Глава первая

С севера дул резкий и холодный январский ветер. Под его порывами ткань, скрывавшая статую, волновалась, порой на миг вплотную прижимаясь к памятнику. Затем ветер стихал, и фигура вновь становилась бесформенной.

— Эти годы уже позади, — продолжал он, — но память о них не умрет даже когда все мы, пережившие то время, в конце концов отправимся в мир иной. Создание Соединенных Штатов в 1776 году было величайшим человеческим экспериментом. Но поскольку кое-кто забыл, благодаря чему родилась эта страна и что сделало ее великой, наша нация, наше государство едва не погибли.

Во время избирательной кампании я говорил американскому народу, что я собираюсь совершить, придя к власти. Были люди, считавшие эти намерения политическим самоубийством. Но за эти годы я, мать, отчим и все, кто сражался рядом со мной, помогли мне понять, что лживых слов уже произнесено достаточно, что истинной причиной, приведшей нашу державу к перманентному хаосу и насилию, и была эта ложь.

Я обещал бороться за либерализацию законодательства, за уменьшение правительственного вмешательства в экономику, за верховенство личности. И сейчас я подтверждаю это обещание. Цель правительства — служить людям, наделившим его властью. И другой цели у него нет. Чтобы достигнуть этого, я намереваюсь, как и обещал народу в ходе президентской кампании, приложить все мыслимые усилия для того, чтобы любое выборное лицо в Соединенных Штатах могло оставаться на своей должности не больше одного срока. — Толпа, собравшаяся перед Капитолием, разразилась аплодисментами и радостными криками. — Я хочу обеспечить это посредством принятия соответствующей конституционной поправки. — Вновь гром аплодисментов. — Я имею в виду любую выборную должность: и членов городских муниципальных советов, и мэров, и губернаторов, и конгрессменов, и сенаторов, и президентов. — Собравшиеся встали, аплодируя и восторженно крича. Он молча подождал, пока они успокоятся, потому что отлично знал: при таком шуме не помогут даже усилители. — Я буду оставаться на своем посту, пока не добьюсь этой цели. Если я достигну ее в течение тех четырех лет, на которые избран на этот пост, то не выставлю своей кандидатуры на следующих выборах. Если достижение этой цели потребует большего срока, нежели четыре года, то я уйду в отставку, как только мое обещание будет выполнено.

— Нет! — раздались крики со всех сторон.

Он взглянул на закрытый тканью памятник, обернулся и посмотрел на мать, отчима и жену, сидевших сзади на трибуне. Глаза отчима блестели обычным спокойным достоинством, достоинством силы, а на глазах жены и матери были слезы.

Он вновь обернулся к толпе, заполнившей Капитолийский холм и близлежащие улицы:

— Мы бы не были здесь сегодня, если б не группа людей, известная всем, как «Патриоты». — В толпе мгновенно воцарилось благоговейное молчание. Он перевел взгляд на памятник, и горло его сжалось. — Без… без их усилий сегодня не было бы Соединенных Штатов Америки.

На миг он закрыл глаза не в силах говорить. Безмолвие сделалось осязаемым. Дэвид Холден. Рози Шеперд. Слезы подступили к его глазам.

Глава вторая

Кларк Петровски все еще выглядел несколько бледным, но утверждал, что полностью поправился.

— Прекрасная идея, если только тебя не убьют, Рози, — произнес он, откидывая барабан своего «смит-и-вессона».

— Хочу попросить прощения за мою одежду, — сказала Роуз, разглаживая юбку. Она улыбнулась и, наклонившись, поцеловала его в щеку. — Ты, старый, чересчур переживаешь. Кстати, если меня убьют, то и тебя, наверно, тоже убьют. — Рози стала надевать пальто. Кларк, отложив оружие, принялся помогать ей. Она приподняла край длинного, с большим вырезом свитера и прикоснулась к револьверу, видневшемуся под блузкой. — Знаешь, Кларк, что я собираюсь сделать, когда все это закончится, если мы, конечно, выживем?

