8

Утренняя заря только-только разгоралась, когда «Королева-Язычница» покинула порт Зутлингена. Холодный дождь со снегом, шедший всю ночь, замерз на вантах и реях, заключив старинное судно в ледяную броню, однако полоска тусклого красного света на горизонте, распространявшегося по небу стремительно, как лесной пожар, обещала холодный, но ясный день.

Капитан стоял на баке: суровый, седой морской волк, не менее потрепанный штормами, чем его корабль, лицо его было покрыто шрамами, а одну руку заменял протез, искусно вырезанный из бивня морского слона и снабженный серебряными струнами, — воспоминание о более рискованных, но и более удачных временах.

Сложно было вообразить более неприглядный и разбитый корабль. «Королева-Язычница» никогда не была красавицей, а жизнь на бурных морских просторах и бесчисленные удары судьбы не сделали ее миловиднее. Под пятнистыми ледяными доспехами она была вся разбита в щепки и потрепана. Возможно, это не тот корабль, который стоило выбрать для плавания по зимнему морю, но дело в том, что «Королева-Язычница» просто-напросто была единственным торговым судном, капитан которого согласился покинуть порт так поздно осенью, и те, кому удалось заполучить билеты, считали себя счастливчиками. Корабль только вышел в открытое море, когда поднялся ветер, пронзительный и холодный, и снова зарядил ледяной дождь. Ветер усиливался с каждым часом, и корабль медленно продвигался против бурных встречных волн, снасти скрипели, палубы заливало водой.

Один в своей каюте, Люциус Саквиль-Гилиан пытался отгородиться от шума бури. Но это было безнадежно. Отбросив перо и отложив бумагу, на которой он усердно писал что-то вот уже полчаса, он отодвинул стул и вскочил на ноги.

Маленькая сырая каюта и сама по себе была тесной, а от наваленного горами багажа, который заполнил почти все пространство, не занятое скудной мебелью, там стало просто негде повернуться. Люциус знал, что где-то среди этого багажа, возможно погребенные в одном из чемоданов конской кожи — вместе с книгами, монетами и другими диковинками, что он насобирал в пути, с его одеждой и, конечно, с двумя тысячами шестьюстами восемью усыпанными кляксами, помарками и исправлениями страницами рукописи его «Всемирной истории. Опровергая все», над которой он все еще работал и для которой Перис, его слуга, был вынужден находить место, запихивая ее в каждый свободный уголок двух чемоданов и других сумок и свертков, — где-то на дне, под всем этим лежали колода карт с загнутыми уголками и фляжка бренди. Но пасьянс его сейчас не прельщал, искать бренди тоже не хотелось, потому что его слегка тошнило. Люк смирился с перспективой бесконечного утра и утомительного вечера.

Однако Риджксленд и тысячи удивительных открытий манили его. За целый год путешествий и приключений — пока он постоянно оказываться в таких местах и попадал в такие положения, которых более мудрый человек сумел бы избежать, — Люку все равно чаще всего удавалось уклоняться от последствий своего бездумного поведения. Так что если день, неделя или даже две отчаянной скуки окажутся худшим из всего, что его ожидало, он может считать себя вполне счастливым, если, конечно, Риджксленд оправдает его надежды.

Не в состоянии писать дальше, не представляя себе, когда вернется Перис, Люк растянулся на узкой кровати и погрузился в беспокойный сон, укачиваемый звуком помп в трюмах под палубой.

День тянулся неспешно, за ним наступил следующий. Четвертый и пятый дни оказались такими бесконечными, что он перестал вообще замечать время. Шторм продолжался. Время от времени входил Перис с тарелкой неаппетитной жирной еды, которую Люку приходилось есть, либо с тазиком мыльной воды. В таких случаях Люк устало смотрел на слугу, чье лицо приобрело зеленоватый оттенок, а руки дрожали так, что вода для бритья едва не выплескивалась из тазика. Люк решил не доверять Перису блестящую обоюдоострую бритву и стал бриться самостоятельно.

Пока Люк соскабливал щетину со своего лица, Перис рассказывал, что он узнал об остальных пассажирах. Их было трое.

