50

Наедине с Люком в тесноте соседней каюты Тремер готовилась ко сну, пока он ходил взад-вперед. Ее очень мучила его растущая холодность, с каждым днем на нее все более давило сознание того, что между ними лежала глубокая пропасть. Сейчас, пока она надевала ночную рубашку и залезала в сырую постель узкой нижней койки, то, что Люк так старательно не смотрел на нее, наполняло ее такой невыносимой болью, что она наконец не выдержала и заговорила.

— Люк, — сказала она так тихо, что за скрипом и грохотом корабля ее почти не было слышно, — когда мы пристанем в Оттарсбурге и вы все поедете в Винтерскар, может быть, мне лучше будет остаться?

Он остановился на ходу, его застало врасплох это предложение — надо отдать Люку должное, ему такое и в голову не приходило.

— Остаться? Вполне возможно, что мы направляемся навстречу опасности, и если бы где-нибудь, хоть где-нибудь было безопасное место, где ты могла бы остаться, пока я за тобой не вернусь… Но что будет с тобой в Нордфджолле, у тебя же там нет друзей, тебя там никто не знает?

— Я думала о тебе. Ты едешь домой, и кто знает, какие беды тебя там ждут. Если тебе кроме всего остального придется еще и объяснять, кто я такая, своему кузену королю и остальным…

Он криво улыбнулся.

— Я очень боюсь, что, когда мы туда прибудем, дела в Винтерскаре будут уже так плохи, что объяснения, кто ты такая, равно как рассказы про твое горькое прошлое и наш сомнительный брак, уже никого не будут беспокоить.

Сбросив свой бархатный плащ, он на мгновение притворился, что его очень занимает дыра, которую он обнаружил на спине. Потом он встряхнул его и довесил на крючок у двери.

— Я думала о тебе, — снова сказала Тремер, и теперь ее голос дрогнул. — Я буду тебе лишь обузой.

Обнаружив, что в первый раз в жизни ему не хватает слов, Люциус застыл в молчании, медленно расстегивая серебряные пуговицы на атласно-саржевом камзоле. Он до этого надеялся — сам даже не зная как, — что она не догадается о том, что он думает и что чувствует. Если бы он только мог объяснить ей свои чувства, если бы мог заставить ее поверить, что нет ее вины в том, что он, всегда так гордившийся своей оригинальностью, оказался таким мелким, обычным, скованным условностями человеком. Но каждый раз, как он пытался заговорить, слова застревали у него в горле, и он понимал, что в его собственной голове еще слишком много путаницы. Если он не мог оправдать своих чувств перед самим собой, как он мог надеяться объяснить их ей? Присев на край ее конки, он стянул сапоги, один за другим, и аккуратно поставил их рядом на полу.

— Почему ты так думаешь? — произнес он наконец. Она широко развела руками.

— Мы уже многое повидали, и еще больше ждет нас впереди; наверное, это очень эгоистично так думать, когда вокруг страдают люди, но ты должен признать, что мы попали в увлекательное, восхитительное приключение. Лучше всего было бы то, что мы понапридумывали там, в Людене. И ты должен бы, мне кажется, получать от приключений огромное удовольствие, а если этого не происходит, то только из-за меня.

Люк повернулся к ней с беспомощным вздохом.

— Это действительно приключение, но это не мое приключение. Здесь главные действующие лица — капитан Блэкхарт и Блэз Трефаллон. Я всего лишь зритель. Я всегда думал, что, если представится возможность, я сыграю более значительную роль, но по правде говоря — я оказался настолько жалок, что к ней не пригоден. Хуже того, пока я шатался по миру, выискивая выдуманные заговоры, женщина, на которой женился мой кузен Джарред, творила свои козни у меня дома. Я должен был остаться в Тарнбурге, я мог бы хоть в чем-то оказаться полезным. — Он взял обеими руками руку Тремер и легко ее пожал. — Ну как, скажи мне, ты можешь быть в этом виновата?

И все-таки он винил ее, и они оба это знали. Он чувствовал, что все его глупости, все его пустое бахвальство были безжалостно выставлены на всеобщее обозрение. К сожалению, та, которую он любил, тоже была им свидетельницей. И хотя по сравнению со всеми ее прошлыми грехами это была ничтожная малость, как ни странно, именно за это ему тяжелее всего было ее простить.

На рассвете корабль поднял паруса, и сильный ветер отправил судно скользить по волнам на север. Дни становились все дольше и дольше, ночи же почти совсем на ночи не походили. Они надеялись достичь Винтерскара в середине года, в разгар лета.

