Два года из жизни Андрея Ромашова

Печально обвисли ветки на деревьях, липы уныло шумели пожелтевшими кронами, роняя на землю мокрые, крутящиеся в воздухе листья. И только солнце еще никак не хотело сдаваться: временами оно прорывалось сквозь густой облачный заслон и посылало вниз такие неожиданно яркие и теплые лучи, что мгновение казалось: лето вот-вот вновь возвратится. И тогда долетали на высокий симбирский берег из-за Волги пряные запахи мокрой земли, осенних лесов, прелой соломы с полей и... дыма.
      Дым?.. Андрей остановился. Такой знакомый, приевшийся за последние недели запах. Опять где-то горит... Где? Ведь так тихо стало вокруг. Впервые за сколько дней? Фронт наконец-то откатился далеко от города, перестали рваться снаряды на улицах, отгорели домишки в Подгорье, а запах дыма все еще чувствуется в воздухе.
      Он еще раз посмотрел на быстро скрывающиеся за туманной дымкой заволжские поля и глубоко вдохнул холодноватый сырой воздух. Как все же хорошо, когда так вот тихо вокруг - не слышно ни винтовочной трескотни, ни уханья пушек, ни визга снарядов. Хорошо! Он специально пошел сегодня через Венец, чтобы взглянуть вниз, на Волгу, еще раз почувствовать, послушать эту тишину. И ни души кругом... Словно вымерли все. Вон как плотно закрыты ставнями, занавешены окна, заперты калитки и ворота в глухих заборах. Даже собаки и те не тявкают из-под подворотен. Спрятались обыватели, затихли.
      А ведь среди этих запершихся есть и люди, которым Советская власть своя, родная. Только не понимают они этого. Вот как его бабка с дедом да отец! Сидят тоже взаперти в доме и мать никуда от себя не отпускают. Лишь бабка Аграфена Ивановна каждый день в церковь бегает - грехи дочки и внука замаливать. И с попом Константином советоваться: мол, как теперь дальше жить?
      Еще три дня назад рабочий коммунистический отряд Андрея участвовал в одном горячем деле - группа беляков прорвалась... А сегодня вон тихо стало как. Неужели это уже насовсем? Он снова взглянул на Заволжье. Хоть и осень, а хорошо как! Но надо идти. Золотухин, верно, ждет уже...
      Андрей пересек площадь, свернул на пустынную улицу и прибавил шаг, перепрыгивая на ходу через лужи, оскальзываясь на мокрых листьях. Что он теперь будет делать? Ведь тишина обманчива, где-то там, на востоке, не так уж далеко от города, идут бои с белыми. И на западе Советская Республика из последних сил отбивается от врагов, и на юге... А он вот здесь идет к товарищу Золотухину, вместо того чтобы ехать на фронт, как его друг Санька Смышляев или Семен, сын сторожа Кузьмича. Нет, не так, совсем не так представляет Андрей свое участие в революции. Вот бы мчаться на боевом коне с шашкой в руке впереди эскадрона лихих конников!..
      * * *
      За день до этого в казарме, где разместился их отряд, вдруг появился Никита Золотухин. Андрей не видел его целый век - с тех пор, как ушел добровольцем в Симбирский полк. Никита ничуть не изменился: по-прежнему выдавались его круглые, докрасна загорелые скулы, весело блестели черные цыганские глаза. И фуражка та же - кожаная, шоферская, и вылинявшая тельняшка пестрит полосками в расстегнутом вороте рыжей кожаной куртки. И кобура черная по-морскому болтается сбоку на длинном ремешке, почти до колена.
      Увидев Андрея, Никита обрадовался:
      - Жив, значит, парень? Воюешь? Молодец, хорошо, очень даже здорово! А ты вроде подрос немного. - Он энергично похлопал Андрея по плечу и, не замечая, как тот сморщился от боли, продолжал: - Боец отряда? Ага, это хорошо. А мы с Лесовым тебя уже искать собрались. Зачем? Нужен, значит. Ну да об этом потом. Ты мне, браток, сейчас канцелярию вашу покажи. Тут? Бывай, увидимся...
      Ночью их подняли по тревоге. Когда строились во дворе, Андрей в сумраке разглядел рядом с командиром Золотухина.