— Не такие благородные джентльмены, как вы, мастер Люк, но вполне порядочные с виду торговцы, направляются на юг по делам. — Он аккуратно сложил руки на животе, прижав их к бледно-коричневому камзолу. — И, верите ли, небольшая компания гоблинов, два или три маленьких олуха и еще один, почти как человек, только руки-ноги у него торчат как попало.

Люк отвернулся от зеркальца для бритья, глаза его загорелись неожиданным интересом. Более высокородные гоблины, гранты и горбачи, по слухам, были чрезвычайно умны, не говоря уже о том, что иногда они жили практически вечно. Поговорить с существом, которое ходит по земле уже шесть или семь сотен лет, всегда было для Люка заветной мечтой.

— Как ты думаешь, это грант?

Слуга громко шмыгнул носом и умудрился принять надменный вид, несмотря на оригинальный цвет лица.

— Откуда мне знать, мастер Люк? Я сам его не видел, да и не особо хочу. И говорят, что они всей толпой спрятались в каюту еще поменьше этой, и с тех пор их никто не видел.

Все надежды Люка мгновенно угасли. Вряд ли грант выйдет погулять. В тех редких случаях, когда гоблины отправлялись в путешествие по морю, они, как известно, проводили все время, забившись в самую водонепроницаемую каюту на корабле.

— Жаль, — сказал он со вздохом, споласкивая бритву в мыльной воде. — Возможность обменяться мнениями с грантом неплохо помогла бы скоротать это бесконечное путешествие.

Проснувшись однажды утром, он никак не мог понять, который час. Было до странности тихо. Корабль больше не брыкался и не зарывался носом, а только мягко покачивался, помп слышно не было. И вообще ничего не было слышно, кроме глухого поскрипывания, мягкого плеска волн по ту сторону стены и капель воды, стекающей с мачт на палубу.

Зевнув и потянувшись, Люк сел на кровати. Пошарив в кармане пижамы из рубчатого атласа, он нашел часы и посмотрел на них. Полночь или полдень? Он попытался вспомнить, когда же улегся на эту койку. «Полдень», — решил Люк, снова широко зевая. В любом случае, ему до смерти надоела сырая каюта и очень хотелось выйти на палубу.

Он самостоятельно натянул камзол, расправил кружевной шейный платок и перевязал лентой волосы. Результат, отразившийся в зеркале для бритья, его совсем не удовлетворил. Шейный платок болтался слишком свободно, а один из бархатных рукавов пересекала глубокая морщина. Перис, несомненно, будет в ужасе. Но нечего было слуге пропадать куда-то, когда он так нужен. Люк был преисполнен намерения взглянуть на небо и глотнуть свежего воздуха.

Едва выбравшись в коридор, он оказался по щиколотку в воде, причем она продолжала литься в люк над лестницей, ведущей на верхнюю палубу. Подозвав проходившего матроса, он спросил про погоду.

— Ветер и море успокоились, но дождь еще идет, и такой, будто хляби небесные разверзлись. Все джентльмены приглашены в каюту капитана на небольшое угощение. Может быть, вы захотите к ним присоединиться?

— Может быть, — ответил Люк. Матрос указал ему на дверь в другом конце коридора и сгинул по своим делам где-то в недрах корабля.

Люк дошел еще только до середины коридора, когда дверь каюты открылась, появилась и вновь исчезла полоска света. Темная фигура в длинном черном плаще, в черной шляпе с высокой тульей и широкими жесткими полями вышла в коридор и направилась в сторону Люка. Тот посторонился, чтобы дать дорогу, и незнакомец кивнул, проходя мимо.

Это был высокий худой человек с бесстрастным выражением лица, и что-то зловещее было в непроглядной черноте его одежды. Люк с любопытством наблюдал, как он взбирается по мокрой лестнице, хватаясь сильными руками за ступени, и быстро поднимается на палубу, где все еще штормило.

Как только незнакомец исчез из виду, Люк направился в каюту капитана. Там он нашел трех остальных пассажиров, которые подходили под описание слуги — «приличные торговцы»; они собрались за небольшим круглым столом, попивая капитанское вино. По приглашению остальных, Люк наполнил свой стакан из пыльной зеленой бутыли. Осторожно хлебнув, он объявил вино сносным.