«Королева-Язычница» большую часть времени жалась к берегу. Только когда они достигли Кджеллмарка, то взяли западнее, пересекая море Фригориум. И все это время ветер часто доносил с берега запах гари; клубы черного дыма и другие признаки бедствий можно было заметить в каждом поселении, мимо которого они проплывали.

Однажды ясным утром Лили столкнулась с Кнефом, он прогуливался на верхней палубе; поздоровавшись, она пристроилась рядом с ним.

— Хотелось бы мне знать, — начала она, — могу я задать вам несколько вопросов? Если я слишком любопытна, пожалуйста, так мне прямо сейчас и скажите, но признаюсь вам, сэр, что вы кажетесь мне загадкой.

Кнеф улыбнулся ей.

— Вы, несомненно, хотите узнать, как во мне уживаются маг и антидемонист?

Лили покачала головой.

— Нет. То есть это, конечно, необычно, но есть еще кое-что. Нечто, что мне поневоле кажется еще более загадочным. — Ее коричневый бархатный плащ развевался по ветру, но день был погожий, и плащ бы ей почти не нужен.

— Видите ли, мне показалось, что тогда, сначала, когда вы появились и потребовали Сокровище Риджксленда, я вас узнала — я спросила сэра Бастиана, и он сказал, что вы действительно были среди тех, кто вел меня по подземному лабиринту во время моего посвящения. Но он также поведал мне вещи, которые показались мне совершенно необычайными, и, надеюсь, вы простите его и не сочтете, что он обманул ваше доверие; но он подумал, что мне будет необходимо знать об этом, учитывая, через какие опасности нам предстоит пройти вместе в ближайшем будущем.

— Конечно, — отвечал Кнеф. Он был спокоен, как всегда, как будто тема их беседы не представляла особой важности и не обрекла бы его на смерть в любой части света, если б правда стала известна. — Это было мудро с его стороны. А что до вопросов, которые вы не решаетесь мне задать, — возможно, вы хотели бы знать, как такое… существо, как я, все-таки решило принять сторону добра?

— Не совсем так. Сэр Бастиан утверждает, что в мире существуют сотни, возможно, даже тысячи ваших сородичей, большинство ведет совершенно безупречную жизнь. Даже если бы он мне этого и не сказал, я не смогла бы поверить, что целый народ может полностью отдаться злу. Нет, мне хотелось бы знать не это, я бы хотела спросить, как человек или гоблин может посвятить себя делу, которое столь явно идет вразрез с интересами его собственного народа.

Кнеф оглянулся, чтобы убедиться, что никто не сможет их подслушать. Они стояли в одиночестве на полубаке, и даже если бы ветер унес их слова, то они улетели бы далеко в море и безобидно канули бы в голубой дали. Он смотрел ей прямо в глаза и, казалось, видел ее насквозь. Он сказал:

— Но разве высшие интересы людей и гоблинов действительно противоречат друг другу? Ведь толстопяты, олухи и большинство грантов и горбачей очень отчетливо дали понять, что хотели бы жить в мире. А что касается чародеев — мои родители умерли, когда я был совсем маленьким, так что мне трудно вспомнить, чему они меня учили. Как я понимаю, многие годы чародеи делились на две партии. Одна часть была намерена вернуть себе Империю, чего бы им это ни стоило. Другие, изначально более миролюбивые, хотели только одного — прожить жизнь в мире и безвестности. Им казалось, что их противники угрожают их безопасности, и поэтому они были готовы оставить на время свои принципы и вести тайную войну. К сожалению, первая партия в конце концов оказалась сильнее, и те, кто стремился к миру, были уничтожены.

— А к какой из партий принадлежали ваши родители? — внимательно глядя на него, спросила Лили.

— У меня есть основания предполагать, что они были рождены в семьях с противоположными принципами. В любом случае, они предпочли не присоединяться ни к одной из партий, жить отдельно от сородичей и порвать с ними все отношения. Вполне вероятно, что многие поступали так — до них и после. Так же, как некоторые люди живут в городах гоблинов, так и семьи чародеев живут там и все равно успешно выдают себя за людей — по крайней мере в глазах людей. Но те, кто так поступают, подвергают себя риску. Если оба родителя умрут в этом добровольном изгнании, то некому будет присмотреть за детьми. И я был таким вот сиротой, бродил по улицам, пока однажды не попал в антидемонистский сиротский приют. Эти добрые люди приняли меня и вырастили, как своего. — Его глаза вспыхнули при этом воспоминании, но лицо оставалось бесстрастным.

Лили подняла брови с легкой недоверчивой улыбкой.