— Нет, детка. Так что? — Кларк, улыбнувшись, вставил барабан на место и спрятал «смит-и-вессон» под пальто.

— Помнишь, как в шестидесятых женщины сжигали бюстгальтеры?

— Ага. Они не все сожгли, — он чуть усмехнулся.

— Я вполне серьезно. Надо спалить мое обмундирование. Я устала все время ходить, как парень. Знаешь, как хорошо носить нейлоновые чулки, бюстгальтер и…

— Хочешь честного ответа? — Кларк Петровски усмехнулся. — Не знаю. Но ловлю тебя на слове, Рози.

Рози Шеперд, покачав головой, с улыбкой подумала о том времени, когда еще не началась борьба «Патриотов» с «Фронтом Освобождения Северной Америки». Тогда она была простым полицейским сотрудником, работавшим в штатском. Порой она не могла дождаться, когда придет со службы домой и, скинув юбку, блузку, колготки, туфельки, влезет в джинсы и свитер. Может, все так переменилось из-за Дэвида. Ведь познакомившись с ним, Рози в гораздо большей степени стала ощущать себя женщиной. И казалось, что ни в прошедшей, ни в предстоящей жизни не будет ничего важнее, чем это ощущение.

— Будь осторожна, — бросил Кларк, когда она выходила из машины.

— Да, — Рози кивнула. Неужто он считает ее способной на безрассудство?

Она запахнулась в пальто от ночного холода и поправила сумку на левом плече. На Рози была шерстяная клетчатая сине-черная юбка, доходившая до икр, такой же длины пальто и тяжелые ботинки на высоких каблуках. В такой одежде мерзли лишь ладони. Кожаные перчатки с шерстяным подбоем лежали в карманах пальто, но в них сложней управиться с оружием. Так что лучше пусть останутся на месте.

Рози шла по влажному, скользкому гудрону шоссе к высокой цепной изгороди и не отводила глаз от ворот. Они были заперты на навесной замок — точно так же, как в первый раз, когда она увидела их. Цепь от замка несколько раз обматывалась вокруг перекладины. За изгородью находилось стандартное бетонное здание с плоской крышей. Рози знала, что кроется за его неприметным фасадом.

Она приближалась к воротам, думая, не следят ли за ней. Соратники из группы в Метроу как-то непрерывно наблюдали за этим местом — базой подразделения «Дельта» — два дня и две ночи и не заметили ничего. Никто не входил и не выходил. Ни часовых, ни света. Абсолютно ничего.

В кармане у нее был дубликат ключа, которым Лютер Стил открывал этот замок, когда они с Дэвидом впервые приезжали сюда. Надо надеяться, что замок не поменяли. На всякий случай в багажнике «Форда» лежали инструменты, а базу со всех сторон окружали «патриоты», вооруженные взрывчаткой. Впрочем, преодолеть запор несложно, но что если внутри ее поджидали головорезы из президентских «Ударных отрядов»?

Слегка прибавив шаг, она вплотную подошла к воротам, вынула из кармана пальто перчатки и, надев их, небрежно провела рукой по изгороди. Тока не было.

Сжимая перчатки в левой руке, Рози покачала правой изгородь, крича:

— Эгей! Есть кто-нибудь? Мы с отцом заблудились. Есть кто-нибудь?

Ожидая ответа, она раздраженно притопывала правой ногой. Точь-в-точь одна из этих самоуверенных «яппи». Да и одеждой на них похожа.

Ответа не было. Свет не загорался. Ничего не происходило. Тогда, как и задумывалось, Рози окликнула Кларка Петровски:

— Папа, погуди клаксоном, пожалуйста!

Спустя секунду Кларк трижды протяжно прогудел клаксоном. Лишь глухой не услышал бы этих звуков.

— Эй, — вновь крикнула Рози Шеперд.