      - Задача, товарищи, у нас сегодня непростая, - сказал Никита перед строем. - Мы получили сведения: в город пробралась вражеская банда. Хотят поджечь мельницы на северной окраине. Если им это удастся, симбирские трудящиеся и воинские части останутся без хлеба. Ясно? Так вот: надо скрытно, без шума, подойти к мельницам и плотненько оцепить их. А там неплохо бы захватить контру живьем... Главное не допустить пожаров...
      Андрея с первой группой привезли на грузовике, высадили на пустынной улице. Золотухин вместе с командиром разводил их по местам, усаживал по два-три человека в засаду возле мучных лабазов.
      - Лежать не двигаясь, - строго наказывал он шепотом. Стрелять, только когда увидите ракету. Ясно?
      Андрею вместе с немолодым усатым рабочим досталось место у забора, около угла лабаза. Каменная громада еще больше сгущала темноту осенней ночи. Струйки мелкого дождика затекали за шиворот, холодили спину. Ни звука, ни шороха кругом, только от Волги доносится редкая ружейная перестрелка да изредка ухает разрыв снаряда.
      До боли в глазах вглядываясь снизу в беспросветную тьму, Андрей постепенно стал различать контуры огромного мучного склада на чуть сереющем фоне неба. Немного дальше виднелось еще одно темное пятно. "Мельница", - догадался Андрей.
      Усатый сосед пошевелился, разминая затекшую руку, повел плечом.
      - Зябко, едят тя черти, - прошептал он. - Покурить бы... А может, и напрасная тревога - не придут они?..
      Слушая едва слышный шепот соседа, Андрей как-то упустил мгновение, когда над темными крышами не спеша выплыла яркая звездочка ракеты. Только хлопок ракетницы привлек его внимание. В быстро меркнущем свете он успел заметить две пригнувшиеся фигуры и тут же рванулся вперед.
      - Сдавайся, гады!..
      Рядом слышались топот и тяжелое дыхание напарника, кругом раздавались выстрелы, вскрики, стоны. Пробежав шагов двадцать, Андрей споткнулся о лежащего человека, чуть не упал. Наклонился:
      - Ты кто?
      Тот неожиданно сильно дернул Андрея за ногу. Андрей выронил винтовку, и они покатились по траве, сдавив друг друга. И в это мгновение вспыхнуло яркое пламя. "Подожгли все же!" - мелькнуло у юноши. Собрав последние силы, он рванулся, приподнялся и ударил врага по голове. Тот дернулся, руки его ослабели. Тяжело отдуваясь, Андрей встал.
      Казалось, прошла вечность - не секунды. Лабаз по-прежнему спокойно темнел несокрушимой глыбой, а сбоку весело потрескивало пламя костров, бросая беспокойные отблески на каменную стену и забор. Чуть подальше, у мельницы, стояло несколько фигур с поднятыми руками и металась, поблескивала в свете костра кожанка Никиты.
      "Молодец Золотухин, костры приготовил, - подумал Андрей. - Но где же винтовка?" Сделал шаг, два... Черт, в таком бурьяне и оружие потеряешь.
      Наконец ткнулся ногой в приклад. Поднял винтовку, стер землю с затвора, передернул его и огляделся. Далеко же они по земле прокатились. Только теперь Андрей осознал, как близко был от смерти. Но где же тот? В неверном пламени костров человека на земле не было видно. Где он? Ведь оглушен вроде был. Вдруг у самого забора, там, где они совсем недавно лежали в засаде, заметил: как-то странно качаются высохшие стебли колючек. Уходит!..
      - Стой, стой, застрелю!
      Когда почти добежал, с земли поднялся невысокий, плотный человек в солдатской гимнастерке и без шапки. В черных спутанных волосах торчали сухие травинки. Андрей подошел поближе, уперся штыком ему в грудь.
      - Руки!
      Тот, молча сверкнув глазами, нехотя поднял руки. "Где-то я его видел? - подумал Андрей. - Знакомое очень лицо". И тут же приказал:
      - Давай шагай туда, - чуть качнул винтовкой в сторону мельницы.