И хотя он легко разговорился с остальными пассажирами, мысли его все еще крутились вокруг зловещего незнакомца. Не матрос, не офицер и явно не слуга одного из присутствующих в каюте господ. Несмотря на скромные манеры незнакомца, его плащ был для этого слишком хорошего покроя и сшит из слишком дорогой ткани. Перис не упоминал об этом человеке. И почему он решил в одиночку спорить с бурей, когда здесь, внизу, было тепло и собралась хорошая компания?

Наконец Люк не мог больше сдерживать своего любопытства и спросил, не знает ли кто-нибудь человека, который как раз выходил, когда он пришел.

— Вы имеете в виду этого левеллера? — спросил дородный ювелир в зеленом плаще и красном камзоле. — Он едет из Оттарсбурга. Больше я о нем ничего не знаю. Они суровые парни, эти антидемонисты, и совсем не учтивые, хотя этот как раз вполне вежливый.

«Религиозный фанатик», — подумал Люк. Это объясняло короткую стрижку, черные одежды без кружев и украшений и суровые черты лица. И несмотря на неприязнь, Люк заинтересовался. У него еще не было знакомых среди членов секты антидемонистов, которых все звали левеллерами, но он присутствовал на публичных службах, и его любопытство было затронуто.

— У него манеры определенно лучше, чем у многих из них, — поддержал другой пассажир, который перед этим представился как торговец льняными товарами, владелец процветающего предприятия в Людене. — Но я слышал, что как раз именно с этим левеллером знаться опасно.

Люк заинтересованно обернулся к нему.

— Опасно? Почему? Или вы имеете в виду его политические взгляды? Но они могут совпадать с моими собственным более, чем вы думаете.

Суконщик замешкался, поигрывая никелированным футляром от часов.

— Когда вы прибудете в Риджксленд, вы собираетесь надолго остановиться в Людене? Вы, кажется, сказали, что собираетесь представить рекомендательные письма в посольство?

Люк утвердительно кивнул.

— Тогда этот левеллер может оказаться полезным знакомым. Мало в Людене таких вещей, о которых он не знает, и вы не зря потратите время, слушая, что он вам расскажет. Но что касается того… чтобы самому рассказать что-нибудь ему — я бы посоветовал вам тщательно взвешивать свои слова, потому что их могут повторить в местах, для которых они отнюдь не предназначены.

Люк, совсем не напуганный, рассмеялся.

— Уважаемый господин, у меня нет секретов. По правде говоря, многие, наоборот, осуждают мою готовность делиться со всеми своими взглядами, и меня огорчает, когда то, что я говорю, не запоминают и не передают дальше.

Суконщик поклонился, и они с Люком на этом расстались. Но это предостережение все еще звучало у него в ушах. Наконец любопытство заставило Люка отвести торговца в сторонку на пару слов.

— Прошу прощения. Я не должен был так легкомысленно относиться к такому искреннему совету, данному из самых лучших побуждений.

Но теперь торговец уже не горел желанием разговаривать. Он неуверенно взглянул на дверь каюты.

— Это я должен просить у вас прощения, сэр, за то, что побеспокоил вас пустыми слухами… Я сам едва знаком с этим человеком. — Он смущенно рассмеялся. — И мне кажется, вас, господин Гилиан, я не знаю совсем. Возможно, я уже сказал слишком много.

Стоит ли удивляться, что поскольку Люка так серьезно предостерегали от этого, то его первым порывом было завести знакомство с таинственным незнакомцем и разузнать все его секреты.

«Но что? — спрашивал он себя, бродя по нижним палубам в поисках левеллера. — Вот что я хотел бы знать для начала». У него не могло быть срочных дел, которые требовали бы путешествия по бурному морю осенью, как, например, как у торговцев. Левеллеры очень мало занимались торговлей. Их не интересовало накопление земных благ. Что это суконщик хотел сказать своими странными намеками? Люк обожал заговоры и видел их повсюду, так что теперь в его голове крутились увлекательные мысли о тайном сговоре левеллеров и тому подобном.