Ответа не было. Положив перчатки в карман, она открыла сумочку. Рядом с «Кольтом» сорок пятого калибра лежал ключ.

Замок поддавался не сразу — давно им не пользовались — но в конце концов открылся.

Джеффри Керни сидел один на скалах лицом к морю и чистил оружие, скалы были черны, но не столь черны, как его мысли.

Дело было не только в смерти Линды Эффингем. Ее убили, и зачем это сделали, было очевидно. Волны с ревом накатывали и тихо отступали. Из него хотели сделать светловолосого Петрушку, которому надо было предстать в глазах общества лидером, пай-мальчиком, главным оратором «Фронта Освобождения Северной Америки». А девушка с тягой к алкоголю в качестве его спутницы разрушала весь имидж. Рикардо Монтенегро, «узнав» о кончине Линды, сказал ему:

— Припомни старую поговорку, дружище. Женщины — как трамваи. Ты, конечно слишком молод, чтобы помнить, что такое трамваи, Тэд. Но запомни, они, как эти машины. За одной всегда придет другая.

«Тэд Борден» кивнул, стараясь показать, что его успокаивают слова торговца наркотиками. В то же время сидящий внутри Тэда Бордена Джеффри Керни едва удержался от убийства.

Конечно, Керни мог бы убить Дмитрия Борзого, он же мистер Джонсон, и Рикардо Монтенегро, финансировавшего ФОСА наркоденьгами. Мог бы убить, но банда безмозглых ублюдков, бывшая под рукой у Борзого, не дала бы ему уйти. А в глубине души Джеффри Керни знал, что во имя памяти Линды он не должен делать одного — жертвовать собственной жизнью. Линда бы этого не хотела.

Но если бы такое самопожертвование было единственным способом лишить их жизни, он сделал бы это, не раздумывая.

Да, надо подождать. Ведь убивая, нужно уничтожить не только Борзого и мерзкого рябого Монтенегро, но и нанести смертельный удар ФОСА. Для этого ему нужно подождать своего часа.

Почистив и собрав меньший из двух девятимиллиметровых «смит-и-вессонов», он зарядил его и затем, вынув патроны из большего пистолета, принялся разбирать его.

Этот час придет, настанет, он мечтал о нем в самых сокровенных мечтах. Но этот час не мог прийти ни слишком скоро, ни слишком неожиданно.

Томас Эшбрук тяжело спал, когда находился в одной постели со своей женой Дайаной. Но одному ему спалось легко. Отказавшись от красивой девушки, годившейся ему в дочери (многие мужчины его возраста не устояли бы против такого предложения), этой ночью он спал один.

Его привыкшие к темноте глаза были широко открыты. Оба «Зиг-Зауэра» — П-226 и П-228 — находились под рукой. Первый, больший пистолет, висел в кобуре под пиджаком на столике, стоявшем у постели. Второй, меньший, лежал вынутый из кобуры, под второй подушкой.

Томас Эшбрук медленно потянулся левой рукой к этой подушке. Ладонь скользнула под нее и сжала пистолетную рукоятку. Он медленно переложил оружие под простыню, а затем указательным пальцем правой руки перевел предохранитель и прикоснулся к курку.

В жарких странах всегда рискуешь больше. Казалось, теплый климат притягивает и плодит террористов и киллеров. Во всяком случае, опыт привел Томаса к такому выводу. Правда, он говорил себе, что в Израиле будет в безопасности, имея такого союзника, как «Моссад». Поэтому пистолеты лишь второстепенная мера предосторожности. Томас вспомнил библейский стих семнадцатого псалма: «Господь твердыня моя и прибежище мое, избавитель мой, Бог мой, — скала моя; на Него я уповаю».

Но кто-то стоял напротив него в патио, за стеклянными створчатыми дверьми в спальню. Перевернувшись в постели и открыв глаза, он уловил там мимолетное движение. Подумалось, что какой-то звук разбудил его. Можно было и не обратить внимание на это, но Эшбрук четко определил, что это за звук: один из камней, устилавших пол патио, пощербился и вчера Томас едва не упал, споткнувшись о него. Теперь с тем, кто выслеживал его, случилось то же самое.