      На миг, только на короткий миг штык отклонился от груди. И этого было достаточно, чтобы задержанный схватил ствол винтовки, изо всех сил дернул его и тут же отпустил. Андрей крепко держал оружие, но рывок был такой неожиданный, что юноша упал. Когда он вскочил, бандит уже сидел на заборе.
      - Стой!.. - Андрей выстрелил, человек исчез за забором. На помощь бежали красногвардейцы.
      - Там он, я, кажется, подстрелил...
      Несколько человек перемахнули через высокий забор, но беглец исчез как провалился...
      - Эх ты! - с сожалением произнес Никита, выслушав бессвязный рассказ Андрея. - Смотреть надо...
      Обида захлестнула Андрея: разве он виноват? Костры раньше зажигать надо было. Но тут же чувство справедливости подсказало: нет, виноват! Все думает, что здесь, мол, не фронт - ерунда, детские игрушки. Оказывается, и в тылу враг встречается лютый.
      Бандиты уже были построены по два и окружены плотным кольцом отрядников с факелами. И первый, кого Андрей увидел, когда подошел, был "крючник". Тот самый - с пристани.
      Юноша тогда видел лицо "крючника" буквально одно мгновение. Но на всю жизнь запомнил копной взлохмаченные волосы, как бы проваленные в глубокие ямы глаза с крутыми надбровьями. И сейчас, когда он подходил, его прямо ожгло этим горящим ненавистью взглядом. Андрей вздрогнул, остановился и внимательно взглянул на арестованного. Ну конечно же, он - тот самый!.. Дальше руки, ноги, язык Андрея начали действовать сами по себе. Возбужденный, взволнованный только что пережитым, он уже больше не в состоянии был контролировать себя...
      Едва-едва Золотухин и еще два отрядника удержали его.
      - Ты что, соображаешь! - на ходу, по дороге в ЧК, сердито выговаривал ему Никита. - Знаешь, как это называется - со штыком на пленного? Самосуд! Мы не бандиты какие-то, а блюстители закона. Ясно?
      - Закона? Это какого же? Убийцу, гада белого беречь?
      - Революционного закона, установленного Советской властью. И она никаких тебе самосудов не позволяет. За это трибунал!..
      - Слушай, - вдруг прервал его Андрей, - а ведь я, знаешь, вспомнил, где того убежавшего видел.
      - Где?
      - Это рыжий! "Режиссер"! Помнишь тюрьму? Тот самый! Только он сегодня не рыжий был. Волосы у него черные, а я его все равно узнал!
      - Рыжий тот, говоришь? - Никита остановился, задумчиво взглянул на Андрея. - Вот что, иди-ка сейчас домой - отоспись, а завтра утром прямо к нам. Ясно?..
      * * *
      Как в тумане, прошел перед Евдокией Борисовной день освобождения. Такого счастья она уже и не ждала, не надеялась больше ни на что. Думала только о детях да о том, как бы подостойнее принять смерть. И вдруг сразу: и свобода, и сын старший дома, и свои в городе. Сердце ее не выдержало такого. Едва-едва помнит она, как Андрюша с товарищем довели ее до дому, как плача встретила ее мать, как муж с отцом укладывали в постель. И забылась в беспамятстве, в горячке...
      Лишь через несколько дней сознание вернулось к ней. Желтая, исхудавшая, приподнялась на постели:
      - Где белые? Наши в городе?
      И, получив утвердительный ответ, тут же заторопилась вставать. Надо немедленно идти в губсовнархоз, в губисполком, надо собрать розданный работницам материал, откапывать сукно и машины.
      - Да ты что - совсем рехнулась? - рассердилась мать. - Едва на ногах стоишь, детей даже не посмотрела как следует. Белые совсем близко - в Заволжье, по городу из пушек палят.
      Чуть ли не силой Аграфена Ивановна снова уложила дочь в постель. Евдокия Борисовна лежала обессиленная, а беспокойные мысли продолжали одолевать: "Не пропало бы шинельное сукно! Такая ценность - и лежит в земле без присмотра, под кучей старого хлама, в подвале пустого дома. Мать говорила, что здание уцелело и при белых никого там не было. Поскорее бы пойти туда, все посмотреть самой, попросить охрану. А может, уже и фабрику можно открывать? Беляков прогнали из города, а обмундирование красноармейцам позарез нужно. Машины вот еще поглядеть бы - пылятся, ржавеют в подвалах фабрики; прятали впопыхах, даже смазать их не успели".