— И они так и не догадались, кто и что вы такое? В это трудно поверить!

— Они догадались очень скоро, — сказал Кнеф. — А как же иначе?

— И все-таки не выдали вас?

Левеллер пожал плечами.

— Как и большинство людей, антидемонисты твердо верили, что чародеев уничтожили уже больше тысячи лет назад, так что они должны были предположить, обнаружив меня? Согласно их образу мышления, это было чудо — чародейское дитя, заброшенное во времени так далеко в будущее. Каким бы порочным ребенок ни был — в это время ему бы вообще лучше не рождаться, — им казалось, что он выжил потому, что был предназначен для какой-то определенной цели, избран Провидением, чтобы оказать человечеству какую-то услугу, возможно — во искупление грехов своих праотцев. И вот они начали готовить его к этой задаче. Это было нелегко. И для них, и для меня, уверяю вас.

На мгновение как будто стена исчезла между ними, и ей явилась его сильная, страстная натура.

— Нет на свете существа более дикого и своевольного, чем ребенок-чародей. Но со временем антидемонисты усмирили меня, научили своей вере, привили непоколебимое убеждение, что я был избран для великой цели.

— Но вы… все время знали, кто вы и откуда?

— Я был так юн и так невежествен. — Стена вернулась, но теперь Лили видела, какой железной волей он поддерживает эту свою невозмутимость. — Я даже не смог сказать им, не смог опровергнуть, даже мысленно, что меня перенесло из другого времени и передало им Провидение. А все взрослые, что окружали меня, казались намного мудрее меня. Так что я был готов принять все, что они мне скажут. Значительно позднее, когда я сам стал взрослым, я нашел дорогу обратно в те места, где родился, и там узнал правду. Но к тому времени я узнал о себе уже много необычных вещей, и эти вещи подтверждали идею о том, что я предназначен для необычной цели.

Ветер на мгновение стих, и потрепанные паруса обвисли. Потом несколько порывов наполнили их снова. Ветер набирал силу, и корабль рванулся вперед, морская пена летела от его носа, и волна молоком вскипала за кормой. Похолодало. Лили взялась за края плаща и поплотнее в него завернулась.

— Что же вы о себе узнали?

— Мои добрые покровители узнали о моей сущности после того, как мне раз за разом становилось плохо от их пищи. Но за это время я съел достаточно соли, чтобы несколько раз умереть, а не просто почувствовать недомогание. Вы, наверное, догадались, что у меня врожденный дар целительства. Я смог бессознательно нейтрализовать яд — так же, как и вы во время посвящения. В другой раз я неосторожно обращался со свечкой и у меня загорелась рука. И хотя кто-то немедленно залил огонь водой, у меня до сих пор осталась отметина.

Он задрал рукав своего темного шерстяного плаща, закатал рукав рубахи и показал ей мускулистую руку, обезображенную шрамом.

— Человеческий ребенок только немного обжегся бы от такого непродолжительного контакта с огнем. А я должен был превратиться в пепел до того, как кто-нибудь успел бы среагировать.

Он спустил рукав, закрывая шрам.

— Кроме того, я никогда в жизни не встречал никого сильнее себя. И наконец, если вы заметили, я умею планировать будущее лучше, чем большинство гоблинов. Когда я обнаружил все это, я решил, что уникален.

— А сейчас вы так не считаете? — спросила Лили.

— Нет, — сказал Кнеф, — мне кажется, я нашел еще одного… необычного чародея — в самом сердце этого заговора. Точнее, я нашел свидетельства существования разума, способного планировать дальше и тоньше, чем любой обычный гоблин может помыслить, но в этих планах существуют определенные недочеты, которых человек мог бы избежать. Но в то время, о котором я сейчас рассказываю, я был очень далек от подобных подозрений. До меня дошли слухи о существовании Спекулярии. Я решил, что их цели идеально совпадают с моими. Я жаждал их отыскать, чтобы доказать, что достоин членства в их благородном ордене. Со временем я преуспел в этом, но дорогой ценой. В доме антидемонистов очень мало уединения, и мои приемные родители очень скоро узнали, что я занимаюсь магией, а это является тяжким нарушением их правил. И тогда меня изгнали, отлучили от церкви. Это было для меня болезненно, конечно, но так как меня учили, что физическая и душевная боль идет на пользу душе, — это только утвердило меня в убеждении, что я избрал верный путь. Я воспринял это не как наказание, а как испытание.

Теперь Лили уже почти не удивлялась странным мотивациям этой удивительной религии. Почти, но не совсем.

— Они изгнали вас — но продолжали хранить вашу тайну?