Опираясь левой рукой на живот, он навел «Зиг» на двери.

Дышалось ему легко, но капли пота выступили под мышками.

Часы на ночном столике показывали четыре утра. Слишком рано для уборщицы или садовника.

Прислушиваясь, он пытался выработать план действий. Если киллер один, то шансы на успех весьма хорошие. Но в этой части света, где жизнь и смерть продаются и покупаются по дешевке, такие операции обычно делаются группами.

Киллер-одиночка скорей всего не обнаружил бы себя предательским звуком, возможно, и о камень не споткнулся бы.

Их двое-трое. Вряд ли четверо. Четвертый (если он был), очевидно, не в доме, а рядом — за рулем автомобиля. Томас Эшбрук оглядел спальню, стараясь определить наиболее вероятный сектор обстрела. Конечно, он изучил комнату на этот предмет, еще ложась в постель, как только вернулся в Израиль из Америки, куда привозил оружие для «Патриотов». Но надо было за несколько секунд еще раз все обдумать.

Кто-то войдет из патио. Может, их будет двое. А еще один скорей всего войдет в спальню через другую дверь.

Трое, решил он. Вот почему не поднял тревоги охранявший дом человек из «Моссад». Официальной договоренности с израильской разведкой не было, но Эшбрук вчера заметил неподалеку автомобиль и друг, обладавший важными контактами, подтвердил, что эта припаркованная машина принадлежала «Моссад».

Трое киллеров. Парень из «Моссад» убит. Значит, винтовка с очень хорошим глушителем, арбалет или нож. В этих краях скорей всего нож. Глушителей у палестинцев маловато, а с арбалетом, при всех достоинствах этого оружия, не так много людей может управиться.

Эшбрук тяжело выдохнул.

Логика диктовала… Но что она могла диктовать? Один будет ожидать его за дверью дома на случай, если двое в патио, преждевременно обнаружив себя, испортят дело.

Он посмотрел на дверь.

Капкан. Но можно ли обратить эту ловушку себе на пользу?

Эшбрук надеялся, что на этот вопрос можно ответить утвердительно. Но пора уже вылезти из постели.

Он сбросил ногой простыню и, спрыгнув с кровати, голый побежал по комнате, перевернув стул, с которого на бегу снял кобуру с пистолетом. Накинув ее на правую руку, Эшбрук стал, вплотную прислонясь спиной к стене. Порой он удивлялся быстроте реакции своего тела, за шестьдесят лет побывавшего в стольких переделках. И все же было ясно, что сегодняшняя игра — для более молодых.

Двигаясь вдоль стены, Эшбрук набросил кобуру на плечо и, сжав правой ладонью рукоятку, вытащил «Зиг-226», заряженный всеми патронами. Держа в каждой руке по пистолету, он быстро и бесшумно двинулся вдоль стены, перешагнул через перевернутое кресло и подошел к открытой двери в ванную. Внутри никого не было. Сняв с вешалки полотенце, Эшбрук положил пистолеты на ручку кресла, обвязался полотенцем и, взяв оба ствола, продвинулся еще на три-четыре фута к дверям в гостиную, не отводя глаз от стеклянной двери в патио.

У дверей в гостиную — они были такими же чуть приоткрытыми, какими Эшбрук оставил их, отправляясь спать — он остановился, прячась за невысоким, но, судя по всему, сделанным из крепкого материала комодом.

План не блестящий, но лучшего Эшбрук придумать не мог. Он трижды выстрелил из большего «Зига» в матрас кровати и, резко отступив назад, перевернул ударом ноги тяжелое кресло. Оно с грохотом перекатилось, а Эшбрук, издав звук средний между кашлем и сдавленным стоном, вновь укрылся за комодом.