      Думала, засыпала, просыпалась - все тело болело от недавних побоев, опять проваливалась в тяжелый сон. Вдруг села на постели - стены дома дрожали, слышалась сильная стрельба, ухали разрывы снарядов. Догадалась: бой идет на берегу Волги. Вскоре стрельба затихла. Ходившая по воду мать слышала у колодца - красные начали наступление.
      Евдокия Борисовна решительно встала с постели, оделась, разыскала в глубине буфета мандат красного директора и, несмотря на протесты матери, вышла из дома.
      Она побывала в губисполкоме, в совнархозе, в губодежде. Получив различные полномочия, указания, денежные документы, она уже в сумерках, еле передвигая ноги от усталости, возвращалась домой.
      "Дай-ка хоть взгляну на фабрику, - подумала она, - а уж завтра объявление вывешу, что фабрика открывается, обойду работниц, у которых материал спрятан, найду Катю. Встречу охрану - обещали прислать. Рабочие должны прийти, перенесут швейные машины из подвала, соберут, установят, наладят. Дел невпроворот!"
      Вот и знакомое кирпичное здание. Железные ворота на запоре, кругом тишина, только собаки лают из подворотен. Подошла, тронула огромный висячий замок. Он тихо лязгнул о металл ворот.
      Из-за угла вышел какой-то человек и, прихрамывая, быстро направился к ней. В сумерках не видно было его лица.
      Евдокия Борисовна вдруг поняла, что уже почти темно, улица безлюдна и она стоит одна у пустынного запертого дома. "Не бандит ли какой? мелькнуло беспокойно. - Их, говорят, сейчас полно ночью по улицам шастает. Грабят, убивают!" Она прижалась спиной к холодному железу.
      Человек приближался. И тут Евдокия Борисовна его узнала. Не узнала скорее, почувствовала: Кузьмич! Сторож Федор Кузьмич!
      - Вот встреча-то! - кинулась она к нему, как к родному.
      - Здравствуй, здравствуй, Борисовна, - протянул ей руку сторож. Выздоровела, значит? Это хорошо. А я к тебе домой заходил, мать сказывала: побежала ты по нашим делам. Вот я и поджидаю тебя здесь. Знал: все равно не утерпишь, придешь к фабрике. Заодно и присмотреть тут надо за порядком, такое уж мое дело - сторожевое...
      - Как там сукно-то, Кузьмич? - нетерпеливо прервала его Евдокия Борисовна. - Не наведывался?
      Кузьмич замялся:
      - Да вот, знаешь, Борисовна, сегодня заглянул я туда - не пондравилось мне чтой-то...
      - Что, что?
      - Говорю, не пондравилось!.. Рухлядь, что мы навалили сверху, вроде бы на месте, а и не на месте, если присмотреться.
      - А ты копнуть пробовал?
      - Да нет, неудобно было одному-то, без тебя.
      - Идем! - Евдокия Борисовна сразу забыла про свои страхи, про усталось и решительно зашагала на Московскую. Прихрамывающий сторож семенил за ней.
      Приблизившись к мрачному заброшенному особняку, заведующая фабрикой невольно замедлила шаги. В полутьме быстро надвигающейся осенней ночи дом с пустыми глазницами выбитых окон на пустынной улице мог напугать и вооруженного мужчину. Подошел запыхавшийся от быстрой ходьбы Федор Кузьмич.
      - У меня вот свечка есть, - деловито сообщил он, - а за дверью лопата спрятана. Сейчас все и осмотрим...
      Внизу Федор Кузьмич поставил свечу на земляной пол, разыскал первым делом в темном углу какое-то тряпье и плотно завесил два маленьких окошка, выходящих на улицу. Сдвинув в сторону ломаные стулья, рваные тюфяки, старые книги, он внимательно осмотрел пол.
      - Тут, кажись... Ох, не ндравится мне ето, - бормотал он, примеряясь, где лучше начинать копать.
      - Что не нравится, Кузьмич?