За полтора дня его фантазия разыгралась не на шутку, пока он не понял вдруг, что суконщик намекал на нечто совсем другое. «Повторить в местах, для которых они отнюдь не предназначены». Тайный агент короны Риджксленда? Хм, а почему бы и нет? Кто подойдет лучше, чем религиозный фанатик, готовый к мученичеству, если вам нужен человек, который устоит под пытками и будет готов жизнь отдать за ваши тайны?

Заинтригованный, возбужденный, обуреваемый любопытством, Люк был тем не менее обречен в течение нескольких дней на постоянное разочарование. Антидемонист оказался по-своему не менее нелюдимым, чем гоблины. Дождь продолжался, сильный ветер дул непрестанно с носа корабля, загоняя пассажиров на нижние палубы. Похоже, левеллер предпочитал общество дождя и ветра тем людям, что продолжали собираться в каюте капитана. Было известно, что он подолгу прохаживается под дождем на верхней палубе и обедает один в своей каюте. Но было ли это предписано его странной религией, или же дело было в его стремлении к одиночеству, этого не мог бы сказать даже капитан Пайк.

Погода прояснилась лишь незадолго перед прибытием в Херндайк. Корабль зашел в гавань ночью, и Люк вышел на палубу только утром.

Был погожий прохладный солнечный день, а свинцовые тучи и ливни последних двух недель казались чем-то давно прошедшим. Люк стоял у поручня и с праздным любопытством следил за тем, как гоблины довольно ковыляют вниз по трапу.

Обычно олухам не свойствен румянец, им присущ, скорее, землистый цвет лица, но сейчас они выглядели особенно желтыми вследствие морской болезни, да и, кроме того, их качало из стороны в сторону. Но их более высокий спутник двигался с таким достоинством и самообладанием, что его можно было бы принять за какого-нибудь почтенного рабочего, отца семейства, если бы только его руки и ноги не двигались таким странным образом.

— Есть ли у гоблинов душа? — вслух спросил себя Люк. Он сам не знал, почему у него возник этот вопрос, может быть, потому, что таинственный левеллер все еще не выходил у него из головы.

— Души у них есть, но очень низменного толка, по сути своей, они находятся где-то посередине между душами людей и животных, — произнес низкий голос за его спиной, и, обернувшись, Люк увидел, как из трюма появляется высокая фигура.

Это был левеллер, собственной персоной, он шагал прямо к Люку, и ветер надувал его длинный плащ.

Люциус едва сумел сдержать прилив радости и заставил себя поддержать разговор легко и непринужденно:

— Что значит «очень низменного толка»? Если душа, как нас уверяют философы, совершенно нематериальная субстанция, тонкая и неосязаемая, то как можно измерить души или сравнить?

Незнакомец подошел к нему и встал рядом у поручня.

— Наверное, я должен был сказать не «низменные», а «неразвитые». Души гоблинов по натуре своей темнее, они менее открыты просветлению.

Люк искоса озадаченно взглянул на левеллера. Это звучало очень интригующе, хотя раньше он об этом никогда не задумывался.

— Менее открыты, говорите вы? Но это значит — не совершенно закрыты? То есть потенциально они способны достичь спасения согласно учению вашей религии?

И левеллер опять поставил Люка в тупик своим ответом.

— Но ведь каждый, чье сердце доступно состраданию, подумал бы так же. Было бы невыносимо знать, что так много созданий божьих обречены изначально.

Заметив изменившиеся выражение лица Люка, он тихо добавил:

— Вы так не думаете? Или, скорее, считаете моих единоверцев жестокими и косными, и вам просто удивительно слышать такое от меня?

Именно это и чувствовал Люк, но ему хватило такта покраснеть. Некоторое время он не мог ничего придумать в ответ.

— Я прошу прощения, — нашелся он наконец. Он заставил себя встретиться глазами с застывшим взглядом фанатика. — Я ведь очень мало знаю о вашей религии. Но, по правде говоря, я очень рад познакомиться. — Он протянул руку с намерением полностью использовать выдавшуюся возможность. — С вашего позволения, я — Люциус Саквиль-Гилиан, и я собираюсь всю зиму провести в Людене.

Незнакомец едва коснулся руки Люка.

— Рад с вами познакомиться, господин Гилиан. Меня называют Кнеф.