Он ждал, нацелив пистолет в правой руке на двери в патио. Едва кто-то появится за стеклом, то будет стрелять, а стреляет он метко. Меньший «Зиг» оставался нацеленным на двери в гостиную, к которым и было приковано его внимание.

И движение послышалось.

— Помогите! — кашлянув, простонал Эшбрук.

Движения в патио не наблюдалось, и это начинало беспокоить.

А из гостиной послышался удивленный низкий голос, почти шепот.

— Ахмед?

Эшбрук вновь кашлянул, получше прячась за комодом.

Человек, которому принадлежал этот голос, был уже у дверей, потому что они распахнулись от удара ноги и две пули ударили в потолок. Эшбрук, держа «Зиг-228» на уровне пояса, принялся стрелять вслепую, чуть поводя стволом вверх, вниз и в стороны. Затем, опустошив магазин, несколько раз нажал на спусковой крючок. Послышались отчетливые щелчки. Он негромко, но, как надеялся, достаточно внятно для нападавших, выругался.

Створка стеклянных дверей разлетелась, пробитая камнем.

Эшбрук стрелял из 226-го. В пистолете оставалось еще десять патронов. Быстро переводя взгляд от одних дверей к другим, он положил меньший «Зиг» у левого колена, нажав на кнопку, вынул пустую обойму, достал из кармана кобуры новую, с пятнадцатью патронами, и медленно, несколько неуклюже (действовать приходилось одной рукой) вставил магазин в 228-й и бесшумно взвел курок. Теперь в обоих пистолетах было двадцать пять патронов.

Человек вышел из пробитой створки стеклянных дверей.

Эшбрук машинально определил оружие: «Узи», автомат, широко распространенный в этих краях. Когда вошедший открыл огонь, с другой стороны стеклянных дверей вышел еще один киллер со штурмовой винтовкой наперевес.

Раздалась автоматная очередь. Эшбрук, опираясь правым локтем на колено, выстрелил в человека с «Узи» из 226-го.

Пуля ударила автоматчику в переносицу, ближе к правому глазу. Тот упал навзничь. Очередь из «Узи» пошла по дуге, сперва в потолок, затем в раскрытые стеклянные двери.

Человек со штурмовой винтовкой — он был одет в камуфляж и выглядел небрившимся с неделю — зигзагами побежал к комоду.

Эшбрук, держа оба пистолета на уровне груди, выстрелил из них одновременно, затем еще раз. Штурмовая винтовка разрядилась в комод рядом с ним, а державший ее киллер распластался на полу.

Эшбрук сменил позицию. Теперь он прятался за лежавшим креслом. Оно давало ему неплохое укрытие на случай, если в холле оставался еще кто-нибудь живой, который захотел бы сыграть с Эшбруком тот же трюк, какой тот совершил сам.

Он отсчитывал секунды.

Шестьдесят.

Две минуты.

Вдалеке взвыли полицейские сирены.

Эшбрук, согнувшись, кинулся к дверям в холл и ударом ноги захлопнул их.

Дважды выстрелив в потолок, он шагнул к другой стороне дверей, распахнул их и стал, прижимаясь спиной к стене.

Ничего.

Держа в обеих руках по заряженному пистолету, Эшбрук переступил порог.

На полу лежал человек в истрепанных брюках и грязной футболке, местами покрытой пятнами запекшейся крови. Все его тело было в свежей крови и штукатурке.

Прижимаясь к стене, Эшбрук вернулся в спальню и устало выдохнул воздух.

Трое убитых и скорый приезд полиции. Остается лишь одно: сидеть тихо, ждать и просить тех, кто появится, связаться с его людьми из «Моссад».

Но стрельба окончилась. Он остался жив.

ФОСА и финансируемому мерзавцами из КГБ наркокартелю на этот раз не повезло.

«Само собой, на этом они не успокоятся, но все зависит от территории», — сказал себе Эшбрук.

Он разрядил оба «Зига» и принялся ждать полицию.