      - Да, понимаешь, когда мы сукно-то закопали, я сверху землю сперва трухой соломенной из матраса присыпал, чтобы, значит, не видно было свежего раскопа. А уж потом барахло ето навалил сверху. Ну так вот... - Он остановился, вытащил кисет и стал задумчиво скручивать "козью ножку".
      - Да не тяни ты душу! - воскликнула Евдокия Борисовна. - Потом покуришь! Что там?
      - Ну, нет, значит, той трухи, земля свежая - заровнена, а трухи нет. Я ето еще днем приметил.
      - Тогда давай копать скорей! - Она схватилась за лопату.
      - Сейчас, сейчас. Надо же место точно отметить. - Сторож отобрал лопату и принялся что-то отмерять ее ручкой от одной стенки, затем - от другой. - Здесь, ето уж точно. - Наметив квадрат, он принялся копать.
      Когда все было изрыто и перекопано, он разогнулся и вытер рукавом вспотевший лоб.
      - Нет ничего! Видно, ухватил кто-то наше сукно, Борисовна!..
      - Как это нет? Не может быть! Ты, наверно, не там копаешь! - Евдокия Борисовна схватила валявшийся тут же железный прут от старой кровати и принялась с силой втыкать его в пол. Прут легко входил в рыхлую землю, ни на что не наталкиваясь.
      - Но кто выкопал, кто? Ведь знали только четверо!
      - Да, в этом еще разбираться надо. - Сторож присел на ящик и закурил. - Вот что я тебе скажу: заявляй в Чеку. Они там для таких дел поставлены.
      * * *
      Вот и знакомый дом - бывший пивзаводчика Скачкова. Будто вчера отсюда ушел. Те же стены, та же мебель в большой сумрачной прихожей перед кабинетом Лесова. А сколько событий прошло за три месяца, что он здесь не был! У стола печатает на машинке какая-то незнакомая девушка, да у окна стоит, скучая, паренек в длиннополой шинели. Может, это новый курьер вместо него?
      - Ромашов? - переспросила девушка. - К Лесову? Подождите, он занят. Сейчас освободится.
      Дверь кабинета председателя губчека открылась, и вышел Золотухин, в расстегнутой тужурке, раскрасневшийся, веселый, будто и не было у него никакой бессонной ночи.
      - О, Андрей! Погоди, я сейчас. - Он скрылся в соседней с кабинетом двери и буквально через мгновение показался снова. "Как чертик из коробки в детской игрушке", - подумал Андрей и улыбнулся. От веселого сравнения стало легче. Нет, не будут его ругать за то, что он вчера упустил бандита.
      - К Лесову иди, я тоже сейчас зайду.
      Андрей прошел в кабинет и нерешительно остановился у двери.
      - А, Ромашов! Здравствуй, здравствуй! Проходи, - вышел из-за стола к нему навстречу председатель губчека. - Давно не виделись, давно. Можно сказать, целую историческую эпоху. Садись, рассказывай!
      Андрей смущенно пожал протянутую руку. Присев на кончик стула, он только теперь заметил сидящего сбоку у стола улыбающегося Крайнова.
      - Вы, товарищ Лесов, простите уж меня, - начал Андрей, - но я и сам не знаю, как того гада упустил... Думал, пристукнул его, а он вот ожил...
      - Ты о чем? - прервал его Лесов. - А, о вчерашнем? Знаю уже, Золотухин доложил. Я тебя о жизни твоей спрашиваю.
      - Так что жизнь! Повоевал с контрой совсем чуть-чуть. Не повезло. А теперь вот никак на фронт отсюда не выберусь.
      - Ну, это ты, браток, брось! Фронт революции сейчас везде. И здесь тоже! Что у тебя вчера не бой разве был? Да еще рукопашный!
      - Бой, только...
      - Никаких "только"! Знаешь, какой враг здесь - коварный, жестокий, из-за угла, втихую действует, пощады не жди. Вчера небось сам почувствовал?
      - Почувствовал...
      - Вот-вот, и я говорю: ты парень понимающий. Мы тебя хорошо знаем - и происхождение твое, и образование, и преданность делу революции. А порыв твой - повоевать с врагами... У нас сколько угодно для этого условий есть. Ну как, пойдешь к нам?
      - А куда - опять курьером?