Люк подождал, но больше ничего не услышал. И неожиданно вспомнил, что у левеллеров не принято называть свои полные имена кому бы то ни было: это было как-то связано со сглазом, но подробностей Люк не помнил. И он не знал, считать ли себя униженным или польщенным. Манеры у Кнефа были сдержанные, но отталкивающими их назвать было нельзя.

И Люк попробовал еще раз.

— Насколько я понимаю… вернее, слова одного из пассажиров навели меня на мысль, что вы работаете на правительство Риджксленда… как курьер или какое-то другое доверенное лицо.

Левеллер наклонил голову, и лицо его полностью исчезло в тени широкополой шляпы.

— Вы имеете в виду, как секретный агент, господин Гилиан? Но тут, боюсь, моя внешность говорит против меня. Вам когда-нибудь в жизни встречался человек, чье лицо, одежда, поведение, весь внешний вид более подходили бы под определение «шпион»? — В ответ на вопрос, поставленный таким образом, Люку пришлось признать, что он такого человека не встречал.

— А это, насколько я понимаю, значит, что вы таковым быть не можете. Но тогда разрешите спросить, а чем вы занимаетесь?

— Я действительно работаю на Наследную Принцессу Риджксленда, но как сугубо частное лицо. Более того, я думаю, у меня уникальная должность: я воспитатель ее пятерых детей и их телохранитель.

И опять Люк не сразу нашелся с ответом.

— Учитель и телохранитель, — наконец выдавил он, — да, это необычное сочетание. Не думаю, чтобы мне когда-нибудь…

— Но я на редкость подхожу для этой должности. Вы хмуритесь, господин Гилиан. Может быть, вам доводилось слышать, что мои единоверцы не носят оружия? Это правда, но так случилось, что я очень быстр и силен. Если бы нам пришлось драться — если бы, конечно, вы не застали меня совершенно врасплох, — скорее всего, я смог бы убить вас за несколько секунд, вне зависимости от того, было бы у вас оружие или нет.

Люк все еще с подозрением хмурился, не понимая, разыгрывает его новый знакомый или нет. Но кто угодно скажет вам, что у левеллеров совершенно отсутствует чувство юмора. Хотя Кнеф был совсем не похож на типичного левеллера, да и вообще казался человеком неординарным, Люк снова вспомнил, как суконщик говорил, что с этим левеллером знаться опасно, хотя, по-видимому, он тогда имел в виду нечто совершенно иное.

И тогда Люк рассмеялся, просто от удовольствия. Этот Кнеф был загадкой, а загадки Люк любил больше всего на свете.

— Многоуважаемый сэр, — сказал он с глубоким поклоном, — я чрезвычайно хотел бы продолжить знакомство с вами.

Кнеф ответил на это легким поклоном, и Люк вернулся к изначальной теме их беседы.

— Интересно, — произнес он, кивнув в сторону гоблинов, которые все еще собирали свой багаж в одну кучу на пирсе, выискивая свои вещи среди бочонков и тюков, которые команда уже выгрузила на берег, — и удивительно, что капитан согласился взять на борт такой… груз. Я слышал, что моряки на редкость суеверны и считают присутствие гоблина на борту самой-самой дурной приметой. И погода действительно была ужасная, пока они плыли с нами.

Кнеф ответил не сразу. Он, казалось, смотрит сквозь олухов, как будто и не замечая их присутствия, хотя те или иные движения гранта несколько раз привлекали его внимание.

— Наверное, если бы мы подверглись серьезной опасности, команда предприняла бы какие-нибудь активные враждебные действия. А что до капитана, так он мне сказал, что эта не первая группа гоблинов, которую он принял на борт. За последний год он, можно сказать, привык перевозить гоблинов, в частности — грантов и горбачей, с места на место.

— Это чрезвычайно… любопытно. — Люк попытался приспособить эту новую обрывочную информацию к своим нынешним теориям насчет гоблинов — теориям, которые претерпели значительное количество изменений с тех пор, как он оставил Винтерскар, теориям, которые его кузен Джарред и его учитель Френсис Перселл сейчас вряд ли бы узнали, — но у него ничего не вышло. — А капитан не сказал вам, чему он приписывает такую неожиданную активность гоблинов?

Вода прибывала, начинался прилив. Корабль натянулся на швартовых, тросы напряглись.