Глава третья

Шагая подземными коридорами базы «Дельта» с винтовкой Г-3 наперевес, Роуз Шеперд не могла отделаться от какого-то дурацкого чувства.

Коридоры были абсолютно пусты, но она не позволяла себе расслабиться и подвести товарищей.

Но все же глупо выглядит женщина в юбке и на высоких каблуках, сжимающая приклад штурмовой винтовки.

Том Лефлер и Рэнди Блюменталь с полдюжиной «патриотов» выбежали из уходившего вбок коридора. Роуз Шеперд перевела мушку на них и вздохнула. Она хотела заставить Тома и Рэнди вскрикнуть, но, видя, что они чуть не пришли в замешательство, спросила:

— Есть что-нибудь?

— Хоть шаром покати, — воскликнул в ответ Лефлер.

— Кажется, здесь давным-давно никого не было, Рози, — сказал чуть запыхавшийся Блюменталь. Он был почти ребенком, но она порой забывала это. — Мы здесь одни.

— Прикройте этот коридор, я скоро вернусь, — Рози устремилась к оружейной комнате; Кларк Петровски с группкой «патриотов» был уже здесь. Едва перешагнув порог, она изумилась своему везению. Арсенальная была такой, какой она запомнила ее — еще меньшей, чем похожее на эстраду помещение, где находился подземный командный пункт базы, но вдоль каждой стены стояли ряды оружейных пирамид. На западной и восточной стенах хранилось само оружие, на северной и южной — запасные магазины, обоймы и прочая амуниция. На каждом шкафу и отсеке четкие, трафаретные надписи. М-16, «Хеклер и Кох» Р-3 и Р-41 калибра 7,62-мм, ручные пулеметы К-13, пулеметы «Франчи» и «Си-Эй-Си», автоматы с глушителями, армейские пистолеты «Беретта», пистолеты «Зиг-Зауэр» Р-26, «Глок» и еще несколько марок пистолетов, газовые, осветительные, дымовые и осколочные гранаты, противотанковые гранатометы и изобилие другого, самого разнообразного снаряжения.

— Чувствуешь себя ребенком, запертым на ночь в кондитерской, — восторженно выпалила Роуз.

— Надо пригнать грузовики?

— Да, — она взглянула на Кларка и согласно кивнула, — но прикажи, чтобы все оставались начеку. Я ожидала перестрелки. Хорошо, что мы ее избежали, но все еще возможно. — Роуз повесила М-16 на плечо и взяла из уже открытого шкафа пистолет «Беретта». Убедившись, что он не заряжен, она разобрала его и осмотрела все детали. Да, оружие настоящее. Надо только почистить, зарядить и стрелять.

— Нужны запасные магазины, снаряжение для чистки, запасные детали и, конечно, все оружие, — бросила она через плечо Кларку. — Пусть кто-то скорей возьмет ракеты.

— Пригодится, когда мы передадим это добро другим ячейкам «Патриотов», — заметил Кларк.

— Аминь, дружище, — кивнув, произнесла Роуз.

Она закурила сигарету и, выпустив дым, улыбнулась, оглядывая ряды оружейных шкафов. Для женщины нет ничего приятнее удачного похода в магазин.

Глава четвертая

Смит обнял Лилли Тубирс.

— Мэтью…

— Все нормально, Лилли, Уиздом, конечно, молод, но многим зрелым мужчинам до него далеко. Не взять его с собой будет еще хуже.

— Знаю. Но мне не страшно потерять вас обоих сразу.

— Так сказать, благородный эгоизм.

— Да, — она усмехнулась.

Смит крепко поцеловал ее в губы. Лилли правой рукой нежно коснулась его шеи, а правую прижала к плечу.

— Я люблю тебя, — прошептала она, когда он отошел.

— Знаю, — сказал Смит и бросил через плечо: — Уиздом, по коням.