      - Да нет. Подрос ты, опыт кой-какой накопил. Будешь помощником у Золотухина. Он уже за тебя просил. Подучишься у него - настоящим чекистом станешь. Помни: не просто это. Знаешь главную заповедь чекиста?
      - Нет.
      - В ЧК можно работать только с чистыми руками и горячим, до конца преданным революции сердцем.
      - Понятно...
      - Да, кстати, и ты Золотухину кое в чем поможешь. Парень ты грамотный, начитанный. А у него с грамотностью дела неважно обстоят - два класса церковноприходской школы. Как напишет протокол допроса, так сам разобраться в нем не может. Вот и обогащайте друг друга знаниями. Будет польза и делу и вам обоим. Борис Васильевич, - обратился Лесов к Крайнову, - значит, с сегодняшнего дня зачислить Ромашова в штат СимбгубЧК помощником уполномоченного. Оформи ему все документы и перевод из отряда сюда. Ну вот, желаю успеха...
      В это время в комнату вошла девушка, которая печатала на машинке, быстро подошла к Лесову и что-то зашептала ему на ухо.
      - Ромашова? - громко спросил тот. - Пригласи-ка ее сюда.
      Андрей весь напрягся, даже подался вперед на стуле. Мать?.. А в кабинет уже входили Евдокия Борисовна и Федор Кузьмич. Вслед за ними вошел Золотухин. Лесов внимательно, не перебивая, выслушал рассказ заведующей швейной фабрикой, затем спросил:
      - Кто еще, кроме вас двоих, знал о запрятанном сукне?
      - Катя Кедрова, кладовщица, - ответила Евдокия Борисовна. - Но она человек надежный, со мной вместе в тюрьме за тот материал страдала. А сейчас, после этого, вот сразу и свалилась - сыпняк... Да еще товарищ Стежкин из воензага. Но он как ушел тогда на фронт, так и воюет где-то по сей день.
      - Как вы думаете, почему белые так охотились за сукном?
      - Да Катя как-то случайно услышала перед допросом: те двое полковник безносый и заместитель его, рыжий, - хотели на этом сукне у своих же заработать...
      - Рыжий? - вскочил, прервав мать, Андрей. - Так это ж, верно, тот самый! - И, тут же сообразив, что вмешался не в свое дело и перебил важную беседу, густо покраснел и опустился на стул.
      - Тот самый, говоришь? - спросил Лесов. - Это становится интересным. Оче-ень... - Он взглянул на Золотухина. - Соображаешь? Ну ладно, потом поговорим. А вы, товарищи, не беспокойтесь, вы сделали все, что велел вам революционный долг. Поищем вашу пропажу. - Он вышел из-за стола и пожал руки Евдокии Борисовне и Федору Кузьмичу.
      Когда посетители ушли, Лесов сказал Андрею:
      - Ну вот, товарищ помощник уполномоченного, не успел ты приступить к исполнению своих обязанностей, а уж первое серьезное дело тебе подворачивается. Будешь искать сукно вместе с Золотухиным. Не возражаешь, Золотухин?
      - Нет, конечно, товарищ Лесов! Я же его сам просил себе в помощники, - весело ответил Никита.
      - Ну вот и хорошо! - отозвался Лесов. - А теперь, товарищи, давайте-ка подведем предварительный итог по "делу" рыжего.
      Лесов снова уселся на свой стул, взял карандаш и стал что-то чертить на лежащем перед ним листе бумаги.
      - Значит, так. Перед нашим отступлением из города какой-то человек рыжеволосый - предлагал Ромашову крупную взятку за бланки губчека. Затем тот же рыжий пытался с их помощью освободить из тюрьмы заключенных там руководителей левоэсеровского мятежа. Помните, Андрей тогда узнал его? Потом вдруг появился в городе рыжеволосый заместитель начальника белогвардейской контрразведки - палач, каких мало. Тот ли самый, надо еще установить.
      Теперь дальше. Белые отступили, а мы в городе столкнулись с целым рядом диверсий. Чувствуется чья-то опытная рука: весьма точная корректировка огня белой артиллерии, поджоги продовольственного склада и казарм, наконец, вчерашняя попытка взорвать мельницы. И вот что интересно: Ромашов считает, что человек, сбежавший от него, - тот самый рыжеволосый. Похож, мол, очень, только волосы черные. Так я говорю, Андрей? У тебя, видно, память на лица хорошая.