— Я не знаю, госпожа Блэкхарт, насколько сильны ваши собственные религиозные убеждения. Но какими бы ни были ваши склонности, вряд ли вы смогли бы переоценить непреодолимую силу веры антидемонистов. У них не принято сомневаться в чудесах. Они продолжали верить, что я являюсь частью какого-то божественного замысла. А то, что они этого замысла не понимали, для них еще не являлось причиной сомневаться в его существовании. В то же время они не считали уместным оставлять меня в своих рядах, чтобы я не развратил их детей пагубным влиянием. Он изгнали меня, чтобы я сам искал свой путь, но их вера в то, что я полностью искуплю себя, не ослабевает, поэтому они хранят мою тайну. Теперь мне кажется, что время моего испытания приближается. Надеюсь, я их не разочарую.

Лили обернулась к корме. Она стояла некоторое время, погруженная в собственные мысли, ветер дул ей в лицо и развевал волосы, и очень нескоро она решилась задать один вопрос.

— Так вы не считаете, что все то, что мы видели, — начало конца света, предсказанного вашими пророками?

— Нет, не считаю. Апокалипсис, когда он придет, будет делом рук божьих, а не человеческих или гоблинских. Некогда я считал, что этот день недалек, но больше я этого успокоительного убеждения не придерживаюсь.

— Почему — успокоительного? Как это может успокаивать? — спросила Лили, удивленно качая головой, таким странным казался ей этот новый друг, такой спокойный внешне, но с такой истовой страстью в душе. Само существование его, стоявшего сейчас перед ней, было чудом — чародей, антидемонист, маг Спекулярии. Как он только сам справляется со своими противоречиями!

— Потому что, когда настанет день Апокалипсиса, нам останется только принять божью волю, зная что после Огня и Потопа придет Перерождение, зная, что то, что всемогущий разрушает, он же в силах воссоздать.

Они проплывали мимо скалистой гряды, на которой виднелись останки недавнего кораблекрушения. Обломки мачты покачивались на волнах, и лоскуты мокрого холста, зацепившегося за скалы, хлопали на ветру.

— Но то, что разрушают люди и гоблины, — сказал Кнеф, — им же и предстоит воссоздать.

Дни перед летним солнцестоянием застали Тарнбург в смятении, потому что слухи о смерти короля разнеслись по городу за считанные часы.

Историю, казалось, выдумали торговцы и простые рабочие, которые собирались на каждом углу и сначала перешептывались, а потом вслух выкрикивали новость. В летнюю жару страсти быстро накалились.

В кафе, где благородные господа и дамы собирались за клубничным мороженым, кофе и коричной водой, эту тему обсуждали и горячо спорили три коротких, но беспокойных летних ночи.

— Король Джарред вот уже месяц уверенно шел на поправку!

— Нет, он зачах и умер две недели назад, а тело переправили из дворца и тайком похоронили!

— Нет-нет, этого человека живого тайно вывезли из Линденхоффа и отправили в загородный дом, чтобы он мог выздоравливать от продолжительной болезни вдали от шума и столичной суеты!

Но на улицах мало кто решился бы сомневаться, что король Джарред умер. Страной теперь правила королева — выскочка Ис, иностранка Ис. Она заменила всех министров своими фаворитами, точно так же, как до этого сменила всю дворцовую стражу и всех дворцовых слуг.

— Где был законный наследник короля? — все чаще и чаще спрашивали сотни голосов.

— Ну как же, — отвечали им сотни голосов, — он тоже умер — и от той же таинственной болезни, что унесла Джарреда.

А то, что лорда Руперта много раз видели, в том числе и несколько дней или пару часов назад, живого и здорового, на яхте у мыса Нордфджолла или на рыбалке в своих угодьях в горах, — это не имело значения. Даже если бы это и была правда, новость все равно не дошла бы до Тарнбурга так скоро. Эти рассказы, скорее всего… нет, это точно сфабрикованные королевой россказни, которые ее агенты распространяют по городу, чтобы скрыть ее соучастие в смерти наследника.

А пока со всех сторон приходили дурные вести. Именно сейчас очень нужны были утешительные известия из дворца, но его нынешние обитатели, казалось, больше не заботились о народе. Королева и ее фавориты жили только ради собственного удовольствия. Они танцевали по десять, двенадцать, по двадцать часов кряду на мраморных полах дворца — точно так же, как последняя Императрица Чародеев и ее двор кутили в бездумном вихре развлечений полторы тысячи лет назад, пока их мир рушился вокруг них.

По крайней мере именно такие слухи ходили по городу, обрастая все новыми подробностями.