Он двинулся в угол хижины, где в ожидании стояли обе лошади. Сжав правой рукой луку седла, Смит вскочил на спину Араби. Круп, готового к скачке коня, задрожал под всадником. Уиздом быстро обнял Лилли, поцеловал ее в щеку и пошел к своей лошади.

— Все в порядке, детка, — Смит мягко коснулся боков Араби каблуками ботинок и слегка натянул поводья. Кобылица чуть подалась назад, свернула направо и выскочила на заснеженное пространство. Смит оглянулся через плечо. Уиздом на большой серой кобыле с черными ногами, гривой и хвостом быстро следовал за ним. Мэтью натянул поводья Араби, давая пареньку поравняться с ним.

«Ударники» рыскали в горах повсюду. Поэтому Смит вынул из подседельного чехла автоматическую винтовку «Хеклер и Кох» и передал ее Уиздому. Парень был прирожденным стрелком, обладал превосходной координацией рук и глаз, спокойствием и крепкой фактурой. Теперь автомат висел на спине Уиздома.

Да, это совершенное оружие для Уиздома. Ведь он — дитя свободы, существо, которое некогда станет достойно собственного имени, которое, не задумываясь, сможет определить, что хорошо и что плохо, чем можно обладать и чем нельзя. «Хеклер и Кох», конечно, давно входил в число предметов, запрещенных правительством к ввозу в Америку еще за несколько лет до начала беспорядков. Какая глупость.

Смит погонял Араби по заснеженной тропинке, идущей вдоль края долины Траппер Спрингс. Долину с трех сторон окружали невысокие горы. В седельных сумках у всадников был приготовленный Лилли ленч. Рассвет только наступал. А Лилли провозилась на кухне целую ночь лишь потому, что ее сын любил шоколадный торт.

Смиту тоже весьма нравился шоколадный торт.

Они достигли вершины кряжа. Пять миль прямиком по снегу, и оба будут на месте встречи — у Пещеры Голландца. Остальные «патриоты» отправились туда на лошадях прошлым вечером вместе с Бобом, братом Лилли.

Смиту нравился Холден, бывший университетский профессор. Нравились манеры этого человека: думает много, а говорит мало. И вдобавок, храбрость. Легко понять, почему ФОСА хотел убить его или хотя бы взять в плен. Дэвид Холден представлял серьезнейшую угрозу для их кампании террора и дезинформации: этому честному и мужественному человеку не требовалось ничего, кроме свободы.

Все продажные политики, разносчики насилия, жадности и лжи, в глубинах своих душонок больше всего боялись честности и храбрости.

Смит дернул поводья Араби. Уиздом остановился рядом и поправил ремень винтовки.

— Тяжело?

— Разве ты не говорил мне, Мэтью, что самая тяжелая ноша порой бывает самой ценной?