      Давайте рассуждать дальше. Ромашова после неудачной операции с тюрьмой пытались убить на пристани, хотя он всего-навсего был курьером в ЧК. Значит, месть за провал. А вчера тот убийца - "крючник" - попался нам на мельницах, Ромашов узнал его. И опять обратите внимание: там и тут участвовал твой старый знакомец, Андрей. Как фамилия заместителя начальника контрразведки белых, Борис Васильевич? - обратился к Крайнову Лесов.
      - Логачев, штабс-капитан.
      - Итак, и тут Логачев, и там Логачев - везде. Даже в деле с шинельным сукном он замешан. Любопытно, не правда ли? Ну так вот. Дело о штабс-капитане Логачеве поручаю вам, товарищ Золотухин. В помощь - товарищ Ромашов. Общее руководство за тобой, Борис Васильевич. Мне регулярно докладывать о ходе расследования.
      * * *
      ...Андрей был крайне раздражен. Третий час допрашивает он эту старуху, а толку все нет: то плачет, то начинает нести какую-то несусветную чепуху про спасение души да про отца Константина, который ей уж наверняка обеспечит царство небесное. Какое отношение может иметь поп к его вопросам? Знает он этого отца Константина года два - поп как поп, служит в их церкви, на Куликовке. Бабка Аграфена Ивановна только к нему на исповедь и ходит. Днюет и ночует в этой церкви. Видно, всех старух в округе околдовал попик. Ну да ни к чему это для дела, просто никак не вяжется с тем, что у этой старухи на квартире проживал "крючник". Путает бабка. Кто же все-таки привел его к ней, поставил на квартиру? Третий раз ее вызывает Андрей, и все бабка не отвечает толком.
      Он прикрыл глаза. Устал до чертиков - опять целую ночь на облаве провел. Людей в ЧК не хватает, все на фронте. Два месяца промелькнули, как один день, а они почти ничего так и не выяснили в деле рыжего. Сам-то он, видно, скрылся из Симбирска - больше с ним никто из чекистов не встречался. "Крючник" на допросах то молчит намертво, то начинает нести околесицу: он, мол, сын бедного крестьянина, безграмотный, контуженный на фронте еще в войну с немцем и к диверсантам попал случайно, по пьяной лавочке. Как же - крестьянин! Руки одни чего стоят - барские, холеные...
      С трудом удалось узнать - да и то не у этого "крестьянина", - где он живет. А теперь вот домохозяйка его что-то путает... Другие диверсанты, правда, кое-что рассказали. Но они о белом симбирском подполье ничего не знают - их через фронт всех переправили. И о штабс-капитане Логачеве не слыхали, в один голос утверждают, что руководителем операции у них был какой-то Никитич, который успел убежать.
      Задумавшись, Андрей так и сидел, прикрыв глаза. Старуха, которая, уставившись в пол, бормотала что-то о царстве божием на земле, вдруг посмотрела на следователя и умолкла. Затем, повернувшись лицом в угол, опустилась на колени, стала быстро креститься и отбивать поклоны. Открыв глаза, Андрей с минуту смотрел на кланяющуюся фигуру перед его столом, не поняв сразу после короткого сна, где он и кто это.
      - Долго молиться будете? - вскочил он. - Здесь не церковь! Да знаете ли, что вам будет за отпирательство? - Старуха продолжала кланяться, и Андрей незаметно для себя перешел на крик: - Хватит, слышите, что я говорю, хватит притворяться! Вот отправлю в тюрьму, тогда поймете, что к чему!..
      Дверь открылась, и в комнату вошел Золотухин. В первое мгновение он буквально застыл - настолько удивительная картина открылась ему: стоящая на коленях спиной к столу старуха, беспрерывно отбивающая поклоны, и возвышающийся над ней Андрей, красный, беспомощный. Никита быстро подошел, склонился над старухой.
      - Вставайте, бабуся, вставайте. - Усадив ее на стул, налил в кружку воды из графина. - Вот выпейте и идите себе тихонько домой. Там и помолитесь спокойно. Идите, бабуся, идите...
