут из проклятого замка. Хотя сначала можно все таки заскочить на Бал и быстренько поубивать всех врагов. Но это уж как Гизела захочет. Сам-то он не истреблять их приехал, а изучать. А то если всех перебить, о ком потом книгу писать? Разве что они первыми его спровоцируют.

В том, что он сумеет найти Берту Штайнберг, Уолтер не сомневался. На самом деле, не так уж сложно выяснить, куда сбежала молодая девушка. Достаточно просклонять местоимение «кто» – «от кого,» «к кому,» «с кем.»

* * *

– … И тогда в синих, как топазы, глазах Этьена вспыхнула бешеная страсть!!!

– В зеленых, – поправила ее сиделка. – На коленях она держала журнал, в который старательно конспектировала рассказ пациентки.

– Что?

– Зеленые, говорю, глаза у него были.

– А вот и синие!

– Нет, ну кому из нас лучше знать? – фроляйн Лайд раздраженно отлистала с полсотни страниц назад и прочла, – «Среди толпы мужчин, жаждавших пригласить меня на тур вальса, был и вампир по имени Этьен, с темно-зелеными, словно отполированный нефрит, глазами.»

– У него были разные глаза, – нашлась Кармилла. – Один синий, другой зеленый. Так даже красивее.

– Гораздо.

– Не подскажете, на чем я остановилась?

– Вы рассказывали про очередную охоту на оборотней, – помогла сиделка. – На этот раз вы оставили дома любимый меч-двуручник и отправились душить их голыми руками.

– У нас, вампиров, есть некоторые сверхспособности, – скромно заметила девушка. – Итак, звезды в ужасе попрятались за облака, когда я вступила под полог зачарованного леса…

Медсестра вновь взялась за увесистый фолиант. Еще два журнала, уже исписанные, лежали под табуретом. Неудивительно, ведь она строчила семь часов подряд, да еще столько же вчерашней ночью. Доктор Ратманн велел ей завести «Историю Болезни Пациентки К.,» а после собирался отправить сей ценный документ какому-то коллеге, известному врачу… Как его там… Кажется, фамилия на «Ф» начинается.

Пока Кармилла живописала свои приключения, сиделка монотонно кивала, продолжая записывать. Хотя голос у пациентки был тонкий, чтобы не сказать визгливый, он удивительным образом убаюкивал. Фроляйн Лайд почувствовала, как мысли ее уносятся далеко отсюда, а в следующий момент на пустой еще странице проступило знакомое лицо. Сиделка прикусила губу. Сколько раз давала себе зарок не думать об этом, хотя бы на службе не думать, но нет! И ведь никакие вампиры не сравнятся по коварству с ее собственным воображением, которое раз за разом выкидывает такие фортели. А потом и рука задвигалась совсем не в такт словам пациентки, и карандаш вывел:

«Знаешь, мне никогда не удавались любовные письма. Хотя откуда тебе знать, если я так ни одного и не отправила? Что, в общем-то, и следовало доказать.

Сказать ли, что я люблю тебя? Но это чересчур банально, а в подобных обстоятельствах еще и лицемерно. Разве что я расскажу тебе про мой сон? Он посещает меня так часто, что впору назвать его вещим. Только я не верю в вещие сны. Должны же быть хоть какие-то суеверия, в которые я не верю. Передо мною стоишь ты, и на тебе совсем нет одежды. (Собственно, так я понимаю, что это сон, потому что в обычной жизни она на тебе есть всегда.) Я протягиваю руку и глажу твою грудь, чтобы ощутить на кончиках пальцев теплую шелковистую кожу, чтобы почувствовать как – словно мотылек зажатый в ладони – бьется твое сердце. Но мои пальцы тщетно вслушиваются в тишину. В груди у тебя пусто и холодно. Человек, превратившийся в статую. И тогда мне хочется сложиться вдвое и закричать, потому что это моя вина, я не смогла защитить тебя от них. Хотя какая из меня защитница, когда я за себя-то постоять не умею? Да и примешь ли ты мое заступничество? Сомневаюсь.

Я уже знаю, что произойдет дальше – зрачки взорвутся красным, а клыки покажутся из-под губ, которые еще секунду назад мне улыбались. Мне хочется бежать от тебя сломя голову. Мне хочется вцепиться тебе в губы и целовать, расцарапывая язык о клыки, пока рты наши не наполнятся кровью. Нашей общей.

Как-то раз я поклялась, что без тебя мне не жить. Я ведь не соврала, правда? Теперь я без тебя и я действительно не живу.»

– Фроляйн Лайд? Вы меня вообще слушаете?

Сиделка аккуратно вымарала каждую строку и как ни в чем не бывало посмотрела на Кармиллу.