— Наверно, да, Уиздом, — и Смит погнал Араби вдоль кряжа. Паренек скакал рядом…

— Мой отчим некогда говорил мне, что самая тяжелая ноша порой оказывается самой ценной, — говорил он. Толпа молчала. Вновь его глаза на миг остановились на статуе. Ветер подул сильнее, плотно прижимая ткань к граниту. Затем его порыв стих и смутно возникшие фигуры исчезли. — У меня как у вашего президента одна цель, хотя и многоплановая — вновь превратить державу в сияющее всему миру солнце свободы. А свободой могут обладать только личности. Права принадлежат личностям, а не коллективу и ответственность тоже. Обладая ответственностью, мужчины и женщины имеют право и обязанность определять собственную судьбу. Именно дух коллективизма едва ли не уничтожил эту страну. Ответственность за действия личности несет сама личность, а не коллектив. Это относится и к пьяному водителю, приписывающему фатальный исход несчастного случая алкоголю, который он добровольно выпил, и к неосторожному человеку, который употребляет какое-либо изделие не по назначению, а за печальные последствия винит изготовителей изделия. Если человек заблуждается, то это его личная ошибка и ее нельзя списывать ни на обстоятельства, даже самые печальные, ни на других людей, которые благодаря собственному разуму и трудолюбию могут ответственно относиться к тем вещам, к которым другие относятся безответственно. В этой стране было время, когда личности доставляло радость чувствовать себя личностью, когда она сама была себе оплотом. Затем те, кто хотели подогнать эту страну под собственные низменные стандарты, чтобы удовлетворить свою личную алчность и дать выход своему бессильному гневу, начали проповедовать доктрину, согласно которой индивидуализм — это эгоизм, а эгоизм — не выражение собственного истинного «я», не добродетель, а порок, неким образом предназначенный для уничтожения других людей. Следовательно, подобный эгоизм надо ограничивать, контролировать, регулировать, сдерживать, ставить вне закона. И при такой тенденции свобода оказалась едва ли не задушенной: ведь она принадлежит личности, а не коллективу. Крайним выражением этой философии негативизма стала попытка лишить личность ее основного человеческого права, права продолжать жить согласно собственному миропониманию. А для того, чтобы отстаивать это право, когда оно не вступает в конфликт с правами других, каждый человек имеет моральный, философский и персональный мандат прибегать к любым необходимым мерам. Вооружение всякого рода стало объектом ненависти, поскольку благодаря этому продукту человеческого разума личность способна сопротивляться государству и отстаивать собственную свободу тогда, когда то, что объявлено законом, является нарушением основополагающих принципов, на которых строится государство. Связь индивидуальности и свободы признали опасной и принялись искоренять. Правительство забыло или вообще так никогда и не узнало главный принцип, определяющий отношения между разумными людьми: неприменение силы первым.

Правительство незаконно навязывало народу свою волю, а затем стало пытаться сделать его настолько безвластным, чтобы он не мог и надеяться на реализацию своего права сопротивляться продажному государству, навязывающему свою волю вопреки общепризнанным законам и морали.

Вновь мужчины и женщины, собравшиеся на Капитолийском холме, несмотря на январский холод, встали и радостно закричали…

Роман Маковски вышел из самолета под номером один. Его забавляло, что такой номер был на любом летательном аппарате, в котором он передвигался: спортивном биплане, истребителе или, как было в нынешнем случае, боевом вертолете. Стоявший рядом с ним помощник напомнил:

— Командира базы зовут Хеклер. Он — подполковник, господин президент.

— Да, хорошо, — ответил Маковски.

Солдаты президентских «Ударных отрядов» в подчеркнутом камуфляже и новых беретах выстроились для смотра.

Офицер — «Должно быть, это командир базы», — подумал Маковски, — двинулся к вертолету.

Из усилителя раздавалась музыка. Играли «Слава вождю».

Маковски взглянул на здание штаба и двинулся к нему, но помощник, остававшийся у вертолета, окликнул:

— Господин президент…

— Холод собачий, — бросил Маковски через плечо.

— Господин президент, — подбежавший к нему офицер отдал честь.

— Рад видеть вас, Хеклер. Мне нужно сделать неотложный звонок. Передайте мое сожаление вашим солдатам.

— Но…

Маковски продолжал идти, сказав высокому мужчине с двумя пистолетами за поясом:

— Я — президент. И я должен ходить на этом сраном холоде? Ходите сами. — Здание штаба было уже совсем рядом. Над его дверью горела лампочка.

Роман Маковски прибавил шаг. Офицер с двумя пистолетами застыл подле:

— Может, позже, мистер президент?

Маковски остановился под лампочкой, повернулся и посмотрел на него:

— Я приехал сюда посмотреть, как движется дело с этими офицерами — бунтовщиками. И выманить этого чертового Холдена вместе с остальными бандитами-»патриотами» на открытый бой. Прибыл по этим двум причинам. Пневмония к ним не относится; если вас интересует мое мнение, то вы бы выглядели гораздо лучше, если бы заставили ваших людей построить побольше стен вокруг этого сраного холодильника, а не ходить вокруг, как игрушечные солдатики.