      Проводив старуху в коридор, он вернулся к ошарашенному Андрею.
      - Ну, товарищ помуполномоченного, опять не тем методом работаете? Никита усмехнулся. - Сколько раз я тебе говорил, что чекист никогда не должен на допросах повышать голоса даже с врагом. Спокойствие и уверенность - знаешь, как этого контра боится? А тут ты даже не с врагом дело имеешь, с рабочим человеком...
      - Как же - с рабочим, - буркнул Андрей. - Она саботажница настоящая. Так и не говорит, кто к ней того типа привел.
      - Нет, она наш, пролетарский человек. Только темный, забитый жизнью и религией. Это понимать нужно, чекисту особенно. Надо отличать настоящего врага от человека, который заблудился по неразумению, но нутром наш. Понял? А то так мы можем знаешь каких дров наломать! Нам Советская власть доверила большие права, и мы должны ими пользоваться осторожно, с умом.
      - Уж когда дрова рубят, щепки обязательно бывают...
      - Как это щепки, какие щепки! - не на шутку рассердился Никита. - Да ты соображаешь, что говоришь? Ишь какой - щепки!.. С людьми ведь дело имеем, с живыми. И к каждому нужно подходить очень осторожно. Добрым тоже нельзя быть, но это когда мы до конца уверены, что перед нами настоящая контра. Я считаю, чекисты и есть те люди, которым рабочий класс доверил отделять правых от виноватых. И не только беспощадно бороться с врагом мы должны, но и видеть, кто просто ошибся, воспитывать их. А ошибиться сейчас ох как легко - вишь катавасия какая кругом! Тут многие, кто послабее, голову теряют, только смотри... На кого ты кричал-то? На старушку, вдову портного. Может, ты ее так своим криком запугал, что она со страху все и позабыла, ведь ей небось уж за семьдесят. А может, и другой кто ее раньше припугнул... Не знаешь? Вот-вот... Что-то не усвоил ты того урока как следует. Помнишь еще хоть?..
      Андрей опустил голову. Никита напомнил ему об одном из его первых шагов в ЧК.
      Буквально через неделю после того, как он стал помощником уполномоченного, его и Золотухина срочно вызвал Лесов.
      - На станции Брендино из трех вагонов исчезло зерно, предназначенное для отправки пролетариям Петрограда, - сказал председатель губчека. - О значении хлеба для революции говорить не буду - и так все понимаете. Возьмете у железнодорожников дрезину и срочно туда...
      За двое суток они с несколькими красноармейцами облазили станцию и ее окрестности, опросили всех, начиная с начальника станции и кончая стрелочниками и обходчиками. Пустые вагоны стояли в тупике, сиротливо зияя раскрытыми дверями, - часовой, стоявший около них, был убит. Железнодорожники в один голос утверждали, что ничего не видели и не слышали, даже, мол, не знали, хлеб ли в этих вагонах или что другое.
      - Ну уж, что хлеб там, наверняка знали, - твердо заявил Никита после допроса. - Крутят граждане что-то.
      - А я думаю, надо вызвать начальника станции и его помощника и припугнуть: дать два часа на раздумье, а если не скажут, расстрел, сказал Андрей.
      - Крут ты, братишка, больно. Знаешь, как это называется? Самоуправство! Ведь если они ничего не знают, а ты их кокнешь, то, во-первых, невинные люди пострадают, а во-вторых, ты все равно дело не сдвинешь.
      - Ну а если скажут с испугу? К тому ж я ведь только пригрозить хотел расстрелом.
      - Пригрозить расстрелом - тоже не метод. И почему именно начальнику и его помощнику? А остальные как же - дежурные, сцепщики, стрелочники?.. А может, и вправду железнодорожники здесь вовсе ни при чем? Нет, конечно, кто-то из станционных обязательно замешан - иначе откуда же те неизвестные нам грабители узнали, что в вагонах зерно? Правда... - Никита задумался на мгновение. - Слушай, а почему ты именно начальника и его помощника предлагаешь?
      - У этого начальника уж больно вид буржуйский: толстый, в шинели с пуговицами - вон какой! Такой обязательно Советской власти навредить постарается, уж будьте уверены.